Прабабушка и муралисты Глава 20

Повесть

Глава 19

Глава 20,
в которой Павлик и прабабушка разговаривают о том, что значит заниматься своим делом

– Я вообще-то первый раз на кладбище, – сказал Павлик, когда они, попрощавшись с Костей, уже подходили к дому.
– Угу, – пробормотала Пра, не заинтересовавшись его впечатлениями. Можно было на такое равнодушие и обидеться, но Павлик, во-первых, страшно устал, а во-вторых, подумал вдруг, что впечатлений особых у него и нет. Действительно, как в гости сходили. Утром – к художнику Андрею Антоновичу, вечером – к покойнику Павлу Андреевичу… Вот встреча с Петром Ивановичем в смысле впечатлений была посерьёзнее.
Прабабушка словно подслушала его мысли.
– Петя-то, Пётр Иваныч, красавец! Настоящий сыщик! Очень я им довольна.
И чего тут восторгаться, неодобрительно подумал Павлик. Всё и так на волоске висит, а она… Какая-то она нелогичная. Такое дело придумала, чтобы полицию от них отвести, а сама раз за разом капитана этого нахваливает. Ага, красавец. Не просто так он им сегодня встретился, врёт он всё, что Петровича проверял, лихачит тот или нет. Что это за проверка такая – с берега смотреть? Катер сто раз перевернуться мог, и как бы он их спасал? В свисток, что ли, свистел бы? Смешно. Что-то он подозревает, это ясно…   
– Потому что своим делом он занимается, – продолжала Пра. – Да, своим – в отличие, кстати, от этого толстяка Толстикова из магазина.
– Разве магазин – это не его дело?
– Магазин – его, а дело – вряд ли. Понимаешь, любви я там не заметила. Тараканы тараканами, но чтобы стиральный порошок рядом с овощами?..
– Ну, там у него места нет. Маленький магазин-то, – ни с того ни с сего вступился за хозяина Павлик.
– И что с того? Большое дело вырастает из маленького, но любимого. Любить надо и картошку, и стиральный порошок, раз уж ты их продаёшь. А он на них хочет только зарабатывать!
Она повысила голос. Слова эхом отражались от стен, и казалось, что дома наклоняются и прислушиваются к разговору.
Вот и знакомый дом. В нём светилось всего несколько окон. Они вошли в тёмную квартиру, и Павлик подумал про Костю, который тоже сейчас входит в темноту. Один. Но крыс там, наверное, всё-таки нет.
 – До чего ж это важно – своё дело найти! – продолжала Пра, направляясь в кухню. – Вот Сергачёв на пристани – ты не смотри, что у него там не покрашено, он, когда надо, покрасит… Главное, он на своём месте, он всё про себя понял. Молодец.
В этом Павлик, положим, был с ней не согласен, потому что вспомнил молодца Петровича, загорающего на травке, и назвать это занятие делом было трудно. Но спорить не стал – Пра неожиданно вытянулась, как солдат по стойке смирно, потом подняла руки вверх, будто хотела достать до потолка, и замерла. Сбитый с толку Павлик не знал, что и думать. Хотелось деликатно напомнить насчёт ужина, но прабабушка не шевелилась, даже, кажется, не дышала. Постояв так с минуту, она бросила руки вниз и резко выдохнула.
– Ух, устала. Не пугайся, это упражнение такое. Ну, денёк сегодня выдался! Ладно, сейчас покусочничаем, а завтра я уж наготовлю.
Она открыла холодильник и снова замерла.
– Вот ты говоришь, на кладбище никогда не был. А я, знаешь ли, в такой интересной ситуации первый раз… В общем, чрезвычайно я тебе, Паша, благодарна за всю эту историю, – вдруг сказала она чрезвычайно торжественно и достала бутылку кефира. – Вы уж там у Андрея Антоновича меня не подведите. Тоже вот человек на своём месте… хотя как посмотреть. В конкретно этой деревне не своим он делом занимается. Но ничего. Это мы поправим…
Она взяла листок с рисунком, прислонила к чайнику. Странно было смотреть, как живая рука держит нарисованную руку, и кружевная манжета ложится на такую же, но серую, карандашную.
– Ну, мастер же. Скажи?
Павлик кивнул. За что она его торжественно благодарила, он не особенно понял, но художник был, точно, мастер.
– Я только не понял, чего он не рисовал-то?
– Боялся, поэтому и не рисовал.
– Но он же умеет! Чего тут бояться?
– Конечно, умеет. Ещё как умеет. Просто… задумался.
– В каком смысле?
– Ты в цирке был?
Павлик вспомнил цирк, громкую музыку, гимнастов на качелях. И самое главное – обезьянку на поводке, с которой можно было фотографироваться. Обезьянка была в цветном платьице и штанишках с оборочками. Она села к Павлику на колени, он ещё подумал тогда, какая она лёгонькая. А потом вдруг она взяла его за палец. Павлик затаил дыхание и уставился на маленькую чёрную лапку, очень сухую и гладкую. Павличек, ну посмотри же на меня, кричала мама. Но он не мог. Боялся, что отведёт глаза, и лапка отпустит палец. Так и сидел, не поднимая глаз. Тут же образовалась недовольная очередь из желающих сфотографироваться. Хозяин обезьянки подошёл, взял её на руки, а Павлик всё равно чувствовал пожатие чёрной лапки. И смотрел потом, как она у других на коленях сидит – проверял, будет кого за палец держать или нет. Она не держала, но он всё равно скоро потянул маму прочь, чтобы не видеть, если лапка вдруг схватится за кого-то. А фотографии не получились. То есть получились, но не такие, как ему было нужно. Без руки и без лапки.
– Канатоходцев там видел?
В цирк они ходили давно, и он не помнил, были там канатоходцы или нет. Но представить их нетрудно, так что на прабабушкин вопрос он уверенно кивнул.
– Ну вот: он идёт, уверенный такой, внизу пропасть, вокруг публика ахает – понимает, как ему трудно. А для него этот канат как шоссе асфальтированное, потому что он с детства тренируется, и каждая мышца его, каждая клеточка знает, что делать. Ему не думать надо, а только сосредотачиваться и чувствовать. И вдруг мысль какая-нибудь дурацкая в голову прилетает и его из этой сосредоточенности – фьють! – выкидывает.
Прабабушка так лихо свистнула, что Павлик даже позавидовал. Сам он пока свистеть научился не очень.
– И стоит он, бедняга, качается, и ни вперёд, ни назад. А внизу, напоминаю, пропасть, вокруг – публика.
– Внизу у них вообще-то сетка, – уточнил Павлик.
– С сеткой тоже приятного мало. А главное – это ж позор какой! Вот и творцы эти, они такие же. На сетку-то спрыгнуть это что, а вот ещё раз пройти уже страшно. Вдруг опять что не так пойдёт? Вдруг смеяться будут и пальцем показывать? И голос им внутренний подсказывает: мол, ты и так уже многого достиг, хватит рисковать… ну, раз мы про художников, то не рисковать, а рисовать. И вот они уже не рисуют, а значит, мастерство уходит, а они это чувствуют и ещё больше боятся что-то начинать… Короче, заколдованный круг.
– Ничего себе! Это что, они все так живут? – спросил потрясённый Павлик.
– Насчёт всех не знаю. Но что точно знаю, так это что останавливаться нельзя. Ни в каком деле, Паша, останавливаться нельзя.
Кукушка высунулась из часов и очень укоризненно сказала: Ку-ку! Павлику померещилось, что она ещё и крылом у виска покрутила.
– Всё! – закричала Пра. – Остальное – завтра! Завтра понедельник, завтра день тяжёлый, завтра у всех начнётся новая жизнь! А сейчас – спать!   

Продолжение: глава 21 http://proza.ru/2024/01/11/1128