Шахматная новеллка

От автора. О будущем писать немыслимо. О настоящем невозможно – отсутствует здоровая питательная среда. Что остаётся? Прошедшее. Не как упущенная возможность стать Человеком, но как мелкие события, оставившие следы на фотобумаге, ценность которых заключается в их интерпретации.

 

«Quod licet Jovi, non licet bovi» - что не можно королю, то можно слону.
Что можно Стефану Цвейгу, то тем более можно («то тем более можно» - значит, «обязан») председателю шахматной секции нашей больницы. И вашей тоже.
В начале было слово, и слово было «Шахматы». Одноцветные. Ормузд: все фигуры и клетки белые. Ариман: все фигуры и клетки чёрные. Большой взрыв есть наложение мира на антимир, антимира на мир, есть Дао (Дуа), дуализм, начало партии…
А я устал играть – мама спит, она не стала, вот и я играть устала. Как ты, мамуля? Когда придёшь? Как дядя Олег? Он мне приснился. Имитирует  футбол, держа свою механическую ногу, как хоккейную клюшку, лупя ею по мячу.  Под обрубок поставил лыжную палку, на воротах каменным Командором санитар Миронов. Ловкий, сволочь, из-за зеркал. Ловит дядины мячи, не сам, так отражение. Дядя уже красный от злобы, уже дрожит, и на лбу холодный пот. Я знаю, что холодный – лоб горячий, выпаривает жидкость пота, и идёт пар. Парок, какой поднимается над чаем, если нет лимона. Нам лимонов не дают. И чай температуры «комнатной». А где они взяли «комнату», когда весь объём здания занимают палаты, коридоры, этажи, кабинеты, процедурные, душевые, кладовые, столовая, дежурные посты и морг? У нас умер Саблин. Умер благородно, беззвучно – перед моргом молчал шесть дней, на седьмой почил от дел своих молчаливых. Дела у некоторых одни. Тогда дядя Олег (его окутанная паром голова распухла до размера фонаря и даёт радужное «гало») прыгает к воротам. Скачет.
Аптека, улица и гало.
И грубый смех из забегалок,
Где мёд и пиво пьют безусо.
Я был бы пьян, когда бы не был трусом.
Но дядя Олег не трус – в сапёры трусы и не храбрецы не идут, это аксиома. Как та, что белые начинают и выигрывают. Они начали и выиграли – вчера меня водили на комиссию. Протез под мышкой, вторая рука отталкивает лыжной палкой поверхность футбольно-шахматного поля. Темные квадраты – естественная трава, светлые - нарезанная нужной площадью марля. Её приклеили клейстером – в коридоре и кабинете заведующего отделением утепляли полосками окна, и осталось полкастрюли. Не понимаю одного. Как они умудрились это ведро переправить в мой сон про дядю Олега? Если, пойму, то буду совершать обратный перенос – всё колющее, режущее и пронзающее я буду доставлять в пространство бодрствования. И ждать. Кто-то быть может, ждёт электричку в Подольск, кто-то посещения, кто-то выписки, кто-то ангела, кто-то ужина, кто-то ждёт кого-то, и это называется «рандеву». Я буду ждать случая. Мат в определённой степени – это случай. Пат случайность. Мы все здесь в ситуации патовой. Все мы случайность, как было некогда случайным наше зачатие. Зачатие «нездоровое», о чём любит порассуждать доктор Глебова. Наше в общем, и моё в частности. Раз я здесь. А я не хочу быть здесь, мамочка! Забери меня отсюда, сделай так, чтобы они меня отпустили, я больше не могу!  Дядя Олег, толкаясь лыжной палкой, пружиня полноценной ногой путём подпрыгивания, занят продвижением к воротам. К триумфальной арке. Которую охраняет санитар Миронов, самый гадкий из всех, самый жестокий и циничный. «Король ночи», зовем мы его. Нет, не зовем и звать не будем. «Какой сейчас день недели?» спрашивает дядя Олег. Миронов замирает, ища в голове ответ. А там пустота, в черепе пустота! Мозг иллюзорно появляется только при вскрытии, чтобы скрыть первую Благородную истину - игра в шахматы   есть страдание.  Страдание быть пешкой, конем, слоном (Дарвиновская эволюция), ферзем (у нас Рабинович считает себя женщиной), королём. Который частенько бывает голым. Если обкакался, тебя раздевают. На несколько часов наказывая этим безжалостным действием. Холодом и стыдом. Мне стыдно стоять голым. Санитар Миронов не отвечает, какой сегодня день, месяц и год.  А я ответил. Миронов пытается угадать, гримасничает, плачет, хихикает, вызывая отвращение у дяди Олега. Дядя Олег в справедливой ярости начинает этого гада бить своим протезом, обутым в башмак. По лбу, носу, зубам. Раз-два! Раз-два! Ать-два! Ать-два! Ать-два! Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой! Палкой, палкой, палкой! В глаз, в другой, в шею! «Не предполагал, что вы так агрессивны,» - сказал мне профессор, когда я закричал и бросился на него после очередной его мерзости. Видел ли я, как мои родители совокупляются? Почему нельзя отключить слух? Чтобы не проспать работу и отреагировать на будильник? Его звон меня постоянно преследует. И смех, когда я делаю неправильный ход. А как можно сделать ход правильный, если ты играешь, находясь априори в проигрышном положении? Палата, коридор, уборная, душевая, процедурная, лестница, холл для свиданий – положение (даже если ты не лежишь) проигрышное. И только морг в объёме этого мироздания - область Свободы. Вход в неё через страшный подвал. Выигрыш в этой партии возможен лишь прекращением этой партии. Ты понимаешь меня, мама? Ты любишь меня, мама?  А если любишь, помоги мне выиграть. Помоги, моя родная, и тоже мною любимая.  В следующий раз, когда ты придёшь меня навестить, принеси, Христа ради, бритву! Обычное лезвие (лучше несколько) «Балтика». Их можно спрятать в бутербродах. Никто бутерброды с сыром проверять не будет. А там моя победа – в масле, между булкой и кусочком «Ярославского». Ярославские ребята захотели молока и полезли под корову, а попали под Быка, которому не можно то, что можно Юпитеру. Юпитеру, но не Александру Ивановичу. Пусть однажды будет Зевс, а никакого Александра Ивановича не будет. Как не было…
Целую, жду, надеюсь. Твой Саша.


«Палата № 2» фотограф Михаил Ладейщиков