Неудачная вербовка

                1

- С тобой здесь хочет поговорить один человек, - сказал начальник первого отдела, приняв от меня заполненные анкеты, требующиеся для выезда в заграничную колмандировку. На этот раз он не стал придираться и просить, чтобы я что-то снова в них переделал. Он исчез за занавеской, в глубине архивной комнаты, уставленной сейфами, а я обернулся, и увидел стоящего в предбаннике приветливого человечка, всем своим видом, призывающего меня подойти. Я подошел. Он, улыбаясь, с чувством пожал мне руку, одновременно показывая развернутую красную книжечку. Валерий Сергеевич Долбилин, лейтенант.

Вид у него был какой-то обсосаный: бесформенное пальто не по росту, красная полоска от слишком тесной шапки на потном лбу. Сам он был какой-то мелкий, невзрачный.

- Я о вас слышал много хорошего, – cказал он с подчеркнутым уважением, - Нам надо поговороть. Так, пустяки, ненадолго. Пройдемте, тут рядом.

- А если он будет что-то про нас спрашивать, - сказал он тихо и доверительно, показав в направлении архива, где скрывался Николай Степанович, начальник первого отдела, - ничего ему не рассказывайте. Это не его дело.

Я зашел в свой отдел, одел пальто, и предупредил Лену-секретаршу, что ухожу на часок. Недалеко от проектного института, где все это происходило, во дворах, стояло одноэтажное строение вроде теплового пункта, или конторы ЖКХ. Мы вошли с улицы прямо в комнату. Она была абсолютно пуста. Канцелярский стол, несколько стульев. Все поношенное, потерханное, но опрятное казарменной чистотой и порядком.
 
Там уже был второй – сухой, высокий блондин, с быстрыми движениями. Он представился как Виктор Степанович, и сразу же взял инициативу в свои руки. Он заговорил решительным тоном, о том, что руководство института отзывается обо мне хорошо, и хотя я еще молод, меня, по их мнению, ожидает большое будущее. Поэтому в свете предстоящей командировки во Вьетнам, меня нужно проинструктировать о том, что я там могу встретить и как я на это должен реагировать. Кроме того, скоро я буду проходить предпоездный инструктаж в республиканском комитете госбезопасности. Так вот, я не должен говорить им о наших встречах.

Я подивился: это что, левая рука не должна знать, что делает правая? Устройство конторы оказывалось сложнее, чем казалось бы.

Какое-то время он расспрашивал меня о всякой чепухе, а потом сказал:

- По нашим сведениям, вы не замечены ни в каких компрометирующих вас контактах.

На это я ответил ему:

- Я восстановил знакомство с моим одноклассником Николаем Харламовым. Он недавно освободился.

- Это не страшно, - ответил Виктор Степанович, - а за что он был осужден?

Здесь удивился я. Это-то они должны были знать лучше меня, раз они госбезопасность.

- По антисоветской статье. Что-то вроде клеветы на социалистический строй. Ну, там и другие статьи еще были.

Они чуть не подпрыгнули и резко переглянулись. Наш разговор завис, и Виктор Степанович, помолчав, сказал:

- Ну, для первой беседы сказано достаточно. Пока идите. О нашем разговоре никому не рассказывайте. Мы вам еще позвоним. Как вы сказали, имя вашего одноклассника?

И он записал это имя не каком-то обрывке бумаги.

Я шел на работу, размышляя о том, что эти работнички, видимо, допустили косяк в работе, и сейчас думают как его исправить. Моя связь с Колиным делом оказалась им неизвестна. А как же всезнание и всесилие этой конторы? Должно же ведь в моей папке быть что-то об этом.

Не может быть, чтобы не было. Или они в нее не заглядывали? С другой стороны, если они не знали обо мне и Коле, одобряя мой выезд за границу, то что они будут делать сейчас, когда этот косяк всплыл? Не закроют ли теперь для меня эту дверку? Кто тянул меня за язык!

В том, что эта беседа связана с командировкой во Вьетнам, я не сомневался. Они об этом прямо сказали.

                2

Тот год, не календарный, а по протяженности, от марта до марта, был для меня фатасмагорическим. Уйдя от жены, я погрузился в работу, сублимируя в ней всю злость, и бог еще знает какие эмоции. Мне поручили проектировать нашу часть проекта завода во Вьетнаме. Вела этот проект в отделе главный специалист – Людмила Александровна. Она ездила во Вьетнам на выбор площадки, и много рассказывала мне о своих впечатлениях.

Потом, второй по значимости сотрудник отдела – Эмма Петровна, перевелась в филиал нашего института в Петрозаводске на должность заместителя главы филиала. Ей там дали квартиру. Организовала она это в тайне от кого только можно, потому что так она устраивала себе побег от мужа, с которым она не хотела жить, а просто так уйти не могла. Видел я того мужа – энергичный, веселый, артистичный, даже где-то красивый. Такой не мог не иметь успеха у женщин, и, говорят, вовсю этим пользовался. Ее уход был неожиданным, и создал первую брешь в отделе. Второй брешью стала смерть Людмилы Максимовны.

У нее давно болела голова. В марте она пошла в больницу, и там выяснилось, что у нее опухоль мозга в финальной стадии. Она умерла после операции, не приходя в сознание.

На место Людмилы Максимовны главным специалистом поставили Ирину Константиновну. До этого она была руководителем группы.

Проект завода во Вьетнаме был благополучно закончен, сдан, и ушел в недра московского министерства, на экспертизу и утверждение. Было отмечено высокое качество проекта.

В апреле начальник вызвал меня и сказал, что я назначен руководителем группы. Группу слепили из молодых, с которыми я водил компанию в колхозах. Интересно то, что я не обрадовался повышению, а засомневался: справлюсь ли? Вам будут помогать на первых порах, заверил начальник.

В моей работе теперь поменялось то, что вместо одного объекта, у меня появилось полтора десятка. Конечно, в работе по прежнему был один-два, но остальные заводы строились, на них постоянно возникали проблемы, и их нужно было срочно разрешать. Поначалу было непривычно, держать в голове все их одновременно.

Я проработал несколько месяцев, как вдруг оказалось, что все это время муж Ирины Константиновны готовился в командировку в Австрию по дипломатической линии, и теперь он едет туда вместе с женой.
 
Мы снова неожиданно остались без главного специалиста. Среди старых работников в отделе уже не оставалось никого, кто бы мог хоть как-то выполнять его функции. Начальник стал искать нового на стороне, а пока поставил меня, поступившего на работу в отдел полтора года назад ведущим инженером, временно исполняющим обязанности главного специалиста. Ведь каждый проект должен быть им подписан. На первой странице он заверяет, что проект выполнен в соответствии с нормами. Им же подписывается каждый чертеж. За все ошибки спрос в первую очередь с него.

Теперь я начал проверять все выпускаемые отделом чертежи, в том числе и те, в которых до этого не разбирался. Худо-бедно, я существовал без проблем, работа мне нравилась, я много узнавал, многому учился. Зарплата моя ощутимо выросла. Премии, у нас довольно частые, я распределял теперь сам, при этом придерживаясь принципа, принятого в отделе до меня: премию дают пропорционально вкладу в работу. Тогда такое встречалось редко. В других местах премии делили поровну.

Внезапно начальник свалился с острым приступом каменной болезни в почках и угодил в больницу. Так я остался на отделе из старших - одним. Теперь я и за начальника расписывался, ставя перед подписью палочку, числясь попрежнему и. о. главного специалиста.

Новым главным изменением в работе стали диспетчерские совещания у директора. Соблюдение графика, срывы сроков, рекламации со стройки. Надо было держать ухо востро, чтобы проштрафившийся отдел не выставил нас причиной срыва, и загодя готовить позиции, с которых ты можешь обвинить других в своей ошибке. Орудием в этом были служебные записки, своевременно отправленные, и жалобы в диспетчерскую. Конечно, это было не главное в работе начальника отдела. Были еще техсоветы, на которых специалисты отделов сообща решали проблемы по объектам, приходя к компромиссам. Я мог обратиться к главному инженеру с просьбой созвать техсовет, когда мы не могли достичь согласия со смежниками другим путем. Вот это была настоящая инженерная работа, и мне она нравилась.

Начальник все отсутствовал: лечение, операция, послеоперационный период, и я врос в процесс так, что о поисках другого специалиста на стороне как-то подзабыли.

Тем временем пришла пора ехать во Вьетнам для передачи проекта. Без всякой альтернативы, от отдела должен был ехать я. В первом отделе я получил бланки анкет. Я заполнил их, но начальник первого отдела их не принял. Например, там надо было указать, где похоронены умершие родственники, скажем, дед по матери. А откуда я знаю? Он погиб в бою гражданской войны, не то с петлюровцами, не то с кем-то еще. Там его где-то и похоронили. После этого по тем местам еще прокатилась другая война. Также надо было раскрывать все сокращения в названиях учреждений, в которых я учился и работал, а в таком виде они не вмещались в графы. Я переписывал те анкеты раз пять, и мне пришло в голову, что это неспроста, а делается нашим особистом по старой памяти. Таким образом когда-то СМЕРШ ловил случайно проскочившие противоречия, чтобы выявить не обманывают ли его. В тех анкетах были еще вопросы не служил ли я в других армиях кроме нашей, и не состоял ли в других партиях.

Была медкомиссия, в ходе которой мне вырвали зуб, который меня нисколько не беспокоил. На мой вопрос: зачем они это делают, мне ответили, что если зуб у меня заболит за границей, то за его лечения надо будет платить валютой.

Разумеется, первому отделу потребовалась характеристика. Но кто ее будет мне писать? Должен был бы старший по должности, а он – в больнице. Я пошел к отдельскому профоргу, но она отказалась. Мотивируя отказ, она сказала, что ничего хорошего написать не может, а как есть – не хочет. В конце концов, характеристику написал я сам, а кто подписал ее, я уже и не помню. Было объявлено, что вскоре предстоит собеседование в горкоме. Как вдруг откуда-то возникли Валерий Сергеевич и Виктор Степанович.

                3

Кто-то из них повонил мне через несколько дней, мы встретились на улице, и зашли в тот же тепловой пункт, или как там его еще. Виктор Степанович бодро и весело сказал:

- Вашу связь с Николаем Харламовым проверили, и решили, что это вас не характеризует с плохой стороны.

Вдруг ни с того ни с сего, он сказал:

- Это даже хорошо, что у вас есть связи в этой среде.

- Почему это хорошо, и кому? - подумалось мне.

- А что он натворил, этот Николай, - невинно спросил Валерий Сергеевич. Я нисколько не поверил, что уж теперь-то он этого не знает. Это было больше похоже на какой-то подход.

- А-а, там всякая ерунда. Искал контакты с заграницей, клеветал. Да ты должен помнить, нам на информации как-то об этом деле говорили.

Клеветал, ага, - подумал я. На самом деле ничего он не клеветал. При обыске у него обнаружили патрон аммонита. Он им сказал, что собирался глушить рыбу, но я-то знал, что они с другом планировали конструировать радиоуправляемые бомбы, чтобы взрывать номенклатуру, желательно первых лиц, на манер народовольцев. Технические навыки для этого у моего друга были. Он и меня звал в свою компанию, но я отказался. Мне это показалось непродуктивно, хотя ничего против такой деятельности, в принципе, я тогда не имел.

Погорели они с другим старшим участником на том, что пытались установить знакомство с американцами на выставке фотографии США для того, чтобы передать на Запад декларацию подпольной группы, борящейся с коммунистическим режимом. В контакт им вступить не удалось, но под колпак комитета они попали. У старшего на всякий случай произвели негласно обыск на работе и обнаружили в сейфе некие бумаги. От тех бумаг одна ниточка протянулась и ко мне, но тоненькая. Она и оборвалась. На допросе (или беседе?) в КГБ я ни слова не сказал о том, что вообще что-то знаю, а больше демонстрировал то, что мы с Колей разного поля ягода, я - плейбой, а он - работяга. Виделись мы редко, и ничто кроме школы нас не связывает. Мне поверили. А надави они на меня посильнее, кто знает... Тогда, может быть, три года, с учетом чистосердечного раскаяния, получил бы я, а Коля с его другом исчезли бы за колючей проволокой надолго...

А так, Коля с другом получили статью за клевету на советскую власть, содержащуюся в найденых бумагах, статью за незаконное хранение боеприпасов, и статью за воровство. Оно состояло в том, что за много лет до этого, их геологическая экспедиция украла скотину из колхозного стада и съела. Воровали и ели тогда все, но посадили за это только их. В довесок к политической статье тогда старались добавить уголовную. Коле дали три года, его другу – четыре. Можно сказать, легко отделались. До их реальных планов контора не докопалась, сделать они ничего не успели, а я, единственный, кто знал об этих планах, ухитрился остаться в стороне.

Когда я разговаривал с Колей после его выхода на волю, я узнал, что он знакомился с делом, и читал мои показания. Я спросил его, не обижается ли он на меня, за то, что я так принизил его, и стал извиняться.

- Да ты что? Это были единственно правильные показания в деле. Все остальные плели все то, чего никто без них никогда бы не узнал.

Виктор Степанович продолжал. Он говорил энергично, быстро, но косноязычно, заученными оборотами. Язык его спотыкался на некоторых словах. По интеллекту оба казались мне ротными замполитами. Я не Зощенко, так что то, что я пишу дальше, не передает тот колоритный политруковский лексикон, который обрушился на меня.

- ... Международное положение сейчас исключительно тяжелое. Да, США ушли из Вьетнама, и он объединился, но они оставили там стоько агентуры... южная его часть вся нашпигована агентами ЦРУ, БНД, МИ5 и другими спецслужбами наших врагов...

Ты бы еще сигуранцу сюда добавил, подумал я.

- ... Они проникли везде, и только и ищут повода, чтобы устроить провокацию, скомпрометировать наших граждан, поссорить наши страны ... Они будут специально стараться узнать об уязвимых сторонах вашего завода, чтобы нанести нам максимальный ущерб, что-нибудь испортить, и свалить на нас...

Вот уже и до вредительства дошло, подумал я. Неужели он не видит, что выглядит глупо и несовременно?

-... Везде: в отеле, на улицах, в транспорте всем нужно быть бдительным ... Многие из командировочных часто расслабляются, позволяют себе вольности, и говорят то, что не надо бы говорить. Мы-то с вами их понимаем, потому что знаем, что они наши люди, но заграничные спецслужбы могут это использовать, чтобы ...

Мне казалось, что это продолжается бесконечно. Я очень хотел побывать во Вьетнаме. Завод должен был строиться в недавно присоединенной южной части, а там еще сохранилось все: и старина, и французское прошлое. На улицах задешево продавались редкости. Самолет летел туда через Аден. Мне об этом рассказывала Людмила Максимовна. Какую цену за это надо заплатить? В нее входило выслушивание этих клоунов.

- ... Не так давно был один такой случай. В Северной Корее мы построили завод. На банкете в посольстве один главный специалист, – он подчеркнул саркастически эти слова, глядя на меня, - выпил лишего и сказал, что в этом заводе заложены устаревшие технологии. Это попало в уши вражеских спецслужб, и разнеслось везде. Был международный скандал...

Так это и наш случай, подумал я, и чуть было не брякнул об этом вслух. Об этом говорили даже на техсовете. Потом один технолог объяснил мне, что это неизбежно. В маленькой бедной стране, где нет ничего, а главное, нет международных связей, чтобы просто купить то, что у них никто не делает, может существовать только самое технологически примитивное производство. Для высокотехнологических процессов нужна развитая кооперация. Или страна должна быть очень большой. Но говорить, оказывается, об этом нельзя.

- Вот что вы будете делать, если какой-нибудь член вашей команды при вас скажет что-нибудь подобное?

- Скажу ему, чтобы он больше так не говорил.

- Но вы не можете заставить его молчать. Ведь он вас может и не послушаться.

- Тогда я скажу ему, что передам его слова главе нашей группы.

Ответ им не понравился, но как правильно надо поступить, они не сказали. Раз за разом они моделировали ситуации, когда при мне говорится что-то идущее вразрез с правильной точкой зрения, и я каждый раз отвечал, что первым делом укажу тому, кто так сказал, что он не прав, предупредив его, что я сообщу об этом главе группы. Наконец, чтобы только они отвязались, я сказал, что сразу же проинформирую главу группы. Главой группы дожен был быть наш ГИП - главный инженер проекта.

Мне показалось, что они оставались все же недовольны таким ответом.

Я тупо повторял, что не перенесу, если при мне будут говорить что-то неподобающее светскому человеку, и доложу об этом старшему. Тогда Виктор Степанович вышел. Он вернулся с новым человеком. Если мои собеседники по виду и повадкам были ротными замполитами, то этот был не меньше командира батальона. Он сел, представился Михаилом Потаповичем, и молча слушал наше маловразумительную дискуссию, идущую по кругу. Наконец он веско вставил в разговор:

- А что вы скажете насчет того, чтобы сообщить эту информацию нам? Нет ли у вас каких-нибудь этических возражений по этому поводу?

Все замерли. В моей голове мгновенно провернулась феерическая история моего недавнего возвышения, поездка во Вьетнам - с одной стороны, с другой стороны - вероятность вляпаться во что-то мерзкое, от чего потом никогда не отмыться. И ведь не ответишь им честно: нет, ни за что. Плакала тогда моя поездка. Так я тогда думал.

- Да, я готов сообщить вам, если услышу что-то неподобающее, - выдавил наконец я из себя.

Обстановка разрядилась, они заулыбались. Тем не менее, перекрестными вопросами они вынудили меня повторить это несколько раз.

- Ну вот и славно. Вы ездите в командировки? Как часто и куда?

- Часто. Раз семь в году. Ленинград, Пенза, Петрозаводск, да везде, где у нас есть заводы.

Им это известие очень понравилось.

- Не зря вас так ценит руководство. Сразу видно способного работника. Вам понравится с нами работать.

- Но у меня уже есть одна профессия. Я ее люблю, и не хочу менять.

- Ее менять и не придется, ваша профессия останется при вас. Но это не значит, что у нас вы будете работать исключительно на общественных началах. Мы что-нибудь придумаем. Мы могли бы помочь вам в дальнейшем продвижении по службе, - сказал Виктор Степанович.

- Нас интересует весь спектр общественного настроения. То, что на самом деле думают люди, нам трудно узнать без посторонней помощи, - сказал Михаил Потапович, - а с вами люди беседуют откровенно, и вы можете узнать от них больше нас.

- У меня мало друзей и знакомых, - севшим голосом сказал я, - их мнения и настроения простые: повеселиться там, или выпить. Какое это имеет значение?

- Это неважно, - сказал Виктор Степанович, - вы пройдете тренировку как заводить знакомства. То, что вы часто ездите в командировки – это плюс. Люди в поездах и в гостиницах часто говорят то, что никогда никому не скажут в других условиях. Вас научат, как расположить к себе нужного человека, чтобы не задавая ему прямых вопросов, вызвать его на откровенность и рассказать вам то, что нам надо знать.

Я чувствовал себя женщиной в закрытом помещении, из которого нельзя уйти, попавшей в компанию жесткого, но вежливого мужчины, твердо намеренного добиться своего. Она еще сопротивляется, но внутреннее чувство подсказывает ей, что рано или поздно все равно придется уступить. Да она фактически уже сдалась, и теперь сопротивляется только ради соблюдения приличий.

Виктор Степанович все говорил занудливым тоном. Неподконтрольно сознанию, в моей голове постепенно просыпались соблазнительные картины работы агента под прикрытием. Подсаживать-то меня, наверно, будут к приличным людям. Хорошие гостиницы, вагон-ресторан. Наверно, деньги на расходы будут выдавать.

И тут Михаил Потапович сказал:

- Тогда сейчас мы начнем оформлять бумаги. Да, и еще вы должны информировать нас о разговорах ваших коллег на работе.

Меня пробило. Вот для чего был нужен этот спектакль! Стучать на своих. На кого там стучать-то? Главной мишенью операции мог быть только мой начальник. Сказать, что я его любил или уважал было нельзя – не тот случай, не тот масштаб слов. Он казался мне горой, находиться рядом с которой уже большая удача по жизни. По факту, он был моим учителем. Так говорить как с ним, мне не приходилось больше ни с кем, ни до знакомства с ним, ни после. Взгляды на окружающий мир у нас были схожи. У него было много самиздата и редких книг. От него я познакомился с «Лолитой», «Введением в психоанализ», еще с многим чем. Материалов для конторы там было немеряно.

Боже мой, моя душа могла бы погибнуть, если бы он не сказал, наконец, этого. А ведь мог не сказать.

- Я не буду этого делать, - чужим, противным голосом сказал я.

- Как? – взвился Виктор Степанович, - вы же согласились! А для чего мы все это время разговоры разводили?

- Я согласился с вами, что если во время командировки во Вьетнам я услышу что-нибудь вредное для нашей страны, я сразу же сообщу вам. Только это я и сказал.

- А как же ваши разговоры о том, что это полезно, что это надо?

- Это полезно и надо, но каждый должен делать свою работу. Моя работа - это проектирование, а если я услышу что-нибудь, что угрожает порядку в нашей стране, я пойду в приемную КГБ.

- Но почему? Что вам мешает? – Виктор Степанович все не мог уняться, - Почему?

- Я не могу информировать вас о людях с которыми я работаю, - выдавил я.

- Может быть вы конкретно кого-нибудь имеете в виду? – зорко спросил Михаил Потапович, но дьявольский этот вопрос утонул в общем шуме, который производили Виктор Степанович и Валерий Сергеевич. Я сделал вид, что не расслышал его.

Я что-то мямлил еще, Виктор Степанович бушевал, пока Михаил Потапович не остановил картину. Он вел себя как учитель, на глазах которого два двоечника провалили очередной экзамен.

- Он хочет сказать нам, что пусть эту полезную работу вместо него делает кто-то другой. Заставлять здесь никто никого не будет, - и он сделал знак.

Виктор Степанович обмяк. Он вырвал лист бумаги из тетради, сунул его мне, и буркнул:

- Пишите расписку: я, такой-то, обязуюсь не разглашать методы работы ...

Я написал, расписался, и вышел, чуть ли не выскочил, как кот. Мартовский солнечный день ослепил. Снег под ногами уже хлюпал, переходя в слякоть. Я шел, не разбирая дороги на ватных ногах. Мысль о том, что моя карьера, так сказочно начавшаяся, может рухнуть, меня не особо тяготила. Перекрыть кислород мне было легко - надо было просто лишить меня допуска к работе с документами, и - прощай любая серьезная работа, ведь тогда секретным было все. Ну и что? Начну все сначала.

Вырваться из цепких лап, не совершить того, что уже не исправить, разве это не счастье?

                4

Но на моей карьере это никак не отразилось. Еще долго я вглядывался в лица коллег, пытаясь угадать: кто из них? Я-то устоял, скажем честно, чудом. Но ведь кто-то же мог не устоять. Во Вьетнам не поехал никто - проект не пошел. Повидимому, победило благоразумие: еще один бессмысленный завод никому не был нужен. Их к тому времени было уже построено несколько – ни один не оправдал ожиданий.

Прошло лет шесть-семь, и я рассказал об этом случае за столом. Гласность уже наступила, но проектные институты еще не развалились, наоборот - зарплата подросла. Рассказывал это я Коле, но при разговоре присутствовала одна бывшая моя сотрудница из тех лет.

Она хмыкнула, и сказала:

- А вот Б. согласился, так он ГИПом стал, и в Америку съездил.

- Ты откуда знаешь? - спросил я.

- Мне Людка его рассказала.

Похоже, что она стала считать меня дураком. А Бабец нарушил подписку.

Того Б., работавшего в технологическом отделе я помнил. Он взлетал так же стремительно как я. Паренек был толковый, чего уж там говорить.

С моим начальником я навсегда расстался через пять лет. Вскоре он умер. Скрытая причина нашего конфликта стара как мир. Мысленно я иногда беседую с ним, как Понтий Пилат с Иешуа на звездном пути.