Послевоенное детство и юность

 
     Где-то в середине февраля мы выгрузились на заводской ветке в Енакиево, нас отвезли в отведенную дяде квартиру, точнее – в 2 комнаты большой 5ти комнатной квартиры с ванной и туалетом, паровым отоплением так называемого «дома ИТР». Это был старинный 3х этажный 12ти квартирный  дом на 2 подъезда. И это было счастье. Завод восстанавливался и  работал.
     Полгорода стояло в руинах, жильё строилось силами немецких военнопленных и молодёжи, специально вывезенной из Германии  для восстановления страны. «Простые люди» жили в ужасных условиях во всевозможных «мазанках», с туалетом во дворе и колонкой водопровода на улице. Жильё получали только инженерно-технический персонал заводов  да «партийно-советская номенклатура».
Жить в доме с паровым (от завода)  отоплением, да ещё с водопроводом и канализацией было пределом мечты.
     Взрослые приходили с работы поздно, уставшие. Дядя приносил дополнительно буханку черного ржаного хлеба, которую делили на всех. Это была прибавка к небольшой норме, выдаваемой по карточкам. На сахар, полужидкое вонючее мыло, какой-то топлёный жир тоже были  карточки. Очереди на отоваривание этих спасительных карточек были длинными и, наверно они на всю жизнь  выработали у меня неприязнь к любым очередям. 
    Нашими соседями по квартире оказалась семья нач. ОРСа ( отдела рабочего снабжения) Горбатенко.  ОРС распоряжался всем продовольствием и промтоварами, поступавшими для завода, для них карточки не были нужны. Воровали орсовцы и тогда лихо, пьянки у соседей были регулярными. Зять Горбатенко был русский, молодой пьяница. Напившись, тесть орал, чтобы этот «кацап» убирался с его квартиры. Нередко они дрались.   
    2х комнат  для  нашей семьи из 7 чел. было маловато, поэтому мама договорилась с соседями, что они сдадут нам  свою маленькую ( 8м2) комнату на год. Так получилось, что наш орсовец вскоре получил для своей семьи отдельный особняк на 4 комнаты и съехал. Но при этом «забыл»  вернуть  маме   часть денег  за непрожитое время,  взятых за комнату вперёд . Пришлось маме обратиться в суд и этот отпетый ворюга и пьяница вынужден был вернуть «жидам» деньги.  О том, что мать-вдова солдата , воспитывающая одна двух детей, зарабатывает в 10 раз меньше его ( не считая наворованного) он как то и думать не хотел. Для мамы же эти судебные дела были серьёзным стрессом. Так я впервые в жизни столкнулся с человеческой жадностью-жлобством.
    После переезда соседа дядя смог занять всю квартиру,   мы перешли в 20 метровую комнату с балконом и жили там с 1949 г. до переезда семьи дяди в Днепропетровск в 1961 году.
   Учились мы все в известной в городе школе №2, неподалеку от дома. Это было большое 4х этажное    здание с огромными на 40 чел.) классами, освещаемыми вечером только двумя лампочками , одна из которых, впрочем, часто не горела . Если кто-нибудь из «шутников» на перемене вставлял под верхний контакт лампы мокрую бумажку, то свет мог погаснуть на середине урока на радость  всех. На каждом этаже были довольно грязные туалеты . Меня, второклассника, однажды трое старших по возрасту хулиганов-антисемитов облили струёй мочи  Бросаться в драку я не решился. Они были и старше и крупнее меня. Это произошло внезапно, и я растерялся.   Жаловаться я тоже не пошел, так как знал, что ничего не добьюсь.  Можно считать, что это был первый урок антисемитизма. Мама с детства посвятила нас в то, что мы не такие, как все, а «евреи»,  что евреев почему-то не любят, а многие – просто ненавидят и стараются при возможности как-нибудь обидеть. Что  мы должны  в жизни надеяться только на себя, свои силы,   свой ум и  иметь терпение. И что наш древний  народ, который когда-то кем-то был изгнан из Палестины  выжил только благодаря  уму терпению и выдержке, проживая веками в чужих странах.
    Я пошел во второй класс школы, где занятия шли в 2 смены. Младшие классы обычно занимались с утра. После школы я садился в кухне,  поедал оставленные бутерброды с чаем, клал слева учебники с тетрадями, выполнял по очереди задания, перекладывая  учебники и тетради в правую стопку. На коленях мурлыкал старый  сибирский котяра Васька. Под столом сидел пёс Дик, грыз перекладину стола и ждал, когда мы с ним пойдём гулять. И лишь по окончании выполнения домашнего задания  я захлопывал дверь квартиры и вливался в команду друзей, которых был тогда полон двор (12-15 чел.)
    В квартире над нами жила семья Прокопенко, сын которых, Вова, вскоре стал моим другом детства. Это был сильный, ловкий, смелый, хотя и слабовато учившийся мальчик, на год моложе меня, моего же роста. Не было и дня, чтобы мы не встречались то у него дома, то во дворе. Его родители тоже всегда относились ко мне тепло и поддерживали нашу дружбу. Его отец, служивший во время войны  капитаном в  БАО (батальон аэродромного обеспечения), знал, что мой отец погиб на фронте. Летом мы с Вовой ездили в гости за город, где в одном из ближних сёл жила его бабушка. Её яичницу на сале я всегда поглощал с огромным аппетитом. Ну а фруктов в саду было – завались. Когда отец Вовы стал секретарём парткома завода, мы каждое лето имели дефицитные в то время путёвки в пионерлагеря то в Мариуполь на Азовское море, то в Святогорск на  Северский  Донец.   
    Двор при нашем доме был большой, с волейбольной площадкой, а за нашим двором находился какой-то заброшенный, заросший кустарником парк, где мы играли в любимых «сыщиков-разбойников». Часто мы ходили  играть во двор, окружавший находившийся неподалеку особняк директора завода. Там были различные качели-карусели, и нам разрешалось всем этим пользоваться. За   3м этажом нашего дома шла лестница на  чердак и большой солярий, которым никто не пользовался, т.к. дом стоял недалеко от завода, с которого несло на город всю заводскую пыль от домен, мартенов и аглофабрики. Но крыша дома была окружена  по периметру полуметровым ограждением, что позволяло нам мальчишкам безбоязненно бегать по  ней и там же осваивать основы курения табака. В те годы в продаже были дешевыё тонкие кубинские сигары. Мне хватило накуриться пару раз до головокружения с рвотой. Так я стал некурящим. Возле дома росли шелковицы и мы, мальчишки, вместо  шелковичных червей объедали все созревающие плоды. Однажды я сорвался с высокой шелковицы и  только чудом сидевший на пару веток ниже  дружок сумел меня задержать за рубашку.
 Во дворе я натаскал половинок кирпича, земли и  сделал несколько небольших клумб, где выращивал в летнее время цветы. По-видимому, какие- то мои  далёкие предки были земледельцами и передали мне через века, с генами, любовь к земле.
 ( А может быть я сам в прошлой жизни был земледельцем, «там» узнаю). Под нашим домом, который в дни оккупации занимало, по слухам, гестапо, был огромный  подвал в два этажа, в котором жильцы имели свои сарайчики  с углём (пока не перешли на баллонный газ). Подвалы были для нас вроде лабиринта и мы, запасшись дефицитными в то время фонариками и свечами устраивали экспедиции по этим катакомбам . В свободное время – «запоем» читал. Были городские библиотеки и неплохая – у тети. Мне всегда было интересно  из книг узнавать, как жили люди раньше и сейчас, о чём они думали, как решали свои проблемы, как строили взаимоотношения с другими людьми. Известно выражение, что люди суть актёры в театре жизни. С помощью книг я подсознательно ещё в детстве «примеривал» на себя различные  жизненные роли. По-видимому, именно так, на примере книг, или своего окружения и формируется личность человека. Я любил при чтении фантазировать, и думал, а  как бы я поступил в том, или ином случае. Друзья во дворе называли меня «философ» за страсть искать логический смысл во всём. Иногда вечерами  я рассказывал им  прочитанное.
     Мама устроилась сначала счетоводом на молокозавод, затем перешла в больницу –медсанчасть крупной шахты, где в должности гл. бухгалтера и проработала до старости, будучи лучшим бухгалтером  городского отдела здравоохранения. Жили мы бедно, но честно, и сначала кроме 2х железных кроватей, стола, 3х табуреток и 2х огромных сундуков, ничего не было. Мама ничего на работе не брала, кроме списанных и уже порванных при списании простыней, списанных хирургических инструментов, из которых дядя Моисей– мастер на все руки, делал дефицитные в то время слесарные. Дома, ночами,  на старой швейной машинке списанным простыням давалась вторая, более долгая, чем в больнице жизнь. Они использовались мамой всю оставшуюся жизнь, даже когда мы уже стали жить лучше. Ну а я все детство донашивал одежду Иосифа.  Мама стирала,  перешивала, делала заплаты на локтях и коленях и заставляла меня носить эту одежду, несмотря на мои слёзы. Она в таких случаях говорила: « Оно чистое и вообще никто с тебя это не снимет и другое не наденет». Рубашки мне, платья себе и Симе тоже были маминого производства. Впрочем, в классе я был не один такой.
 
     В 1953 году, когда перед смертью Сталина было сфальсифицировано «дело врачей», которые якобы пытались отравить «вождя народов» и весь Политбюро, один наш двоечник из семьи алкоголиков прямо на уроке математики крикнул учительнице-еврейке: «Вы, жиды хотели Сталина отравить!». Та в слезах выбежала из класса.  Никто хулигана не наказал. Да и как можно было наказать патриота, любящего нашего дорогого вождя?  Многие   думали так, как и он, только не все  это высказывали. Потом это дело было объявлено ошибкой, врача-наводчика   тихо убрали в тень, но несколько всемирно признанных учёных-медиков  погибли в тюрьме от пыток.  В день смерти Сталина нас всех выстроили в широком коридоре школы. Возле огромного, во всю стену  портрета  стояли в »почётном карауле»  2 десятиклассника с учебными винтовками. Директор со скорбным лицом зачитал сообщение Политбюро, все дружно плакали, спрашивали друг друга, как же мы будем жить дальше. Ведь с пелёнок нам вдалбливали в голову, что «мудрый вождь» думает за нас всех  день и ночь и пока он жив – можно  спать спокойно. О «Гулаге»  народ или не знал, или помалкивал. После смерти Сталина началась большая драчка за власть. Вскоре арестовали и расстреляли Берию и всех генералов КГБ в союзных республиках. Их именовали в печати «наймитами капитализма». Что это обозначает, никто не понимал, но «так сказала партия», значит, так оно и было. Через год  с небольшим к власти пришел Хрущёв. На 20м съезде партии он впервые рассказал о «культе личности» Сталина, о миллионах безвинно расстрелянных и замученных в лагерях, составлявших  тогда верхушку армии, производства, культуры  и науки (в чём, как оказалось впоследствии  и он, Хрущёв, принимал участие.)  Это было в то время, как взрыв. Ведь многие люди тайно ненавидели Сталина, но боялись и пикнуть. Когда после этого съезда дядя, ни за что отсидевший в 1938 году, и чудом выпущенный, порвал и сжёг книги сочинений Сталина и его биографию, я понял, что наступают какие-то изменения в стране. Увы, до Горбачёва с его Гласностью и Перестройкой было ещё далеко.
     Когда мне было лет 10-11, мама наконец-то решила в отпуск съездить к своим сёстрам, жившим в Харькове. Это было не так далеко от Енакиево. В Харькове нас радушно встретили т.т. Геня и Ента с мужьями. Мы гостили у каждой по неделе. Тогда я впервые познакомился со своими двоюродными братьями Зюней и Зориком и сестрой Олей. В то время ещё была жива бабушка Лея. Она была частично парализована после инсульта. За ней ухаживала т. Геня, а др. сёстры, и моя мама в том числе помогали материально. Несмотря на маленькую зарплату  и 2х иждивенцев, мама ежемесячно высылала в Харьков  10 руб., (15% зарплаты).
     В одном классе со мной учился ещё один еврей – Иосиф Ройтман. Мы с ним подружились, ходили друг к другу в гости.  Где-то в 1953 г. он уехал с родителями в Волгоград, мы переписывались, затем мы встречались в период моей учёбы в институте, потом он внезапно, почти через 20 лет приехал на «Запоре» с женой и сыном в 1974 г.  ко мне в Днепропетровск. Сейчас он живёт в Израиле, и мы с ним иногда перезваниваемся.
    Иосиф и Сима  всегда были в школе отличниками, я же вначале особой старательности не проявлял, учился на «3» и «4» и не переживал. Был невыдержанным, мог пошутить, громко засмеяться или что-нибудь ляпнуть на уроке, за что иногда бывал удаляем из класса или ставлен в угол – были тогда такие наказания. А однажды мой приятель – сын будущего Второго Секретаря КПУ Виталька Казанец, живший рядом, в соседнем подъезде, подговорил меня попробовать пиво, которое для этого требовалось украсть. Мы зашли в столовую возле нашего дома, подождали, когда сторож отвернётся и, схватив из ящика, стоящего возле входа, по бутылке, пустились наутёк. Сторож тут же бросился вдогонку, поймал меня и привёл к нам в квартиру.  Было очень стыдно и немного страшно. Этого опыта воровства хватило на всю оставшуюся жизнь.
    Когда мне было 13 или 14 лет, мама купила мне долгожданный велосипед с фарой и ручным тормозом. Тогда это было счастьем. У некоторых богачей были немецкие «Диаманты» и др., полученные в порядке репараций, а у некоторых и мотоциклы БМВ и авто. Но мне репарации не полагались. Что я на этом «велике»  вытворял – страшно вспомнить :  и ездил «без рук» и стоя ногой на седле. Несколько раз довольно сильно бился, ходил с повязками.  Сима при первой же попытке проехаться врезалась в первый же столб и больше не экспериментировала. Летом мы уже чаще, чем раньше ездили с Вовой к его бабушке. Никаких способностей  и талантов к чему-либо у меня не проявлялось. 
   В маленькой комнате нашей квартиры  дядя оборудовал слесарно-столярную мастерскую и фотолабораторию. Ему я обязан тем, что он научил меня пользоваться слесарным инструментом и наводить порядок после работы. После покупки дешевого бэушного  фотоаппарата «Любитель» я стал заядлым фотографом. И хотя с качеством снимков всегда было «не очень», я любил и снимать и проявлять и печатать снимки. Несколько из них, там, где я с Диком и кисками, сохранились до сих пор. Всё детство нас сопровождали животные  После кота Васьки мы где-то взяли чёрного котёнка и эта Чернушка была моей любимицей многие годы. После окота она перетаскивала котят ко мне на постель, а обычно спала и громко убаюкивающе мурлыкала у меня под мышкой, под одеялом. Это была радость моего детства. Как только я входил в дом, она изо всех ног бросалась ко мне. Потом мы оставили одного котёнка и у нас стало двое кошек. Кот Жак был ленив, красив и воровит. Сдвинуть крышку со сковороды с котлетами и переполовинить их ему ничего не стоили. Щенка-полукровку от таксы и какого-то дворового пса нам подарили соседи Фильштейны. Вырос добрый и забавный пёсик  Дик, который тоже был усладой нашего детства.  Все они погибли в первый год моей студенческой жизни в Донецке, я думаю от тоски.

     Как я оцениваю своё детство с высоты прожитых лет? Я был любознательным, начитанным, активным, но не агрессивным, почти не участвовавшим в драках, но и не убегавшим. Как и все дети, я мечтал,, что я что-то такое вдруг в жизни сделаю, что обо мне все будут знать, меня будут ценить, я буду уважаемым, известным  и состоятельным человеком. Но, как это случится, я не знал.  По-видимому, это свойственно всем детям. Потом уже я понял, что я совершенно обыкновенный человек с весьма скромными умственными и физическими  данными, малорослый и  к тому же еврей. И без богатых или влиятельных родителей мне будет нелегко, я буду вынужден самостоятельно пробиваться в жизни, бороться за свой  кусок хлеба, за положение и  уважение в обществ.

      Как- то незаметно пролетело время, вот уже Иосиф с серебряной медалью окончивший школу, стал студентом металлургического института в Днепропетровске. Затем и Сима- с золотой - поступила в медицинский. Ей тоже ставили рогатки, предлагали не лечебный, а педиатрический факультет. Я становился подростком.
      В 8м классе у нас появился новый ученик – Петя Красин. Его посадили рядом со мной, и мы вскоре подружились, начали ходить друг к другу в гости. Он был добрым по характеру,  спокойным, хорошо воспитан, был серьёзнее меня, хорошо учился, много читал. Он не стремился к лидерству, но его любил  весь класс. Его отец был учитель, мать - пом. прокурора. Они имели солидную по тем временам библиотеку.  Это была добрая, честная семья, оказавшая на меня большое влияние. Я   незаметно начал подтягиваться с учёбой. Как- то неловко было сидеть рядом с   отличником, взыграло самолюбие, а может быть, просто время пришло. Я начал лучше учиться, глубже вникать, больше сидеть за книгами. В итоге – лишь несколько четвёрок в моём Аттестате Зрелости.
     Вот и закончились школьные годы. Когда учишься, кажется – скорее бы они закончились, а потом понимаешь, что это закончился очередной этап твоей жизни. Совместными усилиями семья убедила меня поступать не в военное училище, как я планировал, а   в мединститут. Мама говорила, что так хотел отец.  Повторив за лето ещё 2 раза программу для поступающих, я сдал на отлично 2 основных экзамена -физику и химию, получив, непонятно почему 3 по русскому сочинению и написав на 5 украинский диктант, что было ещё более невероятно.  ПРИНЯТ! Я – студент. В этом есть что-то романтичное. Кстати, из нашего класса поступили в наш Донецкий (тогда ещё Сталинский) мединститут ещё 3 чел. И двое поступили через год.