Гроза до периода полураспада

Память -  это все, что остается у человека на исходе времени. Память имеет самую большую ценность, когда все замирает. Все, что мы помним – это и есть итог нас самих. Каждый собирает в течение жизни свой груз памяти и несет его до самой черты.
Это случилось за год до смерти папы. Абсолютно спокойное время не давало повода думать о надвигающейся беде.
Моя подруга собиралась выходить замуж, и я должна была стать почетным свидетелем события. Девичник было решено провести в сауне, и здесь все случилось.
Неудачно прыгнув в бассейн, я сломала руку. Надеясь на положительный исход, я провела ночь дома, сидя на кровати и в ожидании рассвета. С рассветом стало ясно, что без больницы ситуация не разрешится.
Мы с мамой приехали в поликлинику и столкнулись с огромной очередью. Я с трудом сдерживала боль, но старалась, при этом, не подавать вида. Очередь двигалась медленно, а время тянулось бесконечно.
Поскольку у меня в детстве был уже опыт перелома руки, я ждала, когда мне наложат гипс и отправят, наконец, домой. Но, при осмотре, доктор выявил смещение и направил на операцию.
Переход в стационар не добавил мне понимания ситуации, но я старалась мыслить спокойно. Придя в палату, я нашла удобное положение в подушках, чтоб максимально снизить боль. После, меня загипсовали, и наступило время ожидания операции.
Именно здесь я сделала для себя много открытий.
Я наивна до сих пор и верю в лучшие качества людей. В своем воображении, я всегда строила мир со светлыми и преданными людьми. Видимо, именно это жизнь всегда во мне пыталась сломать. Вера в друзей на всю жизнь, которые в любой момент придут к тебе на помощь – это худшее, во что может верить человек. В период взросления, мы все выбираем свой путь, и этот путь отличим от пути друзей.
На тот момент, я думала, что у меня были друзья, за которых я могла поручиться. Но здесь были внесены жизненные правки.
На третий день, в больнице, меня вызвал заведующий отделением, усадил в кресло и мягко сказал, что мне нужно установить аппарат Элизарова, но это платно. В то время, шесть тысяч рублей были огромной суммой,  и это была стоимость моей правой руки. На случай, если бы деньги не были найдены, мне предложили «бесплатную ампутацию конечности».
Шок и смятение. Нельзя было даже представить, как можно остаться в 21 год без правой руки. Это был удар не только для меня, но и для всей семьи. Мама, работая на заводе, умоляла оформить ей ссуду, и это дало свой результат. Маме выдали необходимую сумму, и мне осталось только ждать операцию.
Узнав о том, что я могу стать инвалидом без руки, мои друзья решили, что общение со мной не несет больше смысла, и перестали навещать меня в больнице. Это был для меня еще один удар. Люди, с которыми я росла и проводила все свое свободное время, просто пропали из моей жизни. Я тихо ночами плакала в подушку, чтоб не разбудить соседей и это были слезы непонимания. Как можно было предать годы дружбы только за то, чтоб не тяготиться общением с инвалидом.
Это были бесконечно длинные дни. Каждый день навещали родственники, плакали, выражали слова поддержки. Тогда я не осталась одна.
Я знакомилась с больницей, поскольку не имела такого опыта. Ночами в травматологии нужно было засыпать очень быстро, пока действовали обезболивающие средства на соседей по палате и по отделению. После двух часов ночи этаж больницы наполнялся криками и стонами боли пациентов. Взрослые и дети испытывали мучения. Страдание и отчаяние становились ночными хозяйками и истязали людей до самого рассвета.
После, появилась соседка Жанна, и мы с ней быстро нашли общий язык. Я не искала к ней подход, но она быстро поняла причину – нежелание заводить новых друзей. Именно она мне рассказала, как быстро уходят люди от чужой беды. Осознав, что я не одинока, я снова ощутила спокойствие, которое было потеряно несколькими днями ранее.
Операция Жанны была раньше, и в день, когда ее привезли с реанимации, я получила новый стресс. От увиденного, возник страх предстоящего, но пути назад уже не было. Она была зеленого цвета, страдала от боли, и я не знала, чем ей помочь.
В приемные часы пришла ее мама и стала плакать, глядя, на мучения дочери. Жанна попросила маму уйти, от чего у меня возникло непонимание. Мы же всегда ждем, что нас пожалеют, когда нам больно, что будут рядом близкие и родные люди. Я спросила у Жанны причину такого поведения, на что она загадочно улыбнулась и ответила: «поймешь».
Наступил день операции. Ни что не предвещало беды, и я спокойно с катетером пошла в операционную, в сопровождении медсестры. Люди в операционной говорили со мной доброжелательно, поддерживали меня, как могли. А потом я уснула.
Проснулась  я оттого, что меня кто-то зовет. Пыталась открыть глаза, но с первого раза мне не удалось этого сделать. Когда я, наконец, открыла глаза, в операционной раздался крик: «она не дышит!». Меня очень быстро куда-то повезли, я пыталась смотреть по сторонам, и понимала – я не вижу красок, весь мир в тумане.
Так я оказалась в реанимации. Меня подключили к аппарату, о котором я никогда не слышала, но он давал мне возможность дышать. Медсестра меня просила уснуть, но спать не получалось, и это были долгие часы ожидания. Я не знала, чего мы ждем, и очень хотела в уже привычную мне палату.
И здесь пришло осознание, что я не могу пошевелиться. У меня двигаются только глаза, и есть небольшая возможность повернуть голову, но, не успев отчаяться, я начала испытывать жуткую боль. Кажется, что все тело болело на клеточном уровне. Эта агония боли просто сводила меня с ума, и я ничего не могла  сделать. Тогда я была готова на все, чтобы прекратить эту боль, но она мучала меня и дальше.
Не знаю, сколько времени прошло, боль начала спадать понемногу, я стала различать все цвета и тут я начала дышать, но воздух, поступающий из аппарата, мешал мне - это был невыносимый дискомфорт. Мне казалось, что я просто не могу поглотить весь поступающий кислород.
Я поняла, что нужно привлечь к себе внимание дежурной медсестры. У меня, к тому времени, стали немного двигаться ноги, и я начала биться о кушетку, словно рыба на суше.
Прибежали медсестра с доктором, они избавили меня от мучавшей трубки, и я задышала, наконец, полной грудью.
Еще несколько часов я провела в реанимации, после чего было принято решение вернуть меня в палату. К койке подошли две молоденькие медсестры и взялись за углы простыни, чтобы переместить меня на каталку, но, как только простынь коснулась меня, я жутко застонало. Мне казалось, что по всему телу у меня ожоги и, при прикосновении, я испытываю уже знакомую мне, нестерпимую боль.
Девочки отпрыгнули от меня и растерялись. Я тяжело перевалилась на живот и сама стала перебираться на каталку. Аппарат Элизарова, при этом, рвал мне спицами кожу на руке, но эта боль была несравнимо мала.
Врач в ужасе наблюдал эту картину, он смог только прокричать: «куда ползешь? Тебе нельзя!». Но я уже достигла цели своего путешествия и мирно лежала на каталке, готовая ехать в палату.
Надеясь на легкую поездку, я снова жестоко ошиблась. Боль при движении была такая, что мне казалось, я чувствую неровности рисунка на узоре линолеума.
Когда меня завезли в палату, все пациенты, которые были способны встать – встали. Они смотрели на меня в полном ужасе.
Медсестры подвезли меня к кровати, опустили каталку до ее уровня и отбежали. Я перебралась на кровать и тут же уснула.
Мама с тетей пришли на следующий день. Все тело еще болело, не смотря на обезболивающие уколы, и было только одно желание: лежать с закрытыми глазами и ждать, когда этот ад закончится. Родственники, глядя на мое ужасное положение, стали рыдать, и тут ко мне пришло осознание: при моем и так тяжелом состоянии, слезы родственников были худшим дополнением. Я собрала все силы и прохрипела им просьбу уйти.
Когда я проснулась в следующий раз, все обитатели палаты смотрели на меня с нетерпением. Уход за мной лег на плечи уже восстановившейся после операции Жанны. Еще пара дней были тяжелыми, а, после, я начала поправляться и ждать выписки.
Тогда уже мне рассказали историю моего возвращения в палату, глазами пациентов.
Меня должны были привезти в обед. После обеда все начали беспокоиться и спрашивали у медперсонала, где я. Не получив ответа, им оставалось только ждать. Ближе к вечеру, открылись двери палаты и в палату завезли, по виду, труп. Мои «товарищи по несчастью» были просто в панике от увиденного, но больше их поразило то, чтоб «труп» вдруг начал подниматься и самостоятельно перебираться на кровать. С их слов, слезы лились градом, я стонала от невыносимой боли, но медсестры предупредили, что меня не нужно трогать, и все застыли на месте.
Позже, мы уже смеялись над этим, и я благополучно ждала, когда меня, наконец, отпустят домой.
За два дня до выписки, мои планы рухнули. Тело отказывалось принимать аппарат. Мне даже запретили выходить за пределы отделения. Капельницы, потом уколы, в общей сложности я провела в больнице 29 долгих дней.
Потом наступила долгожданная свобода. Мама сшила мне аккуратный чехол на аппарат, я научилась самостоятельно делать перевязки. Несмотря на все страдания, я была счастлива, что моя рука осталась со мной. Хирург приложил все усилия, чтобы следом от операции остались только шрамы.
Через несколько месяцев, меня вызвали в полицию и сообщили, что денежные средства заведующим отделения взяты незаконно, но за дальнейшей судьбой расследования я не следила.
Позже, я стала встречать бывших друзей, слушать разные истории, согласно которым, они не могли прийти в больницу, но мне уже было все равно.
Глядя на свое предплечье, покрытое шрамами, я не жалею себя. Жалость – это не лучшее чувство, оно порождает огромное количество пороков. Жалость зачастую делает человека ленивым, лживым и не готовым нести ответственность. Я не испытываю скорбь от произошедшего. Я испытываю благодарность за то, что моя рука осталась со мной на моем жизненном пути, пусть и такой ценой.