Как у Матье

Марине Гавриловой

Елена Васильевна, женщина стройных форм, стройных мыслей и стройных нравов, актриса, умница и еще совсем недавно сущая красавица, всегда отличалась – что весьма удивительно при ее профессии – природной скромностью и даже – что уж совсем невероятно! – обладала известной долей застенчивости. Однако, как нетрудно догадаться, именно эти черты ее характера всю жизнь создавали Елене Васильевне всяческие трудности, а порою ставили перед ней и вовсе непреодолимые преграды.

Сами посудите: разве можно скромнице получить хорошую роль? Никак нельзя. А стать любовницей режиссера, чтобы получить хорошую роль? Тем более затруднительно. Ну, а может ли скромница бросить вызов толпе, создать вокруг своего имени шумиху, разругаться с режиссером в пух и прах, чтобы потом-таки стать его любовницей и получить эту злополучную, но все еще вожделенную роль? Нет, нет и нет! Всего этого скромница не может.

Вот и Елена Васильевна не могла. Хоть и преуспела на поприще покорения режиссеров… других театров. Брала она их той самой очаровательной, ни к чему не обязывающей посторонних режиссеров застенчивостью. Маститые режиссеры велись как несмышленые мяукающие кутята и с неизменной готовностью становились ее друзьями, любовниками и даже мужьями. На некоторое время они оказывались режиссерами ее судьбы, но так и оставались абсолютно никчемными для какого-либо развития ее театральной карьеры.

Что ж, Елена Васильевна давно махнула на это обстоятельство рукой и перестала тужить. Наряду с театром она загрузила себя домашними делами, заботами о дочери и внуке да еще ворохом всякой другой ежедневной чепухи, которая, в сущности, и составляет, если разобраться, человеческое существование.

В канун Нового года, который у Елены Васильевны по обыкновению был забит до отказа, будто старый платяной шкаф, прямо посреди предпраздничной суеты, приправленной суматошными спектаклями, Елену Васильевну внезапно осенило, что ей надо немедленно показаться парикмахеру.

«Что в этом такого?» – спросите вы. Каждая уважающая себя Елена Васильевна, пусть даже и самая застенчивая, с завидным постоянством показывает себя трем светилам: личному гинекологу, личному стоматологу и очень личному парикмахеру.

Но!

В том-то и дело, что именно в этот канун именно этого Нового года Елене Васильевне ужасно захотелось не просто показаться, а совершенно и полностью преобразиться, чтобы как-нибудь нежданно-негаданно взять да и выиграть свой долгожданный лотерейный билет в наступающую на днях новую жизнь! Эх, знала бы она…

Но – все по порядку.

Итак, Елена Васильевна выкроила в своем оголтелом графике три свободных часа и направилась к Эльзе.

Эльза… Что это была за женщина! Женщина-мечта! Мечта поэта, режиссера, футболиста, артиста, слесаря и сантехника. Этакая универсальная блондинка на все времена и вкусы, одновременно высокая, пышная, страстная, теплая, мягкая и уютная. Кукла Барби и плюшевая тигрица в одном флаконе.

Эльза была парикмахершей. Нельзя сказать, чтобы гениальной, даже нельзя сказать, чтобы сильно талантливой, но не без способностей. Главная ее способность заключалась в том, чтобы заманивать посетителей в свои сети и не отпускать. Ни мужчин, ни женщин. С первой же секунды Эльза брала клиента в кольцо, наседала и ловко усаживала в кресло. Затем заговаривала, обволакивала, убаюкивала так, что тот буквально на глазах становился ватным и покорным, пластилиновым и согласным на все.

– Ах, ах, Еленочка Васильевна, дорогая, любимая! – встретила ее Эльза у входа и буквально вдавила в кожаное парикмахерское кресло. – Как же я давно вас не видела, уже стала беспокоиться! Даже спрашивала у всех, не знает ли кто, что с вами такое приключилось? – она властно повязала вкруг шеи клиентки белое синтетическое жабо. – Но уж конечно, ничего такого. Просто спектакли, концерты, вся эта милая суета! – продолжала она, не дожидаясь ответа. – Ну ничего, ничего, сейчас мы из вас сделаем бесподобную красавицу, так что собственный муж не узнает!

– Он и не узнает, – несколько угрюмо отозвалась из кресла Елена Васильевна, в то время как Эльза уже орудовала у нее в голове своими крепкими быстрыми пальцами.
– Это почему же? Это отчего же, моя драгоценная? – затараторила Эльза, приподнимая тусклые, усталые от зимы пряди на голове посетительницы.
– Оттого, что он умер, – серым голосом произнесла Елена Васильевна и недобро уставилась в свое отражение в большом зеркале.
– Ах, ах… Боже мой… вы ничего не говорили. Когда же это? – с деланным огорчением заахала Эльза, путая пальцы в Елениных прядях.
– Семь лет назад, – отчеканила Елена Васильевна и ойкнула, потому что Эльза от неожиданности больно дернула ее за волосы.
– Как это так? Как же это так? – совершенно изумилась Эльза, не обращая внимания на Еленин вскрик. – А вы и не говорили никогда… кажется, – Эльза на секунду задумалась и вдруг рассмеялась своим мощным полногрудым смехом. – Тогда и печалиться не будем, правда же? Уж столько лет прошло! Надо нам с вами шагать в новую, прекрасную жизнь, – она подняла с Елениной макушки две пряди и «замаршировала» ими как солдат на плацу, раздувая щеки и притоптывая под бравый аккомпанемент собственного сочинения.

Елена Васильевна недовольно взглянула в зеркало на жизнерадостно голосящую Эльзу, но ничего не сказала.

– Ну-с, – парикмахерша нависла над клиенткой и занесла над ее головой стальные пасти ножниц.

Елена Васильевна инстинктивно вжалась в кресло и тоненько нерешительно запротестовала:

– Эльза, пожалуйста, а нельзя ли…
– Что? – удивилась та и застыла с хищно оскаленными лезвиями в руке.
– Я бы хотела как-у-Матье, – скороговоркой выпалила Елена Васильевна, словно боялась, что может не успеть.
– Каку матье? – поразилась Эльза и даже разинула от изумления густой вишневый рот. – Что еще за кака матье? – она сосредоточенно потерла лоб кольцом ножниц и недоуменно похлопала накладными ресницами.

Елена Васильевна негромко засмеялась:

– Ну что вы! Я говорю: как у Мирей Матье, – разделяя слова, произнесла она, – знаете, такой подогнутой шапочкой. Я специально отрастила волосы…
– А-а! Ну вы меня насмешили! – загоготала Эльза, давясь и захлебываясь собственным хохотом. – А я-то думаю, что это еще за кака такая! Селедку матье знаю, но вот чтобы ка-ку!..

Эльзины глаза заслезились, и она снова загоготала и захлопала чужими пышными ресницами.

– Так, – вдруг строго заявила она, – и зачем это вам? – Эльза с вызовом посмотрела на Еленино растерянное отражение.
– Ну, мне хочется все изменить, понимаете? Цвет, форму, содержание…
– Знаете ли, что я вам скажу, дорогая моя Елена Васильевна, – Эльза растопырила ноги и уперла руки в широкие округлые бока. – Я, конечно, женщина простая, но тоже кой чего в этой жизни понимаю, – она нахмурила нарисованные, тонко выщипанные брови. – Никогда еще новые цвет и форма не меняли содержания, – и она бесцеремонно ткнула посетительницу в лоб, так, что та от неожиданности снова вскрикнула.
– Но я читала у одного американского исследователя… – с тихим упорством затянула Елена Васильевна, – будто даже когда тебе невыносимо грустно, надо заставить себя улыбаться. И тогда эта мимическая гимнастика пошлет сигнал обратно в мозг, а тот, в свою очередь, возрадуется.
– И что с того? – Эльза непонимающе вскинула плечами.
– А это как раз и означает, что форма вполне способна изменить содержание.
– Я не знаю, кто там чего способен, кого куда посылает и как возрадуется, но я сама послала бы вашего доморощенного американца куда подальше! – отрезала парикмахерша и громко фыркнула. – Ладно, мы-то с вами что, каку делаем?
– Уделаем, – усмехнулась Елена Васильевна и обреченно вздохнула. Идея с новой прической уже не казалась ей такой уж перспективной.

Эльза решительно двинулась на клиентку, одним махом разворошив ей все волосы на голове. Она забряцала какими-то баночками, завертела тюбиками, на ходу что-то стрекоча про своего сына-двоечника, дуру-свекровь и тощую сноху-скрягу. Всё над головой у Елены Васильевной вмиг завертелось, вокруг дурманящее резко запахло краской для волос, а глаза защипало, так что она даже зажмурилась. Эльза размазала субстанцию дикого цвета по всем Елениным волосам и принялась яростно месить, словно дрожжевую квашню.

– Будет у нас кака матье, – со странной злобой приговаривала она и, зловеще посмеиваясь, то и дело цыкала зубом.

Елена Васильевна вся съежилась, втайне подозревая недоброе, но отступать уже было поздно: парикмахерша целиком завладела не только ее головой, но и последней имеющейся у нее волей.

Через час Эльза потащила Елену Васильевну к головомойке и стала со старанием трубочиста счищать с ее волос налипшую чвакающую смесь. Когда Эльза вновь усадила ее в кресло и высушила огромным, сдувающим со свету феном, перед Еленой Васильевной предстали ее новые волосы странно сероватого оттенка с редкими подпалинами.

Елена Васильевна сглотнула и, едва сдерживая слезы, все же смогла произнести:

– Эльза, а это окончательный цвет? Я хотела шоколадный брюнет, как у Матье.
– Это точь-в-точь кака матье, – благодушно заявила парикмахерша и залюбовалась на свою работу.

Не дав опомниться, она стала орудовать ножницами, звонко клацая ими то у одного, то у другого уха своей полуобморчной посетительницы.

Елена Васильевна закрыла глаза и стала мечтать лишь об одном – как можно скорее вырваться из лап мучительницы и сбежать.

«Может, удачная форма прически как-то скрасит этот ужасающий цвет», – стала успокаивать себя она, но ее тело не слушалось и мелко подрагивало в такт слетающим на пол прядям.

– Все! – изрекла парикмахерша и напоследок еще раз клацнула ножницами. –

Стопроцентная кака матье!

Елена Васильевна украдкой взглянула в зеркало. Оттуда на нее глядела немолодая запуганная женщина с большими глазами и странным шаром негнущихся, неестественно натянутых на голову волос.

– Я пойду, – дребезжащим голосом промямлила она и, сунув Эльзе в руку две зеленоватые купюры, спешно юркнула в проем салонной двери.
– Ни тебе спасибо, ни с Новым годом, – ворчнула парикмахерша ей вслед, пряча деньги в кенгуриный карман передника. – Вот клиентура пошла!

Елена Васильевна не помнила, как она добралась до дому. Она ехала в метро, потом в автобусе, и всё ей мерещилось, что все на нее смотрят и что даже сквозь вязаную шапочку проглядывает ее новая, неумело обтесанная жизнь.

– Ну, давай, хвастайся, – встретила ее с порога взрослая дочь, а десятилетний внук нетерпеливо запрыгал вокруг нее козликом.

Елена Васильевна устало сбросила на табурет пальто, стащила сапоги. Под непонимающие взгляды домочадцев она молча проследовала в свою комнату и заперлась. Через пару минут оттуда донесся душераздирающий вой, который сменился безутешным рыданием, горестными всхлипами и, словно мощным аккордом, завершился оглушительным звоном фарфора.

– Новая жизнь! Кака матье! – выкрикивала в отчаянии Елена Васильевна из-за двери. – Кака матье! Матье ее!

Дочь и внук торопливо попятились, не сговариваясь, спрятались в своих спальнях и до самого утра уже оттуда не показывались.

Наутро Елена Васильевна вышла из комнаты в чалме из полотенца и, ни с кем не заговаривая, укрылась в ванной комнате. Она привела себя в порядок, оделась, натянула на лоб вязаную шапочку и вышла из дома.

Елена Васильевна села в автобус, затем спустилась в метро и вчерашним маршрутом добралась до злополучного салона. В окне мелькнула довольная Эльзина физиономия.

Елена Васильевна постояла минуту, затем с несвойственной ей решительностью, которую она, быть может, копила всю свою застенчивую жизнь, толкнула дверь и уверенно зашагала прямо на Эльзу.

– Ой, Еленочка Васильевна! Что-нибудь забыли? – затарабанила парикмахерша своим звучным голосом.
– Да, – четко выговорила Елена Васильевна. Она подскочила к парикмахерше и, выдернув из сумочки ножницы, яростно чикнула с Эльзиной головы жирный кусок волос.
– А-а-а-а! – заорала та что есть мочи и схватилась за голову. Ее вытаращенные глаза вот-вот грозили посыпаться из глаз и покатиться по полу, как парафиновые бигуди.
– Кака матье! – со злорадством выговорила Елена Васильевна, развернулась и со всей силы хлопнула дверью. – Спасибо! С Новым годом! – крикнула она еще напоследок и, удовлетворенно задрав голову, зашагала прочь.

6 января 2010, С-Петербург