Педагогическая поэма

Ничего не предвещало беды. День начался своим порядком: Геннадий Павлович плотно позавтракал, удалился в рабочий кабинет, уселся в велюровое кресло и принялся читать.
Нет, погодите! Геннадий Павлович предпочитал, всё-таки, представляться без фамильярностей, с полным перечислением всех регалий и заслуг: профессор педагогики, академик, Действующий член Чегототам… Впрочем, у нас не хватит рукописных листов, да и памяти, чего уж там, чтоб перечислить все заслуги Геннадия Павловича перед Отечеством. Потому позволим себе некую вольность.
Итак, Геннадий Павлович устроил своё немаленькое академическое тело в велюровое  кресло, супруга его аккуратно позвякивала посудой  в кухне и хлопотно собиралась по делам.
Супруга Геннадия Павловича, Тамара Иосифовна, была женщиной тоже сугубо интеллигентной, но куда более приземлённой. К мужу относилась с благоговением, хозяйство вела скрупулезно и дотошно, потому имела полное право обращаться к Геннадию Павловичу по-родственному: Геннадий Павлович
Фуга Баха умиротворяюще несла в философские дали, профессор успел задремать, как внезапно: «Та-да-да-дааам!» - неожиданно возопил Бетховен!
«Тилим-тилим,» - издевательски подпел ему дверной звонок.
От неожиданности Геннадий Павлович дёрнулся в кресле, резво втянул сбежавшую слюнку и прислушался.
Из прихожей доносился яростный шёпот. Супруга его с кем-то спорила, но, похоже, была близка к поражению. Вздохнув на беспомощность жены, Геннадий Павлович ловко подхватил ногами мягкие домашние тапки и величественно прошествовал в парадную.
Тамара Иосифовна, прижав к плоской груди костлявые аристократические руки, спорила с растрёпанной девушкой, племянницей своей Катериной.
В семье профессора Катерина слыла особой поверхностной, не слишком-то удачливой и совершенно не образованной. Как, впрочем, и её мать — родная сестра Тамары Иосифовны.
- Ну как же так можно, - жаловалась порой за ужином супруга профессору. - Детей нарожали, а воспитывать некому. Ни одна должного образования не получила. Никакой системы, никакого педагогического подхода!
Профессор педагогики согласно кивал головой и сетовал на нынешнее подрастающее поколение.
 
- Тамарёсифна, голубушка, миленькая. Ну пожалуйста, ну только разочек. Он очень послушный, посидит у вас тихонечко. Ну не с кем совсем оставить, сорванца. Танька сама на смене, подруги разъехались, а мне ну совсем поменяться не с кем.
- Катерина! Я же тебе говорю, у меня лекции! Как я твоего мальчика могу оставить у нас в доме?
- А Геннадий Палыч?
- Что ты, что ты! - Замахала руками Тамара Иосифовна. - Геннадий Павлович очень, очень занят! Тем более, он не выносит в доме шума.
- Ну  Тамарёсифна, очень прошу, - уже всхлипывая, снова бросилась на амбразуру Катерина.
- Что тут происходит, милейшие? - Как глава семейства Геннадий Павлович решил вклиниться в разговор и поскорее избавиться от надоедливой суеты.
Катерина испуганно притихла, а Тамара Иосифовна развернулась к мужу и раздражённо начала отчитываться:
- Вот, Геннадий Павлович, полюбуйтесь. Не с кем оставить. Как-будто у нас есть с кем.
Профессор выглянул за дверь. Катерина судорожно и цепко прижимала к себе конопатого мальчугана в шапке набекрень.
- Геннадий Павлович, меня с работы уволят, - не выдержав, разрыдалась племянница жены. - А оставить его не с кем. Денёчек, всего денёчек. Больше ни разу не попрошу.
Если что и могло сломить железную волю профессора, так это женские слёзы. Студентки, знавшие о его слабости, частенько пытались воспользоваться сим фактом, прилежно нюхая лук, прежде, чем войти на экзамен. Но разве смогут сравниться искусственные слёзы со слезами настоящего отчаянья. Сердце Геннадия Павловича дрогнуло, он для вида ещё постоял, грозно сдвинув брови, и, наконец, изрёк:
- Пусть остаётся!
Катерина взвизгнула, бросилась на шею Геннадию Павловичу, расцеловала Тамару Иосифовну в обе щёки, перемазала обоих слезами и ловко закинула в квартиру тяжелую спортивную сумку.
- Вот тут я ему бутерброды приготовила, карандаши там, бумага. Он порисует у вас тихонечко, мультики посмотрит. А я вечером заберу. С работы — сразу к вам!
Щедро расцеловала конопушки сына и скатилась по лестнице.
Тамара Иосифовна ошарашенно поглядела ей вслед, повернулась к мужу и робко залепетала:
- Но Геннадий Павлович, у меня же лекции. Как же Вы..
- Ничего, любезная. Я, в конце концов, профессор педагогики, если Вы не запамятовали. Уж с одним юным созданием справлюсь. Ступайте, ступайте. Проводите молодого человека в кухню, он там порисует, мультики посмотрит. Хотя, что же это за блажь у нынешней молодежи, чуть что — сразу за мультики детей усаживают, лишь бы не заниматься. Включите ему, любезная, канал «Культура» и ступайте уже, ступайте.
Тамара Иосифовна суетливо проводила мальчика в кухню, выложила из сумки нехитрый провиант и убежала на работу.
В доме воцарилась блаженная тишина. Бетховен давно отыграл свою Симфонию №5 и теперь предательски убаюкивал Лунной сонатой.
«Крррах-тилим-тилим!» - прокатилось по кухне.
Геннадий Павлович подпрыгнул в велюровом кресле, с трудом поймал убегающие очки в районе левого уха и стремглав рванул в кухню.
Ну ладно, не стремглав, хотя, знаете, бегемоты — тоже весьма подвижные животные. И грацией могут превзойти лань, кстати! Одним словом, Геннадий Павлович преодолел расстояние от кабинета до кухни в  рекордно короткий срок.
Мальчик стоял на стуле возле раковины и часто моргал длинными ресницами, пытаясь не заплакать.
- Что у нас тут происходит? - грозно прогудел Геннадий Павлович.
Мальчик не сдержался и громко всхлипнул.
На полу валялась любимая чашка Тамары Иосифовны. Тонкостенная, прозрачная, в зефирно-розовых цветах. Лучший образчик советского фарфора. Был. Теперь это лучший образчик криворукости...
- Как вас, позвольте? - Обратился к мальчику профессор.
- Чё?
- Ни чё, а что, молодой человек. Имя Ваше как?
- Мишка
.. Криворукости Михаила.
- Итак, Михаил. Потрудитесь объяснить, что тут происходит?
Михаил задергал носом, как кролик, пару раз всхлипнул, но предательские слёзы теперь никак не хотели выступать. Потому он решил, что лучшая защита — нападение!
- А чё она ваще! Я только посмотреть хотел, а она взяла и упала!
Геннадий Павлович решил, что это, вероятно, самый разумный довод из всех существующих, свирепо помолчал и шумно втянул воздух.
- Ну что ж… Возразить на это, пожалуй, и нечего. Прошу Вас впредь разглядывать предметы искусства только издалека и не отвлекать меня от работы.
- Я есть хочу. - Внезапно грустно вздохнул Мишка.
Профессор удивлённо развернулся и уставился на ребёнка. «И что же делать?» - стремительно пронеслось в мозгу.
- Ну-у.. Ну-у, поешь.
- А что?
Профессор смущённо прокашлялся. «Действительно, а что?» - снова мелькнула паническая мысль.
- Ну вот же, бутерброды
- Бэ, - глубокомысленно изрек мальчик. - Они с плавленным сыром. А я не люблю плавленный сыр.
- А зачем тогда тебе мама отправила бутерброды с плавленным сыром? - удивился профессор.
- Так не было ничего больше, - снова вздохнул Мишка. - У нее зарплата только 15го числа. А бутерброды с макаронами я люблю ещё меньше, чем бутерброды с плавленным сыром. И я должен был с тёть Таней остаться, а её на работу вызвали. Вот мамка и собрала, что успела.
- Хм, и что же ты есть будешь? - Не на шутку озадачился профессор.
- А что у тебя есть?
- У меня?! А я не знаю.
- Как это не знаешь? - Круглые мишкины глаза стали еще круглее. - Ты разве здесь не живёшь?
- Конечно живу, - начал злиться Геннадий Павлович. - Но мне еду Тамара Иосифовна готовит. Терпи до обеда, вернётся с лекций и накормит нас обоих.
- Я не могу до обеда, - уныло затянул Мишка. - Знаешь, как у меня в животе пусто. У-у-у, как в колодце. А мамка говорит, когда в животе пусто, черви могут изнутри съесть.
- Какие черви? - Внезапно похолодел от ужаса Геннадий Павлович.
- Ну которые от голода заводятся, не знаешь, что-ли?
Геннадий Павлович воздел глаза и руки к потолку.
Мишка подошел к нему и тоже с интересом поглядел на потолок.
- Думаешь, поймаешь?
- Кого? - Испугался Геннадий Павлович и на всякий случай спрятал руки в карманах кашемирового кардигана.
- Потолок.
- И зачем, позвольте полюбопытствовать, мне его ловить?
- Ну ты так руки поднял, я думал будешь ловить.
Внезапно профессор поймал себя на мысли, что ему очень сильно хочется плакать. Собрав всю свою профессорскую волю в кулак, он направился к холодильнику.
Нутро холодильника было уставлено непонятными кастрюльками, баночками, овощами.
Мишка тоже засунул свой любопытный нос в холодильник.
- Смотри! У тебя и колбаса есть! Давай сделаем бутерброды с колбасой! М-м-м, объедение, - довольно зажмурился Мишка.
Аргументов против не нашлось, колбаса была водружена на обеденный стол. Мишка по-хозяйски продолжал исследовать содержимое пещеры Алладина.
- Фу-у, суп. Бе, не люблю. О, сыр! И сок! Сок будешь? - повернулся мальчишка к Геннадию Павловичу. Тот обреченно кивнул. - Ну а после плотного обеда надо себя награждать конфетой! Так даже мамка говорит!
И конфеты тоже покинули своё пристанище вслед за соком, сыром, фруктами и двумя огромными кусками торта.
- Режь нам бутерброды! - Совсем уже освоившись, скомандовал Мишка.
- Что значит «режь»? Их же нет. Следовательно, резать их никак не представляется возможным.
- О-о-ох, ты такой большой и такой глупый. Сам нарежу. Хлеб надо!
- А разве в холодильнике нет? - Удивился профессор.
- Да кто же хлеб в холодильнике хранит? - Тоже в свою очередь удивился Мишка. Он приставил стул к шкафу, открыл все дверцы, разбил пару бокалов, умудрился выронить с верхней полки пару кастрюль и пару пачек чая. Зато нашел хлеб. И даже нож!
Ступая по полу, как по минному полю, добрался до стола, неровными ломтями накромсал батон, сыр и колбасу и принялся жевать, жмурясь, как кот.
- А фы фефо не еф? - Спросил Мишка профессора набитым ртом.
- Да я.. Я.. Ай, да и правда! - Вдруг взмахнул рукой профессор и схватил второй бутерброд.
Боже! Что за райское блаженство! Что за искры безумного удовольствия и фонтаны головокружительного счастья сейчас взрывались у него в мозгу и на языке! Долой повышенный сахар, гипертонию и сельдерей! Вот он — настоящий, всеобъемлющий вкус жизни!
- Чай хочу. - Прожевав бутерброд, решил Мишка.
Профессор оглядел усыпанный осколками и посудой пол.
- Сок пей! - Испуганно скомандовал он мальчишке.
Мальчик не стал возражать, послушно выпил пакет сока, существенно прорядил шеренгу трюфельных конфет в коробке, сыто икнул и похлопал себя по круглому животу.
- Вот это да-а-а. Даже тёть Таня бы так не накормила.

- Итак, приятно было с Вами отобедать, молодой человек. Но давайте, всё же, вернемся к выполнению своих прямых обязанностей.
Мишка тяжело вздохнул, сдвинул продукты и достал чистый лист и карандаши, а Геннадий Павлович неторопливо прошествовал в кабинет.
В этот раз тишина ничем не нарушалась. Но почему-то, минут через 10, это стало сильно настораживать профессора. Он выглянул из комнаты и замер. Модные белые обои в прихожей, которые так тщательно выбирала его супруга, были безжалостно исписаны диковинными ёлками, непропорциональными машинами и домами, вытянутыми, похожими на инопланетян,  фигурами.
- Милостивый государь… - еле выдавил из себя Геннадий Павлович.
- А у меня бумага закончилась, - шмыгнул Мишка, потупившись.
- Кхм, кхе, кхе, - растерялся профессор.
Он долго и задумчиво тёр очки, разглядывал сие великолепие и думал. В итоге, ничего лучше не придумав, он провёл мальчика в кабинет и положил перед ним книгу.
- Прошу! Я думаю, Вам весьма занимательной покажется выдержка из истории Древнего Рима.
Мишкиного терпения хватило ровно на 3 минуты и 25 секунд. Потом картинки в книге закончились. Он растерянно огляделся по сторонам, выудил из кармана фломастер и начал старательно исправлять скучные античные профили Героев и Цезарей.
Герои и Цезари тоже быстро закончились. Профессор увлечённо читал книгу, из проигрывателя заунывно верещало колоратурное сопрано.
«Во, даёт!» - восхищенно подумал Мишка. Даже воспитатель Анастасия Сергеевна не могла брать такие высокие ноты. Даже заведующая Елена Степановна. Даже когда они заперли обеих в кладовке на веранде.
От безделья Михаил двинулся вдоль рядов обширной профессорской библиотеки. Читать он  умел, но слова в книгах были незнакомые, напечатаны мелко, картинок так вообще не было, зато был верный чёрный фломастер. А с картинками книги профессора сразу становились куда более живыми, интересными и захватывающими.
Когда Геннадий Павлович закончил первую главу, Мишка успел пройти уже более половины книг. Правда, поставить обратно он их не смог. Да им и на полу было совершенно неплохо.
Геннадий Павлович схватился за голову и горестно застонал. Мишка испуганно подпрыгнул, сунул фломастер в рот и сделал вид, что его тут сегодня вообще не было.
Из долгого преподавания педагогики на факультете филологии Геннадий Павлович вынес одну неоспоримую и банальнейшую истину: детей бить нельзя! Даже если очень хочется.
Он горестно оглядел истерзанную библиотеку, выудил с верхней полки «Жизнь животных» Брэма и раскрыл перед мальчиком.
По крайней мере, эта книга пестрела картинками и должна была надолго увлечь Мишку. Фломастер был конфискован и утилизирован как опасный отход.
- А я видел такого жука, - воскликнул Мишка через 1 минуту и 35 секунд после того, как начал листать толстенный фолиант.
Профессор удивленно сдвинул очки на лоб:
- Вы не могли его видеть, Михаил, поскольку данный вид обитает исключительно в Южной Америке.
- А где это, Южная Америка? - Мишке стало любопытно и он выжидательно глядел на Геннадия Павловича.
- Это, ну… Это Южнее Северной Америки. - Растерявшись, ответил он, наконец.
- А Северная где?
Профессор окончательно смутился. Сложно объяснять 6-летнему ребёнку, где находится Северная Америка, если он не имеет ни малейшего представления о географии.
- А ты знаешь, где находишься?
- Конечно! - До глубины души удивился Мишка. - У тебя дома.
- Нет, ты знаешь, на каком материке, в какой стране?
Мишка хлопал глазами, пытаясь понять, о чём его спрашивает профессор.
- Понятно. Далеко она находится.
- На Северном полюсе?
- Нет, на Северном полюсе находится Северный полюс, а Северная Америка в Северной Америке.
- А-а-а, ну ты бы так и сказал. А это дальше, чем Северный полюс?
- Дальше.
Мишка задумался, а профессор продолжил читать.
- А Сашка Пирогов козявки ел. - Внезапно решил поделиться с профессором Мишка. - А у меня зуб шатается. Вон, видишь?
Геннадий Павлович посмотрел на Мишку поверх очков:
- И позвольте полюбопытствовать, зачем мне эта информация, молодой человек?
- А я всегда маме рассказываю после садика, что за день произошло, - удивился Мишка.
- А Вы посещаете детский сад?
- Конечно!
- Почему же Вы сегодня не там?
- Так карантин же! - Снова удивился Мишка.
- И чем же Вы дома занимаетесь в карантин? - Геннадий Павлович отложил книгу и с любопытством уставился на Мишку.
- Ну-у-у, - задумался Мишка, глядя в потолок. - Когда мамка не на смене, мы с ней гулять ходим. Семки купим в магазине, которые в большом мешке, они дешёвые, и идем голубей кормить. Они глупые, когда им семки кидаешь, летят прямо на тебя, даже на голову могут сесть. А я стараюсь воробушков кормить. Они же маленькие. Их и собака съесть может, и кошка. А ещё на речку ходим. Там летом вату продают. И попкорн. И леденцы. И газировку. - Мишка даже зажмурился. - Но мамка мне их покупает, только когда ей зарплату дадут. А так мы просто гуляем, на воду смотрим. Мамка долго на неё смотреть может. Смотрит-смотрит, а потом как давай меня целовать. А когда холодно или дождь идет, мы с ней книжки читаем. Ну она читать не умеет, хотя в магазинах всегда знает, что на ценнике написано. Поэтому я ей читаю. Она из библиотеки книжки приносит, там картинки красивые и буквы большие, я читаю, а она картинки разглядывает и смеётся. А ещё мы с ней блины печём. Знаешь, какие у нас блины! Она мне муки насыпает, а я размешиваю.
А если мамка на смене, я у тёть Тани остаюсь. У неё весело. Там братьев у меня шесть штук! И тёть Таня никогда не ругается, когда мы что-то ломаем. А поэтому мы не ломаем. А зачем ломать? Можно же и аккуратно играть. Вот мы один раз мячом окно разбили, так дядь Паша нас заставил ему помогать окно стеклить, а потом ещё и все окна соседям заставил перемыть. Бр-р-р, вот мы с тех пор и не бьём никогда.
- А у тебя отец где? - вдруг севшим глухим голосом спросил Геннадий Павлович.
- Так пьёт он, - вздохнул Мишка. - Как напьётся, мамку бьёт. Мы его и выгнали. Теперь сами с ней живём. Мамка у меня хорошая!
Геннадий Павлович почему-то вдруг разволновался, принялся ходить по комнате. Остановился у книжных полок и долго тёр пальцами глаза.
- Н-да-а, Антон Семёнович. Вот Вам и «Педагогическая поэма», - обратился он зачем-то к томику Макаренко.
- А давай в Чапая поиграем, - вдруг сказал Мишка.
Профессор испуганно оглянулся:
- Предлагаете мне скакать на коне и размахивать шашкой?
- Да не-е-е, размахивать не надо, надо пулять!
- Пулять?
- Ну сбивать, что же ты непонятливый такой. Есть шашки у тебя?
Шашки, к удивлению, нашлись. Мишка выстроил их в два ряда вдоль противоположных сторон, прицелился и щелчком ловко выбил шашку Геннадия Павловича.
- Понял, как надо? Бей первым, тебе фора, ты ж новичок. Смотри только, чтоб твоя шашка не вылетела, а то я обе заберу.
Профессор проигрывал всухую. А это обидно, между прочим. На втором туре он нервно вытер потные ладони об кашемировый дорогущий кардиган и прицелился. И снова шашка вылетела за пределы поля. Но Мишка в это время отвлекся на особо изумительные ультразвуковые рулады из проигрывателя, и Геннадий Павлович ловко вернул свою шашку обратно. Мишка махинацию просёк и закричал изо всех сил:
- А чего ты жульничаешь! Нечестно так!
 И больно ткнул профессора в плечо. Профессор икнул, открыл рот и толкнул Мишку в ответ.
- Э! А ты чего дерёшься!
- Ты первый начал, - заорал профессор басом.
- Так это ты начал жульничать! - ничуть не смутившись, закричал в ответ Мишка, перекрыв фальцетом и профессора, и страдания неизвестной дамы в динамиках.
К третьему туру профессор освоился и начал неуклонно двигаться к победе. Он уже с радостным азартом потирал руки, как вдруг заметил унылое лицо Мишки.
- Ты чего?
- Я всегда проигрываю, - всхлипнул мальчуган. - И в садике, и у тёть Тани. И ты меня обыграешь.
И разревелся самым безобразным образом.
Геннадий Павлович растерялся. И вдруг выпалил:
- А давай в индейцев играть!
- Давай! - Мишка оживился и глаза заблестели в предвкушении.
- Чур, я буду Мишка Соколинный глаз! А у тебя какое имя будет? Ой, а тебя вообще как зовут? - Мишка вдруг сообразил, что даже не знает до сих пор имени профессора.
- Геннад... Гена!
- Как крокодила? - уважительно восхитился Мишка.
- Как это? - Удивился профессор. - А, ну да, как крокодила.
И рассмеялся.
- Ну да, ты тоже добрый. А по-индейский тебя как зовут?
- Хм. Ну видимо Гена Крокодил.
- Да не-е-е. Крокодилы длинные. И худые. А ты на бегемота больше похож. - Задумчиво поглядел Мишка на огромный живот профессора.
Профессор смутился:
- Ну тогда я буду Гена Больное Колено.
Мишка расхохотался так, что даже свалился с кресла.

Когда Тамара Иосифовна вошла в квартиру, она сначала уронила на пол тяжелые сумки с продуктами, а потом и сама сползла по стенке.
Мимо причудливых лиан и диких обезьян на обоях прямо на неё мчался измазанный вареньем и зубной пастой конопатый Мишка Соколинный Глаз. За ним с рёвом и гигиканиями летел Гена Больное Колено, на лице его красовались дивные узоры, нарисованные её любимой помадой, а на голову было намотано парадное боа для выходов в свет.

- Приходи завтра, Соколинный глаз!
Гена Больное Колено протянул малышу раскрытую огромную пятерню.
- К великому огорчению, не могу, сударь,  - ответил Мишка, пожимая профессорскую ладонь и озорно ему подмигивая. - Завтра сад открывается, негоже отлынивать от своих прямых обязанностей. Но при первом удобном случае — всенепременнейше!