Томочка

Томочка была такая душечка: миленькая, маленькая, с пухлыми ручками и щечками, белокуро-крашенными ангельскими кудельками, губками бантиком и вздернутым носиком. Ходила Томочка меленько-меленько, семенила ножками, подскакивала на коротеньких каблучках как птичка-синичка. Говорила много, очень быстро и очень звонко: чирикала. Все на ней было такое мягкое и розовенькое, пушистенькое и мохнатенькое.

Томочка служила администраторшей в салоне красоты, выглядывала из-за высокой стойки, хлопала голубенькими глазками и трещала как трещотка:

– Маникюр-педикюр-стрижка-окраска-укладка-солярий!

Томочку все очень любили: она была беззлобная, бесхитростная, глупенькая.

У Томочки не было ни мужа, ни детей, только собачка – карликовый пуделек с детской кличкой Пуся. Томочка всегда торопилась с работы домой, потому что «Пусечка там сидит неписаный, несчастненький, голодненький».

Томочке было сорок пять, ягодкой она была и раньше, но никто ею не лакомился. Все женщины ее просто обожали: она была решительно неопасная.

При виде мужчин Томочка млела. Глазки ее увлажнялись, нижняя губка подергивалась, округлый подбородочек дрожал, пухлые пальчики плясали по стойке. Томочка начинала стрекотать как маленький пулемет, так что слова путались, слоги цеплялись один за другой:

– Манитюр-педитюр-стрика-крашка-кладка-солямий!

Мужчины смотрели на нее недоверчиво: с удивлением, сожалением, сочувствием. Заказывали услугу, отходили от стойки и никогда больше на Томочку не глядели. Даже не оборачивались. Просто забывали.

Она несколько раз коротко вздыхала, опадала, сникала. Шмыгала носиком, даже пускала одинокую слезу. Принималась шелестеть бумажками за стойкой, бессмысленно тарабанить по клавишам калькулятора. Завидев следующего, тут же о предыдущем забывала, глазки ее вновь увлажнялись, кудельки прыгали.

Однажды утром в салон зашел посетитель. Он был большой, лохматый, бородатый. Борода его была в пол-лица, росла обильно и безнаказанно. Взгляд серых глаз из-под бороды – глубокий, дремучий. Даже какой-то нездешний, космический. Такой взгляд мог быть у поэта или философа, который постиг нечто высшее. Посетитель оказался сантехником, присланным жилконторой для замены старого стояка.

Завидев его, Томочка вся порозовела от ушей то туфелек.

– Манипюр-педидюр-стриска-окрака-ладка-лярий, – заверещала она.

Посетитель гипнотически посмотрел на администраторшу из-под бороды, засопел.

Томочка вся онемела. Кудельки ее затряслись, губки беззвучно запрыгали.

– Я... это… ну… это… из ЖЭКа, значит, – прогрохотал бородач и неожиданно тоже смутился. Уши у него стали пунцовыми, борода заерзала. – Где у вас тут… ну… это… стояк?
– Ах, да! Ах, да! Ах, конечно! Ах! – посыпалось из Томочки.

Она выбежала из-за стойки и меленько засеменила вглубь салона, постукивая каблучками. По пути она то и дело оборачивалась, дергала коротенькой ручкой, будто подтягивала к себе посетителя за поводок. Сантехник послушно шел, переваливаясь и посапывая.

– Вот, вот здесь, пожалста, пожалста! Если что, зовите, я там, я за стойкой! Если что, я там! – затараторила Томочка и с кротким восхищением вскинула взгляд на громоздящуюся над ней святую гору. Глазки растроганно увлажнились.
– Ну тк, дык… – пробормотал нечленораздельно бородач и, раскатисто сопя и кряхтя, полез к стояку.

Томочка почтительно отошла. Она еще немного помялась, потопталась, но оставаться дольше было неловко, и она усеменила обратно за стойку.

Полдня Томочка прислушивалась, вытягивая шею, полдня маялась, места себе не находила. Из глубины салона доносилось бряканье, клацанье, журчание, сдобренное загадочными, неслыханными междометиями: «Нутк! Вось! Епть! О-тля! Ети-и-и!»

Томочке очень хотелось сходить, посмотреть хоть глазочком, но она никак не решалась. Наконец посетитель сам показался в дверном проеме. Он был весь взмыленный, распаренный, с могучей шеи сочились струйки пота. Лицо его раскраснелось, зарумянилось, рот расплылся по лицу вместе с бородой так, что Томочке показалось, будто это не лицо, а огромное, слепящее глаза солнце.

– Принимай, хозяйка, работу! И-ить! – прогромыхал сантехник, потирая чумазые кулаки.

«Хозяйка…» – сердце у Томочки обмерло, потом забилось так часто-часто-часто! Тук-тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук-тук! – «Хозяйка!»

Она засеменила вслед за бородачом. Увидев новенькие белые трубы, она заморгала и, не смея даже слово произнести, согласно закивала.

– Ну, пойду я, вызывайте, если что, – сдавленным басом произнес сантехник и космически посмотрел на Томочку из-под бороды.

Томочка вскинулась, пухлые пальчики затеребили выбившуюся из прически кудельку.

– А… а… а у меня дома совсем нет стояков! – выпалила она и стушевалась.
– Совсем?! – изумился бородач.
– Совсем… – подтвердила Томочка, опустив голову и изучая пол.
– Ну тк, эта… надо, чтоб… а то как же ж… это… нельзя ж…

Томочка глубоко и чрезвычайно картинно вздохнула.

– Давай, хозяйка, адресок, приду.

Томочка быстро-быстро записала адрес на бумажке и протянула сантехнику.

– Завтра приду, вечером, после семи.
– Сразу после работы, – просияла Томочка, все еще не глядя на собеседника.
– После работы, – подтвердил сантехник глухим басом и, смущенно щурясь, вышел вон.

На завтра Томочка отпросилась из салона с полдня. Она поскакала на рынок, купила свиной окорок величиной со свою голову, приволокла его домой и, нашпиговав чесноком, затолкала в духовку.

– Пуся, не тебе! Пуся, не до тебя! – торопясь и волнуясь, махала она пухлой ручкой на пуделька, который вертелся под ногами и подпрыгивал, заглядывая в глаза.

Внезапно дверной звонок разразился оглушительной трелью.

– Ой, Пуся! Ой! – запричитала Томочка и забегала взад-вперед по кухне. – Ой, Пуся! Ой! – она кинулась к духовке, вытащила окорок и, не раздумывая, метнула его на обеденный стол.

Звонок снова заголосил.

– Иду, иду! Бегу, бегу! – Томочка рванула к двери.

На пороге стоял давешний бородач. Борода у него была не такой уже дремучей, как вчера, в правом кулаке он что-то крепко сжимал.

– Ой, вы!.. – всплеснула ручками Томочка и забегала глазками. – Ой, а я…
– Рано я… извините… – пробормотал сантехник и слегка сдал назад, – кончил уже я… думаю, пойду я… что ждать-то!
– Это ничего, это хорошо, заходите, проходите, – замахала Томочка коротенькой ручкой, снова подтягивая к себе гостя за невидимый поводок.
– Я ждала, я вас ждала, я очень!
– И я, – подтвердил бородач и еще крепче сжал что-то в кулаке.
– Ну вот, ну входите! – кудельки у Томочки возбужденно запрыгали вверх-вниз, вверх-вниз.

Сантехник вошел и уставился на дымящийся окорок. Он резко отпрянул:

– И-ть, гости у вас… надо ж как!.. я уж лучше… – испуганно попятился он, вминая могучей спиной входную дверь и уже клацая засовом.

У Томочки на лице изобразился апокалипсический ужас.

– Да это ж вам! – выпалила она и от стыда закрыла глаза ладошками.

Бородач остолбенел и весь побагровел ото лба до шеи.

– А это ж вам! – глухо брякнул он и разжал ручищу.

Томочка отняла пальчики от лица. На протянутой к ней богатырской ладони лежал целлофановый кулек с давленными мятными карамелями.

– Хи-хи-хи-хи-хи! – вдруг тоненько засмеялась Томочка.
– Ха-ха-ха-ха-ха! – захохотал в ответ гость.
– Хи-хи-хи-хи-хи! – не могла уже остановиться Томочка, вытирая глазки мизинчиками.
– Ха-ха-ха-ха-ха! – заходился в смехе бородач, трясясь и роняя от смеха карамели на пол.
– Хи-ха-хи-ха-хи! – заливались они оба, едва стоя на ногах, – Хи-ха-хи-ха-хи! Хи-ха-хи-ха-хи!

Они всё смеялись и смеялись, карамели все падали и падали, а Пуся их грыз, чихая и отфыркиваясь.

Всю следующую неделю Томочка сияла и порхала, закатывала глазки и плыла от счастья. Через пару месяцев на ее пухлом безымянном пальчике уже сверкало кругленькое золотое колечко. Каждое утро, стоя за стойкой, она снимала его, начищала до блеска, умиленно вздыхала, и надевала обратно. И потом еще целый день то и дело поглядывала на пальчик, улыбаясь и тряся кудельками. С работы она теперь всегда уходила на четверть часа раньше обычного. Торопилась, нервничала, охая и приговаривая:

– Ой, побегу, а то мои пусечки там сидят несчастненькие, голодненькие, неписаные!

2 мая 2012, С-Петербург