Студенческие годы чудесные

 Моим одногруппникам посвящаю:

 Лысенко Юрий – староста
 Болотина Валя
 Борисенко Варя
 Гальперин Марк
 Закова  Ада
 Пташкина Фатима
 Рабеева Тамара
 Резник  Лора
 Халип Люда
 Шаприцкая  Галя
 Шевкунова Маиса




    Сентябрь 2012го года. В БНД (Большую наклонную аудиторию) Донецкого медицинского университета  в сопровождении декана санитарно-гигиенического факультета входит небольшая  группа пожилых  людей. Студенты встают, приветствуя их.  Гости   в свою очередь с интересом осматривают аудиторию и её  сегодняшних обитателей.  Кто же они, эти  убелённые сединами, улыбающиеся, с  покрытыми морщинами лицами, но с молодыми глазами  люди? Декан представляет их.  Это часть  выпускников факультета 1962го года выпуска. «Неужели и мы такими будем?» - думают о них сидящие в аудитории будущие врачи, и  «неужели мы когда-то тоже были такими?» - думают бывшие студенты, глядя на молодых юношей и девушек в аудитории?     Между ними 50 лет жизни…
    Так совпало, что мой младший сын Илья окончил Саарландский университет ровно  на пятьдесят лет позже окончания мною  Донецкого медицинского  института. Пятьдесят лет – огромный срок, и, понятно, что условия, в которых учился я, радикально отличались от условий учёбы  Илюши. В период его учёбы я не раз рассказывал ему об отдельных моментах моей студенческой жизни. И ему, выросшему в богатой демократической  стране было трудно представитьте условия, в которых проходила моя студенческая жизнь в советской Украине тех лет.
Принято считать студенческие годы  особым периодом жизни. В этот период происходит и формирование из незрелых  юношей и девушек  взрослых  мужчин и женщин, накачка профессиональными знаниями  и подготовка к самостоятельной ответственной работе. И это действительно так. Мне хочется рассказать о том, как это было в те далёкие годы. Информация буде подаваться не в хронологическом порядке, а отдельными тематическими блоками.


1. Проблема жилья.
2. Одежда и обувь.
3. Учёба
4. Вопросы питания.
5. Сельхозработы
6. Спорт
7. Практика
8. Подработка грузчиком
9. Военные сборы
10. Работа на «скорой»
11. Студенческие каникулы
12. Исключение из института
13. Подводя итоги.


              1. Проблема жилья.

В середине августа 1956 года в вестибюле Донецкого медицинского института, почему-то носящего имя  великого пролетарского писателя А. М. Горького,   были вывешены списки тех, кто успешно сдал вступительные экзамены, и был зачислен на первый курс. Конкурс был тогда во всех институтах страны. На наш сан-гиг. факультет он составлял 5-6 человек на место. И я, набравший 18 баллов из 20-ти, оказался в списке из 150 счастливчиков. Теперь  мне предстояло быстро решить несколько  первостепенных   задач: найти  жильё и подготовиться к длительной жизни в отрыве от прежней привычной  енакиевской, где большинство проблем все годы детства решались мамой.  Но, главным было всё же жильё. Это сейчас в Германии можно или без особых проблем получить в общежитии  небольшую  (18-20 кв.м.) однокомнатную квартирку  с душем и туалетом, или снять на двоих-троих квартиру из 2-3 комнат с кухней и удобствами. А в СССР в то  время жилищная проблема  был  просто  катастрофой, несмотря на то, что после войны прошло уже 11 лет. Новое жильё конечно  строилось. Даже в Енакиево пара улиц в центре была застроена трёхэтажными домами по немецким проектам и с участием военнопленных немцев. Но это была капля в море.  Все усилия страны, ещё не оправившейся от страшной разрушительной  войны были направлены на  военное противостояние с бывшим союзником - Америкой, что означало  огромные вложения в военную промышленность и армию.   
    Надо сказать, что  наш мединститут, в отличие от Донецкого политеха, располагал в то время уж очень ограниченным количеством мест в общежитиях. Был только маленький двухэтажный домик  на 12-15 комнат в глубине институтского участка, и несколько комнат в старом,  недавно восстановленном   корпусе, стоявшем возле Макеевского шоссе. Там в больших  комнатах на 7-8 человек жили студенты из очень бедных семей. Правда, как определялся этот уровень бедности, я не понимал. Ибо нам с сестрой, потерявшим на фронте отца, и жившим тогда на мизерную зарплату 60 руб. мамы-бухгалтера шахтной медсанчасти и крошечную  пенсию  «в связи с потерей кормильца» 18 руб. место   даже в таких общежитиях не полагалось. Моя сестра Сима, окончившая школу с золотой медалью на два года раньше, успешно  крошила зубами   гранит медицинских наук, проживая  на квартире в частном секторе на одной из «линий». В то время  параллельные улицы  на  пологом склоне от центральной улицы им. Артёма  до протекавшего в низине Кальмиуса были кое-как застроены  частными домиками-хибарами. В одном из таких домиков она с подругой-студенткой арендовала небольшую светлую квадратную комнатку. Водопровода в этих домишках  в то время не было, и  имелась  только  одна дворовая колонка на 4-5 домиков двора. Там же в глубине двора находился и туалет типа «солдатский сортир» на одно место.  Можно было, конечно, найти приличную комнату в многоэтажных зданиях центра города, со всеми удобствами, включая ванную, туалет и центральное отопление. Но,  для нас стоимость аренды такой комнаты была неподъёмной. Было решено, что мы с сестрой будем жить  вместе в той комнате, где она уже прожила два года. Однако  перед самым началом учебного года  старшая дочь хозяйки ушла от мужа, и вместе с маленькой дочкой перешла жить к родителям, в эту комнату. Искать другое жильё было уже поздно, и мы согласились на вторую комнату, стоявшую пустой. Она была маленькой и узкой, с крошечным окошком в соседский двор, к тому же плохо отапливаемой. И её аренда стоила те же  30 руб. в месяц.  Выбора не было. Хозяйка поставила в ту комнатушку кровать для сестры,  стол  и два стула. Для меня была выделена видавшая виды раскладушка, которую утром надлежало складывать, чтобы обеспечить передвижение по комнате. Шкаф для вещей заменяла торцевая стенка с набитыми на ней гвоздями.  Там мы жили и успешно овладевали знаниями два года. В тёплый период года было ещё сносно. Зимой же приходилось умываться в холодном тамбуре из рукомойника, в который наливался заранее подготовленный хозяйкой кипяток. Ну а об удовольствии посещения дворового туалета не хочется и вспоминать.
     Через два года наша хозяйка сообщила нам, что её знакомая, недавно построившая дом на этой же улице, ищет квартирантов-студентов. Мы с Симой провели разведку. Это был действительно совершенно  новый шлаконаливной дом,  построенный полгода назад  двумя сёстрами-старыми девами. В доме был водопровод, водяное отопление  и даже унитаз. Да и сама комната была большой и светлой. У вас возник вопрос, как могли в те годы  две старушки построить дом? Отвечаю: они много  лет работали скромными продавцами газированной воды.  Один стакан воды без сиропа стоил всего  одну копейку, а с сиропом – целые пять. Контролировалась эта работа никак, нужно было только ежемесячно «откатывать», как сейчас говорят, определённую сумму заведующему магазином, которому принадлежала эта точка. Тогда с безалкогольными напитками было туговато. Правда, в магазинах продавались различные  «ситро» и «лимонады» в стеклянных полулитровых бутылка.  Но, в жаркую пору именно «газировка», называемая по старинке «зельтерской», была спасением жаждущих, и возле таких колонок зачастую стояли в очереди. Так, копейка к копейке наши старушки и набрали несколько мешков медных пятаков. Остальное было уже сделать проще. Бригада строителей-халтурщиков снесла их ветхую халупу, в которой они прожили всю жизнь, и воздвигла на этом месте, ну, если и не дворец, то вполне приличный дом. Для этого понадобилось несколько машин   шлака, песок, цемент и доски для опалубки. На фундамент из бетона ставилась опалубка высотой в один метр, которая заполнялась смесью шлака, песка и цемента и вручную уплотнялась. Через две недели опалубка снималась, и треть коробки уже была готова. Так обычно за несколько месяцев лета строился в то время хороший и тёплый  дом.
    Мы без особых раздумий перебрались на новое место. И всё было бы прекрасно, если бы   весной у старшей из старух появились странности в поведении.  Она начала бормотать, что этот дом принадлежит ей, и она его нам не отдаст. Напрасно мы убеждали её, что  не претендуем ни на сантиметр её дома, старуха изо дня в день становилась  всё напряженнее, и уже начала угрожать зарубить нас топором при попытке отнять у неё дом. Младшая сестра видела, что у той «поехала крыша», но категорически отказывалась внять нашим советам и отвезти сестру к психиатру. А тут как раз началась весенняя сессия. Готовиться к экзаменам в доме с психически больной  старухой было невозможным. Сестра уехала в Енакиево, и приезжала только в день экзамена, а меня прежняя хозяйка без оплаты взяла к себе на три недели  в  ту комнату, где мы раньше жили.  Я,  успешно сдал экзамены,   и  укатил в летний лагерь института в Святогорске.


    Только на 4м курсе  я получил место в новом пятиэтажном общежитии без лифта. В комнате 15-17 кв. м. мы и жили вчетвером 2 года. Справа и слева от дверей имелись узкие, по 50 см. шкафчики с антресолями  для одежды и пр. У окна стоял квадратный стол, служивший и для приёма пищи, и для выполнения домашних заданий. Возле кроватей были  небольшие тумбочки. Умывальник и туалет находились в конце коридора, имелась  на этаже и кухня с газовыми плитами,  а общая душевая была  в подвальном помещении. Для нас тогда это было верхом желаемого. И стоило это счастье вдвое меньше места в частном секторе.  Жили мы дружно,    на 5м курсе в складчину  купили радиолу и несколько пластинок, и   по вечерам в свободные минуты   наслаждались, проигрывая по 100 раз любимые пластинки.               
     На шестом курсе к нам подселили пятого,   и нам стало уже тесно. Новый жилец, первокурсник, был, скорее всего, зачислен в институт  для укрепления институтского  спорта. Этот красивый, высокий, атлетического телосложения парень был кандидатом в мастера по гиревому спорту.  Занимался медицинскими  дисциплинами он мало, зато почти постоянно  тренировался прямо в комнате – бросал вверх и подхватывал на лету двухпудовую гирю. Для нас, занимающихся последний семестр, возникли трудности. Приходилось искать и находить для занятий другие места. Вскоре наш новый сосед познакомился с какими-то уголовными  личностями, начал приходить поздно, пьяным. Утром он не мог проснуться и  идти на  занятия. Окончилось это тем, что деканат, потеряв терпенье, вызвал его мать. Она пришла за сыном  в общагу, но   наш атлет уже несколько дней в ней  не показывался. Мне, знавшего, где он кантуется, пришлось вести её на эту «малину».  Она  находилась в коммуналке в районе ЦУМа. В большой комнате, заставленной пустыми бутылками и остатками пищи, на грязном матраце  валялся наш герой.   Мы его разбудили и отвезли в общежитие. Мать молча собрала его вещи. Больше мы этого неудавшегося врача не видели.

   
 2. Одежда и обувь

Второй проблемой была одежда.   Золотые руки мамы  позволяли нам всё детство  одеваться в перелицованную и перекроенную одежду маминого производства. И платья сестры, и мои рубашки и «бобочки» были сотворены её руками.  Ещё я имел старые хромовые сапоги и пару отцовских брюк-галифе, прошедших с нами все эвакуации и вернувшихся   назад, на Украину.  В то послевоенное время мало кто щеголял  в шевиотовых и  бостоновых костюмах. А несколько наших однокурсников, отслуживших перед институтом в армии, ходили какое-то время в военной форме и шинелях.
    На третьем курсе я купил летнюю рубашку навыпуск из светлой клетчатой ткани  с небольшими погончиками и накладными карманами,  которую в тёплый период времени  носил до окончания института. Ну и совсем хорошо стало, когда я начал в период учёбы подрабатывать. Об этом дальше.

 

3. Учёба

Возвращаюсь в 1956й год.  Наступило первое сентября. В чистой одежде, с маленькой сумкой-чемоданчиком вроде древнего «дипломата» я переступаю порог    БНД, большой  наклонной  аудитории.   Забираюсь повыше, оглядываюсь. Море незнакомых молодых и не очень людей.  Большинство – вчерашние, или прошлогодние выпускники, но есть и демобилизованные из армии, и просто, как нам тогда казалось, старики. Это были  30-35ти летние  фельдшера со стажем, решившие выучиться на врача.  Непонятно только как они смогли освежить свои знания физики и химии за 10й класс, и написать без ошибок сочинение, если они лет 15 или больше назад, после 7 класса  окончили медицинское училище.    Возможно, они просто шли вне конкурса.  Как и несколько «блатных», чей интеллект  позволял им кое-как карабкаться с курса на курс.
Пройдёт немного времени, и я буду знать  имена и фамилии не только студентов моей группы, но и  всех   однокашников. Вступительная лекция. Декан факультета, доцент кафедры биологии А. А. Слюсарев приветствует нас. Этого спокойного и приветливого человека мы как-то сразу полюбили.   Затем поход в библиотеку и получение по списку учебников, необходимых в первом семестре.  В то время ещё была шестидневная рабочая неделя с одним выходным днём. Нагрузка в первые семестры была  огромная. С утра одна-две двухчасовые лекции и 1-2 таких же практических занятия. Рабочий день длился 6-8 часов, с получасовой  переменой в 12 часов. За это время нужно было успеть, отстояв очередь, купить в буфете пару пирожков по 5 коп., или съесть принесенный с собою бутерброд, запив его водой из крана.
Как это было принято в то время, примерно четверть учебного времени уходила на изучение политических дисциплин. Мы, будущие не только строители коммунизма, но и мечтающие пожить  в нём, (так как наш новый вождь Н.С. Хрущёв обещал доверчивому советскому народу построить его до 1980го года)  должны были обязательно быть  не только классными специалистами-медиками,  но и политически подкованными людьми.
    В течение нескольких лет мы изучали Историю партии, Основы марксизма-ленинизма с «тремя источниками и тремя  составными частями марксизма», Политэкономию социализма, которая, конечно же, коренным образом отличалась от «неправильной» политэкономии «загнивающего» капитализма, Основы научного атеизма, Научного коммунизма и другую фальшивую псевдонаучную муть.  На первом-втором курсах кроме анатомии  и других медицинских дисциплин, мы изучали латынь и английский, физику, всевозможные химии (органическую, физколлоидную, биохимию и др.), биологию. Особого напряжения требовала нормальная анатомия с её, казалось, сотнями костей, каждая из которых имела  массу выступов и впадин,  латинские названия которых мы должны были знать «назубок». За костями последовали мышцы, места прикрепления которых и  взаиморасположение с соседними мышцами нам тоже надлежало  навечно уложить в наше хранилище памяти. Потом пришла очередь сосудов, нервов, внутренних органов… Мы настолько привыкли к «анатомке», что вид чёрных, вымоченных в формалине трупов бомжей, которые мы препарировали послойно от кожи до внутренностей, уже не вызывала мыслей, что когда-то это были живые люди с своими  бедами и радостями…  О том, что эти  базовые медицинские знания санитарному инспектору навряд ли когда-нибудь понадобятся, говорить вслух не разрешалось. Изучали мы так же нормальную и патологическую  физиологию, микробиологию, гистологию.  Срезы различных здоровых и изменённых болезнью тканей мы должны были  изображать в альбомах и запоминать хотя бы до экзаменов. И я научился довольно сносно рисовать их.    Постепенно я   втянулся, и со второго  курса шел уже без «четвёрок», а, значит, получал  повышенную на 8 рублей стипендию, 30 руб. вместо 22х.
    С третьего курса начались уже лечебные дисциплины. Мы с интересом окунулись в  изучение терапии и  хирургии.    На практических занятиях мы пытались под руководством ассистентов проводить дифференциальную диагностику. И это уже была настоящая мозговая работа, а не тупая зубрёжка первых курсов.
 Потом пошли  «узкие» дисциплины. Особенно  нравилась мне невропатология. Я настойчиво изучал все пути  прохождения нервов от центров в мозгу  до периферии – кожи, или внутренних органов. Это давало возможность точного установления   очага поражения в мозгу. На экзамене по невропатологии я отвечал с таким азартом, что зав. кафедрой посоветовала мне   выбрать эту специальность  после окончания института. Я был двумя руками «за», но, жизнь в лице нескольких недоброжелателей, распорядилась иначе… 
    Санитарные дисциплины мы начали изучать с четвёртого курса.  Из них интересной и достойной изучения была эпидемиология.   Для изучения остальных дисциплин предшествовавшая учёба была просто лишней.  Мне казалось, что врача по пищевой, коммунальной и промышленной гигиене можно было бы подготовить за полгода-год.  На этих должностях во многих санэпидстанциях  того времени достаточно  успешно работали  просто медсёстры и фельдшеры.
В период  экзаменационных сессий у меня был жесткий распорядок дня. Я вставал в 6 часов утра, и после завтрака начинал зубрёжку. Прочитанный материал я пересказывал вслух, а затем кратко конспектировал. В 14 часов я обедал, и затем продолжал заниматься до 20 вечера. После ужина самоистязание продолжалось до 24х часов. Потом 6 часов сна, и снова зубрёжка. Так было и при подготовке к экзаменам в Енакиево, где я с книгой в руках ходил вокруг стола, и в Донецке, где я иногда уходил с книгами и конспектами в парк, или даже брал лодку, заплывал на середину пруда (ставка). На экзамен я всегда заходил с первой четвёркой «смельчаков». Это позволяло иметь больше времени для обдумывания вопросов  билета. Иногда перед глазами всплывала страница учебника, и мне предстояло просто переписать на листок её содержимое.  Начиная со второго курса я почти все предметы сдавал на «отлично», получая кроме морального удовлетворения дополнительно повышенную стипендию. Но, главным было видеть радость на лице мамы, гордившейся, что её дети учатся на «отлично».
    Ещё об одном хотелось бы   сказать. За все шесть лет учёбы у меня не было конфликтов с однокурсниками. С большинством из них я пересекался только на лекциях, и практически не контактировал.  Более  глубокие контакты были с членами моей и параллельной групп, с которой у нас были зачастую совместные практические занятия. Я поддерживал добрые приятельские отношения с несколькими однокурсниками и студентами других факультетов и даже других курсов. И только один раз, на первом курсе я столкнулся с открытым антисемитизмом. Дело было так. В троллейбусе при возвращении с занятий двое студентов лечфака ни с того, ни с сего вдруг назвали меня «жидёнком» и употребили ещё несколько  выражений явно не хвалебных.  Я сразу же возбудился, но, вступать с ними в драку в троллейбусе было неудобно. Они были выше меня ростом,  скорее всего физически сильнее. Кроме того, их было двое. Но и оставлять без последствий такое оскорбление я тоже не мог.  Они бы продолжали «доставать» меня в институте  и  дальше. Поэтому я поступил следующим образом: выждав, когда троллейбус остановится, я сильно ударил одного из них  кулаком в область солнечного сплетения, и, выпрыгнув из троллейбуса, на высокой скорости пересёк Макшоссе. Движение  там было интенсивным, и я чудом не попал под машину. Выскочивший вслед за мною второй обидчик не рискнул пересечь улицу. Я понимал, что эти подонки завтра будут пытаться свести счёты. Поэтому ранним утром, на лекции я рассказал о случившемся моему приятелю и старосте нашей группы Юре Лысенко, и попросил его на переменах находиться рядом со мною.  На первой же перемене я показал ему обидчиков, которые бродили невдалеке, ожидая, когда я останусь один. Юра подошел к ним, и популярно объяснил, что они неправы, и им лучше успокоиться.  Юра был выше их,   его спортивное телосложение успокоило этих юдофобов, и  в    дальнейшем они меня не задирали.



4. Вопросы питания.

    После окончания занятий все студенты  дружно заполняли до отказа троллейбусы и ехали     обедать.  Мы быстро разведали, где в городе имеются дешевые столовые с   более-менее приличным качеством пищи. О хорошем качестве пищи в советском общепите можно было только мечтать.  Мы облюбовали столовые в здании филармонии, и  в политехе. Там за 50 коп. можно было взять полтарелки борща, или рассольника, котлетку с пюре, или   макаронным гарниром, или почки с рисом,  пару ломтиков хлеба и стакан компота. Иногда мы позволяли себе скрасить скромный обед стаканом сметаны.   Первые три года  мы с сестрой ужинали дома, а с четвёртого курса, когда я жил уже в студенческой общаге,   мы скидывались по пять рублей в неделю  в общий котёл, и по очереди мастырили какую-нибудь  нехитрую похлёбку с добавлением в картофельный, или макаронный супчик  нарезанной кубиками «варёнки», или  банки кильки в томатном соусе. Или просто наслаждались  картошкой в мундире и без с дешевой тогда селёдкой и луком. Когда очень хотелось кушать, мы с Толиком Халеевым тайком залазили в банку с «солтисоном» (это были кусочки мяса в свином жире) нашего однокомнатника Славика Ищенко, имевшего в селе  родителей, а, значит и домашнюю живность, и осторожно вылавливали по небольшому кусочку мяса.  Не знаю, замечал ли он пропажу, или  понимал, что у наших родителей-горожан, нет ни кур, ни свиней, но шума он не поднимал.  Привозимые мною мамины коржики и штрудели всегда пользовались в нашей комнате почётом и уважением.
На последних курсах при изучении гигиены питания нам организовывали посещения предприятий по выпуску продуктов питания.
    Запомнилось посещение мясокомбината.  Мы проходили с обречёнными на убой свинками и коровами весь путь от момента убиения  невинного животного, виноватого лишь в том, что «человеку хочется кушать», до превращения их в различные виды колбас и другие виды мясопродуктов. Особенно впечатлил нас последний этап – дегустация продуктов колбасного цеха. В большой комнате на столах были разложены различные виды колбасных изделий от сосисок и  обычной  «варёнки» до известным  нам только по витринам гастрономов  сухих колбас и продуктов горячего копчения типа грудинки, корейки, окороков и прочих недоступных для нас в обычной студенческой жизни продуктов.  Наконец-то  мы могли не только лицезреть, облизываясь, всю эту мясную роскошь, но и  безгранично пробовать. Для этого на столах лежали острые ножи.  Гиды  мясокомбината взирали на всё это спокойно, так как  понимали, что больше 150-200 граммов мясных продуктов  съесть невозможно, и потери  цеха в  2-3 килограмма от посещения студентов при стандартном ежедневном  воровстве и начальством  и рабочими цеха    многих десятков килограммов высококачественных  мясопродуктов  будут несущественны. Но, они  явно недооценивали студенческую смекалку. Некоторые из нас в процессе смакования разных  буженин и окороков умудрялись засунуть за пазуху здоровенную палку «любительской», или «докторской» колбас. На нервное шипение ассистента, что так советскому студенту поступать не к лицу,  они огрызались: «нам дома жрать нечего». И тот отступал.   Аналогично проходила дегустация изделий кондитерской фабрики.  После этого многие захотели распределиться врачами по пищевой гигиене.
    После обеда мы спешили по домам,  или в общагу, чтобы    после краткого отдыха начать изучение заданного материала. По каждой дисциплине их было по несколько десятков страниц каждый день. Обычно это затягивалось до 10-11 часов вечера. Ночи умещались в одно мгновение между касанием головой подушки и звонком будильника,  извещавшем о начале следующего напряжённого дня. Утро начиналось с умывания растопленной кипятком водой. Умывальник стоял в сенях, и зимой, как я уже писал,  в нём вода замерзала.   Скромный завтрак бутербродом и кружкой чая с мамиными коржиками и штруделями  позволял нам терпеливо дожидаться перекуса в период большой перемены.  Потом проезд в переполненном троллейбусе, или  чаще сзади, на подножке до института, сдача верхней одежды в гардероб, и бегом в аудиторию. И так все шесть лет.
   
5. Сельхозработы

    Снова возвращаюсь на первый курс.  Через три недели после начала занятий по институту прошел слух: «едем в колхоз». В то  время  в период сбора урожая практиковалось использование студентов на сельхозработах. Это было выгодно и колхозам, и государству. Колхозники получали передышку, и могли спокойно продавать  на городских рынках излишки полученного на приусадебных участках и украденного в колхозе урожая. 
И вот, в  назначенный день во дворе института, мы  одетые в ватники, в кирзовых  сапогах и с котомками, под руководством нашего руководителя, студента-пятикурсника  Павла Романовича   уселись в кузова грузовиков, и с песнями  «Антошка, Антошка, иди копать картошку» весело покатили  спасать урожай.

    За шесть лет учёбы мне пришлось трижды, на первом, третьем и пятом курсах участвовать в  сельхозработах, но, как обычно, лучше всего запомнилась первая встреча с украинским селом того времени. В том первом селе ещё  не было электричества. О качестве грунтовых дорог я вообще молчу.  Студентов разместили на постой  по хатам. Мне с коллегой Виталием  Роздобудько  пришлось спать валетом в одной полутора спальной кровати хозяйки. Сама хозяйка с сыном-подростком спала в другой комнате. Периодически к ней заходил любовник, молодой тракторист-алкоголик. Тогда бедному подростку приходилось уходить из хаты, и бродить по селу в компании  таких же не знающих, чем заняться в этом Богом забытом селе  сверстников. До компьютеров было ещё 40 лет. В этом селе  были необычные дворовые туалеты: три стенки из камыша высотой в метр, ямка в земле, две дощечки для ног,  двери отсутствовали.  Помню, как однажды я сидел там в позе орла с куском мятой газеты «Правда» в руке, а проходившая мимо хозяйка остановилась и начала со мною разговаривать. Мне, горожанину, такое было в диковинку. Неприятную…

    Ранним утром мы собирались в центре села, где  возле огромной печи, топившейся дровами, была устроена столовая.
 Там стояли длинные столы из  кое-как обструганных досок с такими же скамейками с обеих сторон.   На столах лежали огромные  караваи  душистого сельского хлеба.  Особым разнообразием нас не баловали. Утром на огромных сковородах жарилась яичница, или оладьи. Я предпочитал пить сырые яйца. Запивали обычно чаем, или молоком. Немного отяжелев, мы нестройной колонной выдвигались на поля. Основной работой была уборка кукурузы (время Хрущёва). Каждый получал «рядок», и принимался за выламывание початков и  сбрасывание их в кучки. Потом початки собирались в большие плетёные корзины -  «сапетки», которые высыпались  в подъезжающий в конце смены самосвал, или тракторный прицеп. Сначала, с непривычки руки быстро уставали, потом  мы привыкли, и наши трудовые достижения  начали расти.  За каждый  день работы статистик колхоза начислял нам один, или полтора трудодня. А сколько это получится в переводе на миллионы рублей, мы смогли узнать только  после  окончания работ. Примерно в  полдень  прибывала телега с обедом, приготовленным парой наших «поварих» под руководством колхозного повара. В двух молочных флягах  был борщ с настоящей  свежей сметаной и какая-нибудь каша с мясом. Мы с алюминиевыми  мисочками выстраивались в очередь, наши поварихи Валя Болотина и Люда Глазунова большим черпаком   щедро  «насыпали»  в наши мисочки  ароматную,   казавшуюся  нам тогда  божественной пищу, после неспешного  смакования которой  мы  на  полчаса  погружались для спокойного переваривания в приятную дремоту.
    Затем ещё   часа три  мы уже вяло и  неохотно продолжали работу. Вечером, в наступающих сумерках мы тащились в столовую, поглощали ужин, а потом разбредались по хатам, умывались, и погружались в сладкий сон без сновидений, от которого рано утром было трудно оторваться. Иногда мы получали наряд на  прочистку рядков каких-нибудь овощей, и тупой сапкой  выковыривали  рослые сорняки из твёрдой, как камень почвы.  Более приятно было работать на сборе помидоров или огурцов. Оказалось, что соком переспелых помидоров можно прекрасно отмыть  перед обедом  слой грязи с натруженных рук. Ну и совсем приятно было тем, кого привлекли к сбору картофеля. Они не выкапывали  его лопатой, а собирали клубни после прохода трактора с каким-то плугом. Эти счастливчики сумели собрать для себя по мешку картошки на зиму.

            Мне же пришлось участвовать в севе озимой пшеницы. Проводился он по ночам. Трактор тащил по полю несколько сеялок. На каждой из них стоял ответственный сеятель, и следил, чтобы зерно из бака стекало через желобки вниз, в разрыхленную почву. Сзади моталась на цепях борона. Нам нужно было следить за этим процессом и не   допускать затора в желобках. Самой тяжелой работой был сбор кормовой свеклы, или репы. Вес каждой  достигал 3-5 кг., сидели они в сухой земле плотно и довольно глубоко.  На поверхность выдавалась только верхушка 10-15 см. и ботва. При попытке вытащить этот овощ рывком ботва отрывалась.  Да и поясница вскоре начала напоминать о себе. Расшатывать свеклу ударом сапога запрещалось, так как при этом репа разламывалась, или у неё  нарушалась кожица, и в дальнейшем овощ  быстрее положенного срока сгнивал при хранении. Но мы, будучи «врагами народа» всё же предпочитали сохранять в целостности свою молодую  спину, а не этот презренный овощ, заниматься которым сами колхозники не хотели, предпочитая заботиться о трудовом народе стоя за прилавками городских рынков. Иногда мы работали на току, называемом  селянами «гумно». Там мы перелопачивали большими лопатами какое-то залежалое зерно, чтобы оно совсем не сгнило,  потом его  насыпали в мешки и грузили в кузова грузовиков.  Мешки были тяжеленными. Однажды мне подали  такой мешок на спину, мешок оказался тяжелее меня, и  я, сделав шаг,   завалился под тяжестью мешка на спину.  Наш силач-штангист Жора Гречаниченко забрал   его и   отправил  меня заполнять мешки. 
    Никаких развлечений даже в воскресенье не было, мы просто гуляли по селу, и больше отдыхали после обеда. По кустам и посадкам никто не шастал, так как большинство наших девушек, да и юношей тоже были тогда ещё девственно скромными. 
Однажды случилось ЧП. Расчетливый и жадный  председатель колхоза кормил нас так называемой «солониной» из козлятины. Холодильниками в тот период в колхозах  и не пахло, да и электричества там не было, ледников для хранения мяса в селе   не хватало. Поэтому мясо хранилось в сильнозасоленном виде, а перед употреблением какое-то время отмачивалось в воде.  Мы, неизбалованные пищей дети войны, и этому были рады, но, когда однажды в мясе при разделке  были обнаружены  большие белые личинки каких-то насекомых, мы, как когда-то матросы известного броненосца, взбунтовались,   выразили протест поварихе, объявили бессрочную голодовку  и отказались  выходить на работу. Выбрасывать за борт было некого, да и пруд был мелкий и далековато.  Прискакал взволнованный председатель, извинился, и распорядился  срочно  лишить жизни пяток-десяток  курочек, а в дальнейшем снабжать нас свежей свининой. Жить стало веселее. Работа продолжалась. 
     Через три-четыре  недели зачастили проливные дожди. Работать на полях стало невозможным. И институт дал команду  возвращаться. Счетовод быстро произвёл какие-то хитрые расчеты, и каждому из нас было выдано от 25 до 30 рублей. Это было ничтожно  мало за такую каторжную работу. Оказалось, что колхоз    вычел  из нашего заработка   стоимость питания. После недолгого прощания с нашими временными рабовладельцами  мы собрали свои вещи и погрузились в грузовики. Взревели моторы. Но, через пару сотен метров машины увязли в грязи, и, несмотря на уговоры водителей с применением отборного мата, выпазить из колеи не желали. Пришлось мощному гусеничному трактору ДТ   брать машину на буксир и тащить до асфальтированной трассы.
    Самой приятной была третья поездка в колхоз, на пятом курсе. Я, тогда уже член  институтской команды по стрельбе и владелец малокалиберной винтовки, решил взять её с собой. С фотоаппаратом я    не расставался с первого курса.   Несколько групп студентов  привезли в уже опустевший пионерский лагерь на берегу Азовского моря, и расположили в чистых комнатах с большими окнами. Было и электричество, и санитарные удобства. А главное – рядом  был песчаный пляж,  теплое «бабье лето» и  ещё тёплое море.   Да и сама  работа была не столько изнурительной, сколько    сладкой. Мы работали то на бахче, где объедались спелыми арбузами, в перерывах занимаясь их сбором и погрузкой, то по сбору урожая винограда. И почему-то при погрузке в кузова наиболее спелые арбузы выскальзывали из рук, и разбивались. И мы были вынуждены    или съедать их на месте, или нести в лагерь, чтобы прикончить  после ужина.    Мы уже не были  скромными и стеснительными молодыми первокурсниками - вчерашними школьниками.  Мы  стали сильными и уверенными в себе, закалёнными в  учебных  штормах студентами-старшекурсниками - без пяти минут врачами. Многие из нас даже в подтверждение этого отпустили шкиперские бородки, которые сбрили только в  начале  учебных занятий.
    Из винограда наши молодые  специалисты на все руки, раздобыв где-то 10ти литровые бутыли,   начали готовить в лагере   молодое вино, и  дней через   десять состоялась его дегустация. Некоторые настолько опьянели от  этого молодого вина, что чуть не устроили в лагере киевский «майдан-2014». И напрасно бегал и уговаривал нас успокоиться наш руководитель, ассистент кафедры кожных болезней. Его просто посылали на какие-то шипящие буквы алфавита. Я в той пьянке не участвовал, но один раз в конце работы на винограднике бригадир попросил нас погрузить на машину несколько больших ящиков с виноградом, и отвезти их кому-то в село. Что мы и исполнили.  Это было мелкое рядовое колхозное хищение. После выгрузки ящиков  хозяйка дома вынесла трехлитровый бутыль с молодым вином, и угостила нас. Приятный ароматный напиток, похожий на виноградный сок.   Я выпил два стакана,  вроде  нормально чувствовал себя, но на обратном пути голова начала приятно кружиться, и, с трудом добравшись до своей кровати, я сразу отключился.  И с неимоверными усилиями и со страшной головной болью поднялся утром следующего дня  на работу.  Это был второй  антиалкогольный протест моего организма.
    В один из выходных я увидел недалеко от берега стаю каких-то мелких уток чёрного цвета. Взыграл охотничий азарт, и я побежал в спальню за  винтовкой.   Моя «мелкашка» обычно   лежала под одеялом, а затвор я на всякий случай всегда носил с собой.   Утки  качались на волнах и возбуждали меня. Это была стрельба по движущейся цели, так как утки качались   вверх-вниз. Мне удалось сбить двоих. Волнами их вынесло на берег.  Мы с Борисом Задорожным отнесли трофеи на кухню. Там их очистили, поджарили и подали нам с гарниром из жареной картошки. Ну, полный кайф!   Месяц пролетел быстро, и мы, с сожалением покинули этот  полюбившийся нам приятный уголок.

          
6. Спорт

     Но не только учёбой была заполнена наша студенческая жизнь. В институте были и музыкальные  ансамбли, и театр миниатюр, и другая самодеятельность, а так же   много спортивных секций. На втором курсе я начал посещать секцию вольной борьбы. Вёл её один студент-перворазрядник. Он был невысокого роста, но, с телом атлета  и раздавленными борцовскими ушами. Через пару месяцев тренировок нам  предложили выступить на соревнованиях новичков. Одержавшим три победы присваивался третий спортивный разряд. Я одержал одну победу, а в двух других случаях был быстро повержен на обе лопатки сразу более сильными противниками. Вдобавок я растянул при этом связки  левой стопы, и потом неделю хромал. На этом моя спортивная карьера в вольной борьбе была завершена.
    На нашей военной кафедре была секция   по  пулевой стрельбе из малокалиберной винтовки и пистолета. Руководил ею добродушный майор Иванов.Он записал меня в журнал, выдал винтовку и пачку патронов, отвёл   в 25ти метровый тир в подвальном помещении под военной кафедрой, и преподал основы стрельбы. В дальнейшем я обзавёлся литературой по  спортивной стрельбе, и один-два раза в неделю тренировался  в тире вместе с другими  стрелками института. Сначала у нас были обычные винтовки ТОЗ с диоптрическим прицелом, потом институт купил для соревнований специальную винтовку, целевую (на фото). Она была массивнее, имела плечевой упор и грибок для левой руки. Точность стрельбы стала гораздо выше.   Я увлёкся  стрельбой, и  меня уже тянуло в тир. Мы тренировались так же в стрельбе из малокалиберного пистолета системы Марголина.  Со временем меня начали допускать к соревнованиям, сначала межфакультетским, а потом межвузовским.    Стрельба из винтовки на соревнованиях, так называемый «малый стандарт», включала  по десять выстрелов   из трёх положений: лёжа, с колена и стоя.  Постепенно я получил третий, потом второй разряд, и был включён в институтскую сборную. На последних курсах я несколько раз выступал за наш институт на городских и межвузовских соревнованиях.  У меня уже была собственная «мелкашка», которую я отвёз в Енакиево, и по выходным дням иногда тренировался во дворе, сбивая с деревьев воробьёв. Был такой грех. Каюсь.

             7. Практика

    Уже на первом курсе нас, независимо от факультета, начали привлекать к  практической работе в больницах в вечернее время. В нашем областном центре, называвшемся тогда ещё Сталино,  больниц было мало, да  и те были заполнены выше всяких завязок. В отделениях  ЦКБ, так называлась Центральная клиническая больница, теснота была невообразимая,  койки стояли не только в общих коридорах, но и на лестничных площадках. Больничная вонь, грязь…  «Зато  мы делали ракеты и перекрыли Енисей». Объём оказываемой нами медпомощи сначала был невелик. Нам поручалось измерение температуры, вынос уток и более крупных «пернатых» с очисткой  и дезинфекцией «хлоркой» этих дефицитных тогда приборов, кормление с ложечки  ослабленных больных, протирка полов.  Я выполнял все эти работы  охотно и без всякого напряжения, считая, что театр  начинается с вешалки, а профессор - с санитара. Вскоре нам  разрешили делать больным внутримышечные инъекции. Использовались тогда стеклянные шприцы, которые из-за преклонного возраста пропускали лекарство мимо поршня. О тупых иглах и вспоминать страшно. Их загнувшиеся кончики просто выдирали кусочки мяса. Потом нас научили делать внутривенные вливания. Я быстро «насобачился» их делать, и это мне в дальнейшем, когда я   занялся  частной медициной, здорово пригодилось. Я ухитрялся попасть в тонкие вены  и на кистях, и даже на стопах пациентов.
    Летом, после первого курса у нас тоже была практика. Несколько енакиевских студентов проходили её в медсанчасти Енакиевского  коксохимзавода. Мы уже считались средним медперсоналом, и с удовольствием выполняли бОльшую часть работы штатных медсестёр. К большому их  взаимному удовольствию.  Там же мы начали сначала присутствовать, а потом и ассистировать на  операциях.
    Главная полуторамесячная  лечебная  практика  была у нас  после четвёртого курса.   Примерно треть курса  проходила эту практику в городке «ЗуГРЭС».   Так назывался городок при Зуевской государственной  районной электростанции. Работала она на угле, добывавшемся  на ближайших шахтах. В городке стараниями главврача, он же  зав. хирургическим отделением,  Василия Васильевича  была создана и неплохо оборудована  вполне приличная для того времени больница. И ещё там, что было нам  тоже приятно (лето, однако!), был приличный пруд с песчаным пляжем. Нас разместили в шахтном общежитии в комнатах по 6-8 чел, прикрепили к шахтной столовой.  В течение шести недель нам предстояло   на месте, практически подкрепить свои теоретические знания в области терапии, хирургии и акушерства с гинекологией.
               
    В свободное от занятий время мы   купались  в пруду и загорали. Одновременно с нами проходили практику на самОй ГРЭС студенты из Минского политеха.  Я  познакомился с ними. С одним из них, мастером спорта по боксу Валентином мы стали приятелями, и потом долго переписывались. По вечерам в городке  работала танцплощадка, и нам приходилось оберегать наших девушек от назойливых полупьяных аборигенов. Правда, у двух наших девушек возникла любовь, и в дальнейшем они вышли замуж за этих зугресовских парней. Мне тоже    понравилась там одна симпатичная девушка, и мы даже станцевали с ней пару раз. Она была скромной и  застенчивой, и не позволяла себя целовать и тискать.  Не знаю, чем бы кончилось это увлечение, если бы через несколько дней мы случайно не встретились с ней в больнице. В нашей группе как раз была практика по гинекологии, и зав. отделением проводила с нами   занятия. Мне предстояло ассистировать при проведении аборта.   Зав. даёт команду, и медсестра вводит в    операционную, кого бы вы думали? Мою партнёршу по танцам.
 - Ну  что, снова прихватила? -  с мягкой укоризной произносит наша зав.  И вдруг девушка в группе студентов в белых халатах узнаёт меня.  Она краснеет. Никто ничего не понимает. «Это студенты, почти врачи» - успокаивает её зав.  Я тоже в шоке, но, естественно, скрываю это.  Заведующая  начинает процедуру убиения невинного плода, потом даёт кюретку мне, и я несколько секунд тоже выскрёбываю матку этой скромницы. Больше она на танцы не показывалась. 
    Другой запомнившийся случай произошел во время практики по хирургии. В отделение привезли нескольких шахтеров, попавших под завал. От взрывов и завалов в то время на шахтах нередко погибали люди. Этим повезло. Их откопали через пару дней. Но, у одного шахтёра рука была в течение суток придавлена большой глыбой. У него начинался  травматический токсикоз, называемый «краш-синдром». Рука отекла, стала горячей и нечувствительной. Зав. отделением сделал на ней продольные  разрезы кожи, и обложил смоченными марганцовкой салфетками.  Но, это не помогало,  отёчность нарастала, поднялась температура, больной был в полубессознательном состоянии. Начиналась гангрена.  Другого выхода не было, и зав. решился на ампутацию. Ассистировал ему наш студент Коля Поляков.  Он был «заражен» хирургией, и с первого курса всё свободное время пропадал в операционных. Уже на следующий день после операции температура спала, и больной стал быстро поправляться. Теперь ему предстояло жить без правой руки…
    На один из выходных дней приехал из Горловки  отец  Ростика Остролуцкого, работавший зав. овощной базой. Он приехал не один, а с огромной кастрюлей   жареной курятины и другого мяса, грудой всевозможных овощей и фруктов,   и двумя ящиками водки, ну як же на «ридний  Вкраини» без неё  - любимой!   Все мы  дружно изъявили желание оказать Ростику посильную помощь, не дожидаясь официального приглашения. И начался пир горой. Под такую хорошую закуску водка сама просилась внутрь. Я за вечер выпил примерно полный стакан, и, когда хорошо повеселевшая   компания двинулась к танцплощадке, я пополз к постели.  Это был у меня второй случай отравления алкоголем. Утром, без завтрака, выпив пару таблеток «цитрамона», чтобы склеить разваливающуюся на кусочки голову я с трудом поднялся на занятия.
    Последняя практика,  на 6м курсе, была уже не лечебной, а  по санитарным дисциплинам. Я с большой группой «почти-врачей» попал в родной Енакиево. Городская санэпидемстанция тогда  ещё  располагалась в большом  старом одноэтажном доме. Каждая служба имела по комнате. В двух комнатах располагалась баклаборатория. Имелось на всех две машины, «Москвич» и УАЗик. Добрейшая Софья Борисовна Бухина, главврач, распорядилась оформить всех студентов-практикантов на полставки фельдшеров. Это было не ахти как много, всего 20 руб. но, всё-таки лучше, чем голая стипендия. Я ухитрился к тому же устроиться ещё на полставки фельдшера в кожно-венерологический диспансер.  Работая в основном на медосмотре работниц пищевых предприятий, я имел дополнительно ещё 20 руб. Учитывая, что  моя сестра в то время, окончив институт,  уже работала врачом, мы с мамой могли позволить себе большее разнообразие в питании и даже купили небольшой ковёр на стену.
    За три месяца мы практически освоили работу во всех основных отделах СЭС.  Их было  четыре -  промышленный, коммунальный, пищевой  и эпидемиологический.  Были ещё школьный и гельминтологический, но, они считались второстепенными. Мне «светило» стать промышленно-санитарным врачом. Должность зав. пром. отделом в то время в Енакиево  занимала фельдшер. Она несколько раз водила нас на различные предприятия города, показывала, как нужно составлять Акты проверки, устанавливать сроки выполнения замеченных нарушений гигиены и санитарии. На всех предприятиях эти нарушения были более чем вопиющими, и, учитывая, что они в течение многих лет не устранялись,  сразу стало  ясно, что работа в промотделе – это просто игра в видимость работы.
        Другое дело – проверка объектов общественного  питания и продовольственных магазинов.  Их руководители встречали работавшего тогда в СЭС предпенсионного возраста многозначительно-серьёзного и неразговорчивого   санфельдшера, именовавшего себя не иначе, как  «пищевой инспектор Вовк», с улыбкой и объятиями, перед составлением Акта о выявленных нарушениях  клятвенно заверяли о скорейшем устранении выявленных нарушений, просили не отмечать их в Актах обследования. Во всех столовых после проверки в  комнате для «VIP  персон» нас ждал роскошный обед.  А на выходе неподкупному инспектору совали сумку с дефицитными  продуктами. Наверно для проведения анализов.
    Самым важным был, конечно, эпидемиологический отдел. В холодный период года эпидемиологи боролись с простудными инфекциями, а в тёплый – с кишечными. Под их бдительным контролем находились все лечебные, дошкольные и школьные учреждения. Коммунальный отдел контролировал качество  воздуха,   питьевой воды и  очистки сточных вод. Учитывая, что этими же вопросами  занимались ведомственные лаборатории, это была вообще работа типа «не бей лежачего».
         

             
8. Подработка грузчиком

    Честно говоря, даже получая с сестрой  повышенные  стипендии, мы жили  почти впроголодь, и не могли  прилично по тем временам одеться. Наша мама со своей  невысокой зарплатой бухгалтера  не имела возможности нам существенно помочь.  И мы это осознавали. Так было и на старших курсах. В нашей комнате  в общаге  только   селянин Славик Ищенко имел более-менее приличную поддержку от своих родителей, имевших скотный двор. Я, бывая пару раз в месяц у мамы в Енакиево, мог привезти мешочек с коржиками-струделями, полулитровую баночку с жаренным мясом, и  банку варенья.   
    Таких, как я в общаге было немало, и с какого-то времени   там начала практиковаться вечерняя подработка на продовольственных базах города. По звонку с объекта  формировались несколько бригад по 8-10 человек. Мы обряжались в рабочую одежду,  кирзовые сапоги  телогрейки-ватники, и прибывали или на рыбный холодильник, или на макаронную фабрику. На холодильнике  мы разгружали поступающие  вагоны с рыбой.  Рыба была в сорокакилограмовых ящиках.   Никаких электропогрузчиков   тогда не было. Несколько ящиков грузилось на тяжелые железные тележки с небольшими колёсиками,  затем эти ящики складировались в огромном  морозильном отделении  в  4-5 ярусов. Это был каторжный труд.  Но, мы были молодыми и сильными.  При перевозке мы нечаянно  взламывали  пару ящиков, методом визуального  осмотра устанавливали вид и жирность  рыб, и перед уходом домой  нагружали предусмотрительно взятые с собой авоськи и сумки лучшими  рыбными особями.  При работе на «макаронке»  мы обычно  или загружали вагоны нетяжелыми мешками с продукцией, либо разгружали вагоны с лесом, рулонами бумаги для изготовления мешков. Там мы тоже  набивали свои матерчатые мешочки товаром  из «случайно» разорвавшихся мешком. Причём, почему-то чаще рвались мешки с первосортной яичной вермишелью.  За 4х часовую  работу   нам платили 8-10 рублей, а это было треть нашей стипендии. Понятно, что руководство  баз нам недоплачивало, и хорошо на нас зарабатывало. Поэтому наши авоськи с  «приварком» на проходной не отбирали.  И  мы потом могли всю неделю "пировать". А затем снова раздавался  в коридоре клич: «кто на базу – выходи!»



                9. Военные сборы

В нашем институте  среди множества кафедр была  и   кафедра  военно-медицинской подготовки, на которой, уже будучи студентами пятого курса,  после непродолжительного теоретического  ознакомления со  всевозможными  Уставами мы изучали   и основы строевой службы, и устройство винтовок и автоматов, но, главным было, конечно же  изучение порядка военно-медицинского обеспечения войск.  Из истории  второй мировой войны  мы знали и о санитарках, вытаскивавших раненных бойцов с поля боя,  и о врачах-хирургах, сутками не отходивших в период боёв от операционных столов, и о том, что благодаря самоотверженной работе советских медиков большой процент раненых смог после лечения в госпиталях вернуться в строй, то есть снова  в пекло войны. Не знали мы только о вопиющем дефиците  в годы войны  лечебных и перевязочных средств, и о брошенных при отступлении поездах с ранеными.  Тогда все действия нашей «непобедимой и легендарной»  армии и её руководства вплоть до Генералиссимуса позволялось    только воспевать.
    Медицинская помощь в Советской армии начиналась с роты, в которой были санинструкторы, умевшие перевязать рану, наложить шину и вколоть морфий. В батальоне   имелся  БМП -  батальонный медицинский пункт во главе со старшим фельдшером батальона.  Ну а полк имел уже полковой медпункт со старшим  врачом во главе. В дивизии был  целый медсанбат, а в армии - различные профильные ППГ (полевые подвижные госпитали).  Все эти данные, начиная со штатного расписания и кончая оборудованием (палатки, транспорт,  операционные столы, наборы хирургических и прочих инструментов),  нам следовало твёрдо усвоить.  Нашими преподавателями  были прошедшие войну полковники медицинской службы, относившиеся к своей работе очень даже ответственно, и жёстко требовавшие от нас серьёзного отношения к их дисциплине.
    После окончания теоретического курса мы сдали Государственный экзамен и были направлены для прохождения практики в гвардейский  дважды орденоносный  танковый полк, располагавшийся тогда в селе Трёхизбенки, Луганской области. В этом же полку проходил пять лет назад практику мой брат Иосиф, бывший тогда студентом металлургического института в Днепре. И он за месяц «выучился» там на   командира взвода средних танков, и получил звание лейтенанта-танкиста.
    Итак, в назначенный день тех студентов, которые не сумели, или не хотели  «закосить» от  этих лагерей, а может просто, как я, были романтиками, посадили  в плацкартные вагоны и «увезли  на войну». На какой-то станции нас высадили, приказали сложить вещи в армейский грузовик, построили в колонну и мы по пыльной грунтовой дороге, запевая песню «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…» бодро зашагали   в  военный городок. Студенческий военный лагерь располагался на территории   дважды орденоносного танкового полка, в стороне от основных полковых служб. Первым делом нам показали наши «спальни». Они представляли собой  квадратные  выложенные кирпичом землянки площадью 15-20 кв. метров и глубиной полтора метра. Над этими землянками мы натянули палатки.  Затем по команде старшины мы наполнили сеном матрацы и наволочки для подушек.  Никаких кроватей там не было. Спать нам предстояло всем вместе  на деревянных нарах  в противоположной входу части блиндажа. Затем нас повели в солдатскую баню. На выходе из бани мы превратились в военных людей – нам выдали новенькую солдатскую форму, ремни, сапоги с портянками и несколько белых полосок   хлопчатобумажной ткани на подворотнички. Ну и погоны с пилотками и звёздочки, конечно. Тут же произошло расслоение на рядовых,   кто до института  не служил в армии,  и командиров.  Это были те, кто служил срочную службу, заслужив одну, или несколько  лычек, и офицеры, успевшие до поступления в институт окончить различные  военные училища и даже  послужить  офицерами.    В 1955м году   новый глава партии и государства  Никита Хрущёв   провёл  первое крупное сокращение огромной советской армии, отправив в отставку десятки тысяч молодых в основном  офицеров. Один из наших студентов, Марат Мухаев с лечфака,  успел дослужиться  аж до капитана.   Его и назначили командиром студенческой роты. Лейтенанты стали командирами взводов, а сержанты и старшины – командирами отделений. После облачения в мундиры, мы, напялив пилотки, устремились в …. «Фотографию». Надо было получить документальное  подтверждение нашей героической службы по защите Родины.
    Затем нас повели в столовую.  В задней  части столовой располагалась кухня с несколькими вмазанными в печи огромными котлами, и несколькими разделочными  столами. Отдельно располагалась хлеборезка.  Обеденный зал состоял из десятка длинных столов  со скамьями. За каждый стол усаживалось по 12-14  солдатиков.   Дежурные ставили на край стола кастрюли с яствами, и сидевший у прохода счастливчик наливал каждому порцию в алюминиевые судки. Он мог налить и «погуще», и «пожиже» в зависимости от степени уважения  к хозяину судка. Пища подавалась  почти кипящая, а проглотить  её полагалось за 10 минут. Те, кто не успевал – уходил из-за стола полуголодным. Поэтому первым делом в судки с борщом подливалась вода из  стоявших на столах графинов.  Особенностью первых блюд было то, что они готовились из армейских запасов, которые хранились  на окружных и армейских  складах   «на случай войны».  Картофель, морковь, свекла, лук и прочие  овощи  обычно дожидались  войны, или студенческих сборов   на  этих    складах    в сушеном виде.  В столовой эта «сушка» в известных только ротному старшине пропорциях засыпалась в нужный котёл и подвергалась быстрой варке. Для придания этой малосъедобной массе хоть какого-то  вкуса в котёл вбухивалось несколько пятикилограммовых банок   жирной свиной тушенки с оканчивавшимся сроком хранения.  Выловить в судке кусочек мяса было задачей практически невыполнимой, что  подсознательно наталкивало нас на мысль, что  старшина угощал этой тушенкой не только солдат вверенного ему подразделения.  На «второе» подавалась     перловая каша с каким-то то ли комбижиром, то ли маслом для смазки танковых стволов. Поэтому у многих «солдат» вскоре начались проблемы с желудком, и расходы соды в полковом медпункте резко возросли. Впрочем, желающие могли «за свой счёт» питаться и в офицерской столовой, но, таких «аристократов» оказалось немного. На ужин обычно подавалась жареная рыба с картофельным пюре, или «опять-снова» с кашей. В конце трапезы, по команде старшины  мы, на ходу запихивая в рот остатки пищи, вскакивали и выходили «строиться».
    После завтрака   обычно проводились теоретические занятия. Каждый взвод со своим преподавателем с  институтской  военной кафедры уходи куда-нибудь на пару километров от лагеря в лесок, рассаживался на полянке и в полудрёме слушал лекции из цикла   «организация  медицинского обеспечения   мотострелкового полка в обороне или   наступлении».   Через несколько часов, изрядно отягощённые новыми знаниями, в насквозь пропотевших гимнастёрках мы строились в колонну и с  какой-нибудь бравой солдатской песней  нестройно маршировали к нашей солдатской кухне. Если наше пение казалось командиру не очень бравым, следовала команда «газы», мы быстро напяливали на свои потные морды противогазные маски. Дышать становилось совсем легко и приятно. 
     После обеда и непродолжительного отдыха нас собирали в «ленинской комнате», где наши и полковые лекторы проводили политзанятия (а как же без них),  и просто занятия по медицинскому обеспечению войск при применении атомного, химического и бактериологического оружия. При этом на сцене развешивались красочные тематические плакаты, одного взгляда на которые было достаточно, чтобы понять: при такой войне всем нам  быстро будет «хана», или «копец».
    Как-то в течение нескольких дней мы работали на медицинском складе полка. Мы перебрали тонны лекарств. Большинство из них оказались просроченными, и пошли в утиль.  Это наводило на мысль, что в плане медицинском  страна к войне явно не готова. Хотя по ночам на танковом полигоне  в километре от нашего лагеря  ревели танковые  моторы, а небо расцвечивалось трассирующими пулемётными очередями.
Однажды ко мне подошел солдат срочной службы, механик-водитель «тридцатьчетвёрки».   Был он, как и я, мелкой комплекции. Он «положил глаз» на мои новенькие сапоги. Ему предстояла через пару месяцев демобилизация, и он хотел явиться в своё село «бравым воякой»  в новеньких сапогах. Я пообещал ему обмен, и  за пару дней до окончания нашей службы  отдал ему свои сапоги, получив взамен его истоптанные, и в придачу  дюжину различных пулемётных патронов для коллекции.  Я тогда, не думая о возможных последствиях за хранение боевых патронов, усердно коллекционировал патроны от разных видов стрелкового оружия.
    Перед ужином  мы имели  свободное время для посещения душевой,  стирки задубевших от соли гимнастёрок, подшивки чистых подворотничков, написания матерям  писем «с фронта». «Мобилок» тогда не было даже в фантастических романах. Некоторые «мачо» шли на  свидания  со служившими в полку молодыми женщинами. Они работали  телефонистками, медсёстрами и др.   В основном эти  «прошедшие Крым и Рим» дамы  пользовались большим успехом у холостых офицеров, но не брезговали и рядовыми студентами. Одна из таких бывших девственниц высокой квалификации начала заигрывать с   нашим   красавчиком - студентом лечфака. Тот «с голодухи» по взаимному согласию её квалифицированно со всякими  известными  только студенту-медику  извращениями  удовлетворил и через три дня  бросил. Последовала жалоба этой «девушки» командиру полка. К нам  приехал сам генерал, нас выстроили на плацу.   «Дон Жуан» был идентифицирован, но не наказан. Генерал только по-отечески пожурил его и посоветовал быть поосторожнее. Он хорошо знал своих  сотрудниц.
Мы по очереди получали наряды на некоторые виды работ. Кто-то подметал плац, кто-то красил извёсткой деревья и заборчики, а мне выпало дежурство в столовой. Старшина определил меня не в хлеборезку, или официанты-уборщики зала,  а в кочегары.  Сразу вспомнилась песня: «Товарищ, я вахту НЕ В СИЛАХ  стоять, - сказал кочегар кочегару», но, приказы командиров не обсуждаются.   Огромная печь нашей столовой отапливалась снаружи, для чего  к стене столовой было пристроено небольшое помещение кочегарки. Мой  предшественник передал  мне старую и грязную робу кочегара и показал  порядок работ. После ужина поздно вечером, полагалось  разобрать часть кирпичной стенки топки, выгрести золу, и заполнить печь  послойно дровами  и  угольными брикетами. После выполнения этой работы я  поздно  ночью завалился  в свой блиндаж, а в пять утра, невыспавшийся,  уже снова был в кочегарке и начал священнодействовать.  Но  сыроватые дрова почему-то никак не хотели разгораться.  Сказывалось отсутствие  профессионального опыта.  А время шло… Прибежал старшина, сказал осуждающе пару ласковых фраз, засучил рукава и нарубил мелких дров. Вдобавок плеснул в печь  стакан бензина. Пламя вспыхнуло, загудело, начали калиться брикеты. Дело пошло. В обед проблем с растопкой было уже меньше, а после ужина я уже считал себя профессионалом, объясняя следующему кочегару премудрости этой непростой военной  науки.
Но не только  военно-медицинской теорией было заполнено наше время. Нас учили и ходить строевым шагом, и бегать, как  уже было сказано, в противогазах при тридцатиградусной жаре, и ориентироваться с компасом на местности, и  даже стрелять из автомата. В то время на вооружении уже были автоматы Калашникова. Нам выдали по автомату,  научили их разбирать-собирать-очищать от нагара и смазывать. А потом были стрельбы. Это было интересно. Настоящая мужская работа!  Жаль только, что патронов давали маловато, только пол магазина.  Так незаметно пролетел месяц. Не скажу, что нам было трудно  расставаться с родной армией.

         

 10. Работа на «скорой»

    После  осточертевшей за месяц военной службы большинство «дембелей» устремилось поправлять разрушенное суровой солдатской службой здоровье  на песчаные пляжи Крыма и Кавказа, в крайнем случае – в студенческий палаточный лагерь на берегу Северского Донца в Святогорске, а я   отправился в Донецк добивать остаток каникул на работе. Дело в том, что  я уже несколько месяцев работал в больнице «скорой помощи» выездным врачом-субординатором.  Слово «субординатор» обозначало лишь то, что мы, несколько студентов-пятикурсников, выполняя функции дипломированного  врача, получали за нашу работу на 25% меньше. На «скорой» был тогда дефицит и медсестёр-фельдшеров, поэтому на вызов  с нами отряжали зачастую санитаров, умевших только носить саквояжик с медикаментами.
    Моя сестра Сима, переехавшая  в 1961 году после замужества в Донецк к мужу, несмотря на «красный диплом» не смогла найти работу  даже участковым терапевтом, и вынуждена была пойти выездным врачом на «скорую». Она-то и  способствовала моему устройству. Я уже был старшекурсником, потребности немного возросли. И, хотя маме приходилось помогать уже только мне, я решил, что пора уже самому зарабатывать себе на жизнь. Работать приходилось ночами по 12 часов в будни,  или 24 часа выходные. Получалось примерно 140-150 часов в месяц.  В будние дни, немного отдохнув после занятий, я   полвосьмого вечера   прибывал на «скорую», получал саквояж с лекарствами,   стерилизованными стеклянными шприцами и прочими принадлежностями для первой помощи, доукомплектовывал его различными ампулами и таблетками, и по команде диспетчера выезжал на вызов.
    На тогдашней «скорой» всё было допотопное. В нашем автопарке были  несколько  санитарных  «Волг» с носилками и обычных пассажирских,  пара роскошных «ЗИМов», несколько  «санитарных  карет»-грузовиков с кузовом, и несколько санитарных «УАЗиков». В смену на весь Донецк тогда работало 8-9 врачебных бригад  и одна-две фельдшерских «перевозки».  Никаких раций и прочего и в помине не было. Связаться с базой можно было только по уличному  телефону-автомату, большинство из которых не работали,  или по  квартирному телефону пациента. О дорогах и говорить нечего. С 20 вечера и до 2-3х ночи вызовы следовали один за другим, с перерывами на  заезд на базу для  доукомплектования аптечки и смены шприцев. Поздно ночью, если  поток  вызовов иссяк – полудрема в комнате отдыха персонала на свободных кушетках прямо в одежде, обуви  и грязном халате.  Просыпались от сигнала с динамика: «Бригада врача… на выезд!». Если вызов был в отдалённый район города, то  при возвращении можно было прикорнуть на заднем сиденье роскошного ЗИМа. Иногда ночных вызовов было мало, и удавалось 2-3 часа «покемарить». В полвосьмого утра начинала подтягиваться утренняя смена, и нас старались уже не трогать, так как знали, что к 9.00 нам надлежит  быть в институте. И первой же  машиной, выезжавшей в   Калининский  район, нас подбрасывали. Не выспавшиеся и голодные,  мы мирно дремали на первых лекциях, на последних ярусах наклонных аудиторий.
    Сама работа была для нас, пока ещё студентов, важной школой  практических знаний. Случаи встречались самые разные, от  простых до достаточно  сложных в диагностике, когда приходилось на ходу, за считанные минуты    лихорадочно проводить  мысленно сложную дифференциальную диагностику. Мы все, конечно, перед трудоустройством  предварительно изучали всевозможные справочники по оказанию «скорой помощи», но, действительность была  гораздо сложнее сухих инструкций.
Обычно диспетчеры  вручали нам при выезде листок с данными о пациенте с указанием адреса и  предварительных жалоб вроде «боли в груди», «боли в животе справа» и т.п…  Во время поездки я быстро перебирал в памяти все случаи с подобными жалобами и  заранее  набрасывал схему помощи. Иногда это срабатывало, а иногда  «боли в груди» могли оказаться истерикой старой девы, а «сильная головная боль» - ушибом дурной башки с огромной гематомой  в пьяной драке. В памяти застряли навечно несколько случаев. Был один случай, закончившийся трагически. Молодой мужчина, лет 30  жаловался на сильную боль в груди. Когда я перепробовал все  полагающиеся в подобных случаях медикаменты вплоть до наркотиков, а улучшение не наступило, я решил госпитализировать его с подозрением на инфаркт миокарда,   и дал команду санитару позвать шофёра с носилками. Но, пациент ни в какую не хотел ложиться на носилки, и сам пошел к машине. Мы отвезли его в дежурную  в тот день больницу, это была областная клиническая больница им. Ворошилова, и без проблем сдали в приёмном покое. Через два дня к главврачу «скорой» пришла с жалобой на меня  тёща этого пациента. Он умер в больнице на следующий день от обширного инфаркта. Листок с моими назначениями был изучен комиссией, признавшей правильность моих действий. А я до сих пор корю себя за то, что не смог уложить его при госпитализации на носилки. В дальнейшем при подозрении на инфаркт я был более настойчив, и подобное уже не повторялось.
    Изредка были и ложные вызовы на несуществующие и реальные адреса. Мы всегда имели при себе наркотики, так что теоретически  не исключалась  возможность ограбления наркоманами. Хорошо, что этого со мной  не случилось. Бывали случаи, когда причина вызова совершенно не соответствовала  тому, что мы  видели при приезде. Так однажды, приехав на вызов по звонку «человеку плохо», мы попали на именины, где один гость перепил, и начал буянить. За неимением верёвки ему связали руки и ноги проволокой. Конечно, в подобных случаях мы никакой помощи «пострадавшим» не оказывали, и советовали обратиться в милицию.  А  однажды, уже под утро, приехав по вызову «женщине стало плохо», мы попали на свадьбу. После всех этих «горько» и немереного употребления алкоголя, молодые были торжественно проведены  в спальню. Оба были ещё девственниками. В те годы такое   встречалось. Подвыпивший жених решил показать свою богатырскую мощь, и при первом половом контакте разорвал молодой жене влагалище. Началось кровотечение. Молодожены вначале считали, что это просто кровотечение от разрыва девственной плевы, но, когда кровью залило всю кровать, а молодая жена начала слабеть от потери крови, сконфуженный молодой муж, спрятав свой разящий меч в трусы,  позвал тёщу. Та, предварительно залепив «богатырю» в морду, с криком: «он убил её!» бросилась к телефону. Нам  оставалось только, введя необходимые  при кровотечениях препараты первичной помощи, быстро отвезти женщину в гинекологию.
    Однажды поздней осенью  я приехал по вызову в  цыганский посёлок. Это было время, когда новый генсек Хрущёв решал нерешаемую задачу перевода   цыган с кочевого образа жизни на оседлый.  Для этого в  различных  районах области и  даже на окраине Донецка были построены посёлки из вполне приличных одноэтажных домов с электричеством,   водопроводом и участком  под огород.  Мы с трудом нашли нужную улицу, и зашли в нужный дом, возле которого по холодной осенней грязи бегали босиком несколько  «чёрненьких чумазеньких чертёнков».  В  доме не оказалось мебели. Зато было много цыганок различного возраста. На груде наваленных стопкой грязных ватных одеял стонал подросток.   У него были признаки острого аппендицита, и мне стоило больших трудов убедить толпу цыганок, что я не могу делать ему операцию на месте, и должен забрать в больницу.    Хрущёв не понимал, что этот бездомный народ застыл на многие века, и живёт вне цивилизации.
    Небольшое отступление: Благодаря работе на «скорой» я   получил возможность краешком глаза увидеть  изнутри жизнь «советского человека».  И она оказалась удивительно разной. Я, конечно, понимал  принцип социализма, когда  «от каждого по его способностям, каждому – по  его труду», и из курса основ марксизма-ленинизма помнил, что «пока окончательно не уничтожены классы, и пока труд не стал из средства к существованию   добровольным трудом на  благо общества, люди будут получать за свою работу зарплату  по труду.» Классы эксплуататоров  в Советском союзе формально вроде бы уже давно были уничтожены, но  труд по-видимому для большинства продолжал оставаться только средством к существованию. Закавыка была в том, что одним тяжкий  труд давал возможность существовать на уровне выживания, а другие за свой более скромный вклад    ухитрялись иметь в разы больше. И это были не выдающиеся учёные, или классики литературы  и  музыки, а обыкновенные работники «советской торговли», парикмахеры, таксисты, не говоря уже о представителях власти из советских и партийных органов.  Мне удалось под прикрытием белого халата пробраться в их шикарные многокомнатные квартиры, уставленные роскошной мебелью, мыть руки в их ванных комнатах, уставленных зарубежными средствами ухода за телом,  выслушивать   сердца и пальпировать внутренние органы  их холёных хозяев, возлегающих  на первоклассных  спальных гарнитурах из карельской берёзы.  Я понимал, что всё увиденное не  нажито честным трудом, так как семья моего дяди, с которой мы жили вместе, несмотря на довольно высокие зарплаты главного знергетика  Енакиевского метал завода    и  тёти, зав. терапевтическим отделением, жила гораздо  скромнее. Дядя сам  делал  из им же обструганных досок книжные полки, а тахта в кабинете была  изготовлена его же руками из старого гардероба. Воспитанный в семье на принципе «лучше всю жизнь есть чёрный хлеб, чем один день провести в тюрьме», я понимал, что, честно работая врачом, смогу обеспечить своей семье весьма скромное существование. Так оно в жизни  и получилось.

    В летний период, в связи с тем, что большинство сотрудников находилось в отпуске, нагрузка на оставшихся  существенно повышалась. Итак, вернувшись после  окончания   «военной службы»  в Донецк, я обратился к коменданту общежития, и он выделил мне одну из пустующих комнат, где мне предстояло жить до первого сентября. На «Скорой» меня встретили с радостью и тут же составили график работы. Мне предстояло ишачить (другого слова подыскать не могу), как негру на плантациях.   Я выходил на работу на сутки,  потом день отдыхал и выходил на смену в ночь. Потом следовали сутки отдыха, и всё повторялось. Поэтому весь август я только работал и спал,  иногда общаясь с находившимися в общежитии  абитуриентами, среди которых оказалось несколько земляков. Они смотрели на меня, как на  уже матерого волка, а я вспоминал себя в их возрасте, и «утешал» их, рассказывая о первом годе предстоящей им  учёбы.   Незаметно пролетел месяц, я получил зарплату, почти 100 рублей. Плюс стипендия за два месяца каникул.  Такая огромная по тем временам  сумма позволила  мне купить красивое пальто цвета «какао с молоком» и кое-что ещё из одежды и обуви. Это было моё первое крупное приобретение, и я им очень гордился. Рада была и мама, видя, что сын в трудолюбии не уступает ей.  Это  пальто я носил    с 1961го по  1969го года, правда, лет через шесть оно было мамой распорото, выстирано, и наново перешито. Погибло это пальто в результате чрезвычайного происшествия в период моей работы в Лечебно-трудовом профилактории.  Но, об этом в другом рассказике.



11. Студенческие каникулы.

    Но не  только учёбой единой  был сыт студент. После окончания весенней сессии уставшим и обессилевшим студентам предоставлялось время для восстановления   подорванного напряженной  учёбой здоровья. Каждый использовал это золотое время каникул не только в соответствии со своими фантазиями, но и, и это было главным, в соответствии с материальными возможностями родителей. Разброс в этом смысле был огромным. Среди   моих однокурсников  было немало сынков и дочек  из  обеспеченных семей.  Я  не интересовался специально, кем служат родине родители   моих однокурсников, но в случайных разговорах как-то выяснялось, что у этих отец – прокурор, у других – зам. министра, или известный журналист областной газеты, или  зав. автобазой, или «просто» продовольственной  базой. Были и студенты из семей медиков, так у одного  отец был  врач, но не рядовой, а начальник гарнизонного  госпиталя, у другого - просто зав. отделением, но, Герой социалистического труда.  И их дети имели, нет, не право, а возможность проведения более комфортного отдыха.  Впрочем, они, дети состоятельных родителей имели на курсе  и  круг общения в основном  с  себе подобными, и подробности своей жизни среди «не подобных»  не афишировали.   Скажу честно, меня это тогда мало интересовало. Большинство студентов  всё же были из бедных семей.  И, соответственно,  проводили свои каникулы поскромнее.   
    Из наших трёх выпускных классов   Енакиевской СШ №2  довольно  приличный процент учеников  поступил в вузы с первой же  попытки. В период каникул мы встречались в родном Енакиево, и даже иногда  вместе отдыхали.
В первые каникулы, в 1957 году  мы скомпоновались и решили покорить Крым. В Ялте мы сняли недорого  в  частном секторе 2 комнаты (нас было 3 девушек и 3 юношей, но, не пары).  Через несколько дней к нам примкнули ещё несколько отдыхавших в тот период времени в Ялте  земляков.   Вначале отдых проходил стандартно: завтрак-пляж-обед-отдых-ужин-променад-сон, но, через неделю это надоело, и мы, погрузившись вечером на теплоход «Украина», поплыли в город-герой Севастополь. Чуток где-то  вздремнув, и наскоро перекусив, мы  с раннего утра принялись осматривать город, посетили восхитившую нас  панораму «Оборона Севастополя» и другие исторически  значимые места.
    Затем мы автобусом отправились в древний Бахчисарай. Там мы, узнав, что «сарай» - означает «дворец», посетили   этот самый старый  ханский дворец,  показавшийся нам неказистым по сравнению с величественным  волшебно-роскошным Воронцовским дворцом в Алуште, осмотренным нами  несколько дней назад,  полюбовались  воспетым А.С. Пушкиным «Бахчисарайским фонтаном», оказавшимся всего лишь вертикально стоящей мраморной плитой с ажурными чашечками, из которых капали капли воды. Затем осмотрели  развалины старинной крепости «Чуфут-Кале», название которой, как я узнал значительно позднее, переводится с крымско-татарского  языка как «иудейская крепость».  Возвращаться в Ялту пришлось пешком по серпантину горной дороги.  За эти пару дней мы порядком устали, но получили массу  удовольствия. 
    Пару раз я отдыхал в палаточном лагере института в Святогорске, что на Северском Донце.  Жили мы в больших списанных армейских палатках, спали на старых  скрипучих железных кроватях, питались во вторую смену в столовой местного Дома отдыха, плавали, загорали, по вечерам ходили на танцплощадку  Дома отдыха.   
  Может кому-то это покажется странным, но второй раз в этом студенческом  лагере я отдыхал после окончания шестого курса, уже получив диплом врача. Я не поехал в Крым, или на Кавказ. Это стоило  бы гораздо дороже, а заработанные на «скорой» деньги были нужны, чтобы малость приодеться перед началом работы уже дипломированным  врачом.
    Обычно, в конце августа, перед началом следующего учебного года мы, студенты-енакиевцы,  собирались у кого-нибудь  в квартире, покупали дешевое вино, колбасу, огурцы и хлеб, выпивали, танцевали и прощались с каникулами. Мы были молоды, веселы, полны сил.

               


       12. Исключение из института

    За шесть лет  учёбы   часть  студентов нашего курса «отсеялась». Причины  для этого были различные. Некоторые уже в первом семестре, поняв, что «гранит науки» оказался для их зубов чрезмерно твёрдым, тихо ушли. Загадкой осталось то, как они вообще  могли поступить в институт при   конкурсе 5-6 чел. на место.  Кое-кто был исключён   через 2-3 года за аморальное поведение и совершение различных  уголовных преступлений.   Я был полностью уверен, что такая участь мне не грозит, так как я учился в основном на «отлично», не нарушал ни моральный, ни уголовный кодексы. Но, жизнь  иногда преподносит нам неприятные сюрпризы именно в тот момент, когда мы их от неё меньше всего ожидаем. 
Первый серьёзный удар от однокурсника и системы  я получил при распределении.  Мне был преподан жёсткий урок, мне указали  на моё место, и приказали «не рыпаться».  Моим наивным понятиям о порядочности,  равенстве и братстве  пришел конец.   
    О том событии я раньше написал небольшой очерк. Для целостности картины студенческой жизни помещаю его сюда.

Мысленно переношусь в далёкий  1962й год. Произошедшее  оставило болезненный  след в моей душе на  всю жизнь. Это  был  первый и самый сильный удар.  После  этого случая я   навсегда   убедился в том,   что   евреев в СССР, мягко говоря, не уважают.

    Было это в мае 1962 года.   Осенний семестр шестого курса мы отучились в институте,  а затем были 4 месяца  на практике. Большая группа, 10-12 чел, в том числе 3 енакиевцев, проходили практику в Енакиевской горсанэпидстанции. 
    После практики мы вернулись в «Альма матер». Близились государственные экзамены. В то время за месяц до сдачи госэкзаменов проводилось распределение будущих специалистов по местам будущей работы. Понятно, что многие хотели остаться в Донецке или в    Макеевке а не ехать куда-нибудь в глухомань. Но, в Донецке могли остаться только «блатные», родители которых  имели  или  деньги, или «волосатую», как тогда говорили, руку в советских или партийных органах. Все остальные распределялись по Донбассу, Украине, или другим республикам казавшегося тогда нерушимым Советского Союза. Правда, было одно исключение: отличники учёбы проходили  распределения первыми и имели, поэтому  бОльший выбор, и, следовательно, возможность распределиться в Донецк или примыкающую к нему  Макеевку, или, по крайней мере, по месту своей постоянной прописки. Поэтому я особенно не волновался. Я тоже  принадлежал к претендентам на «красный» диплом, но претендовал  лишь на провинциальный Енакиево,  где я жил до поступления в институт, и где жила моя мама. И с её помощью я даже заручился соответствующим  ходатайством Енакиевского городского отдела здравоохранения.

       В назначенный день весь курс толпился у заветной двери.  Вот успешно прошли  студенты-отличники   на А, Б, В, и настала моя  очередь. Захожу в большой кабинет. За длинным столом сидят ректор, декан  факультета с заместителями, «покупатели» - главврачи СЭС из различных областей и районов Украины. Меня представляют, затем  кто-то из работников деканата  произносит: «Рекомендуется промышленно-санитарным врачом в горСЭС города Боково-Антрацит, Луганской области». Выждав пару секунд, я подаю ректору ходатайство Енакиевского горздравотдела и говорю, что мне не нужна жилплощадь, т. к. там живёт моя мама, пожилой, кстати, человек и вдова погибшего на фронте. Это не производит на ректора ни малейшего  впечатления, он небрежно отодвигает в сторону моё ходатайство и предлагает расписаться в журнале о согласии работать в упомянутом городке Луганской области.  Зам декана фальшиво-вежливо поясняет мне, что место в Енакиево уже занято. На него претендует студент Бондаренко. (Он, кстати приехал в институт откуда-то  из России, и с Енакиево  был знаком только по практике). Я же упрямо повторяю, что, как отличник, имею право выбора, что в Енакиево для меня есть место в СЭС, что я, в отличие от Бондаренко прописан в  Енакиево и имею там жилплощадь. Терпение ректора лопается.
  -Так вы будете подписывать в Боково-Антрацит? - грозно вопрошает он. И, услышав моё «нет», заявляет, что я могу идти, и что за отказ  от предложенного места я исключён из института.

  - Ну, как, в Енакиево?» - вопрошают меня  по выходе мои коллеги, знавшие о моих планах.
- Никуда! - отвечаю я -  исключили из института!»  Все ахают. У меня в голове туман.
Месяц до госэкзаменов, позади  6 лет напряженной учёбы, полуголодная жизнь в сырой комнатёнке в частном секторе, и всё насмарку. Понимаю, что меня раздавили, как таракана, что я этим людям ничего не докажу, что я против них - ничто. В расстроенных чувствах еду в центр города,  на телефонный пункт и звоню маме. Она тоже в шоке от услышанного. Говорит, что завтра приедет и сама пойдёт к ректору. Я же заявляю ей, что ехать ей не надо, всё будет напрасно, что я беру билет на Москву, и буду там добиваться приёма в Посольстве Америки. Чтобы они узнали, как здесь издеваются над евреями. Одним словом - наивный дурак.
Мама советует мне не дурить, и ждать её. Возвращаюсь в институт. На доске  объявлений уже висит приказ об исключении меня из института. Постарались быстро. Все студенты  взволнованы, просят Бондаренко отказаться от Енакиево. Он непреклонен. Активисты во главе с профоргом и комсоргом рвутся переговорить с ректором. Но, он был неумолим.

   Не помню, как я провёл эту ночь. А рано утром приехала мама со справками о здоровье, с «похоронкой» отца и его письмами с передовой. Он погиб в июле 1944го в мясорубке  под Новоржевом. У мамы нервная аллергия. От волнения её руки по локоть покраснели и  покрылись волдырями. Вместе едем в институт. Распределение продолжается, и ректор не хочет нас принимать, на мамины справки не смотрит.
- Завтра, когда закончится распределение, поговорим - небрежно цедит он. Проходит ещё один напряженный день и ещё одна  бессонная ночь.

    Следующим утором мы с мамой идем к уже знакомому  кабинету.    Кроме нас остается  ещё  пара студенток, имеющих грудных детей и по праву претендующих на место в городе проживания мужа. С ними быстро и положительно решается.
Я снова захожу в кабинет. Все взоры на меня. «Ага, бунтовщик! Щас будем жарить тебя по полной программе!» - читаю я в их взглядах.
- Ну, какие будут предложения - не глядя на меня вяло произносит ректор после того, как замдекана напомнила всем, что за фрукт стоит перед ними.
- На год его на целину фельдшером, а потом посмотрим -   произносит какой-то садист-подхалим. Остальные молчат. Понимают, что идёт экзекуция, и не хотят принимать в ней активное участие.
-Ну что, будете подписывать направление в Боково-Антрацит, или ... на целину?- - глядя на часы  лениво вопрошает ректор.
–Согласен – глядя в окно   отвечаю я, и ставлю подпись в каком-то журнале.

   Дальше события развивались следующим образом. На первый госэкзамен, коммунальную гигиену, я, как обычно, захожу в первой четвёрке. Быстро составляю набросок ответов на вопросы билета и сажусь перед столом экзаменаторов. Их  трое: председатель комиссии из Киева, наша  зам. декана и зав. кафедрой. Уверенно отвечаю и, услышав: «достаточно, достаточно, вы свободны», с облегчением выхожу в коридор. Я  правильно ответил на все вопросы и был уверен в оценке «ОТЛИЧНО». По окончанию экзамена вся группа приглашается в кабинет, и зам. декана    зачитывает оценки. «Гальперин – «ХОРОШО», слышу я и понимаю, что мой «красный диплом» накрылся. Уже после завершения процедуры, в коридоре, моя землячка,  Тома Рабеева сдававшая сразу после меня,  по секрету сообщила мне: «После того, как ты вышел они стали совещаться, и пред. комиссии предложил поставить тебе «ОТЛИЧНО», но, зам. декана сказала, что ты дебоширил при распределении и поэтому ставить  тебе «ОТЛИЧНО»  по политическим, так сказать, соображениям  нельзя».

    После сдачи последнего экзамена я сразу   же уехал в Киев к тёте Зине,  и пробыл там 2 недели на Днепровских пляжах. На выпускном вечере я  «принципиально» не был и «клятвы Гиппократа» не давал.

  Возвратившись из Киева, я зашел в деканат и без всякой помпы забрал свой диплом.

  Этот случай  было первой, но, далеко  не последней  для меня  демонстрацией царившего тогда  в СССР государственного антисемитизма. Это было только начало.

 
13. Подводя итоги.

    Быстро, или не очень пролетело шесть студенческих  лет.  Как я оцениваю свои студенческие годы?  Не скажу, что они были лёгкими и беззаботными.   
Жил бедно, во многом    себе отказывал, питался и одевался  скромно (не я один). Нечасто ходил на всевозможные студенческие вечера- времени не хватало, да и не очень я любил развлечения. Получил ли я достаточно знаний для самостоятельной работы?  Теоретически – «да», ибо я 80% экзаменов сдавал на «отлично».  Но, я  отлично понимал, что теория оторвана от практики, и что  стать врачом я смогу только после хотя бы нескольких лет самостоятельной  работы.
Я оставался во многом таким же наивным и бесхитростным, как и в школьные годы, был романтиком,  верил в справедливость, считал людей более порядочными, чем они были на самом деле.  Но главное -  я понял, что могу заставлять себя. К учёбе относился ответственно, и чувствовал в этом своё преимущество перед богатыми бездельниками. Тогда я ещё не знал, что многие из них с помощью пап получат « тёплые» места, и даже напишут   диссертации.
    Мама гордилась тем, что она сумела «выучить детей в институте»  и нам было приятно, что мы доставляем ей радость. Я понял, что, несмотря на  мой от природы мягкий характер, могу при необходимости сделать его твёрдым.
Я радовался, что наконец-то  стал финансово самостоятельным человеком, зарплата врача составляла тогда 70 руб. в месяц, но  многие врачи работали  на полторы ставки и получали «аж» 105 руб.   Я понимал, что, будучи лишен от природы способностей и талантов, не имея поддержки власть предержащих, к тому же будучи евреем,  я не могу рассчитывать на успешную карьеру.

    У меня тогда ещё не было семьи. Я вообще  весь период учёбы не встречался с девушками. Причин этого было несколько. Я боялся, что могу  «по уши» влюбиться, и  любовные страдания  скажутся на качестве учёбы. Я сознательно  избегал близких отношений с  девушками из обеспеченных семей,  которые иногда оказывали мне недвусмысленные знаки внимания, считая,  что их родители, возможно, будут относиться ко мне неуважительно из-за моей бедности. Это было ошибкой.  Я   был симпатичным, но остался низкорослым, и понимал, что на фоне сверстников среднего и высокого роста выгляжу менее привлекательным.  И вообще я считал, что заводить  девушку, не говоря уже о создании   семьи позволительно только тогда, когда человек  материально достаточно обеспечен. Это, скорее всего,  было тоже  ошибкой. На старших курсах  у нас началась эпидемия женитьб-замужеств, и к окончанию института многие наши девушки стали матерями.

Но, всё перечисленное было второстепенным. Главное – я был молод, здоров, трудолюбив и полон энергии, и считал, что этого будет достаточно для достижения  определенного успеха в жизни. Жизнь показала, что я   и тут ошибался….