Эпизод Первый Непридуманная История. Глава 2

Писатель

 А мы, узнав поближе нашего Григория Александровича и жизнь, которой он жил, вернёмся к тому октябрьскому дню, который, сразу начавшись, вылил ушат помоев на голову нашего героя. Бывают такие деньки, как этот: только поднялся с койки, как сразу вляпался во что-то мерзкое и неприятное и ощущаешь всю эту гадость на протяжении всего дня, словно к тебе на хвост прицепилось целое ожерелье из репейника. До самого вечера рядом бродил Таланкин, словно выискивая причину для того, чтобы в очередной раз придраться к Наволоцкому. Григорий сидел смирно, принимал клиентов банка и никаким образом не давал повода грязной дворняжке открыть свою зловонную пасть. Дворняжка, тем не менее, ходила довольная, но поглядывала голодными глазёнками на кусок колбасы в образе офисного менеджера и изредка поскуливала от голода.
 В начале седьмого вечера, скинув рабочие оковы со своих конечностей, Григорий засобирался домой. Приведя рабочий стол в относительный порядок, молодой человек погасил стационарный компьютер и отправился за верхней одеждой в раздевалку. Топая по узкому коридорчику, Наволоцкий просил высшие силы о том, чтобы в раздевалке было пусто, и ему не пришлось столкнуться с кем-нибудь из коллег там, за дверью. Внутри Григория жило мерзкое создание, которое жутко страшилось любого рода живых существ, особенно если эти существа затевали разговор с молодым человеком. Пока Григорий Александрович был ещё мальчишкой, эта гадость в сердце молчала, и о её существовании парень даже не подозревал. Но в последние года этот червь очнулся от летаргического сна и вцепился своим беззубым ртом в душу Наволоцкого, выжирая всё живое, что и стало причиной панического страха пред людьми малознакомыми. Но боялась жертва паразитического червя совершенно зря, – раздевалка оказалась пуста, как склеп.
 На выходе уже, в обнимку с пальто и чёрным рабочим портфелем, Григорий Александрович столкнулся с пузатым тараканом Таланкиным. Дмитрий Николаевич смерил возникшего пред ним менеджера взглядом презрительным, с некоторой долей иронии, словно тот пальто и портфель похитил у него самого, после делано усмехнулся и поинтересовался:
 – Григорий Александрович! Вы никак домой собрались?
 – Ага, – поддакнул Григорий и попытался обойти толстяка с боку, надеясь, что этих трёх букв таракану окажется достаточно. Но таракан посчитал, что ирония на счёт местного «слона в посудной лавке» ещё не исчерпала себя, и продолжил:
 – А зачем домой-то? Давайте, оставайтесь на ночь, мы Вас, так и быть, с утра выпустим!
 Он залился громким деланным смехом, фальшивости в котором было на порядок больше, нежели волос на его маленькой голове. Стоит упомянуть, что в тот момент рядом с ним стоял Вячеслав Юрьевич по фамилии Твердохлеб, мужчина несколько полноватый, с сытым пузиком, но на лицо добрый и даже в некоторой степени весёлый. И он тоже смеялся, когда Наволоцкий пытался протиснуться в двери офиса. Правда, непонятно было, смеётся он над Григорием Александровичем или так, по совместительству от возникшей ситуации. Но в ту минуту Наволоцкому почудилось, что смеётся Твердохлеб именно над ним, и сей факт ему не понравился. Бог свидетель, был бы Григорий посмелее, плюнул бы в морды обоим, и пузатому таракану, и Твердохлебу этому.
 – Дмитрий, вы бы с прохода отошли, пусть парень домой идёт, – Вячеслав Юрьевич проговорил то со смехом, словно в этой ситуации всё его до невозможности веселило. В ответ на это Таланкин скривился в лице, но скривился с видимой иронией, махнул пухленькой ручкой и отодвинул своё тело с прохода. Воспользовавшись внезапной помощью, Григорий поспешил прошмыгнуть в двери и убраться подальше от «Кредитории» от которой его уже начинало тошнить. И столько не от самой «Кредитории» сколько от морд, работающих там. Хотя Твердохлебу в морду плевать, он передумал. Может, в этот раз тот плевка не заслужил.
 Пока Григорий Александрович топал по тёмной улице, надеясь успеть на автобус, а точнее, попытаться пропихнуться в него, (ибо, час царил в Лаценне такой, что много желающих было попасть домой), в голове его роились сотни мыслишек, и не каждая была благородной. Был Григорий таким человеком, что жил далеко от реальной жизни, всё больше по собственным фантазиям. По секрету расскажу (придётся перейти на шёпот, уж простите, дорогие мои), когда Григорий Александрович был ещё совсем мальчишкой, а чтобы не слукавить, скажу, примерно годков одиннадцати, (да, и то, небось, напутал по неосведомленности), был у него в голове такой собеседник, не видимый и не слышимый никому, за исключением самого Григория. Он будто сам поселился в голове у мальчишки без права на изгнание, и частенько вёл беседы с Григорием Александровичем. Мальчуган неизвестно откуда возникшего вещателя не боялся, а наоборот, заинтересовался сим феноменом. Но собеседник ничего путного обычно не говорил, так, болтал о том, что видел, иногда давал советы, которым Григорий следовал слепо в силу своего горячего юношеского ума. Советы зачастую были глупы, и расскажи кому-нибудь о них, то непременно останешься осмеян. К примеру, обязательным условием в зимнее время, пока топаешь в школу, было шлёпнуться семь раз, иначе непременно быть «двойке». Самое забавное было не в том, что мальчишка, бредущий ранним утром в школу, через равные промежутки своего пути плюхался на задницу, а то, что система эта, насколько глупой не казалась, работала безотказно. Правда, однажды Анна Семёновна (учительница в их младшей школе) всё-таки поставила Григорию «лебедя» по математике, и это несмотря на семь шлепков, между прочим! После этого компрометирующего невидимку случая Григорий шлёпаться перестал, хотя собеседник и настаивал на обратном. И таких «причуд» у Григория и его бестелесного друга было предостаточно: нужно было запомнить лицо водителя проезжающего мимо автобуса, нельзя было поворачиваться вокруг своей оси, а если всё же повернулся, то развернуться в том же направлении, причем немедленно… Правда, к пятнадцати годам чудо-дух исчез из головы Григория Александровича, причём это сделал так же, как и появился – никому не сказав ни слова.
 Фантазия Наволоцкого и сам Наволоцкий жили абсолютно независимо друг от друга практически всю жизнь. Грезилось, что в голове парня работает настоящий конвейер по производству разносортных образов. Говорят, что некоторые люди любят помечтать, закроют глаза и уже мыслью своей поднялись выше нашего бренного мира. И Григорий Наволоцкий был одним из таких «мечтателей». Он закрывал глаза и представлял в сознании своём разнообразнейшие картины. То это были обычные «мечталки» которыми увлекаются практически все: помечтать о самой красивой девчонке в классе, представить себя богатым и знаменитым и проч. и проч. А то всё вырывалось из оков и начинали рождаться абсолютно сумасшедшие картины, в которых то разрушался целый мир, и Григорий всё это спасал собственной уникальной силой, дарованной ему свыше, то, наоборот, вставал на сторону разрушения и крошил всё родное и близкое сердцу его с помощью своего воображения. Может в том и не было греха, конечно, но зачастую бурная фантазия вырывалась из-под власти своего хозяина и начинала выбрасывать из утробы своей совершенно дикие сцены, которые не желали уходить из головы Григория. Честно признаться, случалось и так, что в мыслях своих, те люди, что сделали плохо самому Григорию Александровичу, либо просто те, которых он сам бы наказал в жизни, представлялись ему в образе бедных страдальцев, и их либо убивали страшные создания, порождения Зла, либо эти люди сами представлялись в инфернальных образах, и Григорий расправлялся с ними. А когда фантазия иссякала и исчезала, Григорию ещё некоторое время было тоскливо и грустно от того, что это лишь в его воображении.
 А пока герой наш Григорий Александрович протискивался в переполненный автобус, желая поскорее оказаться у себя дома, я расскажу вам, друзья мои, совершенно конфиденциально одну маленькую тайну, тщательно скрываемую самим Григорием Александровичем и, уверяю вас заранее, никому доселе неизвестную, разве что жене его верной Виктории Олеговне. Причины того, почему тайна эта является именно тайной, назвать не могу, ибо верьте, не верьте, мне самому неизвестны. В оправдание героя моего Григория Александровича, могу лишь сказать, что человек этот очень скрытный по природе своей и в некоторой степени даже стеснительный, особенно в некоторых аспектах. Потому, имея за собой подобное увлечение он посчитал необходимым, скрыть сей факт от других, особенно от жены своей, в конечном итоге опасаясь быть осмеянным. Но в один миг получилось так, что Виктория Олеговна, без ведома мужа своего, прошу заметить, по стечению некоторых обстоятельств сама узнала об этом увлечении Григория Александровича и, узнав, пришла в неописуемый восторг. Впрочем, загадок в нашей истории и так уже накопилось немало, по сему считаю обязанным посвятить и читателя в секрет героя нашего.
 Без лишних словечек говорю, как есть, – Григорий Александрович был писателем. Нет, писал он не для широкого круга людей, а больше для круга узкого, для себя самого. Как говаривали некоторые небезызвестные господа: «писательство для ящика в столе». Определение очень точное, ведь у таких людей, как Григорий Александрович, творческий путь обычно и кончался тем, что написанное убиралось с глаз долой в ящик стола и лежало там не для дела, а больше так, для собственного удовлетворения. В моменты особой тоски Григорий доставал измятые листки, на которые изливалась его местами уродливая фантазия, а местами всё-таки крайне метафоричная, и читал про себя, припоминая чувства и мысли, что посещали его за работой. Кто знает, может, минутами и скромный Григорий Александрович в мыслях своих грезил, как становится богатым и знаменитым, продвигая собственные труды, разрывая узкий круг и превращая его в огромную окружность, а внутри – люди, тысячи людей и миллионы глаз, жадно пожирающие написанные Наволоцким строки. Даже самому бездарному и малодушному писателишке хотелось бы, чтобы о нём узнали, чтобы о нём говорили. Ведь в том и природа писательства в целом – горделивая и жаждущая внимания природа. Но Григорий Александрович того не желал, а может быть, всего-навсего тщательно скрывал даже от себя самого эти желания. Он словно стеснялся всего мира, возможно, боялся неконструктивной критики в адрес того, что рождено его душой. Это творчество было слишком интимным, чтобы открыть его всем, слишком личным. Может быть, Григорий Александрович мысленно сравнивал свои истории с творчеством выдающихся писателей, с произведениями классической литературы и в конце концов находил собственные творения лишь жалкой попыткой достичь величия прославленных авторов, имена которых гремели по всему земному шару. Потому Григорий тщательно скрывал свои исписанные тетрадки, на страницах которых жили придуманные им самим люди, попадали в фантастические ситуации и в конце концов выпутывались из судьбоносных капканов так, как решил за них Григорий Александрович.
 Но, как я уже и рассказывал, Виктория Олеговна как-то раз наткнулась на тайничок мужа своего и обнаружила ценный клад в ящике стола. Любопытство, сами знаете, кого сгубило, и Виктория не смогла устоять, чтобы не глянуть на то, что оказалось в её руках. И пробежав своими глазами по исписанным страницам, Виктория Олеговна пришла в неописуемый восторг, а после почувствовала небольшую обиду, и всё от того, что Григорий молчал, не показывая ей свои труды. Эту женщину мы можем понять, ибо, как и было сказано, то был человек искренний, любящий всей своей душой, и когда такая женщина отдаёт всего себя любимому человеку, то и хочет получать взамен не меньше того. И когда в руках её оказались эти странички, она, естественно, подумала, что Григорий Александрович не хочет делиться с ней чем-то важным, тем, что для него самого представляло ценность. Но Виктория Олеговна была не тот человек, который будет хранить обиду на душе своей, потому она быстро забыла о мимолетной греховной мысли и просто решила поговорить с мужем об увиденном.
 Когда разговор их состоялся, перво-наперво Григорий Александрович покраснел, ибо раскрытия собственной тайны в ближайшем времени не ожидал. Потом признался, что это увлечение лишь для того, «чтобы убить время», и назвал свои истории «никчёмными писульками» чем, безусловно, удивил Викторию Олеговну и навёл на себя целый шквал выражений, некоторых даже совершенно неприличных. Жена уверила мужа, что такое скрывать просто грех и нужно способности развивать, а в конечной цели не убирать написанное в «долгий ящик» а нести прямо сразу в издательство. Заметим, Виктория Олеговна, женщина была воодушевленная, могла «рубануть с плеча», сразу замахнуться на такую цель, к которой придётся топать очень и очень долго. Но тогда Григорий Александрович с ней спорить не стал, по большему из-за того, что Виктория своими воодушевляющими речами расшевелила в его душе тёмный комок и оголила смелость, которую Наволоцкий старательно скрыл от чужих, а заодно и от своих глаз. И надо сказать, что с тех самых пор Григорий частенько садился за работу, когда имелось время, и давал разгуляться собственной фантазии, изливая на бумагу причудливые образы, которыми кишело его сознание.
 А не далее как неделю назад Григорий Александрович собрал свои листки да тетрадки, убрал их в стол с целью их дальнейшего там пребывания и с гордостью объявил Виктории, что готов приступить к написанию истории, совершенно не похожей на то, что творил он раньше. По его задумке, то должен быть целый роман, по объему довольно ощутимый и по наполнению совершенно неожиданный. Григорий Александрович планировал распотрошить в своём творении, темы остросоциальные, темы, которые не давали его сознанию покоя. К месту заметить, что придумывать Григорий Александрович умел лишь образы исключительно фантастические, потому решил сделать главными героями себя самого и всех тех, кто был ему в жизни знаком. Это должно было стать своего рода жизнеописанием, правда, выдуманным, но с подробностями реальными, из жизни самого автора. Григорий рассказывал на страницах обо всём, что происходило в его скучной жизни, хотя и приправляя эту серость некоторыми выдуманными пунктами. Канвы как таковой пока что не существовало, так, лишь скромные наброски того, что когда-то станет именоваться романом и в фантазии Григория откроет глаза простым смертным на окружающую действительность. Может быть, это будет работа всей его жизни! Почему-то выражение начинающему автору очень нравилось. Было в том выражении что-то великое, превращающее серость будней обычного менеджера банка в великую цель пред человечеством! Вот так всё звучало в голове у Григория Александровича.
 Но оставим всё это и вернёмся к герою нашему, ибо он уже в ту минуту шагал прочь от остановки, прямо к себе домой, еле перебирая уставшими ногами, обутыми в чёрные лакированные туфли, и сжимая подмышкой помятый рабочий портфель, в котором нёс бумаги своих банковских клиентов. Он намеревался заполнить их уже дома, после ужина, чтобы не занимать время завтра утром. Именно тогда с Григорием Александровичем приключился один случай, который напугал его до известной степени, хотя ничего такого в том случае и не было, и всему виной исключительно мнительность героя нашего. Но я лучше расскажу всё в подробностях.
 Как только Григорий отошёл от автобусной остановки, он заметил небольшую группу праздношатающихся господ прямо на своём пути. Господ было около семи штук, все ребята крепкие, атлетического телосложения, распивавшие что-то в жестяных банках и громко смеявшиеся. Из компании той слышались обрывки фраз, в некоторых местах фраз до безобразия неприличных. Как только эта кучка попала в поле зрения Григория, он сразу же почувствовал, как в груди его разорвалось что-то холодное и потекло по всему телу. Особенно почувствовалось в ногах, которые у Наволоцкого в ту минуту задрожали и как бы стали несколько воздушны, что помешало хозяину конечностей в полной мере управлять ими. Удивительно то, что компания особо не давала повода для беспокойства, – ребятам как бы было и всё равно, но мнительный Григорий Александрович, ко всему прочему, осознав, что и людей-то на дорожке совсем нет, перепугался до того, что заметно ускорился, покрепче вцепился в свой портфель и размашистым шагом промчался мимо шумных господ. Вдогонку Наволоцкому бросился звенящий стеклянный смешок, разбился о его сгорбленную спину и рассеялся по пустынной алее, теснившейся между невысоким бетонным заборчиком с одной стороны (за которой размещалась бывшая военная часть, ныне выкупленная для каких-то неизвестных целей), и тёмным двориком пятнадцатиэтажки с другой, который в тот час тоже пустовал. Свет фонарей вырвал из сгущающейся тьмы тени ребят той компании, растянул их очертания и исказил до некоторых уродств. Сзади сразу же послышались шаги, за которыми потянулись отдалённые смешки и оживлённая беседа. Но о чём говорили, разобрать было совершенно невозможно по причине жуткого смешения различных звуков либо по причине дозы адреналина в крови Григория Александровича. У бедолаги сразу в голове завертелись орды мыслей, перебивая одна другую: «убьют, ограбят, искалечат, что будет»… Бог тому свидетель, если бы напугать тогда Наволоцкого чуть более, он бы со всех ног побежал бы к своему подъезду, до которого уж было рукой подать. Неведомая сила остановила несчастного от побега, однако же вспотеть ему всё же пришлось. И уже во дворе собственном, не сбавляя семимильных шагов, чуть ли не на бегу, Григорий опасливо бросил взгляд назад и совершенно никого не обнаружил за собой: те преследователи, которых он так перепугался, свернули на другую дорожку и побрели, весело переговариваясь, к местному магазинчику, должно быть, «заправиться» пивцом. Словно огромный груз сняли с плеч Григория Александровича, позволив вдохнуть полной грудью, хотя ноги у него всё равно тряслись. И в ту минуту ему так стало обидно и даже стыдно за свою трусость, что ему захотелось сесть тут, возле подъезда на лавочке и не заходить в квартиру, туда, где ждала Виктория. Узнай она обо всём произошедшем, – наверное бы посмеялась над незадачливым муженьком, а того и вовсе подумала бы о нём что-то до безобразия неприличное и даже обидное.
 Но домой идти пришлось. И уже в подъезде, где пахло какой-то гадостью, описанию которая не поддается, Григорий Александрович дал себе честное слово, что в своём романе распишет всё в таких подробностях, в которых будет выглядеть достойным мужчиной, и более ни ему, ни тем более его жене не придётся краснеть за малодушное поведение Наволоцкого. А если всё-таки и придётся, то краснеть будут в совсем небольшой степени, такой степени, чтобы со стороны и незаметно было совершенно.