Сиреневый бульвар. Глава 5

В комнате за время их отсутствия ничего не поменялось.
Тихо урчал музыкой релакса механизм в аквариуме, посылая снизу вверх нитки воздушных бус, которые, распадаясь,  пенились на поверхности.
Разве,  что углы комнаты затянулись тонкой паутиной вечера, отчего стало еще тише и уютней.
Иван вошел в комнату и явно не знал, куда ему теперь. Садиться снова он не решался.
- Лягте на ковер,- распорядилась хозяйка.- Под бок я кину вам подушку, будете, как турецкий султан…
Вирджиния направилась в спальню и принесла пару кожаных подушек, привезенных  из Индии.
Они лоснились глянцевыми боками и изображали апофеоз национальных празднеств - многорукие и многоногие танцы красавиц в сари.
Иван не стал ложиться  на подушку, он примостился к ней боком и смотрел теперь  в стекло аквариума, как зритель в кинозале.
-Будто в кино, в первом ряду… - сказал он, кивнув на аквариум.
 Затем, с трудом  отрываясь от созерцания рыб,  погладил рукой кожу подушки и обратил внимание на  тесненные изображения: - Индия, да?  Не был нигде…
-Какие ваши годы, Иван! - засмеялась Вирджиния.- Ваше поколение так легко колесит по всему свету! Еще побываете не раз!
- А где бывали вы? Расскажите, мне интересно! - попросил Иван.
-Пожалуй, самое время сказать про Геную…- пришло в голову Вирджинии.- Именно здесь и именно сейчас.
-Давно, еще после окончания института иностранных языков, я работала при посольстве России в Италии.- сказала она.- Это было кратковременно, но страну эту, пожалуй, я люблю больше остальных. Потом меня увлекла карьера частного гида и вот тогда я бывала в разных концах света. Это еще до литературного института, где на свет появились стихи… Подушки, на которых  возлежит мой высокочтимый гость, привезены из Индии.  Там есть штат Кашмир -это в Гималаях, рядом с Китаем и Пакистаном.
В главном городе штата Шринагаре мне и были, как гиду-переводчику, преподнесены в подарок  эти подушки. Они означают почтение дарителей к уважаемому гостю.
Иван разглядывал узор своей подушки так сосредоточенно, словно это был денежный перевод на большую сумму, который  внезапно оказался у него в почтовом ящике.
- В детстве у меня в комнате,- сказал он, наклонясь к узору на подушке,- были обои, которые я очень любил рассматривать, когда меня укладывали спать.  На них были узоры, напоминающие павлинов  и веера.  И я каждый раз находил в них что-то для себя новое и интересное, хотя видел ведь одно и тоже изо дня в день. Эти танцы на подушке напоминают мне те обои из детства…
- Вы, должно быть, очень счастливый человек, Иван, раз можете в привычном и обыденном каждый раз разглядеть что-то новое и интересное! - сказала Вирджиния.
- Это оттого, что новое и интересное я могу только придумать. Увидеть мне недоступно… - Иван подвигал желваками и сел, отодвинув подушку и перенеся тяжесть тела вперед, на локти.
- Ну уж,- смутилась Вирджиния, не зная толком, что ответить.- Глаза же у вас есть, в конце - то концов…
- Есть. Глаза, конечно, есть! - кивнул студент. - И... есть вы. На вас ведь я могу смотреть, правда? Хоть иногда… Ну, то есть, пока вы не в Индии, или не в Китае, или  где-то еще…
- Тоже мне, удовольствие,- пожала плечами Вирджиния,- смотрите, сколько влезет! Только, наверно, если смотреть долго, скорее  надоест!
- Мне - не надоест. - сказал студент упрямо.
- Иван, зачем я вам? - спросила Вирджиния, в упор рассматривая Ивана. - Что бы вы стали делать со всем этим?
- Второй раз вы спрашиваете меня об этом,- сказал Иван, запинаясь.- И я второй раз не знаю, что вам отвечать…
- Тогда в третий раз, если такое случится,  уж будьте готовы к ответу, милый мой! - Вирджиния стала подниматься с ковра. - Больше трех попыток жизнь не дает.
На этих словах Иван успел поймать ее за руку.


               
-Твои рыбы смотрят на нас. Я смущаюсь…У них очень строгие морды!
-Еще бы не строгие, им  никогда не доводилось видеть такого!
-Какого такого?
-Безобразия такого…
-Я что, плохо себя вел?
-На их взгляд ты вел себя ужасно! Они просто готовы съесть тебя!
-Пожалуйста, не скармливай меня им! Я больше не буду!
-А если я тебя очень попрошу?
-Тогда скажи, что им пора спать! Пусть уснут поскорее! Или хотя бы отвернутся, нахалки!
- Они никогда не спят, дурачок…
-Тогда объясни им, что подсматривать некрасиво.
-Они не поймут. Они же ревнуют меня к тебе…Особенно, когда ты кладешь сюда свою руку…
-Пусть привыкают. Слишком долго они владели тобой, придется  им делиться.
-Твои намерения так серьезны?
-Не то слово! Серьезней не бывает…
-У тебя телефон звонит. Ты не слышишь, что ли?
-Не слышу. И вообще, меня нет.
-Как же, тебя нет? Вот же ты! Я держу тебя за руку.
-Удивительно, но я тоже держу тебя за руку.
-Держи, только не сжимай так сильно, бедуин, я же никуда не убегаю! ...Так ты будешь брать трубку?
-Я не знаю, что это за слово. Я не буду брать трубку.
-Бедуинами называли в средние века арабов из Сирии…
-Я, что, араб? По-моему, не похож… Кто такой бедуин? Тот, что с полотенцем на голове, да? Стань для меня гидом-переводчиком на минутку…
-Бедуин - кочевник. Твоя тема. Ты любишь прогулки на дальние расстояния. По Сиреневому бульвару. Наверно, в другой жизни ты был кочевником из племени Синая…
-Так. Если меня не съедят твои ревнивые рыбы, то ты, точно, добьешь меня бедуинами…с полотенцем на голове…И племенем Синая…Не было у меня прежней жизни! Никакой не было…Запомни: только эта, в твоей комнате.
-А все остальное? А дом? А институт? Друзья?
-Какой еще институт? Не помню, забыл…
-Ну, вот зачем ты мне, такой склеротик? У тебя опять телефон звонит!
-А затем, что кто-то должен кормить твоих рыб, пока тебе дарят подушки  в Кандагаре и чай в Провансе. Да,  еще коньяк под новый год…
-В Шринагаре, глупый! Кто тебе все время звонит? А, кстати, коньяк! Отпусти, я схожу за ним!
- Не отпущу! Тебя отпусти - и ты сбежишь в Шри...нагар.
- Так ты взял меня в плен?
-Вроде того… Я ж этот, как его, бедуин, во! Мне положено брать в плен.
- Сущая правда…Я за коньяком.
- Возвращайся скорее.
               
- А теперь, когда ты слегка пьян, скажи мне честно, что же нам все-таки делать с этим? В таком состоянии врать нельзя, слышишь?
-Я никогда и никому не врал. В любом состоянии… Тебе - особенно. Пьян я не от коньяка…От тебя.
-А что будет потом? Ну, после? Когда похмелье…Ты подумал?
-Я не могу думать о том, что будет после…Я могу и хочу думать только о том, что есть сейчас.
-Когда наступит день, ты по-другому взглянешь на все…
-Когда наступит день, тогда с меня и спросишь.
-Да возьми, наконец, трубку! Или я брошу твой телефон в окно!
-Прости, я сейчас все же дотянусь до него и выключу звук… Вот так. Все. Забудь про него.
-Это мама тебя ищет? Ты должен быть дома?
-Это мама . Я ей потом объясню, она поймет…
-Что объяснишь? Как это можно объяснить?
-Простыми, понятными словами. Рано или поздно это бы случилось.
-Сколько лет твоей маме, Иван?
-Сорок два…
-Господи, ужас какой! Ты хоть понимаешь, что я ровесница твоей матери?
-Что с того? Какое мне дело?
-Тебе никакого, а мне не все равно…Ты собираешься сказать ей все, как есть?
-Сейчас я меньше всего думаю над этим.
- А над чем ты думаешь сейчас?
-Над тем, что хочу видеть тебя каждый день, каждую минуту… Видеть тебя, говорить с тобой, слушать твои стихи на ковре у аквариума.
-И все?
-В ответ на твою иронию отвечу: нет, не все! Еще я хочу кормить с тобой голубей на бульваре, гладить чужих собак, шуршать листьями и пить коньяк. Хочу идти с тобой по улице и чтоб улица никогда не кончалась и никуда не вела…Хочу прожить с тобой тысячу лет. Видишь, какой я жадный, я все хочу…
-Ты хочешь видеть, как я старею? Учти, чудес не бывает!
-А то, что произошло сегодня?
-А я не про сегодня. Я про завтра. Про вообще…В конце концов, меня не станет, а ты еще будешь молодым!
-Тогда я приду на твою могилу и умру там, как верный пес…
               
Проводив Ивана, Вирджиния вернулась в комнату и привычно опустилась на ковер.
Утро разгоралось нехотя; оно было изжелта - серым, тусклым, будто раздумывало - наступить или повременить.
Наконец, рассвело.
И стало ясно, отчего так медленно просачивались краски дня в город.
Туман встал стеной над крышами, вобрал в себя все звуки, запахи, силуэты домов и деревьев.
Сейчас в комнате все было слышнее, осязаемей и ярче, потому что двор утопал в тишине, придавленный туманом, как тяжелым одеялом на вате.
Может, ее  уставшим от бессонной ночи глазам виделось все резче и пульсирующее сознание неотступно рисовало сутулую фигуру, враскачку бредущую по предутренней Москве.
Вирджиния мысленно проделывала путь вместе с одиноким странником сквозь туман и эта работа ее так утомила, что она прижалась щекой к стеклу аквариума и смежила ресницы.
 В постель она не торопилась.
Все мысли, толпившиеся в голове, все слова, сказанные накануне, были слишком весомы, чтобы уместиться внутри и позволить сну, наконец, убаюкать себя.
Ощущения от произошедшего были такими разными, словно их испытывали абсолютно непохожие друг на друга люди .
Эмоции менялись, теснились, наплывали и никак нельзя было в них разобраться.
И тогда Вирджиния попробовала облегчить душу древним способом, примиряющим всех женщин земли с грузом труднорешаемых проблем - она заплакала.
От слез стекло аквариума затуманилось и Вирджиния, поднеся палец к запотевшему стеклу, нарисовала на нем большой знак вопроса.
От слез, вроде, полегчало, да и привычность дома, комнаты, ковра с черновиками стихов, защищала от  вопросов, ответов на которые не было и не могло быть.
И она, с легким сожалением вздохнув, отодвинула решения на потом.
               

Все не задалось с самого утра, упорно напоминая о том, что понедельник-день тяжелый.
Он изобиловал мелкими  досадными неприятностями, из которых трудно было выкарабкаться, так как они сыпались одна за другой.
Сперва, за завтраком, Вирджиния опрокинула со стола чашку с чаем, ошпарив себе колено.
Затем, на шее порвалась нитка бус, которые много лет служили хозяйке и бусины рассыпались по полу, закатившись в самые труднодоступные уголки комнаты.
При поездке в издательство  была забыта дома флэшка с последними переводами стихов Анны Виванти и хоть в издательстве нашлись и другие дела,  все же это осложнило работу и отодвинуло решение многих вопросов до следующего дня.
В метро Вирджиния оступилась на эскалаторе, чуть при этом не упав.
В довершение всего, поезд простоял в тоннеле между двумя станциями более четверти часа.
Машинист сперва монотонно повторял каждую минуту: «Граждане, соблюдайте спокойствие! Поезд скоро отправится…»
А поезд все стоял в темном нутре тоннеля и вдобавок в вагонах погас свет.
Люди нервничали, суетились, плакал испуганно ребенок, а когда, наконец, свет дали и поезд дотащился до ближайшей станции, все кинулись к выходу.
Из-за этого обстоятельства Вирджиния доехала до своего Измайловского парка в пустом вагоне одна.
Придя домой, дождалась звонка подруги из Генуи, но связь была плохая, одни нервы…

               
В течение дня  неотступно лезла в голову вчерашняя фантасмагория.
-Нет-нет-нет, это не мной придумано!- толкались оправдания в голове у Вирджинии.- Это мальчик сам затеял… А я просто невольно пошла  на поводу этой несусветной фантазии! Как же, пошла на поводу…Кому другому расскажи! Ну, попили чаю, ну, поглазели на рыб… Вечер сложился чудесный, теплый… В моих чертогах, на моем любимом ковре… И разве  не довольно этого всего? Надо было спровадить его домой сразу после чаю и не угнетаться сейчас тем, что содеяно! Чей же это грех? Чей? Да ответ-то тебе самой, голубушка, яснее ясного… Он-то, Ванька, грешить не умеет! Кем ты себя вообразила - Евой в райских кущах?  Ну, еще год-другой ты, пожалуй, Ева… Дальше-то что? То, что это никоим образом не должно повториться - очевидно! А он-то надеется на продолжение. Глупо, глупо все! Непростительно глупо! Как смотреть в глаза этому ребенку при свете дня?  Не станешь смотреть при свете? Опять дождешься ночи? Господи, скорей-скорей уехать - все забудется, и во всех генуэзских соборах замаливать этот грех! Не хочу об этом думать, не хочу, не стану!

     Но упорно в голову лез вчерашний эпизод: Иван лежит на ковре, примостив голову на кожаную подушку и широко открытыми глазами смотрит на рыб.
Потом переворачивается на живот, щекой ложится на листки со стихами и спрашивает: -Это что, у всех так бывает? Пушкин, Есенин -тоже вот так?
- С ними мне не приходилось сидеть рядом на одном ковре,- дурачилась Вирджиния. -Я вовсе не такая старая, полно! Не смотри на меня, как на антиквариат, я живу в сегодня!
И он зажмуривал глаза и не смотрел, как ему было велено, только улыбался  и снова тянулся к ней губами, руками, спутанной своей шевелюрой.
Потом открывал глаза и ворошил листки со стихами, подносил к лицу, пытался читать…
    - А ведь никто не понимал меня до сих пор так, как понимает и умеет чувствовать этот мальчик…- снова окуналась в свои неотвязные мысли Вирджиния.- Для многих я лишь красивая картинка из журнала!  Для кого-то я - престиж, причина самолюбивой гордости, удовлетворение от обладания… Он же - совсем другой. Прикоснулся, ничего не требуя, не настаивая ни на чем…Рад - искренне, восхищен -до глубины души, предан- до гроба…Он сказал это,  не кривя душой.
-Все, чего я был лишен, я получил сразу в одночасье,- сказал Иван вчера, - когда сумерки накрыли их с головой.- Пусть даже случайно. Хотя, я не верю, что это случай…Ты - мой мир, ты - мое все. Ты - мой слух, мое зренье, моя легкая походка, если хочешь! Мой сумасшедший пульс и мое головокружение…Ты открыла мне космос, до которого я думал, что живу. А оказывается, моя прежняя жизнь-это темница, из которой сегодня вечером я вышел на свободу…
- Теперь ты не будешь знать, что тебе делать с этой свободой! - возразила Вирджиния.
- А от этого невозможно отказаться, особенно теперь, когда оно есть…- покачал головой Иван.- Та улица, на которой я встретил тебя, она для меня никогда не кончится…
-Кончится этот день,- вздохнула Вирджиния,- кончится и наваждение.
-Нет,- не согласился Иван.- Если даже наступит новый день и окажется, что это мой бред и просто пригрезилось, я никогда не смогу отказаться от этого ощущения. И предпочту не просыпаться.
-Ты все придумал … - посочувствовала Вирджиния.- Я вовсе не такая, какой кажусь тебе!
Тебя придумал Бог...- сказал Иван очень серьезно.- Я разговариваю с тобой, когда тебя нет рядом. Я обращаюсь к тебе, как обращаются к иконе, приходя в храм. Для меня ты никогда не будешь просто женщиной, всегда будешь иконой…
-Ах ты, боже мой,- вырвалось у Вирджинии. - Как хочется быть женщиной, везде и всюду! Просто бабой! Ложиться и вставать с мыслью, что ты -женщина! Любимая, согретая, успокоенная, защищенная! Не икона - просто женщина!
-Мне нечего предложить тебе из  того, что у тебя  уже было и к чему ты привыкла, кроме своей любви…- Иван вздохнул.- Еще у меня есть жизнь. Какая-никакая…Она тоже твоя. Распорядись ею, как захочешь. Я на все согласен.