Сонет 13. Вдоль каштановой аллеи

Спустя одиннадцать лет после маминого ухода Арина шла по весеннему звенящему городу, в котором никогда не была прежде. Когда-то давно мама здесь любила: отчаянно и страстно, самозабвенно и высоко. Так, как одни любят лишь раз в жизни, другие – вовсе никогда.

Арина не знала города и потому не могла его помнить, но, ступая по широкому руслу главного проспекта и глядя на высокие свечки цветущих каштанов, с удивлением замечала, что помнит все, будто жила здесь в прошлой жизни или видела вещий сон.

Она всматривалась в фасады зданий, лица людей и зелень листвы и видела глазами женщины, чья плоть навечно срослась с окружающим, впустив в свою кровь вирус безумной любви.

Арина ждала этой встречи с того самого дня, как поняла, что мамы больше нет и никогда уже не будет. Ей снился этот город и этот мужчина. Они были в ее сознании чем-то единым, неотделимым друг от друга, сплавом холодного камня и живой человеческой ткани. Она видела город только по телевизору, а мужчину лишь однажды, в немыслимо далеком детстве, но биение их пронизанных счастьем и отчаянием душ слышалось сквозь годы, расстояние и даже смерть.

Арина не знала, зачем она ищет с ними встречи, только была уверена, что без этого свидания упустит нечто самое главное, без чего дальше ей нет пути.

Гостиница, в которой она остановилась, располагалась в трех минутах ходьбы от проспекта и называлась родным словом «Санкт-Петербург». Даже в этом ощущалось единство, неотделимость мест, времен и событий, их тесное переплетение, такое плотное, будто листва величественных каштанов, сомкнувших вокруг нее невидимое кольцо.

Арина присела на край широкой кровати, принялась листать толстый телефонный справочник. Приметы были скудны: кардиохирург Барановский, ученик великого Амосова. Больше она ничего о нем не знала, ничего.

В городе оказалось пять сердечных клиник. Арина набрала номер справочной, потом еще одной. Удивленные женщины на том конце провода ничего не знали о хирурге Барановском.

Арина сделала третью попытку. Сонный голос с хрипотцой ответил, что такого хирурга в клинике нет, но есть реаниматолог, возможно, он подойдет?

– Возможно, – откликнулась Арина чужим голосом. Он прозвучал как далекий отзвук, тихий озерный всплеск.
– Соединяю, – произнесли на том конце. В трубке неясно щелкнуло.
– Алло, – услышала Арина.
– Здравствуйте. Мне Барановского.
– Я – Барановский, – трубка насторожилась.
– Меня зовут Арина. Я из Петербурга. Я бы хотела… нам нужно повидаться.
– Конечно… – трубка окаменела. – Вы надолго?
– Еще пару дней.
– Тогда сегодня, завтра сложная операция.

Арина опустила трубку, закрыла глаза. Она попыталась представить себе этого мужчину, но образ таял. Казалось, что у него вообще ничего нет: ни рук, ни ног, ни, тем более, лица. Ничего, кроме бесплотного голоса родом из смерти.

Арине захотелось все бросить и тотчас уехать. Укрыться в поезде, сбежать от них, болезненно родных, растерзанных небытием их ушедшей любви. Она встала перед зеркалом. Как похожа она была теперь на маму… Тот же цвет волос, и даже серые глаза словно на время поменяли цвет на зеленый.

Клиника нашлась на самой окраине города. Втиснутая в безликий многоквартирный массив, она угловато и хмуро топорщилась серо-панельными трехэтажными стенами. Арина долго кружила меж одинаковых дверей, пока, наконец, не отыскала нужную.

– Подождите в сквере, я скоро, – из-за двери ответил недавний голос из трубки.

Арина вышла, принялась бесцельно ходить по узкой аллейке взад и вперед. Она теребила в уме заготовленные слова, но они смешивались, рассыпались, не слушались.

– Это вы? Хорошо... Как вам город?
– В цвету… Каштаны, – Арина робко улыбнулась.
– Да, каштаны… Помнится, в Ленинграде, возле вашего дома, была улица. Ее засадили по обе стороны каштанами и назвали Каштановой аллеей.
– Ее больше нет. Давно. Каштаны не прижились, и улицу переименовали.
– Как мама?
– Ее больше нет. Давно. Она тоже, видимо, не прижилась.

Их обступила мертвенная тишина: такая, что, кажется, весь мир прекратил свое существование.

– Почему?
– В медицинском смысле – тромбоэмболия. А на самом деле не – сумела разлюбить.
– Зачем вы приехали? – процедил он сквозь зубы. Руки его затряслись, стискивая кромки зеленых накладных карманов.
– Не знаю. Наверное, поговорить с вами о ней.
– Я не буду об этом говорить, – в его тихом, твердом голосе послышались сталь и угроза.
– Мне ничего от вас не надо. Просто хотела узнать, кого мама любила всю жизнь.

Его тонкие губы задрожали:

– Я не буду об этом говорить, – упрямо повторил Барановский.

Он отвернулся. Арина увидела сломавшуюся узкую спину, опавший хлястик на поясе.

– Я не буду об этом говорить.

Она не знала, прозвучали эти слова вновь, или это вторило эхо, отраженное от понуро склоненных по обе стороны деревьев.

– Это – не ваше, – добавил Барановский из-за сломанной спины и зашагал прочь, не оборачиваясь и не прощаясь.

Арина смотрела ему вслед и видела, как он уходит, почти бежит, как сливается с окружающей зеленью его мятущаяся фигура в хирургическом халате.

По ее щекам текли слезы. Внутри была такая всепоглощающая безраздельная пустота, как только однажды, после маминых похорон. Тогда, после похорон, Арина всюду искала ее: среди книг и вещей, личных бумаг, меж лиц родных и знакомых. Но тщетно: мамы нигде не было. Разве что иногда, очень редко, образ ее мерцал в смутных снах и размытых воспоминаниях детства. За тысячу километров Арина приехала за ней сюда, в город ее любви, но и здесь ее тоже не было. Они не сохранили ее ни тогда, ни теперь: ни этот город, ни этот мужчина.

Два дня спустя Арина вернулась домой. Она все еще болела этой встречей, мучительно страдала. Она написала ему отчаянное и горькое письмо, но не отправила. Оно так и лежало в ящике письменного стола, поразительно бесполезное.

Наступило лето. Какие-то пустые хлопоты забросили Арину в район ушедшего детства, где она не была много лет. В воздухе стояло удушье, раскаленный асфальт плавился под каблуками.

По обе стороны голой каменной улицы мерно покачивались два статных дерева с огромными, слегка опущенными зелеными кистями, похожими на приоткрытые зонты. Казалось, им нравилась эта жара: они вальсировали в такт им одним слышной мелодии.

Деревья были навечно разделены асфальтовой рекой, но это их не печалило. Они росли вдоль одной аллеи, одного города, одной Вселенной и были счастливы. Они прижились.

Арина подошла к одному каштану, крепко обхватила его ствол руками, прильнула жаркой щекой к шершавой коре. Взглянув на другое дерево, она тихо прошептала:

– Я все еще люблю. И мы не будем больше об этом говорить.