Благовещенский погост. Глава 11

               ГЛАВА   11.  СТРАННЫЕ   ЖИТЕЛИ   ДЕРЕВНИ   ТИМОШКИНО.

                А здесь всё, как всегда.
                В хрустальном захолустье светло.
                Здесь нет ничего, что бы могло измениться.
                И время течёт,
                Но, по-моему, то туда, то сюда,
                И в прозрачной его глубине мне чудится птица.

                Б. Г., внесён Минюстом РФ в реестр иностранных агентов

        Колька Горюнов в церковь не ходил и проповедь отца Александра не слышал. Он не сразу обратил внимание, что отношение к нему флорищенцев стало потихоньку меняться. Да и не привыкать ему было чувствовать себя чужим. Чужим он ощущал себя в милиции, когда устроился на работу. Вот и для жителей Флорищ капитан Горюнов – чужак. Впрочем, Николай этим не сильно тяготился. Евгений Иванович Мошенский за пять лет вырастил из него настоящего сыщика, а настоящему сыщику по определению всё равно, что думают о нём люди.

        Теперешнюю работу капитана даже близко нельзя было сравнивать с работой начальника уголовного розыска в районном отделе в Москве. Фактически, не работа – так, безделье. Сразу после событий с Митькой Перфильевым установилось благодатное русское лето, в котором Колька постарался раствориться, чтобы выбить из головы всё, связанное с его неудачной попыткой пойти с голыми руками на танки.
 
        Каждое утро он вставал в пять часов и пробегал четыре километра. Спускался с Флорищенской горы, пересекал ручей Палаксу, пробегал по лесной дорожке до речки Урбушки, сворачивал с моста налево и делал финишный рывок к её слиянию с Шорной. Там он подолгу плавал против сильного течения во всегда холодной, но кристально чистой воде. Возвращался он, уже никуда не торопясь, пешком, наблюдая за меняющимся с каждым днём лесом и полянами. Неожиданно для самого себя Горюнов полюбил эти утренние прогулки. Раньше природа его никогда особенно не интересовала, а теперь дарила утешение и залечивала душу. Да и надо отдать должное, места вокруг Флорищ красивейшие.

        В самих Флорищах забот у капитана, прямо скажем, не было. Всю работу за него тут сделал за последние два с половиной года отец Александр. После того, как отъехал Митя Перфильев, ранее судимых в селе не осталось, остальные склеили ласты в 90-х от синьки. Совсем другое дело – деревня Фомино. Там этого добра скопилось навалом, и Николаю Семёновичу пришлось с ними разбираться. И слава Богу, а то можно было со скуки поставить тапки в угол. Фоминцы держали себя от флорищенцев особливо. За редкими исключениями, во Введенскую церковь к новому батюшке не ходили. Правилами хорошего тона предписывалось жителям деревни хотя бы раз в месяц, хорошенько откушав самогону, поломиться с топором в двери к соседу, сопровождая это куртуазными фразами типа «Убью, падла!» или «Открой, сука, а то хуже будет!» Комильфо также считалось поучить жену уму-разуму головой об поленницу, а на вопрос: «За что?!» ответить: «Было бы за что, вообще убил бы!»
   
        Горюнов не слишком любил профилактические беседы, да и много чести для подобных джентльменов. А поскольку просто вздёрнуть их на рее он не имел права, да и бригантины по реке Шорна проплывали нечасто, не откладывая дело в долгий ящик, уже в июне он соорудил по парочке «угроз убийством» и «побоев». Когда же возмущённые подобным произволом фоминские эсквайры попытались «менту поганому, непонятно откуда свалившемуся на нашу голову» возразить, шутя, нарисовал им три 318-е. Правда, пришлось перед этим вынуть пистолет из кобуры. Делал это Колька донельзя убедительно, поэтому предупредительных выстрелов не понадобилось. Огорчённым эсквайрам пришлось смириться с древней истиной «Меч рождает право». Популяция ранее судимых граждан в деревне Фомино оказалась на грани вымирания. «Участковые» статьи не были Колькиной стихией, но краснокнижных животных он решил потихоньку совсем извести, и каждый месяц для профилактики лепил по одной бакланке.

        На совещания в Кольчугинский отдел Горюнов ездил раз в неделю, по пятницам. В конце июля оказалось, что с момента своего воцарения во Флорищах он наделал палок больше, чем все остальные участковые его отделения вместе взятые. Старший лейтенант Матвиенко, который не знал, что за ветры занесли странного капитана в их степи, возненавидел его лютой ненавистью. Будущий кровожадный бегемот понятия не имел, что начальственные должности Кольке, мягко говоря, не рекомендованы, и не без оснований понимал, что он может снести его так же легко, как щёлкнуть пальцами.
 
        Самому же Кольке и туповатый, но исполнительный, старлей Матвиенко, и должность начальника отделения участковых были глубоко фиолетовы. Он всё дальше и дальше отдалялся от системы. В начале июля сорока принесла ему на хвосте новость, что Александр Викторович, тот самый полковник, начальник криминальной милиции округа, где раньше служил Горюнов, необыкновенно удачно слетал в отпуск. Отдохнуть полковник Соколов решил в Доминиканской Республике, а это всё-таки тропики, и, соответственно, тропические болезни. То ли  съел что-то не то, то ли какая дрянь укусила человека, не поинтересовавшись насколько высокую должность в Московском главке он занимает. Это история умалчивает. По факту возвратился Александр Викторович в Москву в цинковом ящике. Ещё месяца три назад Колька позлорадствовал бы. Именно этот человек, когда у них с Мошенским пошёл немыслимый захлёст с Прокурором округа, должен был принять их сторону и хотя бы попытаться защитить их от высокопоставленного ублюдка. Но… Если бы полковник Соколов позволял себе поступать подобным образом, вряд ли бы у него были деньги на поездки в Доминиканскую Республику и другие страны Латинской Америки, где он так любил отдыхать от трудов праведных.
 
        Странные изменения происходили в нашем капитане. Теперь он не только не злорадствовал, а ощутил в себе полное безразличие. Словно всё, что было с ним тогда, не более чем захватывающий приключенческий фильм с хэппи-эндом – всё же главный герой остался жив и на свободе. В той жизни Кольке постоянно приходилось задавать себе вопросы «кто я?», «зачем я?», «на чьей стороне я играю?», «как я поступлю?». Во Флорищах иногда бывало скучновато, но здесь он мог позволить себе просто жить.

        Впрочем, каждая медаль имеет свою оборотную сторону, и скука – не всегда плохо. До прихода в милицию у Кольки было увлечение. Он прекрасно разбирался в русской классической литературе и, помимо выдающихся фигур, прекрасно знал писателей и поэтов и второго, и третьего плана. XX век он представлял себе слегка похуже, но и тут ему могли бы позавидовать профессиональные литературоведы. Естественно, за пять лет службы в Москве ни одной книги он не прочёл – некогда было. А тут после шести вечера наступало блаженное безделье, и можно было просто обчитаться.

        Приятелей у Горюнова в его московском отделе было много, но друг – всего один. Часто так бывает, служат два человека в уголовном розыске, и не разлей они вода, а как разводит их судьба, так дружба и заканчивается. Тяжело переживал Колька, что Мошенский остался где-то в прошлом. Он даже не знал, как сложились у него дела на пенсии. Евгений Иванович не звонил, и он ему о себе не напоминал. Наверное, понимал, что после всего, через что прошёл его учитель, он заслужил покой.

        История с Митькой Перфильевым резанула ножом по сердцу, шрам остался навсегда. Но именно она столкнула лбами нашего капитана и отца Александра. Этот странный священник словно сошёл со страниц романов Достоевского со всеми тяжкими испытаниями, которые послала ему жизнь, своей бесконечной любовью к людям и крепкой верой в Бога и Милосердие. Так уж случилось, что был Горюнов до мозга костей атеистом. Тем не менее, он был абсолютно согласен с афоризмом Вольтера: «Если бы Бога не было, Его следовало бы выдумать». С Сашкой они сошлись крепко и бесповоротно. Часто их споры за рюмкой чая затягивались до глубокой ночи. И уж чего Колька никак не мог от себя ожидать, он стал регулярно ходить в церковь и не пропускал ни одной проповеди своего нового друга.
 
        Утренние пробежки до Шорны, выстраивание на подоконнике сельских леди и джентльменов из Фомино, поездки по пятницам на совещания в Кольчугино, бесконечные споры по вечерам с отцом Александром и чтение до одури – всё это блаженное однообразие продолжалось  ровно до того момента, когда в конце августа у Горюнова дошли руки до отработки жилого сектора в деревне Тимошкино.

                …………………

        Колька долго не мог понять, как там вообще могут жить люди. До ближайшего села, до Флорищ, нужно было топать шесть километров по грунтовой лесной дороге. Даже летом, когда шли сильные дожди, она становилась непроходимой, не говоря уже о весне и осени. Работать где-то, живя в Тимошкино, было невозможно – не доберёшься. Оставалось сделать вывод, что люди там ведут натуральное хозяйство. Местный почтальон рассказала Горюнову, что носит в деревню девятерым старикам и старухам пенсию, но поздней осенью и ранней весной, не говоря уже о зиме, добраться туда можно только на тракторе. Продавщица флорищенского магазина на вопрос, приходят ли тимошкинцы за продуктами, ответила: «Лучше бы не приходили, выходцы с того света!»

        Всё это показалось нашему капитану странным. Да делать нечего, жилой сектор на своём участке хочешь-не хочешь, а отрабатывать надо. И отправился Горюнов в Богом забытую деревню, благо последняя декада августа стояла жаркая и сухая, а стало быть, до Тимошкино можно было добраться, не привлекая к этому делу понтонный батальон.
 
        Вернувшись во Флорищи, Николай Семёнович вооружился бутылкой коньяка и в темпе сто восемьдесят шагов в минуту заспешил к домику отца Александра. Тот как раз сидел с книгой, прислонившись к стволу старой яблони, и пребывал в благостном настроении.

        - Что это Вы, мой генерал, неужто решили накушаться посреди рабочей недели? И, с болью в сердце, должен констатировать: пошлёшь мента за бутылкой коньяку, - так он тебе одну бутылку коньяку и принесёт.

        - А Вам, Ваше Преподобнейшее Святейшество, всё бы шуточки шутить! Ещё бы. Пропуск-то в рай заранее заказан.

        Сели за стоящим на участке столиком, выпили по стопочке. Молчание несколько затягивалось. Отец Александр решил его прервать.

        - И?

        - Вот скажи мне, Сашка, я похож на сумасшедшего?

        - Ну что Вы, Николай Батькович! Ваш разум слишком рационален и материалистичен, а стало быть, слишком приземлён. Вам не дано достигнуть сияющих в недосягаемой вышине граней безумия.

        - Ты в Тимошкино бывал?

        Неожиданно Горюнов заметил, что всё благостно-игривое настроение его друга куда-то улетучилось.

        - Бывал.

        - А с местными жителями тебе приходилось общаться?

        - Бог миловал!

        Последняя фраза была сказана отцом Александром с изрядным выражением.

        - Ничего себе! «Бог миловал!» И что же в них такого страшного?

        - Да не обращай внимания, Коль. Так, к слову пришлось. А почему ты спросил?

        - Видишь ли, - Горюнов выпил ещё стопку, - отправился я сегодня в Тимошкино отрабатывать жилой сектор и знакомиться с жителями деревни…

        - А что тебя туда понесло? – перебил его Сашка. – От деревни, почитай, ничего не осталось. Даже не знаю, живёт там сейчас кто-нибудь? Сдалась она тебе…

        - Ну, во-первых, порядок есть порядок. Раз на моей территории расположен населённый пункт, значит, я должен владеть ситуацией. А во-вторых, живут там люди, очень даже живут, что меня и смутило.

        Колька с удивлением отметил, что если вначале у его друга испортилось настроение, то теперь он был реально напуган.

        - И что же тебя смутило?

        - Очень странные люди живут там, Саша. Можешь считать, что я сбрендил, но, по-моему, это по твоей части.

        - И что ты предлагаешь?

        - Я туда завтра ещё раз пойду. Давай-ка, составь мне компанию.

        Упрашивать отца Александра не пришлось. Согласился он без лишних разговоров.

                …………………

        На следующее утро всю дорогу до Тимошкино Сашка пытался выяснить, что же так поразило Горюнова в жителях деревни. Но Колька вёл себя, как Штирлиц под колпаком у Мюллера.

        - Я хочу, чтобы ты сам составил собственное мнение, без моих рассказов. А потом мы наши впечатления сравним.

        Наконец, они поднялись на горку, возвышавшуюся над Шорной. Дорога делала широкий круг по полю, искрившемуся под прощальным августовским солнцем невообразимым разноцветьем. Потом она делала поворот на девяносто градусов и плавно спускалась к рассыпанным вдоль реки домикам. Картина настолько отличалась от пасмурной и снежной  ноябрьской хмари, что страшная легенда Благовещенского погоста представилась отцу Александру глупой сказкой. Какие могут быть силы зла посреди такой красоты Божьего мира?

        Ещё издалека ребята заметили человека, стоявшего с этюдником на повороте с горки к деревне и увлечённо работавшего кистью. Подойдя поближе, Сашка рассмотрел художника, внешность которого могла впечатлить кого угодно. Огромного роста, чуть пониже отца Александра, но гораздо массивней и шире в плечах. Густая и давно нестриженная грива чёрных волос с проседью. Только эта проседь и выдавала возраст. Над лицом природа поработала, словно вырубала его топором из дерева. Массивный выпирающий вперёд подбородок, высокий лоб с надбровными дугами. Выражение физиономии по-другому, как свирепое, назвать было нельзя. Возможно, именно так выглядели люди в Средневековье на поле боя. А мазки кисти живописец наносил так, словно протыкал соперника копьём.

        Горюнов подошёл к верзиле и протянул руку:

        - Здравствуйте, Пётр Петрович! Позвольте Вам представить: отец Александр, настоятель флорищенской церкви Введения во Храм Пресвятой Богородицы. Батюшка у нас большой знаток и ценитель живописи. Когда я рассказал ему вчера, что Вы поселились в Тимошкино, упросил взять его с собой познакомиться с Вами и посмотреть на Ваши картины.

        Сашка чуть не поперхнулся и выразительно взглянул на капитана. В светской живописи он разбирался приблизительно, как свинья в апельсинах. Свирепое выражение пропало с лица их нового знакомца. Он неожиданно приятно улыбнулся и протянул Сашке руку:

        - Рейгель Пётр Петрович. Член Союза художников, заслуженный художник РСФСР. Как приятно встретить в этой глуши человека, интересующегося живописью, отец Александр. А я, кстати, пленэр закончил. Пойдёмте ко мне, кофе вас угощу. Вы любите кофе?

        Пока шли к дому Рейгеля Колька заговорщицки шепнул Сашке на ухо:

        - Ты видел, что он пишет?

        - Я в этом ни хрена не смыслю. Могу только сказать, что пишет профессионально.

        Дом художника поражал чистотой, в нём вкусно пахло кофе и масляными красками. Повсюду висели холсты. Всё это можно было бы назвать пейзажами, если бы не странная, вплоть до мелочей, детализация и необычный ракурс.

        - Я ем очень мало (привычка), а вот без кофе жить не могу – семь чашек в день, - говорил гостеприимный хозяин, растапливая русскую печку, чтобы сварить кофе.

        - А как Вы оказались в нашей глуши, Пётр Петрович? – полюбопытствовал отец Александр.

        - Инстинкт самосохранения, мой друг, инстинкт самосохранения! Три года назад разболелось у меня правое лёгкое. Пошёл к врачам. Они там нашли опухоль доброкачественную. Ну, казалось бы, давайте удалим. Нет, говорят. Слишком большая вероятность, что перерастёт в рак. Что же делать? Курить, говорят, бросайте, и Москва вам противопоказана. Нужен чистый воздух. В Крым езжайте. А что я вам, Антон Палыч, что ли? Я жару терпеть не могу. Уж если осталось прожить последние  несколько лет, то проживу их среди родных русских лесов и полей. Здесь и дышится легче! Бросил всё в Москве. Мне же шестьдесят лет уже. Знаете, в моём возрасте человек похож на падающий воздушный шар. Чтобы лететь дальше, нужно весь балласт выкинуть из корзины. Вот я и выкинул жён всяких, любовниц, детей, которым отец давно не нужен, мишуру всякую нашу суетную. Купил здесь дом, в ноябре три года будет, взял с собой самое необходимое. А что мне нужно? Холсты, краски, кисти, да кофе. И вот живу. И пишу теперь только для себя. Знаете, как становились раньше заслуженными художниками? Надо было написать картину «Ленин в Финляндии». Вот и пишешь Надежду Константиновну и Льва Давидовича в постели. А Ленин в Финляндии. Кстати, как Вам, отец Александр, то, что я пишу для себя?

        - Я более чем впечатлён, - честно ответил Сашка.

        - Пётр Петрович, а давайте мы с другом, пока Вы кофе готовите, выйдем на свежий воздух, чтобы Вас не обкуривать. С лёгкими шутить нельзя.

        С этими словами Колька вытащил отца-настоятеля на улицу.

        - Ну и что скажешь?

        - Не пойму, что тебя так удивило? Отличный дядька, настоящий художник, рисует классно.

        - Ох, балда ты, балда! Глазел, глазел и ничего не понял?

        - То есть?

        - Все его пейзажи написаны с одного и того же ракурса. Ну ладно, где-то можно на горку подняться, не вопрос. А видел, у него церковь эта с Благовещенского погоста нарисована? Там  ты горку где найдёшь?

        Вернулись в дом. Пётр Петрович уже разливал по кружкам дымящийся кофе. Сашка решил состроить из себя знатока живописи.

        - А позвольте Вас спросить, любезный хозяин, есть в Вашей манере одна бросающаяся в глаза особенность…

        Рейгель довольно засмеялся:

        - Вы ракурс, что ли, отче, имеете в виду?

        - Точно так. Создаётся впечатление, что Вы все пейзажи пишите с высоты птичьего полёта.

        - Молодец, что заметили! Более того скажу, если бы не заметили, я даже обиделся бы. Люблю русский пейзаж. Но, согласитесь, писать его, как Шишкин или Саврасов, скучно. У каждого современного художника должна быть своя фишечка. У меня – мой ракурс. Я так вижу.

        - А помните, Пётр Петрович, Вы вчера мне свои эскизы показывали? Так интересно! Покажите-ка отцу Александру.

        Рейгель достал целую стопку эскизов, на которых с необыкновенным реализмом и во всех деталях были изображены странные существа, место обитания которых угадывалось легко. Кроме Ада, другого места им не было.

        - Хвалю, Николай Семёнович! Вы наблюдательны. Есть у меня, друзья мои, мечта. Хочу я написать картину Страшного Суда. Только не так, как иконописцы его изображают. Хочу, чтобы всё на этой картине было реальным – и Господь Спаситель, и Дьявол, и праведники, и грешники, и весь антураж. Вот с антуража решил и начать. Так себе, просто эскизики…

        По Сашкиному лицу было видно, что он поражён этими фантасмагорическими существами.

        - Эскизики? – только и смог он сказать. – А больше на портреты похоже…

        Кофе был допит, живопись Рейгеля нашла своих ценителей, светская беседа подходила к концу. На прощанье священник сказал:

        - Вы, Пётр Петрович, если будет время, приходите к нам во Флорищи в церковь на службы. Буду очень рад Вас видеть.

        И тут он заметил, что Рейгеля аж передёрнуло. Впрочем, продолжалось это не больше полсекунды.

        - Нет уж, лучше Вы к нам! Всегда буду рад попоить Вас кофе. Вы мне очень понравились, батюшка. И Вы, товарищ капитан. Встретить в этой глуши таких образованных и интересных людей, да сразу двоих! Рад, искренне рад нашему знакомству! А по поводу церкви – не обессудьте. Что поделать, безбожное поколение. Сам об этом сожалею. У меня другой храм – мать природа наша.

        Выйдя на единственную деревенскую улицу, тянувшуюся вдоль высокого правого берега Шорны, Горюнов спросил:

        - Ну и что? Тебя по-прежнему ничего не смущает и не удивляет?

        - Странный ты, Николай Батькович. Человек - талантливый художник со своей неповторимой манерой. Ну, фантазия у него неуёмная. Ну, мечтает он Страшный Суд по-своему написать. Ну, внешность у него колоритная, и фамилия редкая для этих мест. Мало ли великих русских людей от немцев произошло? Так что теперь, тащить его на костёр и жечь, как ведьмака?

        - Это хорошо, Твоё Высокопреосвященство, что ты с полуоборота не заводишься и не выходишь на запроектированную мощность. Прямо, великий сыщик в тебе пропал. Хорошо. Пойдём дальше.

                …………………

        Они прошагали не более ста метров и зашли на участок, в глубине которого стоял выкрашенный в яркую белую и синюю краску дом. Всё в нём сияло новизной. Казалось, закончили его строить только вчера. Горюнов взошёл на крыльцо и постучал в дверь. На стук вышли мужчина и женщина. На лицах у них было написано, что гостеприимство – не их стихия. Внешность хозяев вполне заслуживала, чтобы описать их подробней.

        В мужчине чувствовался возраст, было ему явно за пятьдесят, и порода. Представьте себе актёра Леонида Кулагина, играющего сэра Седрика Ротервудского. Длинные волосы до плеч, густые усы, властное и надменное выражение лица. Не хватало ему только баронской короны на голове, и образ был бы законченным. Спутница его поражала воображение ещё сильней. Так должны выглядеть злые волшебницы в голливудских фильмах, ибо, по мнению западных продюсеров, зло весьма притягательно. Необыкновенно стройная, с красивым и бледным, словно выточенным из слоновой кости лицом, огромными и лучистыми чёрными глазами. Гладкие цвета воронова крыла волосы струились по плечам. В отличие от мужа, её возраст определить было невозможно. Ей могло быть и тридцать лет, и, с тем же успехом, пятьдесят пять.

        Некоторое время хозяева и Горюнов с отцом Александром молча смотрели друг на друга. Прервала эту театральную паузу женщина, не слишком заботясь о вежливости:

        - В дом не приглашаю, не убрано у нас.

        Капитан обратился к своему спутнику:

        - Вот, знакомься, отец Александр, Степан Богданович Мушата и его супруга, Луминица Петровна. Из Молдавии в нашу глушь переселились.

        - А что, капитан, - с издёвкой спросил  владетельный барон, - теперь участковым вменяют отработку жилого сектора проводить совместно со священниками? Вы же, вроде, вчера к нам уже заходили?

        Кольку сложно было чем-либо смутить.

        - Вчера всё как-то на бегу получилось. Я же должен иметь представление, кто на вверенном мне участке живёт. Поэтому позвольте, Степан Богданович, задать Вам несколько вопросов. У вас гражданство российское или республики Молдова?

        - Российское. В Молдове после войны жить сложно стало. Мы к вам давно уже перебрались. Хотели поближе к Москве обосноваться, но там всё очень дорого. А это место нас вполне устраивает.

        - А давно вы здесь? И как узнали про Тимошкино? Глушь-то тут неимоверная.

        - Этот дом мы купили в ноябре прошлого года. Один старый знакомый подсказал нам этот вариант.

        - А что за знакомый, если не секрет?

        Тут в разговор вмешалась Луминица Петровна:

        - Вы, капитан, задаёте много не относящихся к делу вопросов.

        - Возможно, возможно… Ну, вот этот уж точно относится к делу. Позвольте узнать род ваших занятий.

        - Крестьяне мы, - буркнул Степан Богданович. – Обычные крестьяне.

        У Сашки чуть челюсть не отвисла. «Ага, обычные молдавские крестьяне, и добавить нечего», - подумал он.

        - И что же Вы собираетесь тут возделывать, уважаемый Степан Богданович? – не унимался Горюнов.

        - Не знаю… Следующей весной виноградник посажу.

        - Да не вызревает у нас виноград-то…

        Тут на помощь мужу пришла Луминица:

        - А Вам не кажется, капитан, что Вы лезете не в своё дело? Какая Вам разница, чем мы занимаемся? Мы живём честно, никаких законов не нарушаем.

        - Вы правы, Луминица Петровна, извините. Последний вопрос и мы уходим. Дети есть у вас?

        - Была дочь, Лянка. Да этот ваш урод, Иоанн Васильевич, в каменном мешке её уморил вместе с моим внуком…

        Муж жёстко одёрнул жену и прошипел:

        - Ты, идиотуле брутя проастя, думай, что говоришь!

        Горюнов, не прощаясь, направился к выходу с участка, таща за собой Сашку.
 
        - Сейчас, один момент, - остановил его тот и обратился к хозяевам. – Степан Богданович, Луминица Петровна, меня зовут отец Александр, я настоятель церкви Введения во Храм Пресвятой Богородицы во Флорищах. Молдаване – народ православный. Так что, милости прошу заходить в нашу церковь на службы.

        Ответил владетельный барон:

        - Идите, святой отец. Если молдаване православный народ, это вовсе не значит, что они все поголовно верующие.

         На улице Колька с улыбкой сказал:

        - Ну, если ты мне и теперь скажешь, что, мол, ничего особенного – типичные молдавские крестьяне…

        А Сашке было явно не до смеха.

        - Мне очень многое придётся тебе сегодня рассказать, дружище.

        - То есть ты совершенно не удивлён и в какой-то степени всё это предполагал? Правильно я тебя понял?

        - Понял ты меня, Колька, правильно. И, боюсь, рассказ мой приятным не назовёшь.

        - Давай-ка мы перед твоим рассказом ещё одну семью навестим.

                …………………

        В самом конце деревни, там, где Шорна резко сворачивала на юг, и начинался берёзово-осиновый перелесок, тянувшийся до старых лип Благовещенского погоста, располагалась настоящая крестьянская усадьба. Был здесь и коровник, и свинарник, и маленькая конюшня. Посредине усадьбы стоял новенький трактор, а за ней виднелось поле вызревавшей пшеницы. За столом собрались полдничать обитатели усадьбы. Глава семьи, не старый ещё мужик лет сорока восьми, одетый в камуфляжные штаны и тельняшку, его жена, миловидная женщина, одетая по крестьянской моде позапрошлого столетия, и трое мальчишек лет десяти – двенадцати с волосами цвета пшеничного поля.

        Горюнов подошёл к столу, надел фуражку, отдал честь и отрапортовал:

        - Товарищ подполковник! Вашего приказания не было, но капитан Горюнов прибыл без приказания.

        - Здорово, Колюха! – хозяин встал и протянул руку участковому. – Я же вчера сказал – ты в моём доме желанный гость в любое время. Да ты, я смотрю, не один, какую-то духовную особу к нам привёл. Давай, знакомь с другом твоим.

        - Знакомься, Сашка, - Йонас Микасович Реклайтис, подполковник в отставке, комбат бывший, воевал в Афганистане и в Молдавии, кавалер ордена Красной Звезды. А это мой друг, Александр Михайлович Попов, более известный в определённых кругах, как отец Александр, настоятель нашей флорищенской церкви. Гвардии младший сержант, ВДВ, воевал, участвовал в штурме Грозного в январе 95-го, брал здание Совмина, награждён медалью «За отвагу».

        - Ух, ты! Ты, Колюха, нас представляешь, как на дипломатическом приёме, - подполковник протянул руку Сашке. – Очень приятно, отец Александр! Можно просто Йонас. А это – моя жена, Марина, и сыновья, Ванька, Васька и Йуозас. А ну-ка, ребята, садитесь с нами полдничать. Самогону не предлагаю, сегодня ещё работать и работать. Квасу из подвала попробуйте – ледяной, никакой холодильник не нужен. Мариша моя сама делает.
 
        «Если они так полдничают, как же они обедают?» - подумал Сашка. Стол ломился от снеди. Запечённая свинина, картошка с грибами, помидоры, огурцы, лук, домашней выпечки хлеб, чего только не было. Натуральное хозяйство натуральному хозяйству рознь. Семью Реклайтисов оторванность от цивилизации явно не пугала.

        - Йонас Микасович, я хочу тебя попросить, - начал беседу Горюнов, - расскажи отцу Александру, как ты здесь в Тимошкино оказался, а главное – почему. Я у тебя не из праздного любопытства спрашиваю. Мы тут своего рода расследование проводим. Хочу, чтобы мой друг всё услышал сам.

        - Я ж тебе говорил, Колюха, не ломай ты себе язык. Просто Йонас – это ещё выговорить можно. А то знаешь, как меня в бригаде дразнили? Микимаусович! Во как!

        Подполковник немного помолчал.

        - Расследование, говоришь? Интересно… Ну, так слушай, отец Александр. Вышел я шесть лет назад в отставку. На дворе 96-й год. Вы ребята, конечно, молодые, но что это такое – должны помнить. Что делать дальше? Работы никакой, разве что в бандиты податься. Но не моё это, ребятки, не моё. На родину в Литву вернуться? Ждут там русского офицера с распростёртыми объятиями, бибис тау иссубине кэд кяльняс нянусмукту! Совсем люди с ума посходили. Жена-то у меня русская, да и сам я, пока служил и воевал, обрусел совсем.

        Йонас закурил сигарету и продолжил.

        - Надо было что-то решать. Стратегию выработать. Причём не на сию минуту, а на много-много лет вперёд. А для этого анализ ситуации нужен и прогноз долгосрочный. Вы не улыбайтесь ребята, это когда тебе около тридцати – всё просто и вся жизнь впереди. А вот когда идёт пятый десяток – всё гораздо сложнее. Видишь ли, отец Александр, есть у меня свой прогноз, что с нами будет через десять лет, через двадцать, через тридцать. Приблизительно представляю себе тот мир, в котором придётся жить моим мальчишкам. Вот, исходя из этого, и решил я забраться в самую глушь, чтобы до неё ни ядерный взрыв не достал, ни власть никакая не добралась. Ты не обижайся, Колюха. Ты – паренёк славный, это я сразу понял. А вообще я власть не люблю. Ну, сказано – сделано. Для начала с картами копался, всё вычислял место, до которого зона радиоактивного заражения после бомбардировки Москвы, Ярославля и Твери не доберётся. Не такой уж и большой участок получается. Стал потихоньку по нему кататься, место присматривать. И повезло. Очень быстро на нашу деревню наткнулся. Идеальная глушь. Как Вы понимаете, здесь жить можно только натуральным хозяйством. Меня, литовца, выросшего на хуторе, этим не испугаешь. Марина моя Викторовна после того, как помоталась со мной по гарнизонам, вообще больше ничего в жизни не боится. А уж когда я от местных стариков услышал легенду об отце Иоанне, сделал выбор окончательно. После такой жути люди здесь селиться не будут. А мне только того и нужно.
 
        Сашка с удивлением слушал Йонаса. Казалось бы, раз речь зашла о страшном предании  этих мест, об этом и нужно говорить. Но заинтересовало отца-настоятеля совсем другое.

        - Йонас, почему Вы выбрали именно это место, я понял. Но что у Вас за теория такая мрачная относительно нашего будущего?

        - А ты уверен, отец мой, что ты хотел бы об этом услышать?

        - Да уж хотелось бы, раз Вы так уверены в своём прогнозе.

        - Тогда уж без пятидесяти грамм никак не обойтись. Мариш, принеси-ка нам чего-нибудь для поддержания беседы, всё же не каждый день у нас гости.