Я - учитель

               
   Секйчас я вспоминаю, что быть учителем  никогда не хотела. Правда, в детстве я с удовольствием играла в школу, рассаживая своих игрушечных зайцев, поросят и прочих зверюшек за импровизированные парты. Я вела классный журнал, наделив каждого своего ученика именем и фамилией, и проверяла их по списку в начале урока (надо заметить, что мои ученики уроков никогда не пропускали). Мало того, я сшила из бумаги для каждого из них маленькие тетрадочки, куда писала за них задания. В упражнениях и задачах я нарочно делала ошибки, чтобы потом исправить их красным карандашом и разобрать при всех у доски.  Играла я в школу недолго, но со вкусом, качественно,  демонстрируя свою преподавательскую волю.
   Впрочем, играла я во всё, что видела и о чем читала: в больницу (я была доктором, а мои зверюшки - больные), в магазин, в столовую, подавая своим подопечным блюда, приготовленные из того, что мне втихаря удавалось утащить у мамы из кухни. Позже, начитавшись “Морских рассказов” Станюковича, играла в моряков, отправляясь в опасные плавания через океаны на кораблях, построенных мною из стульев и кресел. Так что игра в школу ничем не выделялась  среди других моих занятий. Любопытно то, что играла я в эти игры одна, исполняя все роли участников этих действий.
   Итак, особой любви к школе я не испытывала. С годами дело становилось все хуже. Постоянный холод в классе, отсутствие интереса ко многим предметам заставляли  прибегать к разным уловкам, чтобы не идти в школу или сбежать с уроков. Правда, я довольно часто болела и мои пропуски были оправданны. Учителя знали, что я пропускаю занятия по уважительной причине, поэтому мне частенько удавалось прогуливать уроки “под марку” моих болезней. Помню, где-то классе в восьмом мы любили сбегать с уроков с моим одноклассником Геркой. Сложнее всего было пройти через кордон гардеробщицы - худой женщины со злым лицом и косым глазом. Уходить надо было в начале какого-нибудь урока, чтобы избежать учителей, которые, естественно, были заняты на уроках. Это было легко. А вот без пальто было сложнее - холодно, Ленинград всё-таки - да и залог в виде одежды в школе не оставишь, улика. Разбирайся потом... Нет, уходить надо было совсем, т.е. в  пальто, а для этого нужно было предъявить гардеробщице “документ”,т.е. справку от медсестры о плохом самочувствии. Мне давали ее легко, а вот Герке было сложнее. Тогда мы сообразили, как выйти из положения. Я получала свое пальто, а потом где-то в уголочке неэаметно передавала свою справку Герке. Мой сообщник с несчастным видом больного показывал бумажку гардеробщице, старательно закрывая пальцем фамилию. План срабатывал, и мы, радостные, шагали в мороженицу, где брали по два шарика черносмородинового мороженого - “цвета кальсон”, по выражению Герки. Щедро политые сиропом шарики вместо скучной физики или химии - что могло быть лучше!
   Потом мы шли в кино, нимало не заботясь о том, как будем отвечать материал пропущенных уроков. Надо сказать, что несмотря ни на что училась я довольно прилично, если иметь в виду оценки, а не знания. У Герки в этом смысле дела были похуже, но его это нисколько не огорчало. Что меня удивляет сейчас, так это то, что мы ни разу не попались на глаза моей маме, которая не работала и в это же время ходила по этим же улицам и, возможно, в эти же кинотеатры. Итак, какое-то время наша вольница сходила нам с рук, пока мама не встретила нашу училку по зоологии - очень занудную, унылую женщину неопределенного возраста. Из ее уроков я запомнила только одно выражение - “животная. и та понимает”. Это говорилось в укор нам, ленивым и непонятливым, не желающим учить ее предмет. Маму мою учителя знали, поскольку она была в родительском комитете, маме был задан интересный вопрос. почему меня не было в школе, ну и... дальше понятно. Мне был крупный нагоняй, после чего наши с Геркой культпоходы, естественно, прекратились, и вспомнила я о них только сейчас, спустя много лет.
   В старших классах мы с девчонками-одноклассницами собирались с утра, втроем, а то и четвером,  и вместо школы шли туда, у кого родителей не было дома. Там мы ложились спать и ставили будильник на время окончания уроков, после чего довольные расходились по домам. Видимо, наше послевоенное поколение было достаточно слабеньким и нуждалось в дополнительном сне, если мы не шли гулять (ведь не зря существует слово “прогуливать” с тем же корнем), а с удовольствием предавались сладкому сну. Естественно, мы проделывали это не каждый день, но странно, что наши пропуски уроков не были замечены учителями.  Один только раз учительница математики   спросила меня, что за странная болезнь такая - день я есть на уроке, день меня нет. Я что-то промычала в ответ, но математичка отстала от меня, вероятно, понимая, что мое присутствие на ее уроке мало чем поможет. Хуже математики для меня была только физика.
   Наконец, со школой было покончено. Сразу после школы я поступала на филологический факультет университета, но, сдав три экзамена на “отлично”, срезалась на истории, которую, честно говоря, совершенно не знала. Я пошла работать в проектный институт, т.е. носить бумажки из одного кабинета в другой, и поступила на подготовительные курсы университета. Я не видела для себя иного пути в жизни, хотя весьма туманно представляла свою будущую работу. Быть редактором в приличном издательстве было для меня пределом мечтаний, но то, что меня там не ждут, в голову мне не приходило. Помню, были разговоры о том, что верный путь филолога-универсанта - это школа, но я отбрасывала эту мысль как заведомо негодную, думая только лишь о том, что впереди пять лет учёбы, а это так нескоро, что и говорить тут не о чем. Впрочем, надобно было для начала поступить, первый заход был для меня настолько неудачен, что я даже хотела утопиться в Неве, благо она рядом. Но вода оказалась настолько холодная, что я передумала топиться. Через год я уже была студенткой филфака и была счастлива, оказавшись в своей среде.
   Всё было прекрасно до тех пор, пока не рухнула, как снег на голову, педагогическая практика. Целую четверть, если не весь семестр, занятий в университете не было, была только работа в школе. Попутно в наши головы  пытались втиснуть что-то по методике преподавания, но лично у меня не осталось и следа воспоминаний. Сначала мы ходили на уроки учителей школы, в которой проходили практику, потом очередь дошла и до нас.  Первый мой зачетный урок, урок русского языка, я должна была  провести  в пятом классе. Вечер накануне я провела в горьких слезах, кляня свою судьбу. Материал я знала хорошо, но я страшно боялась детей, зная, как они умеют издеваться над бедными практикантами. Наутро, собрав жалкие остатки воли в кулак, я двинулась навстречу своей судьбе. Подходя к двери класса, я услышала посторонний гул, не предвещавший ничего хорошего. Я решительно открыла дверь... Так и есть! Эти мерзавцы разодрали  рисовый веник и с наслаждением разбрасывают прутья по всему классу. Мое появление на ситуацию никак не повлияло. С минуты на минуту должна прийти комиссия, и... прощай мой зачёт! Меня вышвырнут из университета, и всё это из-за какого-то веника. И вдруг как-то сразу наступила тишина. И в этой тишине негромкий, но многообещающий голос приказал сию же секунду навести порядок, что и было беспрекословно выполнено. О, эти спасительные завучи! Как они умеют вовремя прийти на помощь несчастным студентам! Как они умеют показать, кто в доме хозяин! Да, это была завуч, маленькая женщина с тихим голосом, и я совершенно не могла понять, как она могла подчинить себе такую, как мне тогда казалось, разбушевавшуюся стихию. Да, думалось мне, я никогда не смогу управиться с этой оравой, какой я к черту учитель, мое дело корпеть над рукописями. Впрочем, урок у меня удался, комиссия, при которой эти бесенята были как шелковые, разобрала урок по косточкам и похвалила меня, но это меня никак не  утешило. Нет, нет, подальше от этого ремесла!
   Следущим испытанием был десятый класс. Там я работала почти всю вторую четверть. Началось с того, что я впервые зашла в класс на перемене, уж не помню зачем. И тут же меня окружили парни-десятиклассники. Я не маленького роста, но мне показалось, что я очутилась в глухом лесу, откуда мне нет спасения. Однако, вопросы, которыми меня закидали ребята, были такими дружелюбными, что мой обычный страх отступил, и я успокоилась.
   - А Вы будете вести у нас литературу? (Да). - А что мы будем проходить? (Чехова). - А долго Вы будете с нами работать?  - (До конца четверти). А будете ставить нам оценки? (Конечно). - И двойки? (Разумеется). И вдруг: - Какое красивое у Вас колечко! А Вы замужем? (А вот это секрет!).
   В общем, со старшими дела пошли получше. Как ни странно, их заинтересовала пьеса А.П.Чехова “Вишневый сад”. К моему зачетному уроку по этому произведению большинство ребят были в курсе того, что происходит в пьесе. Я вижу, что ребята понимают, как накалена обстановка в доме, где происходит действие, как у всех героев натянуты нервы - ведь любимый вишневый сад выставлен на торги! - хотя об этом ни слова, лишь посторонние, ничего не значащие реплики (вот он. знаменитый чеховский подтекст!). В классе тишина, все тоже как будто ждут чего-то... Тут я читаю авторскую ремарку: “Все сидят, задумались. Тишина... Вдруг раздается отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный”. И тут кто-то из ребят дергает под партой гитарную струну, и все, в том числе и члены комиссии, вздрагивают от испуга...
   - Молодец! - говорю я, догадавшись, кто это мог сделать. - Отлично! Ты получаешь отлично за звуковое оформление!
   Все хлопают в ладоши, в том числе и комиссия. В результате и я получаю отлично по педагогической практике. Помню, как на прощание руководитель практики Л.А.Гладковская казала мне:
   - Преподавание - это Ваше! Под взглядом ваших магнетических глаз ученик и не знает, да ответит...
   Я не поверила, хотя лукавить ей не было никакой корысти. И пошла работать редактором (так я думала) в один из научно-исследовательских институтов со сложным названием, значение которого я так и не поняла, хотя отсидела (я не случайно употребила это слово) там три года.
   Меня зачислили в редакционно-издательскую группу, которая составляла аннотированные сборники статей из иностранных журналов. Статьи  переводила группа переводчиков, и обеими группами руководила  некая Антонина Петровна, которая сразу же заявила мне, да и всем вокруг, что я ей абсолютно не нужна, в то время как приняла меня на работу дирекция. Ни к редактированию, ни уж тем более к переводам, хотя я знала английский, я не была допущена. Мне было поручено вклеивать в переводы фотографии и подчищать бритвочкой опечатки машинисток, а опечатки выявлял кто-то другой, видимо, более квалифицированный. Понятно, что после университета я попала, как в подушку носом, в прямом и переносном смысле, так как, кроме духоты безделья, в помещении редакторов и переводчиков было страшно душно. Единственной отрадой на этой, с позволения сказать, работе было то, что она находилась рядом с  родным моему сердцу, но, к сожалению, уже бывшим факультетом. В обеденный перерыв я шла на факультет, забивалась в какой-нибудь дальний уголок и заливалась горькими слезами, оплакивая свою несчастную долю. Казалось бы, ноги в руки и беги с этой работы. Сейчас я бы так и сделала. Но тогда авторитет родителей был непререкаем, а родители требовали, чтобы я держалась за “приличное”, по их мнению, место и хорошую по тем временам зарплату. Они не представляли, чем я занималась, а мне не приходило в голову рассказать им о том унижении, которому я подвергалась ежедневно.
   Ни с того, ни с сего меня вдруг рекомендовали выдвинуть в депутаты местного совета. Наверно, у дирекции были свои соображения на этот счет. А вот у Антонины Петровны - свои (почему меня, а не её?). Она заявила, что я для нее - незаменимый работник, что она без меня как без рук...  Что называется, см. выше. Я была поражена такой переменой по отношению к моей скромной персоне. О, наивная молодость! Тогда я еще не понимала, что зависть людская превыше всех гуманных начал в человеке и что не надо многого ожидать от руководителя редакционно-издательской группы, которая говорит:”дАла, взЯла”... Кстати, с тех пор для меня это произношение является мерилом не только грамотности, но и общей культуры человека.
   Случайность избавила меня от моей  “приличной” должности. Мой школьный приятель окончил матмех университета, и благодаря ему я оформилась работать на этот факультет на весьма звучащую должность “Референт по иностранному вопросу”. Правда, за три (опять-таки три) года работы я имела дело только с одной иностранкой - полькой, которая хотела говорить непременно по-русски, но зато я просматривала множество материалов в иностранных научных журналах и подготавливала аннотации статей для умных профессоров, математиков и астрофизиков, которые мне вполне доверяли. Все-таки университет есть университет, да простят меня другие достойные вузы, надеюсь, читатель поймет меня.
   Общение с математиками научило меня более глубокому отношению к литературе, как это ни странно звучит из уст филолога. Возможно, мы захлебывались в огромном - и обязательном - объеме материала, в то время как математики позволяли себе роскошь иметь дело с той литературой, с которой хотели. Тогда же я считала, что у них голова устроена более правильно, чем у нас, то есть, просто говоря, они умнее. Так или иначе, именно во время работы на матмехе я прониклась чувственной любовью к поэзии и даже начала пописывать сама.
   К сожалению, мне пришлось в одночасье покинуть эту работу по не зависящим от меня причинам. Зато - нет худа беэ добра - я начала работать на факультете журналистики, и отсюда пошло летоисчисление моего педагогического стажа. 
   Для начала мне дали вести практические занятия по современному русскому языку, первый курс. До сих пор не могу без смеха вспоминать первое занятие, во время которого я, не поднимая глаз от стола, полтора часа бубнила список литературы, убоявшись даже взглянуть на моих студентов. Вряд ли они боялись меня так же, как я их. Но постепенно мы подружились, не помню даже каких-либо сложностей в работе с замечательными ребятами - будущими газетчиками. Правда, был один забавный случай. Как-то писали диктант - обычное дело, и вдруг одна студентка сползла под стол. Я уж испугалась,  не плохо ли ей, но оказалось - нет, не плохо. Вижу, продолжает писать на четвереньках. То ли перед мальчишками покрасоваться захотелось, то ли меня проверить, не знаю. Пошли уже  смешки неуместные. Лихорадочно думаю, что же с ней делать? И тут понимаю - а ничего не делать! Кто-то говорит:
   - Наташка-то под столом пишет!
   А я и говорю:
   - Ну и пусть пишет, раз ей удобно.
    Наташка недовольно сопит, ворочается под столом и через некоторое время выползает на свет Божий. Всё, уже не смешно... Вот так и нарабатывается педагогический опыт, без всяких пособий.
   Жизнь сложилась так, что, отработав на журфаке больше десяти лет, мне пришлось перейти преподавать в химико-технологический техникум. Дело, конечно, было в зарплате, но не об этом речь. С первого же дня стало ясно, что здесь ребята покруче, чем интеллигентные университетские мальчики, особенно группа “Нефтегаз”. Горластые, ершистые, уже заведомо не желающие заниматься литературой на последней паре, а я тут со “своим” Блоком... Да, как на грех, на первом же занятии по литературе по программе оказался А.А.Блок. Когда я стала читать стихотвворение “Незнакомка”, один парень выкрикнул: 
   - Вы плохо читаете, неправильно!
    Я знаю, что читаю как раз неплохо, но доказывать не собираюсь.
   -  Ну выйди и прочти правильно, покажи, как это делается! Только наизусть, как я.
   Конечно, никуда он не вышел и ничего не прочел, потому как ничего и не знал. Но прецедент устроил. Мне надо было продолжать, и, когда я дошла до слов:
   “И медленно пройдя меж пьяными,
    Всегда без спутников, одна,
    Дыша духами и туманами,
    Она садится у окна...”
   ...Кто-то проорал:  “Дзеньсина!” (женщина!).
   Ну только этого и ждали. Раздался гогот. Мы с Блоком, моим любимейшим поэтом, потерпели поражение.
   Что делать? До конца занятия еще почти два часа. Что же мне теперь делать? Ясно, что занятие сорвано, но отпустить, вернее, выгнать это стадо, как я назвала эту группу, я не имею права. А они имеют право так вести себя? Надо что-то делать, но я не знаю - что. Не знаю, потому что я не учитель, а не знай кто... Я действую почти автоматически. Беру со стола ключ, закрываю дверь изнутри (хотя очень хочется снаружи!) и демонстративно кладу ключ в карман. А вот фиг выйдете! Потом молча иду к окну под протестующий шум и начинаю смотреть в окно, словно надеюсь найти там спасительный ответ на этот ужасный вопрос: что делать? Вижу, как за окном едет троллейбус, в нем сидят пассажиры. Счастливые люди, им не надо мучиться, как мне. Они свободны. Вот, едут себе спокойно, а я... Ну зачем я поддалась уговорам моей знакомой поступить на эту работу? “Это твоё!” Туда же, как Гладковская... Не моё это! Хочу домой! Троллейбус уехал. И водитель счастливый, он едет, а не стоит столбом, как я. А я всё стою и смотрю в окно. И стоять мне еще два часа... Может, пойти поучиться на водителя троллейбуса, как раз приглашали, на днях слышала. Всё больше толку будет... Господи, дай мне силы, помоги мне выйти из этого заключения, я больше никогда не войду в эти двери! Завтра же уволюсь! Нет, сегодня же!
   Прошло, наверно, не меньше четверти часа. Вдруг я заметила, что стало как-то тише. Я всё равно не поворачиваюсь и продолжаю смотреть в окно. Так, ещё потише, шепчутся о чём-то, и слышу, как застучал мел по доске. Пишут что-то. Интересно - что? Повернусь, когда закончат писать. Ага, закончили. Я чуть-чуть поворачиваю голову и вижу: “Лариса Сергеевна, простите нас! Мы больше не будем, давайте заниматься!”Вот это поворот! Я подхожу к столу и спокойно, примирительно, будто ничего и не было, говорю:
   - Хорошо, давайте продолжим.
   Никуда я не уволилась, а работала в техникуме ещё несколько лет. Мало того, с этой группой у меня сложились самые теплые отношения. Мы говорили с ребятами о многом, в том числе об их будущей жизни. Они расспрашивали меня о моей учебе и работе, я рассказывала о своих студенческих годах на филфаке, о работе на факультете журналистики. Когда через два года ребята сдавали “прощальный” экзамен по литературе, меня буквально завалили цветами, так что пришлось ехать домой на такси. На последней консультации перед экзаменом вдруг встал один из моих лучших учеников и сказал при всей группе:
   - Помните, на самом первом уроке литературы какой-то дурак крикнул: “Женщина!” - и сорвал урок. Это был я. Простите меня, пожалуйста.
   - Да ладно, ничего, я уж и не помню, - пробормотала я, хотя, конечно, помнила и помню до сих пор.
   - И ещё я хотел сказать: я ухожу из техникума.
   - Почему, Стас? Ты же хорошо успеваешь?
   - Я поступаю на факультет журналистики. Я понял, что это мое призвание. Понял благодаря Вам. Спасибо Вам за все.
   Спасибо тебе, Стас! Благодаря тебе и я поняла и поверила, что преподавание - это МОЁ!

                * * *
   Но самое интересное началось с тех пор, как я перешла работать в школу. Конечно, странная судьба: нормально-то для карьеры как раз наоборот, по возрастающей: школа, техникум, университет. А вот у меня по нисходящей. Хотя кто знает, как нормально? У всех по-своему.
 Итак, я начала с пятого класса, причем взяла сразу русский язык, литературу и английский, благо знания и документы позволяли. Мне попался удивительный класс: ребята внимательно и с интересом слушали, терпеливо  выполняли иногда занудные упражнения, на уроках не выделывались и не испытывали меня на прочность, как это часто бывает, когда приходит новый учитель. Я думаю, что это была заслуга учительницы, которая работала с этим классом всю начальную школу. Это была очень скромная, тихая пожилая женщина, которая приучила детей работать и нормально вести себя. К моему удивлению, как раз эту учительницу завучи осудили на педсовете за слабую подготовку класса к средней школе, в том числе прилюдно заявили, что дети медленно и плохо читают, таким образом лягнув и меня - ведь теперь это были мои дети, и разбираться предстояло мне. Это была неправда, но для меня это было так неожиданно, что я даже не успела хоть как-то возразить. Не возражала и сама учительница. Теперь я понимаю, что   поэтому и обвинили именно её - скромную, тихую, пожилую... А её жизненный опыт подсказал ей, что возражения были бы бесполезны. Надо же что-то - или кого-то обсуждать на педсовете. Кстати, мои коллеги после педсовета подходили ко мне и уверяли меня, что это неправда - дети читают прекрасно. Но это было после педсовета... Это была первая несправедливость, с которой я столкнулась в этой школе.
   Итак, с детьми мне работалось прекрасно. Начальство особенно меня не беспокоило. Но как-то ко мне на урок литературы пришла завуч средней школы, сама она преподавала физику. Тема была - “Сказка о мертвой царевне и семи богатырях” А.С.Пушкина. Мы с ребятами разбирали некоторые эпизоды, но сам текст читала я. Я видела, что физик заслушалась, как и дети, трудно было не поддаться очарованию этой сказки. После урока завуч подошла ко мне и с чувством сказала:
   - Да, читаете Вы прекрасно, но...
   Я съежилась и приготовилась к разносу.
   - Но вот Вася Иванов во время урока ставил ноги на досочку под партой...
   Дальше я уже не слушала, что за досочка такая, не знаю до сих пор. Но ставить ноги на нее нельзя, запомни, Вася Иванов! И Пушкин тебя осудил бы, если б ноги твои  на досочке увидел!
   Запомнился такой случай, связанный с этим классом. Мне очень нужно было сдать анализ крови, а класс оставить нельзя. Дело 10-15 минут, поликлиника рядом, только улицу перейти, но я знаю, что отпускать меня никто не собирается и заменить меня некем. Тогда я объясняю ребятам, что мне нужно уйти на 15 минут, но они без меня должны сидеть тихо, писать большое упражнение и ни в коем случае - НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ! - не выходить в коридор, иначе они подведут меня. Ребята клятвенно обещали выполнить всё, о чем я прошу, и я тихонько ушла. Вернулась я вовремя и, подходя к классу, услышала подозрительную тишину. Неужели сбежали? Открываю дверь - нет, все на месте, сидят, скрипят перьями...
   - Спасибо, ребята! Вы надежные люди, на вас можно положиться!
   - А Мишка Петров выбегал в коридор! - вдруг кто-то решил заложить Мишку.
   - Миша, а зачем ты выбегал?
   - А я Вас встречал!
   - Зачем, Миша? Я знаю, где наш класс...
   Мишка Петров - известное шило, поэтому не жду ответа.
   В целом я была поражена такой дисциплиной ребят. В общем, работали мы дружно несмотря на то, что мне пришлось по причине болезни пропустить два месяца занятий. Ребята и тут не подвели меня, постарались не запустить материал, хотя, конечно, кто-то заменял меня, но это могли быть и учителя матетмтики, и учителя физкультуры...
   Не то дело - начальство. Понятно, что отсутствие работника сроком два месяца никакому начальству не понравится. Правда, директор у нас была женщина, как говорят, человечная, она с пониманием отнеслась к моей ситуации. А вот завучи...
   Тут надобно отвлечься на такую историю. Была у нас одна русистка, назовем её Е.А., - молодая женщина, дородная, веселая, общительная, что называется - “своя в доску”. И вдруг её назначили завучем начальной школы. Никогда в жизни я не видела такой перемены в человеке. Тогда я ещё была так неопытна, что не знала, как даже самая маленькая власть губительно влияет на людей. Доставалось от нее всем, а, в особенности мне. Мало того, что я пропустила столько учебных часов, я и так из-за этого очень переживала. Е.А. придиралась ко мне по всякому поводу. Намного позже я задалась вопросом: а собственно почему она ходила на мои уроки, а не завуч средней школы, к которой и относился 5-й класс? Завуч средней школы была на моем уроке лишь один раз, я уже писала о том, что она из всего увидела только ноги Васи Иванова на досочке. И я поняла, что совершила несколько ошибок по отношению к новоиспеченному представителю власти.
   Как-то раз я сидела в кабинете завучей и заполняла журнал. И тут к Е.А., которая вела старшие классы, пришел ученик сдавать стихотворение А.А.Блока. “О доблести, о подвиге, о славе...”, - начал он заунывным голосом. “О доблестях, о подвигах, о славе...”, - сказала я автоматически, не желая никого обидеть. Сказала тихо, но меня услышали. “Занимайтесь своим делом, Вы, по-моему, в старших классах не работаете”, -  язвительно заметила Е.А. , которая то ли не слушала парня, то ли сама не знала текста. Я извинилась, но это уже значения не имело. Я впала в немилость. Было еще нескольео моментов, в которых я, видимо, проявляла излишние знания. Но самым разгромным был открытый урок литературы в моем любимом 5-ом классе. К этому уроку мне была дана масса наставлений, которые я должна была соблюсти и которые давала мне всё та же завуч младших классов.
   - О писателе (это был Пришвин) должен рассказать обязательно  кто-нибудь из учеников, а не сам учитель, - инструктировала она меня. Хорошо, я выбрала одного из лучших ребят, который уж точно не подведёт, и он подготовился наславу. Затем последовали ещё больше десятка требований, не буду их описывать, достаточно одного примера. Все инструкции были мной учтены. 
   Всё началось с того, что этот открытый урок ни с того ни с сего перенесли со второго урока на пятый, да ещё в пятницу, да ещё после урока физкультуры.  Естественно, ребята опоздали, чего и следовало ожидать - пока переоденутся, пока все передерутся мешками со сменкой...  Тут бы как раз домой, а уж никак не на открытый урок. В общем, ввалились все в класс мокрые, с вытаращенными от возбуждения глазами. Бедный Саша вышел со словом о Пришвине с прилипшими от пота ко лбу волосами и что-то быстренько, без всякого выражения  оттарабанил так, что никто ничего не понял. Я с огромными усилиями старалась выполнить все требования к уроку, понимая, что именно этого от меня и ждут. Ребята включились в работу и помогали мне как могли. К концу урока я поняла, что главное мне удалось, и после спасительного звонка все разошлись, оставив разбор урока на понедельник.
   В понедельник на переменах коллеги поздравляли меня с отличным уроком, и на педсовет я шла спокойно. Первой выступила, естественно, моя инструкторша.
   - Во-первых, что за странная идея - дать вступительное слово о писателе ученику, да ещё довольно слабому? Это непрофессионализм! Это должен делать только сам учитель! 
   Я похолодела. Есть такое словосочетание - чудовищная ложь - так вот это был тот самый случай. А Е.А. продолжала вдохновенно врать, разбивая меня по тем самым тринадцати пунктам, по которым она же и велела мне строить урок. Постепенно я пришла в себя и стала записывать эти пункты. Ага, тринадцать, всё сходится. Всё разыграно, как по нотам. Я поднялась, чтобы выступить в свою защиту, но Е.А. злорадно ухмыльнулась, облизала губы и нагло заявила:
   - Ну всё, а теперь я пошла в столовую.
   И быстренько выскользнула за дверь. Завуч старших классов тут же поспешила перейти к другому вопросу, вовсе не собираясь давать мне слово. Я ожидала, что хоть кто-то выступит в мою защиту, но нет, этого не случилось. До этого случая жизнь моя складывалась как-то так, что мне не приходилось сталкиваться с такой  агрессией, люди  в основном относились ко мне доброжелательно. Я ничего не понимала, а потому сразу после педсовета спросила у двух моих коллег-русистов, которые поздравляли меня позавчера:
   - Скажите мне честно, неужели всё так уж плохо, как изобразила Е.А.?   
   - А-а-а, да не обращай внимания, мы её вообще не слушали!
   Вот это да! Так может и мне не надо её слушать? Но всё же, почему она цепляется именно ко мне?
   Ясность внесла библиотекарь - симпатичная, доброжелательная женщина, с которой у меня сложились приятельские отношения.
   - Так она же завидует тебе! Ясно же, как божий день, что у тебя лучшие уроки в школе! Не реагируй на неё!
   Вот оно что! Да, век живи - век учись, надо набираться не только педагогического опыта, но и житейской мудрости, ибо с разными людьми придется сталкиваться в жизни. Всё в жизни разыгрывается по какому-то негласно установленному сценарию (”Жизнь есть театр!”- О, великий мудрец Шекспир!): кто-то должен выступить, кто-то - поддержать (при необходимости), а кому-то следует и промолчать вовремя... Я рассказала эту историю с Е.А. не для того, чтобы вызвать сочувствие (или просто пожаловаться) и не для того, чтобы - упаси Боже! - похвастаться, просто вспомнилось, что не всё было гладко и радужно, всякие были моменты, как оно и бывает вообще в жизни.
   Вот вспомнился мне случай, о котором любит вспоминать один мой приятель. Был у меня как-то восьмой класс, чужой, разболтанный, сорок три ученика(!), и, конечно же, урок русского языка мне поставили в субботу, последним, опять-таки после физкультуры! Надо ли говорить, что в составлении расписания участвовала Е.А. (Учитель химии говорила, что перед уроком в этом классе она обязательно ест мясо - вероятно, чтобы не упасть в обморок от бессилия). Вот вхожу я в класс, детки мои меня не замечают и, видимо, продолжают урок физкультуры - орут во всю мочь, тузят друг друга всем, что попадет под руку. И вдруг кому-то под руку попадает цветочный горшок с окна, невинный горшок, которых было довольно много на окнах. Горшок летит в кого-то и разбивается об пол ко всеобщему удовольствию. Блестящая идея тут же подхвачена разгоряченными бойцами, и несчастные горшки летят во все стороны, с грохотом разбиваясь и оставляя на полу груду черепков и комья земли, которые смачно втаптываются в пол и разносятся ногами взбесившихся восьмиклассников. Мне надо что-то делать, но я не знаю что. Кричать бесполезно - меня никто не услышит. Уйти - нельзя, у меня тут вроде бы урок русского языка... Оставаться - ну вот я тут, но что толку-то от меня. И  вдруг меня охватывает вихрь этого всеобщего безумия, какая-то неодолимая сила бросает меня к стене, на которой висит самый большой цветочный горошок. Я хватаю его и что есть силы швыряю о противоположную стену, умоляя высшие силы помочь мне не убить кого-нибудь.               
   И тут разом наступает тишина. И в этой тишине я слышу свой тихий голос:
   - Ну а теперь, ребятки, давайте-ка уберем всё, что мы тут насвинячили, а то всем нам влетит в понедельник...
   Прямо так и сказала - насвинячили. Ничего, ведь мы теперь как бы заодно. И с той же энергией, с которой ребята только что крушили всё вокруг, они принялись за уборку. Всё не русский язык, всё не писать эти занудные упражнения! Вот так прошел этот незабываемый урок русского. Интересно, что ребята не “заложили” меня и начальство не узнало о моем активном участии в этом разбое. И мой приятель, кстати, сам преподаватель, с восторгом вспоминает эту историю, вероятно, считая её великолепным примером педагогического мастерства.
   С другим восьмым классом была такая история. Звонок прозвенел, должен быть урок литературы, но ученикам никак не угомониться. Обычная история на последних уроках, на первых-то поспокойнее - ребятки ещё не до конца проснулись... Итак, стою я перед ними, но шум продолжается. Я стою молча, наконец, кто-то из передних рядов замечает меня и успокаивается. Но задние ряды явно не  включаются. Обычно в этих случаях учителя просто начинают урок, некоторые кричат устрашающим голосом, я же решаю стоять, пока не наступит тишина. Стою неподвижно и пристально смотрю на особо буйных. Прошло минут пятнадцать, когда все затихли. Я продолжаю стоять. Перевожу взгляд с одного на другого и понимаю, что они приняли игру. Я заметила в глазах у ребят задорные искорки: кто кого перестоит? Ну что ж, будем стоять, стоять насмерть. Хоть я и стою неподвижно, как итальянская статуя, я могу видеть время на часах, скосив глаза. Вот мы стоим в полной тишине сорок четвертую минуту. Остается  минута до конца урока, когда я  говорю: “Садитесь. Запишите задание на дом. Готовьтесь самостоятельно. Спрашивать буду строго. Урок окончен”.  Тут раздается звонок, и я иду в учительскую, чтобы прийти в себя и посидеть наконец.
   На следующий день урок литературы начинается вовремя, со звонком, меня сразу увидели и умолкли. Ага, научились. Я начинаю опрос. Все ни в зуб ногой, материал сложный, а учителя-то слушать не захотели. И я беспощадно ставлю двойки. Учитесь дальше, учитесь уважать преподавателя, уважать предмет, уважать время, свое и чужое, учитесь элементарному этикету, учитесь быть обществом, а не стадом баранов. Об этом я говорю в конце урока, вдоволь наставив двоек, чего я очень не люблю, но вот пришлось... Потом, конечно, исправляли эти двойки, кто как мог. Но с дисциплиной проблем больше не было.
   Был у меня в этом классе ученик по фамилии Кукушкин. Литературу он ещё переносил, но в начале урока русского языка начинал тихо бубнить что-то вроде того, что занятия русским языком не входят в сферу его предпочтений. Как-то раз я и говорю:
   - Иди к доске, Кукушкин. Надоел ты мне со своими причитаниями.
   Кукушкин побрел к доске с обреченным видом.
   - Да не плетись ты, как на эшафот, а послушай. Сегодня мы с тобой меняемся местами. Ты - учитель, а я - ученик.
   Кукушкин заметно оживился. Ребятам тоже понравился этот ход.
   - Вот, видишь, я сижу за твоей партой, а ты веди урок. Сначала проведи опрос, проверь, как ученики выполнили домашнее задание. Вот тебе журнал...
   - А двойки можно ставить? - спросил новоявленный педагог, на мой взгляд, несколько кровожадно. Видимо, с кем-то надо было свести счеты, а тут такая возможность.
   - Не двойки, а оценки, Кукушкин. Можно.
   И Кукушкин принялся за дело. К моему удивлению, урок прошел довольно толково, хотя и ограничился одним опросом. К новому материалу педагог был явно не готов, впрочем, никто от него этого и не ожидал. Оценок он, конечно, наляпал от души, но, в целом, класс остался доволен. И больше всех сам герой дня - Кукушкин.

                * * *
   Однажды я увидела объявление о том, что в частную школу требуется преподаватель моего предмета. Почему бы не попробовать? И я пошла на собеседование. Меня приняли очень доброжелательно, и я согласилась вести уроки русского языка, литературы и английского, плюс классное  руководство, плюс индивидуальные занятия, в общем, нагрузка была большая, приходилось проводить в школе целые дни, но работа оказалась интересной,  мне нравилась, и я чувствовала - это моё место, где я должна быть.
   Самым приятным, что ожидало меня в этой школе, оказалось то, что в каждом классе было не более семи-восьми человек. Но это же оказалось самым сложным. Дело в том, что здесь надо было за один урок поработать как вместе со всеми, так и с каждым учеником в отдельности. И это бы ладно, я справлялась, но ещё были сложности в том, что начальству, то есть завучу, хотелось экспериментировать с программами. В частности, нашему завучу, кстати, очень милой, образованной женщине, историку по специальности, захотелось заменить общепринятую программу по литературе в пятом классе на древнерусскую литературу  (?!). Я стала возражать, мол, где детишкам поднять такой материал, но мне было предложено подумать. И я измудрилась заинтересовать пятиклашек так, что они перед уроком приносили свои рисунки: вот это князь Игорь с дружиной, а вот тут плывут на лодочке Бориса и Глеба убивать... Причем рисовали по своему желанию, без моего задания. В общем, дело пошло.
   А вот тут надо вспомнить о главной трудности, о том, что приходилось работать не только с детьми, но и с их родителями. Известное дело - кто платит, тот и музыку заказывает. И вот приходит одна мама и говорит мне:
   - Что вы тут по литературе проходите? Я ничего не пОняла (с ударением на О. Помните: “дАла, взЯла”...).
   Я ей объясняю:
   - Ваш сын всё понимает, он прекрасно отвечает мне на каждом уроке.
   - Нет, я ничего не пОняла, смените программу, это никому не нужно.
   Я думаю - может, это кто из проверяющих органов, и спрашиваю:
   - Извините, а Вы где работаете?
   - На овощебазе! - гордо заявляет мне она.
   - Я же Вам не говорю, как нужно лук перебирать! - не очень вежливо, конечно, с моей стороны. Но справедливо...
   Тут она ушла, слава Богу. На следующий день меня вызывает директор и сообщает , что на меня поступила жалоба... ну, понятно, от кого. Выговор мне, пока без занесения в трудкнижку. И приказ - сменить программу на обычную.
Я прошу разрешения дать открытый урок для родителей, последний по этой программе. Спасибо - разрешила...
   Через несколько дней и состоялся этот открытый урок. Пришли почти все родители. Дети, как будто предчувствуя что-то, работали, как звери. Урок прошел на ура. Родители благодарили меня за интересный материал, и т.д.
   Но на следующий урок я задала прочитать рпссказ А.Платонова “Корова”.
   - Мы возвращаемся к обычной программе, по вашей просьбе, - объяснила я.
   Родители зашумели - не надо, мол,  всё и так отлично, но я уперлась:
   - Хотите “Корову” - получайте “Корову”! В конце концов - это приказ начальства.
   В общем, родители активно участвовали в учебном процессе, посещали уроки, но дама с овощебазы меня больше не беспокоила.

   Из индивидуальных занятий хорошо запомнился мне Саша Шарипов. Как-то попросила его выделить корень в слове “обрамлять”. Он тут же говорит: “Абрам!” Я удивляюсь: “Почему, Саша?” - “А у меня дедушка Абрам...“- “Ох, ну подумай, Саша...”- “А, подумал - бром!”.
   Как-то звонит мне и кричит: “Ой, не могу прийти на урок!” -“А в чем дело, Саша?” - “Я упал в море!”. В результате выясняется, что упал мой ученик в сточный люк. Спасли, слава Богу, но как он попал туда вместо урока русского языка осталось тайной. Тем более, что люк этот был в пяти автобусных остановках от школы.
    Пыталась у меня заниматься литературой ученица, которая, по-моему, ни одной книги в жизни не прочитала. Вот “прошли” мы с ней “Детство.Отрочество.Юность” Л.Н.Толстого. Естественно, всё ограничивалось моим чтением отрывков из произведений и, что греха таить, моим пересказом текстов. Через некоторое время я говорю ей:
   - Ну а теперь мы с тобой поговорим о произведении А.М.Горького “Детство. В людях. Мои университеты”...
   Девица смотрит на меня некоторое время тяжелым взглядом, словно я в чем-то провинилась, и вдруг мрачно припечатывает:
   - Скатал?...
   Еще запомнились два Игорька.Тому, что поменьше, было задано прочитать “Герой нашего времени” М.Ю. Лермонтова. Игорек заглядывает в оглавление:
   - Бэла, Максим Максимович... Что за люди - не знаю...

   Игорек постарше должен был сделать разбор сложного предложения со схемой. Игорек немного картавил, вместо “р” говорил “г” (кагтавил). Вот приходит он ко мне и говорит:
   - Сделал я Вам вашу хгенацию...
   Ну, спасибо... И действительно, ветвистая схема большого сложного предложения очень напоминала какую-то “хгенацию”...

   Однажды ко мне обратилась за помощью некая девица аж двадцати семи лет. Она собралась поступать в театральный институт, и ей нужно было сдавать литературу. На первом же занятии выяснилось, что она не читала роман А.С.Пушкина “Евгений Онегин”.
   - Как же так? Почему? - изумилась я. - Ведь ты собираешься поступать в ...
   - Не вштырило, - коротко и предельно ясно объяснила девица.
   - Но ты все же попытайся почитать... Все-таки ты сейчас постарше стала... а пока просто поговорим о романе...
   ... На следующее занятие она прибежала с сияющей физиономией.
   - Ну как, вштырило? - спросила я с надеждой.
   - Вштырило! - радостно объявила моя ученица.
   К слову сказать, она  поступила в институт, но дальнейшая её судьба мне неизвестна.
   
   Возвращаясь к школьным занятиям,  вспоминаются  два мальчика-пятиклассника из тех, кого называют неудобными, так как они вносили некоторый беспорядок в работу. Но я понимала - натура у них такая, не могут они сидеть всё время спокойно, и я старалась занять их дополнительной работой. Один из них, Дима, был довольно злой, и как-то раз достукался до того, что я выгнала его за дверь, что категорически запрещалось - мало ли чего дети учудят без присмотра. Был последний урок, все устали, Дима вел себя хуже некуда и я выставила его. Вдруг дверь открывается, Дима просовывает голову и кричит:   
   - Я на Вас в суд подам!
  - Ой, беги, беги скорее, а то суд закроется! - советую я ему.
   Ребята покатываются со смеху, и голова скрывается.
   Второй “неудобный” мальчик был добродушный, незлобливый, просто гиперактивный ребенок с многоговорящей фамилией Козлянин. Это был человек, всегда бегущий впереди себя. Если я говорила:
   - Ребята, кто...
   - Я! - вскакивал Козлянин и изо всех сил тянул руку.
   - Миша, ну что ты кричишь? Ты же не знаешь, что я скажу! Может, я скажу: кто со мной пойдет в коридор? Там вас будут резать на куски!
   Знаю, очень непедагогично, но только так можно усмирить пыл Козлянина хотя бы ненадолго. Задумается и притихнет - а вдруг правда?
   Приходилось с Мишей заниматься и индивидуально. Помню, надо было ему вставить букву в слове “ж...лоб”. Смотрю - сидит, думает, даже шея покраснела. Говорю: “Покажи, что там у тебя? Ой, ничего не понимаю!” Он говорит: “Сам ничего не понимаю! Жлоб какой-то!” Оказалось, он вставил Ъ, и получилось “Жълоб”, вместо “Жёлоб”!
   На английском спрашиваю его:
   - Миша, ты знаешь, что такое “Father Frost”? (Дед Мороз).
   - Конечно знаю! Отец замерз!
   Несмотря на свое “неудобство”, Мишка был открытым, честным малым. Когда меня незаслуженно обвинили в том, что мои пятиклассники сбежали на перемене на улицу через черный ход, который век не открывался, да ещё пристали к какому-то пьяному, Мишка, узнав об этом, первый закричал:
   - Неправда, это несправедливо, мы даже не знаем, где ключ от этой двери!
Вот если б мы знали...
   - Ой, Миша, только не надо о том, что было бы, если б вы знали...
   Разумеется, никто его не слушал, поскольку надо было создать прецедент и он был создан, но Миша поступил по-мужски и я была благодарна ему за это.
   Почему возник прецедент? Да все очень просто. Уволилась наша завуч-историк, и пришла другая, и привела с собой своих преподавателей, а мы, которых родители называли “звёздами”, стали неугодны. Наша директор, будучи человеком не совсем опытным в работе с людьми, стала искать поводы, чтобы нас уволить, вот так и случился этот прецедент. Я сказала ей, что всё поняла, в чем дело. А она растерянно так протянула:
   - А-а-а, Вы поняли?
   И уволила меня. Ну и ладно, хватит мне работать, сколько ж можно? И я ушла в репетиторство. Хотя и это тоже работа...
                12.05.2023