Эпизод Первый Непридуманная История. Глава 1

Несколько слов о герое нашем Григории Александровиче Наволоцком



 То был конец октября, время, для некоторых приятное в своём роде, а для других совершенно ненавистное. Изрядно затянувшееся бабье лето, ворвавшееся в Лаценну подобно буре, теперь всецело сошло на «нет», затерявшись в сырости и промозглости октябрьских деньков. Это была та самая перемена, которая чувствовалась в самом городском воздухе, некогда свежем и пахнувшим осенними листьями, а ныне несущем лишь запах небесной воды, излившейся на горестную землю так внезапно и в таком большом количестве. Прохожие топали по грязным лужам, спеша на работу или же по своим делам, и под их ботинками разлетались мутные брызги. Всё сделалось каким-то бесцветным и тоскливым в одно мгновение, в одну только минуту, словно чья-то могущественная рука смахнула одним движением всё великолепие ранней осени и обнажила под ней настоящую личину её – мерзкую, и пахнущую сыростью. Уж нельзя было заметить горожан, разгуливающих по паркам или сидящих на скамейках. Все они, будто бы перелётные птицы, покинули насиженные места и, вспорхнув, устремились в тёплые уголки города. Кафетерии Лаценны были переполнены, ровно как и другие общественные места, где и нашли местечко обитатели столицы, покинувшие улицы и перебравшиеся в более комфортные условия. Так происходило всегда, и тот год не стал исключением. Можно было сказать ещё несколько слов о той поре, но и без чьих-либо усилий читатель способен вообразить себе чувства, которые переполняют людей в эти холодные дни, что погребают под собой лето, из тела которого вырываются последние вздохи жизни. О, эта пора прекрасна! Прекрасна не красотой, как весна, нет! Она прекрасна своим особым состоянием, таким непонятным людской душе состоянием, в котором сливаются воедино и жизнь, и смерть. Состоянием, где ничто не постоянно, когда на голову может хлынуть поток ледяной воды на смену блеклым лучам пробивающегося сквозь тучи солнца, тянувшего свои лучики к горожанам лишь минуту назад... И в этом есть что-то особенное, совершенно ни на что не похожее! Подобно сверкающей крупинке средь слоя пыли, серой и невзрачной крупинке, лицезрев которую, нашу душу переполняют чувства, доселе не посещавшие её, а ныне, ввиду внезапной перемены, ворвавшиеся в нас и будоражащие. Крупинку мы будем видеть всего одну секунду, а после сокровище исчезнет в мерзкой пыли, словно того чуда и не было никогда. Тут сокрыта истина: прекрасное мимолетно, ибо, привыкнув к нему, оно становится обыкновенным. Тем, что уж не способно удивить нас.
 В тот час, когда рассвет разорвал баррикаду свинцовых туч, плотно обложивших необъятное небо, жители столицы уж торопились на работу. Дороги были забиты грязными автомобилями, которые толпились на светофорах, выстраивались в длинные ряды по полосам проспектов и улиц, сигналили вдогонку друг другу. От огромного количества машин попадали в пробки и автобусы, проглотившие тьму разнообразного люда, надеясь доставить их к открывшимся дверям метро. Автобусы держались правой стороны на полосе, специально отведённой для их движения, но и там не могли вольготно катиться. Всё как раз от того, что наглые водители вторглись в их владения в попытке проскочить светофор либо объехать затор, чем создавали ещё большее затруднение. Горожане, проглоченные автобусами, уж не могли выдержать и, выбравшись из разверзнутых дверей транспорта, продолжали путь свой уже пешком, особенно быстро передвигая ногами, дабы не потратить драгоценных минут и не опоздать. Те же смельчаки, которые не покидали погрязшего в заторе транспорта, очень нервничали. Некоторые из них даже открыто ругались, словно то могло помочь делу. Надо заметить, что в животах автобусов оставались лишь одни старики да ленивые, отчего-то не решившиеся на пешую прогулку.
 Случайный наблюдатель мог заметить, что около входа в переход метро "Проспекта Содружества" было много народа разного. Народ толкался промеж собой и был достаточно молчалив. Никто нигде не задерживался, все топали будто по заранее известному пути, проложенному от дома до этого места уж многими годами. Лишь некоторые господа, столпившиеся возле невысокого заборчика в стороне, отличались от основной массы людей. И эти самые господа, скорее всего, находились в ожидании кого-либо. Тут же, топтался юноша в розовом фартучке, на котором большими белыми буквами была выведена реклама магазинчика цветов. В протянутой руке у него виднелись такого же цвета, как и фартучек, листовки, которые предназначались проходившему мимо люду и которые никто из этого самого люда не желал брать. Лишь единичные господа хватали на бегу предлагаемые бумажки, как бы тем самым оказывая милость незадачливому парню, занимающемуся таким скучным делом и, по их мнению, в чём-то даже неприличном.
 Среди этих спешащих на работу людей оказался и Григорий Александрович Наволоцкий, человек роста невысокого, в чёрном пальто нараспашку и с портфелем в руке, в котором нёс жизненно важные для него документы. Наволоцкий, как и остальные горожане, в это утро спешил на работу и, надо признать, уж чрезвычайно опаздывал. День его начался, как обычно, с холодного душа и горячей чашки дешёвого кофе, но в один момент что-то пошло не так, как следовало. Григорий Александрович задержался, выбежал из дома и опоздал на автобус, на котором ежедневно добирался до метро. Поехав на следующем, Наволоцкий попал в образовавшийся затор на Окружной улице и, не выдержав утомительного ожидания, выпрыгнул за несколько остановок до пункта назначения и в числе других таких же, как и он, страдальцев, потопал уж пешком.
 Наволоцкому опаздывать уж ну никак нельзя было, а тут казус, да ещё с самого утра! Спускаясь в темноту перехода "Проспекта Содружества" наш герой надеялся, что потерянные минуты никто не заметит, и молил Господа о том, чтобы Таланкин Дмитрий Николаевич опоздал на работу тоже. Этот пузатый, низенький и с дурацкими усами мужичок давно точил зуб не только на Григория Александровича, но и на всех остальных коллег по работе с целью, известной одному лишь Таланкину. Хотя Григорий про себя подумывал, что усач такими манипуляциями пробивает себе путь по ступенькам карьерной лестницы, причем пробивает с очевидным успехом! Уже месяца два, как Дмитрий Николаевич хаживал по отделению банка с бейджиком старшего менеджера и гонял тех, кто пониже «званием» принуждая к более активной трудовой деятельности. А стоило кому-то опоздать, как ровно через пять минут на столе у руководителя отделения банка уже лежала докладная от самого Таланкина, сообщающая фамилию и время опоздания коллеги. Словом, Дмитрий Николаевич был таким человеком, которому хотелось бы в лицо плюнуть, да никто не смел. Вот и теперь Григорий Александрович мысленно молил о том, чтобы Господь, если он взаправду восседает на небесном троне и смотрит на людей сверху, своей могучей рукой схватил Дмитрия Николаевича за шиворот и оставил бы где-нибудь. По крайней мере, Наволоцкий на это очень уж надеялся.
 Но ни в то утро, да и в никакое другое, такие малодушные мыслишки не могли воплотиться в жизнь. Всё в силу того, что упомянутый выше господин Таланкин от природы имел внутри особый стержень пунктуальности, который и не позволял Дмитрию Николаевичу припоздниться хотя бы на минуту. Вот и в то смурное утро удача отвернулась своим прекрасным ликом от Григория Александровича, показав тому часть тела менее привлекательную. Заметив в дверях отделения покрасневшего и запыхавшегося Наволоцкого, Дмитрий Николаевич тут же, как таракан, зашевелил своими глупыми усишками и нарочно погромче, чтобы все слышали, начал отчитывать молодого человека прямо там, где им довелось столкнуться. После тирады, нахально улыбнувшись, Таланкин удалился, поторопив Григория поскорее оказаться на рабочем месте. Тут даже самый тупой ум дойдет до того, что толстяк направился в офис настрочить докладную на «опоздуна» с целью её дальнейшего предоставления высшему начальству. Как только Дмитрий Николаевич скрылся из поля зрения, Наволоцкий пробубнил себе под нос несколько ругательств, которые не посмел высказать при Таланкине, и понурив голову, поплёлся в раздевалку. 
 Вот так и началось то злополучное утро в жизни Григория Александровича, которое он очень хорошо запомнил даже в самых мельчайших подробностях. Дальнейший день его прошёл не многим лучше: снова повалили клиенты с просроченными кредитками, старушки трясущимися руками сжимающие трудом скопленные финансы, которые должны быть вскоре трансформированы в иные валюты и отправлены «внучку на обучение». В тот день пред Наволоцким появился один расфуфыренный гражданин, довольно тельный и благоухающий дешёвым спиртовым парфюмом, от которого глаза начинали слезиться. Разговор зашёл о гражданине лишь в силу единственной причины: ходят, бывает, такие люди, которые вроде и просты видом и душой своей, но характером не задались, не в обиду им будет сказано. Господа эти просты, как три копейки, едят на завтрак гречневую кашу, закусывая ломтём чёрного хлеба, приобретают вещички на рынках и в дешёвеньких магазинчиках, и глаз сразу определит в толпе: вот простой человек! Но у таких граждан зачастую существует такая червоточина, гниющая и распространяющая гниль по всей их душе. Такая простота в определённой точке станет требовать повышенного к себе внимания, словно простоте той кто-то задолжал и долг отдавать не собирается. В забегаловках они придерутся, что еда не достаточно горячая и потребуют «принять меры»; в «вещевых» придерутся к неровной кройке и плохому материалу, а в серьёзных инстанциях, будь то банк или госпиталь какой, будут требовать к себе повышенного внимания, как к лицу, имеющему особый статус. Что за статус – неведомо никому, наверное, даже им самим. Но червоточина гниёт, а граждане гноем захлёбываются, не зная, что и предпринять.
 Такой вот господин и пришёл к нашему герою, молодому Григорию Александровичу, в тот день с целью, теперь уже уничтожённой временем и потому мне неизвестной. Одно осталось в летописи точно: господин, не удовлетворившись оказанными его особому статусу почестями, начал громко ругаться, местами даже неприлично, угрожал «своими связями» всему отделению банка «Кредитории» и конкретно «вот этому безмозглому хаму», под которым подразумевал Григория Александровича. А после всего представления отправился и написал целое заявление на имя руководителя отделения «по поводу компрометирующего поведения сотрудников». Помимо испорченного до конца дня настроения, Григорий прикинул, что он ещё получит выговор от начальства за жалобу расфуфыренного гражданина, что, скорее всего, отразится на премии первого. Ко всем этим бедам Григорий Александрович заметил праздно шатающегося неподалёку Таланкина, на лице которого до конца рабочего дня застыла маска удовлетворенности, и даже усы его тараканьи словно радостно поддёргивались.
 Я бы слукавил, если бы сказал, что день у нашего с вами Григория Александровича был хуже остальных. Совсем нет! Это был обычный его денёк, коих проходило пред глазами молодого человека великое множество. В этой самой «Кредитории» рабочая карьера не задалась с самого первого дня, когда Наволоцкий пять лет назад перепутал бумаги одного клиента с другим, отчего возникла ситуация в некотором роде даже неприличная, со своими последствиями и «снесёнными» начальством головами. Естественно, первой полетела башка стажера, который в гнезде «Кредитории» толком и поселиться не успел, как уж набедокурил. То было как разбитое зеркало, несущее за своей кончиной семь лет неудач. Но Григорий, изо дня в день выслушивая жалобы о заблокированных кредитках и несчастных внуках «в этой вашей загранице» искренне надеялся, что семи лет бед на голову с ним не случится.
 Работал Наволоцкий много, упорно, всё ещё надеясь, что удача передумает и лик свой всё-таки двадцативосьмилетнему менеджеру покажет. Ну, а коли и не лик, то хоть одним глазком подмигнёт. Но то ли удача была в не лучшем расположении духа, то ли Григорий Александрович делал что-то не так, и в итоге между этими фигурами складывалось взаимное недопонимание.
 Раз уж мы завели разговор о Григории Наволоцком, нашем герое, то и продолжим в необходимом русле, чтобы читатель понял, кто же оказался перед ним. Надо сказать, что Григорий Александрович ничем не отличался от других. Если бы вы случайно встретили его на улице, то ничего удивительного в облике этого молодого человека не заметили и тут же забыли его. А это был мужчина уже двадцати восьми лет от роду, роста невысокого, телосложения некрепкого, словно вышедший под копирку и ничем не разнящийся с другими мужчинами того же возраста. Лицом, может, был чем-то приятен, но не слишком; глаза карего цвета как-то устало всегда глядели на окружающую его жизнь и, можно было сказать, что глаза те были чересчур печальны; немного пухлые губы клали монетку в копилочку привлекательности, что некоторые особы замечали; нос был не большой и не маленький, правда, с горбинкой; лоб был довольно высок, но в меру, особо не выделяясь из общей картины лица нашего героя; волосы у Григория были цвета тёмного, но не чёрного, не слишком длинные, но и не слишком короткие, ухоженные и вовремя стриженные; подбородок гладко выбрит, как того и требовал этикет местной «конторы». Вкупе с белой рубашкой и чёрным галстуком, которые носили все здешние менеджеры без малейшего исключения, Григорий внушал вид представительного молодого человека, аккуратного и даже вежливого. Хотя, справедливости ради скажу, что лишь вид Наволоцкого говорил об этих качествах, которыми он на самом деле не обладал. Представительным его можно было назвать с большой натяжкой, ведь вся его представительность рассыпалась, как разбитое стекло, когда Григорий Александрович начинал говорить. Речь его была расплывчатой, словно он пытается выстроить предложение из слов, не имеющих между собой логической связи. Говорил Наволоцкий быстро, частенько проглатывая окончания слов, от чего собеседник не мог понять, о чём идёт речь в их разговоре. Да ещё к тому, в речи Григория поселились эти противные словечки-паразиты, которыми он щедро заправлял сказанное. Итог был таков: когда Григорий говорил, никто и ничего не понимал и лишь из вежливости кивал головой, дескать, всё понятно.
 Что же касается аккуратности – тут и говорить нечего! За внешним видом Григорий Александрович, конечно, следил, но что до остального, –  там был полнейший мрак: бумаги всегда были у него заполнены с исправлениями, на рабочем месте царил монолитный бардак. А коли говорить о передвижениях Наволоцкого по отделению, то идеально было назвать его «слоном в посудной лавке», ибо он то ногу кому-нибудь по неосторожности отдавит, а то уронит какую-либо вещицу с соседнего стола. Прям уж открыто ругать за этого Григория не стоит, ведь всё то выходило у него спонтанно, неожиданно для него самого. И как только происходил очередной казус с летящей со стола аппаратурой, либо с визгом от боли в ноге коллеги, – на лице Наволоцкого воцарялся такой испуг, что жалеть нужно было не страдальца поневоле, а самого «разрушителя». По секрету сказать, что у Григория Александровича существовали определённые дни, когда он более всего был подвержен своей неуклюжести. Как правило, такие дни начинались с чьей-нибудь отдавленной ноги в общественном транспорте или чем-нибудь подобным. Тогда это был сигнал Наволоцкому вести себя аккуратнее рядом с живыми людьми, чему он беспрекословно и следовал до конца дня.
 В «Кредитории» на Наволоцкого не особо обращали внимание коллеги, просто коли спросить у кого-нибудь об этом молодом человеке, ответ был бы таков: «да работает у нас такой человек». Григорий Александрович приходил и работал, пускай не так, как хотелось бы видеть начальству, но трудился в меру собственных возможностей: перебирал кипы кредиторских бумаг, заполнял компьютерные отчёты и проч. и проч. Никто из знакомых не назвал бы его ни хорошим человеком, ни плохим. Григорий Александрович был типом людей, которые топчут землю, но на которых никто не обращает внимания за их малой важностью в социальной системе. Иногда казалось, что пропади Наволоцкий в одно утро, так никто и не заметит. Наверное, для таких людей спасение их душ лишь в семейном кругу, там, где улыбки родных искренние и любовь не наиграна. А у Григория была семья, верьте в то или не верьте! Жена, имя которой Виктория, и крошка-дочка. Дочка, правда, крошка не совсем, а в возрасте четырех годиков на тот момент. Ну, тут я не смогу удержать себя и расскажу про Викторию всё, что мне известно.
 Любой гражданин, лишь раз видевши эту женщину, сказал бы – красавица! И его правда: то было создание прелестное, внешности ангельской, да не испугаюсь этих громких слов. Хрупкое существо с милым личиком, практически всегда озарённым светлой улыбкой; её большие, словно с отражёнными в них небесами, голубые глаза глядели на мир с некоторой искоркой, такой задорной, поджигающей всё унылое и серое и растворяющей светом любое зародившееся зло; её пухленькие губки придавали лицу ещё большей привлекательности. А коли губки эти расплывались в улыбке – никто бы не посмел сопротивляться этой силе всеобъемлющей искренности. Всё в личике этом ангельском было аккуратненько, равномерно и сглажено, словно сам Господь высек из гипса лик этого прекрасного существа и подарил миру такую красоту. А на личико это спускались густые волосы, светлые, как перья на крыльях маленького херувимчика. Но одновременно с этой красотой Виктории на лице её проступали черты совершенно серьёзные, порой даже задумчивые, и вид этой женщины показывал всю её гордость, весь её внутренний ум, который был довольно широк. Часто Виктория слегка прикрывала свои сияющие голубые глаза, и на лице её воцарялось задумчивость, которая придавала вид умной и высоконравственной женщины, способной к чувствам. И это было в самом деле так. Виктория была добрейшим души человеком, одной из тех, которые и приносят в скучную, грязную действительность луч света, луч тёплый и обжигающий. Она помогала всем, кому могла помочь, её слово стоило упокоения самой отчаянной душе, её красота, казалось, могла спасти от любого мрака на сердце.
 Не нашлось бы ни одного человека, который знал бы Викторию Олеговну и сказал бы о ней хотя бы одно мерзкое словечко. Образ её был настолько светел и чист, что некоторым могло показаться, что сам ангел небесный почтил простых смертных собственным присутствием. Наверное, справедливо сказать, что Виктория была тем человеком, которая могла пожертвовать собой ради великой цели, пускай и пожертвовать фатально. Видно, такие, как она, находят в этом некоторое упоение, – отдать себя на растерзание для великой цели, пускай им и неизвестной. Они живут, чтобы в один момент поразить себя острым ножом в самое сердце и отдать душу свою всем и каждому. Они свято верят в свою чистоту и берегут себя лишь для уничтожения полного. Добродетель испепеляющая… Душа отдаёт свой свет людям, не жалея саму себя, и в конце выгорает без остатка, если не настаёт миг полного её разрушения. Потому этим ангелам и есть стремление отдать свою жизнь ради благого дела, ибо коли этого не случится, душа их догорит, как свеча, и расплывётся по поверхности оставшейся жизни, как расплавленный воск.
 Наверное, и Виктория Наволоцкая была той, которая всю жизнь желала разорвать оковы обыденности и вытворить что-то такое, чтобы все увидели и охнули от изумления. Нашему читателю, скорее всего, такие намерения кажутся кощунственными и в некоторой степени циничными, но я читателя уверю, что это не так, и в душе наша Виктория искренне верила в чистоту своих помыслов, в то, что рождена и умрёт ради великого дела, испепелив собственную душу и по возможности вырвав из мрака сотни погибающих душ. Ибо была она человек верующий, в некоторых обстоятельствах верующий до истинного фанатизма, но то было ради дела благого, для чистоты души своей, так что кроме хорошего ничего в её адрес мы и сказать не сможем.
 А любить такой ангел способен лишь единожды. Ангел отдаёт себя и чувства свои в руки того, кого полюбил, и нет ни одной мрачной мыслишки в сознании его, ибо он чист безукоризненно и верит без секунды сомнения. Потому мы и можем сказать громко и уверенно, что Григорий и Виктория вместе были счастливы, тут попросту места не оставалось грязным раздорам, мерзкой ревности и тому подобной тьме, которая зачастую сдавливает глотки молодожёнов и влюбленных. Ссоры, конечно, имели место в их супружеской жизни (ибо, все мы люди и все мы грешны!), но эти разногласия затухали с завидной скоростью, словно растворяясь в абсолютном спокойствии и ярком свете, что царил между двумя любящими друг друга людьми.
 И как результат этого священного и чистого союза, на свет наши герои произвели другого маленького ангелочка, пускай и способом довольно порочным. Херувимчик родился на свет и сразу обозначил своё ангельское личико, схожее с материнским: всё те же аккуратные черты, маленький востренький носик и огромные голубые глазки таращились на акушерку в родильном зале. На свет явилось до того прелестное создание, что просто посмотреть на него и не умилиться – ну никак не получалось! Виктория предложила окрестить создание «Машенькой» на что Григорий даже и спорить не стал. Имя ему однозначно понравилось, немного простоватое, но с некоторым смыслом. Ведь по библейским текстам преданную последовательницу Иисуса Христа звали Мария Магдалина.
 Злые языки разнесут молву, что лишь случай всему виной, и такая, как Виктория Олеговна, могла оказаться с любым другим мужчиной, будь на то воля провидения. Но для таких сплетников у меня всегда наготове ответ, ибо я люблю героя моего Григория Александровича и потому стремлюсь защитить его: случай слеп и не может произвести разумных действий. Что-то выше нашего понимания и во много раз могущественнее ума нашего управляет движущими силами реальности, создавая тем самым определённые сочетания, которые способны открыть глазу нашему конечную цель этой комбинации. Правда, в случае с Григорием и Викторией конечная цель совершенно недостижима для глаз наших, и мы можем лишь предполагать то, как эта парочка сошлась и куда приведёт их жизненная дорога. Но об этом пока умолчим, ибо во всём должна присутствовать некоторая тайна, и эту тайну мы прячем в сундук под семь замков, чтобы однажды достать ее оттуда и показать всему живому.
 Вот такой был герой наш Григорий Александрович Наволоцкий. Не сказать, что человек выдающейся, но с определённым задатком в душе, почитающий труд, любящий отец и муж и, наверное, даже с острым умом, но тщательно скрывающей сей последний факт. Любой образованный гражданин, по просьбе описать совершенно обычного человека, несомненно, описал бы Григория Александровича, а если бы узнал некоторые факты жизни героя нашего, такие как, например, красавица Виктория и приличная заработная плата (у нас многие граждане на деньги всё же падки, тут уж не поделаешь ничего) – на том же месте, где стоял, начнёт Наволоцкому завидовать немножко. Правда, Григорий впадал в некоторое отчаяние, впадал частенько, особливо по вечерам после работы, сидя за одним столом с Викторией и обсуждая прошедший день. Лицо его становилось мрачным, измученным даже больше душевно, нежели физически, а подчас на бедолагу нападала чудовищная хандра, и он мог вовсе перестать отвечать на заданные в лицо вопросы. Кто знает, что происходило в головном мозге в такие моменты у нашего Григория Александровича, какие нейронные связи разрывались и от чего на вид их хозяин выглядел как мешок с прошлогодним картофелем. 
 Многие «обычные Григории» от такой серой и скучной жизни давали «по градусу», да с большой периодичностью, особенно когда бдящий глаз жены был занят другими повседневными делами, а то и вовсе дремал. Эх, эта старая добрая традиция – пропустить с дружками по бутылочке пива после работы, а после, подвыпивши и несколько пошатываясь, побрести домой. Но для Григория подобная сказка не имела права быть, да и выпивать ему было не с кем, раз о том пошёл разговор. Не то что близких друзей у Наволоцкого не было... Были, конечно. Существовали старые студенческие приятели, которые хоть редко, но позванивали и звали на «пивную беседу». Хотя будем честны, хотя бы сами перед собой, в том факте неоспоримом, что события определённой давности (о которых мы разглагольствовать не станем, ибо к делу настоящему они не относятся, и то было бы пустой тратой времени), повлияли на жизнь в Лаценне, несколько разорили её лик, что был известен всем и каждому ещё с десять лет назад, а нынче ещё нужно было сыскать такого гражданина, который помнил бы облик столицы до объединения. Но, как бы оно ни было, в личной жизни Наволоцкого, в конце концов, всё ещё существовал Александр Алексеевич, друг для Григория достаточно близкий, но работающий, как проклятый, а по сему подолгу пропадающий. Но об упомянутом Александре Алексеевиче я расскажу как-нибудь потом, более подробно, ибо фигура он в нашем повествовании если не главная, то, как минимум, ключевая. Но обо всём по порядку.