Бусый бор. гл 10

     На четвертый день Чудин с Вышатой вышли в родное село. Охотник торопился к своей избе, раскланивался с редкими встречными. Земляки останавливали их, пытались завести разговор, но Чудин был немногословен. Хмуро оглядывал знакомых, плохо слушал о чем они говорили. Насторожено глядел в сторону леса: в последний день ему везде чудилась опасность. Выбившийся из сил охотник понимал, что теперь сам стал тем, на кого он охотился в лесу: он – жертва. И жив, лишь только потому, что сумел опередить страшного врага. Но надолго ли? Что будет, если неведомая тварь не побоится войти за ним в село? Сколько погибнет невинных людей?

От таких мыслей бросало в жар. Тело покрывалось липким потом страха: за себя, за Вышату, за людей.

Старому охотнику не терпелось перевести дух в своем доме. Он даже не зашел к сыну, отцу Вышаты, и внук убежал домой один.

Чудин уже много лет жил сам. Как умерла его старушка, так и остался бобылем. Двор понемногу приходил в запустение, зарастал ядовито зеленой крапивой и лопухами. Цепляясь рубахой за колючки, Чудин вошел в сумрак избы. Сел на лавку, откинулся головой к стене, расслабился.

Трое суток суматошного бегства от озер не прошли даром. Ныла растревоженная нога, ломило спину и плечи. Чудин вздохнул, и пошел топить баню.
Не дождавшись, когда она толком протопится, выгнал угарный дым. Долго, с ожесточением тер жилистое тело пучком мочала. Облитые водой камни шипели слабо, но тепла хватало. Выхлестывал веником покусанные мелким гнусом язвы, охал, терпел…

…Посвежевший Чудин поковылял в избу, переоделся в чистое, наслаждался наступившим покоем. В горнице было опрятно, но все равно, не было присущего обжитому жилью людского духа. В его отсутствие ненадолго приходила сноха: убиралась, проветривала. Но все равно было неуютно. От черного зева печи пахло застарелой сажей, тянуло сырым холодком.

Чудин придремал. Проснулся от скрипа деревянных петель двери. В полумраке стоял высокий, широкоплечий мужик. На загорелом лице весело сверкали белые зубы.

- Что не встречаешь, дядька Чудин?

- Пеструх-х-а-а! – только и смог выдохнуть старый охотник, и протер внезапно заслезившиеся глаза.

- А кто еще? – наигранно весело сказал гость, задорно оглядываясь вокруг себя: - Я и есть! Или у тебя еще кто в гостях?

Пеструхины руки, поглаживая мослатую спину старого приятеля, предательски подрагивали. Чудин хлюпал носом, ощупывал друга, отодвигался, жадно смотрел в его разноцветные глаза, и обнимал снова и снова.

- Будет тебе, дядька! Помял, будто девку! – смущенный такой встречей, Пеструха ласково отстранил от себя Чудина. Обвел взором пустой стол: - В баньке ты уже попарился. А теперь, милости прошу ко мне. Харчеваться будем…

- А чем у тебя лучше? Кто тебе разносолит? Никак, домового себе в услужение нанял? – ревниво уколол его пришедший в себя Чудин.

- Придем – увидишь! – загадочно ответил друг, подталкивая товарища к двери.

…Солнце перевалило за полдень, но сытно пообедавшие мужики не торопились. Неспешно попивали хмельной мед, сваренный из перебродивших ягод малины. Просветлевшая Дуняша радостно потчевала дорогих сердцу мужиков. Потом, решив не мешать старым друзьям, не к месту затеяла стирку. Взяла шайку, вальцы, и ушла с детьми на реку, хлопать на мостках белье.

********

- Вот так оно и было! – невесело говорил Пеструха: - Зря прошатались. До Крыма так не дошли. Татары по степи встречный пал пустили. Все пожгли. Воды нет, колодцы мертвечиной забили. Скотина, что на мясо с собой гнали, стала падать. Бросали без коней обозы. Воеводы повернули войско назад. А какое, там, уже было войско? Так… Почти толпа… И та, поносом от гнилой воды исходила… Наш полк шел последним. А ногайцы так и вертятся, стрелами кидают. Под Дондузом нагнали всей ордой. Страшно бились…

Чудин слушал рассказ о том как гибли ратники, горестно вздыхал.

- А сам, как спасся? – спросил он.

- Ворон уберег! – усмехнулся Пеструха.

- Это как?

- А так! Видать, отогнали крымчаки наших, от места где я лежал. Под вечер стал приходить в себя, только слышу – лопочут, нехристи. Совсем рядом от меня. Чуток глянул, ходят среди павших: кто еще жив – добивают, тела грабят. Все думаю, отгулял я свое. Только тут, мне на спину ворон упал. Тяжелый, когти на рану поставил. Да как долбанул мое мясо, свет белый в глазах почернел. Только я терплю, не сгоняю. Слышу, прошли мимо. Видать решили, раз ворон клюет, значит, мертвый я. А брать им с меня было нечего: все что на мне, кровищей залило. Вона, глянь!

Пеструха повернулся к другу, задрал рубаху. Вдоль спины, от плеча до пояса, тянулась полоса рваного шрама.

- Эка, тебя! – крякнул Чудин, и деловито спросил: - Стрелой?

- Стрелой! Рядом валялась. Широкая, как ладонь. Видать, пригнулся я тогда, когда стрельнули, она и вжикнула вдоль спины… Едва не до костей развалила.

- А дальше как было?

- Дальше так: оклемался. Дело шло к ночи, вот я и двинулся по холодку. Где шел, где полз. А куда – знать не знаю: куда ни глянешь – черная степь. Ни травинки, ни ручейка. Под утро совсем помирать собрался, да наехали на меня казаки, пожалели, взяли с собой. Только они от войска царского нарочно ушли, сами по себе гулять стали. Зиму я пролежал в ихнем хуторе. Потом окреп: дали мне коня, саблю. С собой на гульбу позвали.

- А ты? Неуж-то, слову цареву изменил? – голос Чудина дрогнул.

- А он мне не изменял, когда воронью кинули? То-то! Если бы не вольный народ, я давно бы сгнил в степи, - Пеструха крепко растер осунувшееся от воспоминаний лицо, посуровел: - Не долго, я с ними был. Не по мне такая жизнь: живут как один раз. Доберутся до хмельного – пьют до сини в глазах. С крестом да саблей, из шинка вылазят. Выйдут на битву – рубятся до смерти: ни себя, ни других не щадят. Вот люди! Ни бога, ни черта, у них за душой нет… А меня все в лес манило. В наш, в бусый. Поклонился я братам казакам за добро да милость и ушел…

Пеструха поднялся, подошел к иконам. Вынул длинный сверток промасленной холстины. Бережно размотал.

- Вот… Глянь… Моя добыча, сам в бою взял от щляхтича, пана польского! – с гордостью сказал Пеструха, протягивая товарищу узорчато изукрашенный пистолет.

- Ух ты! – только и смог вымолвить Чудин, восхищенно разглядывая дивную работу неведомого мастера: - Знатная вещица, дорогого стоит! Стрелял? Пробовал?

- Вещь дорогая! – Пеструха снова завернул пистолет, упрятал за божницу: - Пять рублей за нее давали!

- И не продал? – изумился Чудин: - Это ж какие деньжищи! Ежели по уму тратить, до смерти хватило бы! На что он тебе?

- Пусть лежит! – отмахнулся Пеструха: - Да что мы все обо мне говорим. Давай, рассказывай, как на озерах? Не ушли бобры? А ты чего так рано вернулся: потерпел бы еще чуток, и я бы туда пошел. Там, думалось, с тобой встретиться…

- Плохо дело, с бобрами! – Чудин сразу поскучнел, насупился.

- Что не так? Захворал?

- Хуже! Там такое творится, не знаю как и сказать! Даже вспоминать, не то что говорить, страшно!

Чудин собрался с духом и начал рассказывать. Пеструха слушал, хмурился. С недоверием смотрел на побледневшего товарища. Непонятно покашливал, покачивал головой.

- А точно ли все так, дядька Чудин? Может, показалось тебе?

- Не веришь? В старцы меня записываешь? Я что, дел Балбош, байками тебя тешить? – вскинулся Чудин. Глаза его засверкали, борода тряслась от негодования: - А порты свои, я от сказки обмочил? Сам знаешь: мне в лесу бояться нечего, на любого зверя с ножом пойду. Но это был не зверь… Не зверь! Слышишь, брат?

- А кто тогда? – озадаченно спросил Пеструха.

- Не знаю! – отрезал друг. Его залихорадило, затрясло мелкой дрожью: - Ты бы видел, как он с косматым играл: как кот с мышью! А потом, когда нутро ему вспорол, взял и оторвал голову! Раз и все! Как курице! Ответь мне, кто на такое способен?

- А волки тут при чем? Говоришь, с ним стая была?

- Я уже потом, когда домой бежали, скумекал! – охотник принизил голос, таинственно зашептал: - Это его была стая, он над ней главный. Потому и науськал ее на медведя. Натаскивает он их. Только, почему на медведя натравил? Разве волки охотники до медвежатины? То то и оно, что нет! Ой, страшно мне, Пеструшка! Не ладный это зверь! Стою там, дрожу, и думаю: если он глянет в мою сторону, заметит, позовет – сам пойду к нему! Вот как выходит. Не зверь это. Он как человек ходить может, коленки у него как у людей, вперед выгнуты. С виду неловкий, страшный, но проворный – просто ужас, как быстр… Ловок, сволочь… И силен ужасно. А рядом с ним, волчица ластится. Красивая, светлая… Должно быть подруга…

Чудина лихорадило. Он мелко крестился, жевал высушенными губами. Пеструха не узнавал его: смелый охотник как то усох, сморщился. Жалобно смотрел потерянным взглядом, рыскал зрачками по сторонам, и не находил успокоения.

Пеструха плеснул в ковш остатки меда. Чудин пил, по бороде текли сладкие капли.

- Да-а! Хорошо, что Вышата ничего не знает! Что же нам делать, дядька? Не ладно в Бусом бору. Ты, наверное, и не знаешь, что тут без вас было?

Чудин отрицательно затряс головой. Пеструха начал рассказывать: про обезголосевшего дьяка, про Катеринкиных деток и Сечника. Рассказал как спас боярина в неудачной охоте на волков, про то, как на деревню, неведомо откуда вышел вурдалак.

- Хосподи Сусе! – промямлил охотник: - Это что же такое? Ась? Век живем тут, и никого кроме Бога не боялись. А теперь? Так, говоришь, это мертвяк, Катеринкиных деток поел?

- Выходит так! – мрачно кивнул Пеструха.

- А что он их, вместе с одежонкой сожрал? Хоть что то, нашли?

- Ничего не нашли! Ни клочка! Сам я там не был, но люди говорят, под кажную травинку заглянули. Только, вроде как, следы были, то ли волчьи, то ли собачьи. Дожди шли, все размыло…

- Дожди, это хорошо! Одежонки - нет, детишек – нет, а через месяц – медведь, как куренок, башки лишился! – невпопад ответил Чудин. Он не слушал, что говорит друг, о чем-то крепко задумался.

- Дядька, эгей! Ау-у! Ты чего сомлел? – окрикнул его Пеструха, и помахал рукой перед лицом гостя.

Чудин встрепенулся. Серьезно посмотрел на друга ожившими глазами. Они пересеклись взглядами. Смотрели прямо, глаз в глаз. Чудин кивнул.

- Не может быть! – сдавленно просипел Пеструха, поняв, что они оба думают об одном и том же: - Кто он, этот зверь?

- Думалось мне, что они в сказах сгинули! А они – вот, на пороге стоят! – Чудин трепетно оглянулся на дверь, безнадежно махнул рукой: - Хана нам с внучком, сама Мара нам в затылок дышит! Если зверь найдет мои следы у камня, он все поймет. И придет за нами. Нечем его остановить: ни молитва, ни рогатина его не возьмут. Выходит – сам оборотень, к нам пожаловал! Вот так, Пеструша! А мертвяка, это он сам, для отвода глаз отрыл и выпустил. Мало кто в бору не погребен, да заброшен, лежит! А он нашел его… Он – все может…

Потрясенные охотники долго обсуждали свалившуюся на них беду. Но так ничего и не решили. Остановились на том, что нужно известить боярина Романа. Вот только одна загвоздка, поверит ли он их догадкам?

Слегка хмельной Чудин шел домой. По пути зашел к сыну со снохой, строго повелел, обязательно отпустить к нему на ночь внука, Вышату.

До вечера было еще далеко. Чудин осмотрел избу, пошатал входную дверь. Огорченно вздохнул, взял топор. На дворе нашел старые дубовые доски, которые держал себе на домовину. Осмотрел их, и начал мастерить то, чего у них в деревне отродясь не было: крепкие запоры – засовы.

Работал, поглядывал на закатное солнце. В душе теплилась надежда что он ошибается, и страшный зверь не учует его запутанного следа. Но утешение было слабое, и грудь мужика холодела от недобрых предчувствий.

***********

Но по всему выходило, что беспокоился Чудин не зря. Через два дня после расправы над медведем, Лютый с волчицей играли в россыпях валунов. Мягко светило солнце, много тепла и пищи. Они наслаждались жизнью словно малые щенки: резвились, барахтались в рыхлом песке.

Но внезапно Лютый зарычал. В глазах загорелся хищный огонек. Он чутко ловил запахи, и уверенно пошел к одному из камней. Волчица побежала следом.
«Здесь! Человек! Метка!» - уверенно сказала она, обнюхивая примятую траву, хотя в этом не было никакой необходимости: на песке четко выделялись следы человека. Но почему метка? Люди никогда не метят мочой свою территорию, как это делают волки и сам Лютый.

Все это выглядело странно, и они хотели понять. Разгадка пришла совершенно просто и неожиданно. Обнюхав старый след и метку, Лютый вспрыгнул на валун. Невдалеке клубилась стая воронья: падальщики пировали над останками убитого два дня назад медведя.

Лютый все понял: в глубине груди зарождался гневный рык. Заклокотал яростью, шерсть вздыбилась, обнажая проплешины желтой кожи. Все его ухищрения, все попытки сокрыть свои деяния могли пойти прахом: его увидел тот, кто оставил на песке свои следы и запах пролитого страха – струю мочи!
Зверь скакнул по петляющему следу. Через время к нему присоединился еще один."Два! Большой! Маленький!» - сказала волчица.

По следам было понятно, эти люди бежали совершенно забыв о предосторожности. Через время Лютый выскочил на большую песчаную косу, врезавшуюся длинным языком в озерные воды. Зверь резко затормозил, лапы вспахали мягкий песок до самого пропахшего дымом очага. Лютый выпрямился во весь рост, ему не было смысла скрываться от тех, кого он пришел убить. Но через секунду, он горестно взвыл: стоянка давно опустела.

Они тщательно осмотрели все что осталось после их врагов: сложенное из сухих сучьев логово, закопченные камни, непонятные вещи и много, висевшей на тонкой жердине, вяленой рыбы. Лютый снова взвыл от досады. Он не понимал, как могло случиться, что почти под боком у стаи жили два человека. При чем, не день, не два, а очень долго. Он понял это по застарелым запахам давно обжитого места. Это была непростительная оплошность с его стороны, которую необходимо немедленно исправлять.

Лютый подбежал к истоптанному песку у самой воды: вне всяких сомнений здесь стояла лодка, на которой уплыли его недруги.

«Я ухожу, жди!» - сказал Лютый волчице.

«С тобой! Рядом!» - ответила ему подруга.

«Нет!» - отрезал зверь.

Он уже все обдумал: волчица еще слаба, и не выдержит той гонки, которую предпринимал он сам. Если бы у него было время, он непременно бы созвал стаю и повел ее по следу. О, это была бы настоящая охота, в которой волки, наконец, смогли бы ощутить торжество победы над тем, кого они считают всесильным. Но времени было мало: люди покинули свое логово не менее двух дней назад, и наверняка, ушли уже далеко.

Конечно, это не могло быть их спасением. Лютый уже запомнил их запах, настолько, что был способен отыскать беглецов даже среди тысяч строений, и очень многих десятков сотен их сородичей: он никогда ничего не забывал, запах двух врагов будет жить в нем до самой его смерти.

Это пустяки, что они ушли: все живое оставляет свой запах. Он упрямо зацепится за ветви и листья кустов, будет тлеть под опавшей листвой и на пожухлых травах. До тех пор, пока его не уничтожит главный враг запаха – дождь.

Но небо было ясное. Лютый собрался в далекий путь. Волчица скорбно посмотрела на друга. Подошла к нему, ткнулась носом в косматую шею. Потом изогнулась, и упала на спину.

«Детеныш! Здесь!» - она шевельнула животом и замерла. Лютый, не веря ее словам, осторожно мял носом ее мягкое тело. Он уже с неделю как заметил, что у еще исхудавшей подруги заметно отвисло светлое брюхо. Но не придал этому значения.
Нежные прикосновения ощутили несколько, не похожих на обычные внутренности, комочков. Лютый не верил своим чувствам: у них будут дети! И не один, несколько!
Это открытие ошеломило зверя. До начала обычного волчьего гона было еще далеко, но волчица отдавалась ему всегда, когда он её желал. Только, почему этого не случалось раньше, а только теперь, когда они столько пережили и стояли у края бездонной пропасти?

Но все произошедшее не было игрой слепого случая. Если бы с Лютым была его мать, то она, наверное вспомнила еще одно древнее предание, о котором не знали даже их Покровители колдуны. Это был зов крови. Оборотни иногда спасали своих сородичей, отдавая им капли своей горячей жизни, но никогда еще, ни один из них, добровольно не делился кровью с чужаками: людьми и зверями. Они не могли спасать тех, в ком видели всего лишь добычу.

И только Лютый, обезумев от горя, поступил так, чего никогда не делали его сородичи. Добровольно решил уйти из жизни, стараясь хоть на крохотную каплю облегчить страдания любимой подруги, исправляя тем самым горечь своей роковой ошибки.

Но это уже было неважно! Лютый трепетал от нахлынувшего счастья, упивался нежностью, которую источало тело его подруги. Свирепый зверь ласково разговаривал с ней, вылизывал ее нос и губы.

«Мы построим теплое логово! У наших детей будет много пищи: я хороший отец! Жди! Я вернусь!»

«Останься! Лес! Большой! Нам хватит!» - умоляла его подруга, но Лютый гордо выпрямился, осмотрел бескрайние просторы Бусого бора. Теперь, все изменилось. Ему не нужно приводить сюда своих сородичей. Разве может стоить сиюминутное торжество над теми кто убил его мать, того, что открывает ему рождение сыновей и дочерей? Таких, как он сам! Унаследовавших его ум и мощь, и красоту матери волчицы! Это будет уже не стая – семья! Сплоченная, монолитная и несокрушимая! Слитая воедино одной кровью…

Лютый даже застонал от прилива чувств: как страстно он полюбил этот суровый мир и свою подругу! И тем более, теперь он не мог оставить в живых, увидевших его врагов.

«Жди!» - коротко обронил Лютый, и побежал вдоль берега. Волчица одиноко сидела среди покинутого логова людей и скорбно плакала, прощаясь со своим господином. В отличие от него, она могла предчувствовать беду: она жила больше сердцем, чем умом. И оно отчаянно щемило…

… Лютый начинал сердиться. Проклятые людишки! Они надумали обвести его, обмануть. Запах рассказывал, что лодка поплыла в самую даль большой воды, и там, окончательно затерялась. Но их нужно было найти, любым способом, не считаясь ни со временем, ни с затраченными силами. Обдумав ситуацию, Лютый побежал вдоль берега: человек не может жить в воде, рано или поздно они выйдут на берег.
Бежал очень долго, и возликовал: он снова сумел ухватиться за невидимый след. Беглецам не удалось перехитрить Лютого: они и не думали высаживаться на берег, а покружив посередине озера, почти вернулись к своей стоянке и вошли в неширокую речку.

Дальше было значительно легче: зверь понял, что люди будут плыть по воде, наивно предполагая что она скроет их следы. Это могло обмануть любого зверя, но не Лютого. Ему не нужны следы: он чуял тончайшие обрывки запаха беглецов на заросших берегах речушки.
Лютый восторжествовал: коротко взвыл, и ринулся в погоню…