Олег Кузьмич и европейцы

                «Чтобы понять природу и безнравственность европейской
                морали, понаблюдайте ненависть стада к правдивому.»
                =Фридрих Ницше=
                Олег Кузьмич и европейцы.
- Вальдбург - это маленький и тихий австрийский городок. По российским меркам, так даже не село, а скорее поселок: – не более тысячи жителей. Вам не сложно будет прожить там один год без серьезных происшествий. Просто серьезные нарушения местного законодательства могут послужить причиной депортации, тогда о ВНЖ можно будет забыть. Ровно через год вам можно будет подать документы на продление срока пребывания в стране еще на три года. Вы что записываете все, что я говорю?
- Да.
      За столом в небольшом светлом офисном помещении напротив типичного менеджера сидел седой коротко стриженный мужчина и делал пометки в блокноте. На лице менеджера легко читалась вселенская усталость, как если бы ему приходилось уже битый час объяснять неразумному ребенку очевидные и простые вещи. Возможно, так оно и было на самом деле, хотя ни тот, ни другой не могли этого в полной мере осознать. Из Москвы его предупредили, что этот пожилой мужчина имеет проблемы с восприятием окружающего мира. Даже озвучили диагноз – деменция. Но не будучи чрезмерно любознательным, он никаких дополнительных вопросов не задал, да и само слово деменция услышал и забыл. С мужчиной, сидящим напротив, менеджер разговаривал на русском языке, хотя правила компании это категорически запрещали: - общаться с клиентами требовалось исключительно на немецком, коль уж это государственный язык страны, которую выбирают их клиенты для эмиграции. Но здесь, в этом уютном офисном помещении в центре Линца, ему отчитываться за качество выполненной работы было не перед кем, поэтому он просто упростил себе задачу. Совесть при этом не страдала, ведь любой на его месте наверняка поступил бы точно так же, в этом он был уверен. А вот в том, что пожилой мужчина с блокнотом попал к нему согласно всем правилам, он уверен не был, ведь одним из условий получения вида на жительство в Австрии является именно знание немецкого языка. Старик же на немецком знал только тот небольшой набор фраз, которыми изъяснялись фашисты в старых советских фильмах. Но не ему в этом разбираться. Раз уж Москва этого эмигранта пропустила, значит все по правилам.
- И постарайтесь как можно скорее выучить немецкий язык. В Австрии живут очень общительные и дружелюбные люди, поэтому совсем ни с кем не общаться у вас не получится. Тем более через общение вам будет намного проще адаптироваться к новым для себя реалиям.
- Да. У меня это записано первым пунктом: - выучить немецкий язык.
      Сотрудник офиса вновь пробежал глазами клиентскую анкету. Оборов Олег Кузьмич. Шестьдесят четыре года. Работал трактористом в фермерском хозяйстве Ленинградской области, но в Австрию эмигрирует как финансово независимый: - есть подтвержденный источник доходов в три тысячи евро в месяц. В чем, спрашивается, прикол работать трактористом, имея такой внушительный доход? Для Ленинградской области три тысячи евро – вполне себе достаточный заработок. В общем, вопросов много по старику, а ответов пока мало. Но нужны ли эти ответы конкретно ему? Он - всего лишь принимающая сторона, в задачи которой входит помощь кандидату на первых этапах адаптации. И первым делом нужно отвезти эмигранта во Фрайштадт, где уже готовы документы на право собственности земельного участка с домом, который приобрел за двести тысяч евро русский тракторист. Да уж. Конечно, ехать сорок километров на машине не хотелось, сподручнее было бы отправить мужика на триста двенадцатом автобусе, но с его уровнем немецкого он явно уедет куда-нибудь не туда. Придется поэксплуатировать свою старенькую «Мазду 3».
- Не будем терять времени, герр Оборов, пора ехать забирать ваши документы на недвижимость. Оформим вам SIM-карту, и я отвезу вас в ваш новый дом. По дороге постараюсь ответить на все ваши вопросы. У вас же наверняка накопилось много вопросов, герр Оборов?
- Нет.
                ***
Сквозняк из осиротевших без стекол оконных проемов становится навязчивым, как недовольный непрошенными гостями хозяин дома. Такой тебя может за дверь и не выставит, но постарается сделать твое пребывание в доме невыносимым, тогда ты уйдешь сам.
«Окна» - сделал пометку в блокноте. Поставил восклицательный знак, но засомневался, что этого будет достаточно, поэтому обвел слово в овал. Николай сегодня днем советовал начинать писать и даже думать на немецком, но сейчас я могу писать только на русском и английском, что в данной ситуации одно и то же. Поэтому – на русском.
Окон в доме нет нигде: на первом этаже из четырех - ноль, на втором этаже из шести - ноль, на чердаке из двух - ноль.
«Двенадцать штук» - приписал возле пометки «Окна».
Зачем мне понадобилось покупать дом без окон? В нем же невозможно жить. Но на этот вопрос нужно отвечать не сейчас, не сию минуту, ведь главный вопрос совсем другой. Почему я эмигрировал? Ездил спокойно на тракторе по сельхоз полям родной Ленинградской области и был счастлив. Хотя что есть счастье? Я был трактористом сорок лет и мог с уверенностью сказать, что ждет меня завтра. Наверно в этой уверенности и кроется счастье, несмотря на то, что из вариантов развития завтрашнего дня были либо трактор, либо смерть. Был еще вариант пенсии, но о нем в России как-то не принято мечтать, ведь она не блещет разнообразием новых дней. Там либо отсутствие событий, либо отсутствие тебя, и никакого понимания, что из этого лучше.
      Надо достать все из чемодана, а то так и околеть не долго. Плохо помню, кто собирал мне вещи, но за темными глазницами окон прохладно, видимо осень, а значит в чемодане может быть и теплая одежда. Разложил на полу на первом этаже все, что было в чемодане, включая носки и трусы, и обнаружил в небольшом кармане конверт с надписью: «Прочесть обязательно!». Кто автор письма – непонятно, ведь отпечатано на компьютере. Включил одинокую голую лампочку в центре потолка, внутри конверта несколько листов с машинописным текстом. Делать нечего, надо читать.
      «Отец, это письмо я написал специально, так как не был уверен, что у меня будет возможность связаться с тобой по телефону в ближайшее время. Хочу сразу напомнить тебе о том, о чем мы старались не разговаривать, но сейчас ситуация такая, что это знание сможет дать тебе ответ сразу на множество вопросов. Вот уже четыре года, как у тебя прогрессирует деменция, ты плохо запоминаешь то, что было недавно, но хорошо помнишь ранние годы своей жизни. Множество докторов пытались замедлить этот процесс, все предлагали различную терапию, но сходились они в том, что физическая активность на свежем воздухе и отсутствие стрессовых переживаний будут оказывать благотворное влияние на твой мозг. Четыре года ты продолжал работать трактористом и вел дневник, в котором отмечал все значимые события каждого дня, и болезнь перешла в стадию ремиссии, но потом у нас в стране произошло некое событие. Я не стану тебе о нем ничего рассказывать, и надеюсь, что ты его не помнишь, но оно повергло тебя в состояние такого стресса, что болезнь активизировалось с новой силой. Когда ты перестал узнавать своих старых знакомых, а потом даже коллег по работе, которых видел почти каждый день, врачи рекомендовали срочно изолировать тебя от реальности. Лучшим вариантом они называли эмиграцию. Я знаю, отец, что ты хорошо помнишь, как вы с мамой копили по крошкам деньги на мое обучение за рубежом. Как изучали всевозможные варианты, включая самые несбыточные вроде Англии и США, и остановились на Австрии. Самые дешевые макароны и батон, новая одежда только тогда, когда рвется старая, никаких развлечений за деньги, и вы собрали нужную сумму для оплаты моего обучения в Австрии. Я учился там в течение четырех лет и хорошо знаю эту страну, поэтому других вариантов, кроме как попытаться отправить тебя туда, у меня не было. Да, ты совсем не знаешь немецкий, но знание английского должно помочь тебе в освоении нового языка, учитывая возможность ежедневной практики. Событие у нас в стране случилось полгода назад, за это время я подготовил все необходимые документы и купил тебе в Австрии дом. Да, он не в самом лучшем состоянии, но на что-то более подходящее денег не хватило. Не знаю, как долго, но я буду переводить тебе на карточку ежемесячно деньги, на которые тебе можно будет жить и потихоньку обустраиваться. Запомни, пожалуйста, следующие моменты. Они помогут тебе избежать некоторых проблем:
      Ты эмигрировал по программе финансово независимых. Для этого я организовал ежемесячный перевод на твою банковскую карту сумму в три тысячи евро. Да, эти деньги не копились на счете, их приходилось возвращать обратно мне в фирму, но зато все поверили в твою финансовую состоятельность. По легенде ты оказывал психологическую помощь за деньги. Когда-то давно ты получил степень кандидата философских наук, вот этот диплом и можно в случае чего приплести к твоим «навыкам» психолога. Работать в Австрии ты не можешь, по крайней мере легально. Но это только в первый год твоего пребывания там, потом условия можно поменять. Я надеюсь, что у меня будет возможность беспрерывно отправлять тебе деньги.
      Ты не одобряешь ситуацию в России. Да, я знаю, что это не так, но это необходимо было указать в анкете. Если об этом будет заходить разговор, старайся уходить от ответов. Ссылайся на свое здоровье, что ничего не помнишь.
Обязательно следи за своим здоровьем. Записывай все самое важное и не забывай эти записи перечитывать. Городок, где ты будешь жить, располагает к пешим прогулкам. Воздух там чистейший, может и самый чистый во всей Европе. Побольше гуляй, и старайся ничем не привлекать к себе внимания. В Австрии очень уважают личную жизнь, и лишних вопросов просто так никто тебе задавать не будет. Все твои медицинские документы во внешнем кармане чемодана. Если появится возможность, покажись врачу. Но здравоохранение там платное, смотри по возможностям сам.
Скоро зима. В Верхней Австрии зимой может быть до минус пятнадцати, поэтому в первую очередь займись домом и покупкой теплых вещей. В доме есть электричество, канализация, водоснабжение. Центрального отопления нет, оно автономное в каждом доме. Есть газовый котел, есть и камин на втором этаже. Каждый месяц нужно будет оплачивать коммунальные услуги, и сейчас дороже всего тебе будет обходиться газ. По возможности топи дровами. В ближайшее время закажи себе окна. Все коммуникации на первых этапах совершай через Николая. Помогать тебе – его обязанность. Если будешь понимать, что по деньгам не получается обустроить весь дом, перезимуй в пристройке. Там нужно вставить всего три окна. Отапливать ее можно дровами: - там установлена печь.
      Узнай у Николая, как добраться в соседний город общественным транспортом. По-моему, он называется Фрайштадт. Там находится ближайшая цивилизация. В твоем городке есть только один магазин, почта и банк. Нет даже полиции. Технику, мебель, лекарства и прочее можно приобрести только лишь во Фрайштадте. Ну и помимо Николая постарайся познакомиться хотя бы с одним из жителей Вальдбурга. Тебе нужен хоть кто-то, кто сможет помочь делом и советом.
      Я знаю, отец, что все это выглядит предательством или изменой, что сам ты бы никогда из России не уехал, но не хочу, чтобы ты себя угробил, живя на родине. Пошатнувшееся здоровье уже не способно выдерживать твою чрезмерно эмоциональную приверженность жизненным принципам. Так уж случилось, что сейчас у нас в стране, да и во всем мире, по принципам катаются катком набора обязательных ценностей, несоблюдение которых делает любого врагом народа. Поэтому прости меня, но я позаботился о твоем здоровье вместо тебя. Николай пришлет мне твой австрийский номер телефона. Свяжусь с тобой, как только появится возможность. Обнимаю».
                ***
- Дорогая, а я сегодня с новостями - сказал невысокий дородный мужчина пятидесяти пяти лет, сидя на веранде своего роскошного дома за чашечкой кофе. Скатывающееся за соседний дом осеннее прохладное солнце последние мгновения своей сегодняшней жизни проводило на гладко выбритом лице мэра городка Вальдбург Франца Грубера. Он любил провожать дни здесь, на веранде своего дома, новые дни он встречал в кресле на крыльце с противоположной стороны. Весь его вид излучал спокойствие и умиротворенность, какие могут сопровождать только человека, полностью уверенного не только в завтрашнем дне, но и в том, что прошедший день не отзовется в будущем никакими даже намеками на неприятности, ведь он был прожит безупречно. А какими еще могут быть дни у мэра Вальдбурга, в котором никогда ничего не происходит?
- И что же у нас могло произойти? Опять прислали очередное повышение цен на электричество? – Спросила Франца, сидящая на комфортабельной софе слева от мужа, Мария Грубер. Будучи моложе мэра всего лишь на пять лет, фрау Грубер выглядела просто великолепно. Наверно размеры населенного пункта, мэром которого является твой муж, не влияют на то, с каким трепетом ты обязана относиться к своей внешности. Как ни крути, а даже в такой глуши следует соответствовать. Она и соответствовала.
- Помнишь, я тебе рассказывал, что наш знаменитый дом без номера купили? Так вот, новый жилец вроде как должен заселиться сегодня.
- Да, дорогой. Ты говорил, что какой-то странный русский, сделал не менее странный выбор. Ох уж эти русские олигархи. – Последнюю фразу Мария Грубер произнесла с едва заметными нотками мечтательности. С такими нотками, например, говорят водители «Фиатов» об автомобилях «Бентли». В этих нотках при желании можно услышать как пренебрежение к тому, чем говорящий никогда не сможет обладать, так и готовность забыть и бросить всю свою прошлую жизнь, если взамен судьба преподнесет на блюдечке эти недоступные и скрытые ото всех мечты. Герр Грубер видимо услышал последнее, поэтому его ответ прозвучал немного резче, чем того требовала ситуация.
- Ну какой он олигарх, Мария? Выбрал самый дешевый недострой, в котором даже окон нет. Я сначала решил, что он его отремонтирует, а потом либо перепродаст, либо будет сдавать в аренду, а получилось все так, что и проанализировать трудно. Он заселяет туда своего отца - пожилого тракториста.
- Пожилого тракториста?
- Да. Купивший дом молодой человек когда-то давно учился в венском университете на отделении туризма. Потом по распределению уехал в Сингапур, где неплохо устроился в гостиничном бизнесе. Его родители жили в России, и он им помогал деньгами из-за границы. Мать умерла четыре года назад, и с того времени у его отца начала развиваться болезнь мозга, влияющая на его способность запоминать даже недавние события. А потом, как ты знаешь, случилась эта ситуация с «большой и страшной Россией», она то и подкосила здоровье старика окончательно. Вот сын и решил переселить его в Австрию, мол здесь старик сможет успокоиться, и его болезнь перестанет хотя бы прогрессировать.
- Какая печальная история. – Задумчиво произнесла фрау Грубер, хотя интонационно свою печаль она никак не показала. Просто сказала то, что вежливо говорить, когда слышишь нечто подобное.
      Конечно печальная, подумал мэр. А мне что прикажете с этим делать? У нас сроду не было мигрантов, а этот мало того, что первый, так еще и русский. Вся Европа сейчас как мантру бубнит себе под нос, что русский – это зло. Хотя у нас в глубинке с этим проще. В городах молодежь еще как-то подвержена этой общеевропейской русофобской повестке, а в нашей деревне люди более рассудительные. Население Вальдбурга в среднем старше сорока лет, а если брать тех, кто здесь живет постоянно, то и всех пятидесяти лет. Молодые в большинстве своем здесь не зимуют, с первыми холодами уезжают в города, а пожилые живут круглый год. Вот этих пожилых насквозь фальшивой пропагандой не проведешь, они новости хоть и смотрят, но фильтруют каждое слово, полагаясь на жизненный опыт. Ему, как мэру, конечно нужно быть в курсе мировых событий: - каждый месяц собрания у бургомистра во Фрайштадте проводятся именно для того, чтобы начальство не забывало о главном мировом зле, но местным жителям до глобальных проблем дела нет.
- А почему тракторист? – Вывела Франца из задумчивого состояния супруга.
- Потому, что этот русский мигрант у себя на родине сорок лет работал водителем трактора. – Ответил мэр, ставя пустую чашку на стол. Кофе традиционно был восхитителен. – Но у нас ему работать не придется.
- Потому что старый?
- Нет. Просто оказывается, что в австрийском законодательстве о миграции есть пункт, что приехавшие к нам жить по программе финансово независимых, работать не имеют права.
- По-моему, это глупо. Хороший специалист везде пригодится, - сказала Мария, собирая посуду на поднос.
- Вот и я так подумал, но закон есть закон. Завтра к нему сходит Йозеф и все узнает про нашего нового жителя.
- А почему ты сам не хочешь? Я бы тоже с удовольствием посмотрела на этого «страшного» русского. – Фрау Грубер изобразила в воздухе пальцами кавычки, и попробовала скорчить страшную гримасу. Вышло максимум забавно, но точно не страшно.
- А он, как сказали в компании, которая занимается помощью мигрантам, совсем не говорит на немецком. Зато хорошо говорит на английском и русском, разумеется. Йозеф у нас неплохо знает английский, ему и доверили право первого знакомства.
На этих словах чета Грубер удалилась в свой комфортный и спокойный дом. Такой же безмятежный, как и большинство домов в небольшом австрийском городке, в котором никогда ничего не происходит.
                ***
- Герр Оборов, - обратился он к сидящему на пассажирском сиденье мужчине, когда молчание стало невыносимым. Они уже выехали за пределы Линца и проехали съезд на Хольцвизен. Судя по тому, что показывает навигатор, во Фрайштадте они будут через полчаса, а у новоиспеченного австрийца пока не возникло вообще ни одного вопроса. Такого пофигизма можно было ожидать от более молодого человека, но, когда человек преклонного возраста так спокойно воспринимает столь глобальные изменения в своей жизни, возникают сомнения в его адекватности. Возможно так работает та самая загадочная болезнь, о которой ему говорили. Реакции на попытку начать разговор ноль.
- Олег Кузьмич, я понимаю, что обращение «герр» вам еще режет слух, но нужно привыкать, раз уж вы выбрали Австрию для эмиграции. – Он взглянул на своего пассажира, Олег Кузьмич даже не посмотрел в его сторону, а продолжал с отстраненным видом провожать мелькающие за окном объекты сельской местности Верхней Австрии. Хотя смотреть там особо и не на что, учитывая, что большинство трасс в районах населенных пунктов отгорожены от окружающего мира деревянным забором.
Он всегда считал себя спокойным и уравновешенным человеком, особенно это суждение о себе окрепло с приездом в Австрию, где сотрудники его компании поочередно живут в течение одного года, выполняя свои обязанности. Шикарная корпоративная квартира в центре Линца с видом на Дунай. Достойный заработок, которого хватает мягко говоря не только на еду. Ну и сама работа из области «не бей лежачего»: - отвечай на звонки недавно эмигрировавших русских, да помогай им с оформлением стартового набора документов. О чем тут можно волноваться? Но с этим трактористом, он чувствовал, что все будет не так просто. И когда он даже немного сбросил скорость своей «мазды», чтобы ехать к месту назначения подольше, тем самым дав старику собраться с мыслями, Олег Кузьмич решил заговорить.
- Извините, пожалуйста, как я могу к вам обращаться? – Спросил эмигрант даже без тени намека на то, что он пытается пошутить или чего хорошего - нагрубить. Вопрос прозвучал ровно так, как звучат вопросы от человека, который действительно не знает ответа.
- Меня зовут Николай. Моя работа – отвечать на любые ваши вопросы и помогать с адаптацией в новой стране.
- Николай, повторите, пожалуйста, куда мы сейчас едем, и как мне следует себя вести дальше. Я пролистал свои записи и не смог в них найти ответы на эти вопросы. Видимо, не успел записать. – Старик чуть ли не в первый раз с момента их встречи в аэропорту посмотрел ему прямо в глаза. Вести машину по трассе, долго глядя на своего пассажира, а не на дорогу - смертельно опасно, но за эти пару мгновений, когда их глаза встретились, он понял, что составил об этом человеке абсолютно неправильное мнение. Да, он и раньше смотрел на Олега Кузьмича, но тогда его отсутствующий взгляд ему казался взглядом либо самоуверенного состоятельного человека, смотрящего на все сверху вниз, либо взглядом человека, которому наплевать на все, даже на себя. Теперь же он увидел человека, которого забросили на сотню лет в будущее, и теперь он тщетно старается увидеть себя в этом новом мире, но у него никак не получается. Так смотрит из клетки дикая обезьяна, которую гуманные европейцы привезли из самых дремучих джунглей Африки, и теперь под громкие улюлюканья показывают зевакам. Ему даже стало немного жаль этого старика.
- Олег Кузьмич, не переживайте вы так. Это только на первый взгляд переезд в другую страну кажется очень сложным. Сейчас мы приедем во Фрайштадт, где вас уже ждут документы на дом в Вальдбурге. У вас на руках уже есть разрешение на проживание в Австрии, с этим документом вы можете жить здесь в течение года. Там же в банке мы заберем уже оформленную на вас карту, на которую переведем ваши деньги. Ну или можете получить их наличными. Еще оформим вам sim-карту, чтобы у вас была мобильная связь. Закупим продуктов, и я отвезу вас в ваш новый дом.
- А дальше?
- А дальше живите в свое удовольствие. Ну или занимайтесь тем, чем планировали заниматься в Австрии.
- Я ничем не планировал заниматься в Австрии и с удовольствием вернулся бы в Россию, но мне туда нельзя. Вы не знаете, почему мне нельзя возвращаться в Россию?
Менеджер на этом вопросе только прибавил газу. Ощущение надвигающихся проблем усилилось. Он не стал отвечать на этот вопрос, хотя краем глаза видел, как Олег Кузьмич смотрел на его профиль, приготовившись аккуратно записать ответ в свой блокнот.
                ***
Утром первым делом обошел несколько раз свой новый дом. Чердак, второй этаж, первый этаж, опять чердак. Мебели в доме нет никакой. Техники тоже нет. Получается конура какая-то только не для собаки, а для человека. Надо бы выйти на улицу, может там и цепь с будкой имеются. Но человек – это же не собака, поэтому в доме есть вполне сносный ремонт: деревянные стены окрашены, на полу паркет, деревянный потолок, освещение работает везде. Вся сантехника в каждом санузле новая, а их в доме я насчитал аж три штуки. Зачем столько человеку, у которого только одна задница? Душевая кабина, раковина и унитаз со входом из одной из комнат на втором этаже. Отдельный санузел с раковиной и унитазом там же на втором этаже, ванная, туалет и раковина на первом этаже. На чердаке оборудованы две комнаты, но этот этаж совсем не утеплен. На стенах висят электрические нагреватели, но обогревать ими зимой нельзя – разорюсь на счетах за электричество. Вход на чердак закрывается дверью в полу, и выглядит она довольно массивной и герметичной, а значит от холодного чердака зимой можно просто отгородиться. На втором этаже с сожалением обнаружил, что окон нет, но потом порылся в своих записях за прошлый день и понял, что эта беда мне уже известна, а переживать дважды по одному и тому же поводу глупо, хотя легко это получается только на словах. Необходимо определиться с жилым помещением на первое время. Второй этаж, безусловно, выглядит фаворитом, но могут возникнуть проблемы с отоплением. В самой большой комнате, видимо гостиной, есть дровяной камин, но помимо него есть и трубы с радиаторами вдоль стен, а значит налажено водяное отопление, нужно только понять, кто греет воду. Бесплатно ее греть никто не будет. Первый этаж скорее всего технический. Есть просторная комната сразу с центрального входа. Из нее несколько выходов. Один – это лестница на второй этаж, четыре других ведут в четыре комнаты: - две глухие без окон, две другие с окнами (точнее с проемами), поэтому вполне могут сойти за жилые или столовые. Первая глухая комната оборудована стеллажами – хорошая кладовая получается. Там же стоит газовый котел. Другая имеет выход в туалет первого этажа и пристройку, где оборудована кухня с дровяной печью и газовой плитой. Обследовав плиту, обнаружил отсутствие баллонов с газом, что вкупе с котлом и радиаторами давали полную картину: дом подключен к централизованному газоснабжению и водоснабжению. Вода приходит только холодная, горячей ее делает котел, а далее насосы гоняют ее по радиаторам первого и второго этажа. В подсобке радиаторов ни электрических, ни водяных нет. Само помещение не более двадцати пяти квадратных метров, отопить дровами его будет не сложно. Окна небольшие, точнее те отверстия, где должны быть окна, тепло с такими маленькими окнами будет лучше сохраняться. Выбор жилого помещения скорее всего сделан, неплохо бы это зафиксировать в блокноте, пока не забыл. Пока записывал, вспомнил, что практически то же самое написано в письмо, которое читал вчера. Даже обидно стало, что столь удачное расследование можно было и не проводить.
- Хозяева, есть кто дома? У вас открыто, можно войти? Я на первом этаже.
Все фразы произнесены на английском языке, в этом сомнений быть не может. Не русский – точно, но и не немецкий, а то бы ничего не понял. Но кого зовут? Кто зовет? И должно ли мне сейчас идти на голос, или лучше незаметно покинуть место преступления?
В голове полная каша от путающихся мыслей. Неужели забыл что-то важное, залез в чужой дом и теперь могут поймать с поличным, а мне даже самому себе не объяснить, что я здесь делаю? Давай, Олег, как в детстве с кукурузных полей потихоньку и незаметно. Там в далеком детстве был мужик с собакой и ружьем, как бы здесь не также. Вышел из пристройки не обратно в дом, а на улицу. Слева метрах в пяти на валу дорога и никакого забора: - заходи, кто хочешь. Прямо перед носом деревянный амбар частного масштаба, а значит залез в дом к фермеру, что добавляет ситуации пикантности – воровать у своих должно быть западло. А я, может, и не воровал. Тракторист к фермеру запросто и в гости ходит, но все равно лучше убраться подальше. Только забрался по откосу на дорогу, сзади тот же голос на английском.
- Простите, пожалуйста, это вы въехали в этот дом?
                ***
- Давай, Йозеф, рассказывай. Не терпится узнать про нашего нового соседа. – Мэр принял в кресле удобную позу, взял в левую руку чашку крепкого кофе и приготовился слушать. По телефону заместитель так и не смог толком объяснить, что его настолько сильно взволновало во время встречи с русским. То его душили еле сдерживаемые смешки, то он переходил на заговорщицкий полушепот, намекая на тревожность информации, которой он завладел. Теперь герр Грубер сгорал от нетерпения узнать, чем занимался почти весь день герр Хубер.
- Друг мой, а мы не подождем Марию? – Спросил Йозеф своего начальника. - Боюсь, что ты, Франц, не сможешь для нее воспроизвести все то, что я тебе сейчас расскажу. Хотя назвать отношения этих двух почтенных мужчин за пятьдесят сугубо деловыми язык не повернется. Они оба из тех немногих, кто родились в Вальдбурге, а не приехали сюда доживать спокойно жизнь. Дружат они с самого детства, да и как не дружить, живя в коммуне с населением чуть более тысячи трехсот человек. И это во всей коммуне, включая такие крупные подразделения как Харрук и Миттеррайт. В самом же Вальдбурге насчитать можно около семисот жителей. В таких условиях дружат, как водится, все.
- Не могу я уже ждать, Йозеф. Она все сама узнает, он ведь не в гости на неделю приехал, чтобы потом уехать. Этот русский будет теперь жить с нами. Так что не томи, рассказывай, - ответил Франц, отпив небольшой глоток восхитительного кофе, приготовленного восхитительной кофе-машиной. Еще лет двадцать назад, кофе ему всегда варила молодая супруга, и делала это она надо признать чертовски хорошо, но с тех пор он сменил уже несколько кофе-машин, пока не нашел ту, которая варит кофе идеально. Мария иногда просит его сравнить тот кофе, который варила она, и этот, и он всегда отвечает правильно, но при этом прекрасно видит по ее выражению лица, что она считает так же, как и он.
- Ну так слушай. Пошел я к этому дому без номера с самого утра. По дороге встретил Джудит-Марию, она ездила в Миттеррайт за кормом для пациентов своей клиники. Слово за слово, она рассказала мне, что вчера вечером видела, как в пустых глазницах заброшенного дома горит тусклый свет. Тогда она подумала, что кто-то из администрации проводит плановую проверку, и поехала себе дальше. Ей я ничего рассказывать не стал, но для себя отметил, что наш новый сосед заселился еще вчера. Дверь была не заперта, я зашел и, как и договаривались, стал звать хозяина на английском, но в ответ абсолютная тишина, и только следы от ног на пыльном полу. Ходить и искать его по дому мне чувство такта не позволило, поэтому я решил посмотреть во дворе, благо забора там никогда и не было. Обошел дом с правой стороны, смотрю, какой-то пожилой мужчина карабкается поспешно на вал. Залез он, значит, на дорогу и стоит, смотрит по сторонам, как если бы убегает от кого. Ну я и окликнул его, ведь кроме как новым хозяином дома этот человек никем другим быть не может. Воров-то у нас никогда и не было.
- А как же фрау Штейнер? – Перебил Йозефа мэр. – Она с сыновьями сначала выставила окна из тогда уже муниципального дома, а потом только спросила разрешение на это.
- Да-да-да, точно, - смеясь подтвердил герр Хубер. Эта история уже перешла в статус местных легенд. Тогда еще все смеялись, что зря в городке не организовали полицейский участок, чтобы бороться с такими злостными нарушителями. А нарушителями были сыновья Элизабет Штайнер, которых она с вечера отправила в дом, «в котором все равно никто не живет», демонтировать окна, а утром они уже стояли в ее музее «Мини Агримундус». Потом она прилежно сходила в мэрию и спросила на это разрешение.
- Так вот, - продолжил заместитель, - окликнул я этого старичка, а он бежать принялся в сторону Миттеррайта. Я его догнал и окликнул уже по фамилии, мол герр Оборов, подождите пожалуйста. И тогда это сработало как триггер. Он как будто пришел в себя, остановился, обернулся и даже попытался изобразить улыбку. Тогда-то мне и удалось с ним побеседовать. Он приехал вчера вечером, город еще не посмотрел, и хочет, чтобы ему помогли купить окна, которых у него не оказалось в доме. Я поинтересовался, не знал ли он о том, что купил дом без окон, но он ответил, что только вчера узнал о том, что приехал в Австрию жить. В общем чудаковатый мужик. Но потом все более-менее прояснилось. Когда он открыл блокнот и начал записывать все, что я говорю, я естественно задался вопросом, зачем ему все это. Оказалось, что наш новый житель с довольно печальным диагнозом: - у него деменция, развитие которой его сын пытается замедлить, отправив жить отца в другую страну.
- Да уж, диагноз действительно паршивый. О нем упоминал и его сын, и Николай из фирмы-организатора, - задумчиво проговорил мэр. – Думаю, что мы обязаны оказать ему всю возможную поддержку, по крайней мере пока он будет беспроблемным русским, а там посмотрим.
- Я тоже так думаю, - согласился герр Хубер, - не будем вмешивать политику в судьбу отдельного человека.
                ***
- Алло. Николай?
- Да, герр Грубер, здравствуйте.
- Здравствуйте, Николай. Я не отниму у вас много времени.
- Пожалуйста, говорите, не беспокойтесь.
- Я бы хотел поговорить о русском мигранте.
- Об Олеге Кузьмиче?
- Да, о нем. Что Вам известно о его болезни? Это очень важный вопрос, потому что у нас появились сомнения, что он способен самостоятельно жить один в доме. Я имею в виду элементарные вещи, вроде приготовления еды или стирки одежды.
- А что-нибудь уже случилось?
- Нет, пока нет, но основания для переживания есть. Например, он убегал от моего заместителя, когда тот пришел навестить Олега Кузьмича на следующий день после его приезда. На вопросы, как он будет жить без холодильника, стиральной машины, да даже элементарного телевизора, он отвечал, что как-нибудь проживет, а беспокоят его только окна.
- Но это вроде логично. Скоро похолодает настолько, что без окон уже будет не прожить.
- Я это все понимаю, вот только его логика упиралась в то, что про окна написано в его блокноте, а про все остальное нет, поэтому это не так и важно.
- Да, герр Грубер, у него не знаю уж на какой стадии деменция, поэтому он очень плохо запоминает то, что происходило с ним недавно. Особенно это проявляется в стрессовых ситуациях, при которых он вообще не может улавливать нити происходящего. Мне руководство из Москвы рассказывало, что моменты прояснения у него наступают тогда, когда он полностью спокоен и активно проводит много времени на свежем воздухе. Если будут соблюдаться эти элементарные условия, то моменты просветления могут перерасти и в месяцы просветления. Правда я даже не подозревал, что настолько все запущено.
- Я так понял, что вся сегодняшняя ситуация для него является абсолютным стрессом, учитывая, как он реагирует на происходящее.
- Думаю ему надо просто привыкнуть, главное не напоминайте ему о ситуации в России. Она как раз и добила его здоровье, подкосившееся после смерти супруги. Не сильно на него давите. Хотите, я могу его проведывать хоть через день: - мне ехать меньше часа на машине.
- Спасибо вам, Николай, за пояснения. Нет, я полагаю, что дальше нам надо как-то самим находить ключи к Оборову, все-таки он теперь наш житель, а Вальдбург – это одна большая семья. Скажите только, у него есть деньги?
- Да, на первое время точно есть, он при мне в банке перевел со своей карты на местную три тысячи евро. Плюс на телефоне у него оплачена связь чуть ли не на год вперед, сказал, что так он не забудет пополнять счет.
- Еще раз спасибо, Николай. До свидания.
- До свидания, герр Грубер.
Он повесил трубку. Вот так вот запросто ему может звонить мэр хоть и небольшого, но города, и спрашивать советы. Ему определенно нравится его работа, жаль, что через полгода придется меняться. Но какой все-таки приятный человек этот Франц Грубер, взял на себя все проблемы с этим слабоумным старичком.
                ***
                1 октября.
      Исследовал свой участок. На мой вопрос, где проходят его границы, получил в ответ неопределенный жест рукой от человека, который говорит со мной на английском языке. Не помню, как его зовут. Буду считать, что по крайней мере участок не может быть меньше, чем границы, которые продолжаются условными линиями по дальним от его центра стенам хозяйственных построек. Крупных строений всего три: сам дом с пристройкой (находится в углу, образованном пересечением двух дорог), деревянный амбар (стоит далее вдоль дороги, уходящей на север), деревянный навес для техники (расположен вдоль восточной окраины участка). Насобирал разных палок и веток, обставил ими на глаз границы, и обошел получившийся периметр шагами. Получился прямоугольник тридцать на пятьдесят метров – вполне достойные владения.
Задачи: Поставить хоть какой-нибудь забор.
Из интересного на участке отметил наличие места для коровы в амбаре, небольшую теплицу с торца дома, силосную яму практически в центре участка, множество различного инструмента под деревянным навесом. По всему видно, что жил здесь фермер, а значит и я смогу прижиться.
Задачи: Разобраться с инструментом. Выкинуть ненужный, починить то, что еще может сгодиться.
Задачи: Дозвониться сыну. Пока никак не получается.
Задачи: Узнать, какие меня ждут ежемесячные расходы, чтобы составить бюджет.
Задачи, задачи, задачи, задачи, задачи……
                ***
В небольшом зале местного клуба мэр Вальдбурга собрал активных жителей городка. В этом зале общими усилиями решалось большинство вопросов Вальдбурга. Была суббота, поэтому прийти смогли практически все, кого он хотел бы здесь увидеть. Пришли владельцы магазина «Адег» Анна и Петер Вагнеры. В их семейном универсальном магазине можно купить все то необходимое, за чем лень ехать лишних пятнадцать минут на машине во Фрайштадт. Товары от элементарных продуктов питания и простейших лекарств до простых инструментов земледелия и расходников для автомобилей. Пришла почтенная восьмидесяти с лишним летняя хранительница австрийских традиций фрау Штейнер. В своем музее на центральной площади в миниатюрных фресках, фигурках, вышивках, картинах она увековечила обычаи и особенности жизни сельской Австрии. Многие экземпляры она сделала собственными руками, когда была моложе, но и сегодня ее иногда можно увидеть с мольбертом на окраине городка. Туристов в Вальдбурге не бывает, только проездом мелькают те, кто своим транспортом добираются до горнолыжных курортов из Чехии или Германии. Основные посетители музея Элизабет Штейнер – те гости из больших городов вроде Вены, Зальцбурга, Инсбрука или Граца, которые приезжают к своим родственникам в Вальдбург. Всех их в обязательном порядке ведут на экскурсию в музей «Мини Агримундус», даже если они там уже были раньше. Ведут их туда, само собой, за полную стоимость билета. Но помимо этого скромного дохода, матери помогают ее сыновья, которые живут в больших городах, но непременно наведываются к ней практически вахтовым методом: - один уезжает, пару недель перерыва, приезжает другой, потом третий. Похожие истории с доходами и у других владельцев не самых прибыльных заведений городка. Хозяин ресторана австрийской кухни «Гастхауз» Карл Мюллер кормит только редких приезжих, но вот пивом поит практически все население Вальдбурга. Он же сам является и шеф-поваром собственного ресторана. Нередко ему говорили, что открой он ресторан китайской, японской, мексиканской, да какой угодно другой кухни, кроме Итальянской и немецкой разумеется, то зарабатывал бы еще и на еде, а не только на пиве. Но герр Мюллер умеет готовить только традиционные австрийские блюда, на этом его объяснения заканчивались. Карл тоже в этот день сидел в зале. Недалеко от него мэр увидел Анну Прюки - владелицу сети ювелирных магазинов, которые можно встретить по всей стране. Ее карьера шла скорее обратным путем, чем прямым: - свой первый магазин она открыла не где-то в провинции, а сразу в Вене. Постепенно развиваясь, ее сеть охватила абсолютно все крупные города страны, и этот бизнес приносил своей хозяйке очень приличные доходы. Полтора десятка лет фрау Прюки трудилась на благо своей ювелирной империи, но после сорока лет ее энергия пошла на убыль. Назначив управляющего сетью, она открыла еще один магазин в Вальдбурге и переехала жить в этот городок. Местные считали, что при выборе места куда переехать, она воспользовалась большой картой страны и дротиком от дартса, причем кидала его закрытыми глазами. Ничем иным они не могли объяснить выбор Анны, а она сама на эту тему не распространялась. Так в городке появился самый дорогой дом, на участке которого есть даже открытый бассейн – странное строение для местного климата. За прилавком своего магазина она стояла сама, и делала это явно не для зарабатывания денег, ведь ювелирная сеть продолжала ее исправно кормить, а, видимо, для душевного равновесия. Покупатели у нее могли быть естественно только из числа гостей Вальдбурга. Само собой, пришел настоятель местной католической церкви Йоханн Бауэр. Очень молодой, по общему мнению, для этой должности человек, да к тому же без бороды, и такие предрассудки с каждым годом становятся все более типичными для местного населения. Конечно, измерять количество верующих людей числом тех, кто исправно ходят в церковь - глупо, но если на секунду поверить, что это так, то Вальдбург постепенно перестает верить. По сути, главными рабочими днями в году для Йоханна остаются Рождество и Пасха, хотя жители естественно любят и другие религиозные праздники, особенно если они официально являются выходными днями, как Богоявление, Вознесение или день святого Флориана. Не часто герр Бауэр принимает у себя в церкви прихожан, но, когда это случается, все обряды выполняет строго по инструкции. Да и вообще выглядит неунывающим, несмотря на низкую популярность сельского прихода. Большую часть свободного времени он посвящает поддержанию идеального порядка в церкви, обращая особое внимание на три алтаря. Йоханн Бауэр больше походит на священнослужителей современной школы, которые не считают верующими тех, кто ходит в церковь и наоборот: - кому нужна вера, тот верит, кому нужна церковь, тот туда ходит. Он не раз повторял, что некто создающий создает что-то по-настоящему достойное только тогда, когда не ждет хвалебных откликов свидетелей своих творений, равно как и хулящих их. Создавай так, чтобы ты сам мог похвалить, остальное - неважно. Если кто-то смотрит на твое творение, не вспоминая тебя, не задумываясь, что ты вообще существуешь и способен творить, то это совсем не означает, что тебя нет на самом деле. Такая жизненная позиция местного священнослужителя нравилась жителям городка, которые готовы были принимать если и не саму церковь, то церковь, в которой служит такой человек, как Йоханн Бауэр. Рядом друг с другом разместились представители образовательного трио городка. В том, как они сидели, было нечто символичное, а если копнуть глубже, то символизм будет прямо-таки выпирать наружу. Слева направо Бригитт Хофер, Моника Майер и Хельга Мозер, соответственно представляющие детский сад, младшую общеобразовательную школу и среднюю школу. В Вальдбурге, по понятным причинам, высших учебных заведений нет, поэтому обучение и воспитание немногочисленных детей городка начинается на фройляйн Хофер и заканчивается на фрау Мозер. Все три женщины, надо заметить, абсолютно преданные Вальдбургу и беззаветно любящие всех детей без разбора. В условиях, когда приезжим учителям хватает энтузиазма от силы на несколько месяцев, они трудятся в три смены, чтобы успеть подготовить местную молодежь к поступлению в престижные университеты страны. И это действительно у них получается: - подростки из Вальдбурга приезжают в крупные австрийские города не сельскими увальнями, а вполне себе готовыми к обучению на высшем уровне студентами. Все три женщины абсолютно точно заслуживают права слова в городском совете. Ну и, куда уж без него, пришел Герхард Лейтнер – практически живая легенда всей коммуны. В начале девяностых, когда убийственная политика ЕС уничтожила мелкое фермерское хозяйство Австрии, между поселениями коммуны освободилось некоторое количество площадей, бывших ранее земельными участками под посевные работы. Один из таких участков на севере Вальдбурга герр Лейтнер на собственные деньги оборудовал под спортивные площадки. Помимо многофункциональной детской площадки, на территории есть футбольное поле, баскетбольная и волейбольная площадки, корт для игры в теннис и огромное количество различного вида тренажеров. Учитывая, что австрийцы помешаны на здоровом образе жизни, на этих площадках жизнь бурлит с утра до поздней ночи. Чтобы люди могли комфортно проводить там весь день, Герхард построил небольшое кафе, где можно при необходимости подкрепиться. Рядом с площадкой организовал стоянку для автомобилей. Посетители приезжают не только из коммуны, но бывали даже гости из Линца: - в общем вполне достойный человек, делающий безусловно доброе дело. Были и некоторые другие важные для жизнедеятельности коммуны люди.
Ко всем этим уважаемым жителям Вальдбурга мэр обратился со следующей речью: «Господа, всем доброго здоровья. Наше сегодняшнее собрание будет носить неформальный характер, так как на повестке всего один вопрос, требующий рассмотрения так сказать с разных сторон, и мнение каждого из вас будет очень важным для меня. Знаю, как быстро распространяются новости в нашем городке, поэтому вы наверняка в курсе главного события последних дней – у нас появился новый житель. Да, к нам иногда переселяются из других городов Австрии, но новый житель не из другого города Австрии, он – иностранец. Казалось бы, что в этой новости может быть тревожного, но наш иностранец мигрировал из России, а это в сегодняшних реалиях многое меняет. Вроде на этом моменте уже и достаточно тревожных новостей, но этот русский плюсом ни слова не понимает по-немецки, да еще и страдает от серьезного заболевания мозга. Возможно я сейчас попрошу многого, но мы должны принять его так, как мы принимаем всех новых жителей, и некоторые из вас наше радушие в свое время ощутили на себе. Это уже не молодой мужчина шестидесяти четырех лет, всю свою жизнь проработавший трактористом в фермерских хозяйствах России, т.е. - обыкновенный рабочий. Прошу не обращать внимание на его гражданство и даже не пытаться выведать у него его отношение к ситуации в России, тем самым мы поможем ему бороться с заболеванием. А заболевание это самое что ни на есть серьезное – деменция. Я общался с его сыном и с сотрудником компании, курирующей процесс миграции русских в Австрию, и оба они отметили полезность для Олега Кузьмича полного эмоционального спокойствия. Несколько минут стресса способны отнять у него несколько дней жизни, а мы имеем право участвовать в его жизни только таким образом, чтобы она, если и не удлинялась, то хотя бы продолжала идти своим чередом. С надеждой на ваше понимание, жду ваших предложений».
                ***
                2 октября.
        Исследовал окружающую местность. Улиц в городке не наберется и с десяток, и все они называются одинаково - Вальдбург, то есть в любой точке этого городка я могу быть только на улице Вальдбург. С одной стороны, это упрощает запоминание, но с другой я могу забыть названия всех улиц своего нового дома буквально за одно мгновение. Что-то не так с фантазией у местных властей, раз с десяток названий не смогли придумать для своих улиц. Или здесь просто не было своих Ленина и комсомола. Обход поселения занял наверно с час времени, но только потому, что по своему обыкновению умудрился заблудиться. Для меня это сейчас не так уж и сложно: - достаточно забыть, как выглядит мой новый дом. Только позже понял, что несколько раз просто прошел мимо него, пока пытался его же найти. Вспомнил, как он выглядит, когда наткнулся в городке на заброшенный деревянный то ли сарай, то ли амбар без окон. Эта развалюха резко контрастировала с большими ухоженными коттеджами Вальдбурга. Мой дом контрастировал так же. Размерами городок оказался меньше любой самой отдаленной деревни Ленинградской области, но архитектурой домов напоминает скорее наши элитные коттеджные поселки с тем лишь отличием, что заборов здесь почему-то нет не только на моем участке. Чаще всего в качестве заборов участки огорожены невысокой живой изгородью. Ну и из отличий заметил безразличие местных к подсобным хозяйствам, в основном они отдают предпочтение обычному газону. Да и участки в большинстве своем небольшие из-за плотности застройки, но и на них при желании легко можно было разбить грядки или поставить теплицы. Кое-где они все-таки есть. Город не весь застроен частными домами, есть и многоквартирные двухэтажные дома, если конечно четыре квартиры — это много.
Купил в магазине еды и некоторые вещи первой необходимости. Платил в евро, поэтому о ценах сказать что-нибудь сложно, но осталось чуть больше двух третьих от той суммы, что была изначально. Зато теперь у меня есть какая-никакая посуда, чайник, кастрюля, принадлежности для умывания и туалета, постельное белье и прочие мелкие необходимые вещи. Пока нет холодильника, все продукты купил исключительно длительного хранения.
           На одном из въездов (их всего три) в город обнаружил большую поленницу дров: - видимо прижимистые бюргеры умеют считать деньги и экономят на газе, когда это возможно. Мне тоже это предстоит. Заделал окна полиэтиленом, затем протопил свою пристройку, дрова брал в амбаре, который начал потихоньку изнутри разбирать. Стало даже жарко, но днем таким ощущениям доверять нельзя, когда впереди холодная ночь. Дня, как водится, на все дела никогда не хватает, правда только у тех, кто что-то делает, у всех остальных дни проходят мучительно долго. Выполнены следующие задачи: - инструмент перебрал, - забор ставить не буду пока, раз уж тут так не принято. Задачи на завтра:
- холодильник
- стол
-стул
- кровать
- позвонить сыну
- узнать по ежемесячным расходам на содержание дома.
- окна
      Последние три пункта обвел несколько раз, потому что они перенесены с предыдущего дня, а это уже опасный прецедент. Я их не выполнил не потому, что не хватило времени, а потому, что вспомнил о них, только открыв вечером блокнот.
                ***
Рано утром к дому без номера подъехал серый «Фольксваген Амарок», из которого вышли трое мужчин. Водитель – грузный мужчина под шестьдесят и два пассажира средних лет. Не делая попыток зайти в дом или каким-то образом позвать хозяина, они начали доставать из кузова пикапа пластиковые окна, ставя их таким образом, чтобы они опирались на стену дома возле входной двери. Мимо, приветливо посигналив, проехал маленький красный «Фиат 500» - это Джудит-Мария спешила на работу в свою гостиницу для домашних животных. Скоро у нее начнется высокий сезон: - уезжающие зимовать в более теплые места жители Вальдбурга оставляют у нее под присмотром своих питомцев. Но, проехав немного дальше, машина вернулась задним ходом к трем мужчинам: – женщина за рулем просто не могла не задать этого вопроса.
- Так вот каким может быть добрым утро, особенно когда приходит время собирать камни. Не так ли, соседи? – Раздался из открытого окна «Фиата» веселый молодой женский голос.
-  Фройляйн Паммер, и вам доброго утра, - отозвался пожилой мужчина. – Только не думайте, что это те же самые окна, просто мама попросила помочь новому соседу.
- Когда такие мамы, как фрау Штейнер, о чем-то просят, то очень легко согласиться. Даже внукам, не только сыновьям, - с явными намерениями поддеть мужчин, улыбаясь сказала Джудит-Мария.
- Это да, - согласился старший из мужчин, - ускорение она может придать даже не открывая рта, одним лишь взглядом.
Но длительной беседы не случилось – практичные австрийцы хорошо разбираются в том, когда надо работать, а когда можно и поболтать. «Фиат» поехал дальше, а мужчины продолжили свою странную деятельность. Когда все окна были выгружены, мужчины без звонка или хотя бы стука вошли в дом и вернулись через несколько минут на улицу. Видимо, не найдя хозяина, утренние работники принялись устанавливать окна в проемы, разрушая утреннюю тишину резким звуком работающего перфоратора и стуком молотка. Работали быстро и молчаливо, тратя на установку каждого окна не более двадцати минут. Хозяина обнаружили в пристройке, за которую принялись в последнюю очередь. Пожилой мужчина сидел на досках разной длины, аккуратно сложенных вдоль одной из стен, и делал вид, что его вся эта суета вообще никак не касается. Его глаза были плотно зажмурены, а уши он закрывал руками. Человек со стороны увидел бы в этом пародию на знаменитую обезьяну, которая «ничего», но мужчины были предупреждены, а потому никакого удивления не высказали.
- Доброго утра, герр Оборов, - обратился к нему старший из мужчин, - меняем вашу пленку на окна или так сойдет?
Не дожидаясь ответа, которого и не последовало, он кивнул спутникам, которые принялись снимать полиэтилен с проемов. Управившись с окнами в подсобке, мужчины так же молчаливо сели в «Амарок» и уехали, оставив после себя уже не конуру, а пригодный для жизни дом.
Послушав с полчаса тишину, хозяин дома решился открыть глаза. В его временном жилище стало намного светлее, вот только протопить придется еще раз ведь, пока меняли окна, выдуло все тепло. Олег Кузьмич смотрел сквозь одно из окон на небольшой прямоугольник синего австрийского неба и пытался вспомнить, каким образом так случилось, что он организовал установку окон. Открыл блокнот, задачи «окна» в списке выполненных не было, но он тут же ее туда вписал. Посмотрел еще раз на небо, но тут же отбросил предательскую мысль, что ему якобы достаточно чего-то захотеть, и это сразу же происходит. Прошелся по дому. На всех этажах, включая чердак, установлены новые окна, причем следов недавней работы видно не было. Нет, полы конечно никто не мыл, но подметено было точно. Для верности вышел на улицу и несколько раз обошел вокруг дома – так и есть, все окна на месте. Мужчина поднимается на дорогу, садится лицом к дому и прислушивается к своей голове. Да, некоторым людям жизнь подкидывает необходимость прислушиваться к собственной голове, и делать это им жизненно важно. Этот мужчина занимается подобным уже четыре года, поэтому сейчас он понимает, что впервые за последние несколько дней он перестал слышать шум. Шум – это та ширма, которая прячет сознание от окружающего мира, и, пока она закрыта, пока внутри человека темно, мозг занимается самоуничтожением. Когда шум прекращается, когда реальность вновь проникает во внутренний мир человека, то с каждым разом она там обнаруживает все меньше и меньше свободного места для хранения самой себя. Она видит ячейки, занятые далеким прошлым, настолько подробным и ярким, насколько это возможно, и видит эрозийные проплешины среди порой совсем недавних событий, которые уже не суждено вспомнить самостоятельно. Но реальность не обижается на человека, не способного ее запоминать, она прекрасно понимает долю собственной вины в этом. Будь она на то способной, реальность несомненно стала бы добрее к людям, пораженным столь печальной болезнью, но она не способна, даже если бы сильно захотела. Как-то так случилось, что в своем развитии человек сам себя за волосы выдернул из реальности и поставил выше самой природы, но такие операции не проходят безболезненно. К многим миллионам живых существ на планете реальность нейтральна – она заперта в рамках простых и понятных взаимоотношений, продиктованных природой. Человеку это показалось либо скучным, либо недостаточно его достойным, и постепенно у него появилась своя собственная реальность, которая порой пугает так, что у некоторых людей даже опускается внутренняя ширма, частично защищающая от жестокости окружающего мира. У Олега Кузьмича болезнь диагностировали четыре года назад, но вот ширма свою активность проявила только в последние полгода. Поэтому сегодня он уже не Олег Кузьмич, а герр Оборов – житель Австрии.
Пока при памяти, он решил сходить к человеку, говорящему на английском языке, и задать все самые насущные вопросы. Ну и запомнить, как его зовут. И этот разговор состоялся, положив начало целой череде странных в своей доброте поступков, подобных недавней установке окон в доме.
                ***
В кабинете мэра, что в здании местной администрации на центральной площади городка, в удобных кожаных креслах друг напротив друга сидели Франц Грубер и Йозеф Хубер. Было только самое начало обычного рабочего дня, но повестка была уже практически выполнена с помощью всего лишь нескольких телефонных звонков. Накануне у них в кабинете с визитом был герр Оборов, и его состояние, да и весь диалог между ними, в целом произвели на городское руководство хорошее впечатление: – от потерянного старика с затравленным взглядом не осталось и следа. Во время беседы Йозеф, как хорошо понимающий Олега Кузьмича, выступал в роли переводчика и фильтровал всю ту информацию, которую хотел донести мэр до нового жителя городка, дабы не травмировать его эмоционально. И вот, спустя менее суток, мужчины завершили работу по тем вопросам, которые поднимались в этом кабинете накануне.
- Итак, - начал подводить итоги Йозеф, читая из блокнота, - за здоровье Оборова отвечает Джудит-Мария.
- Я сильно удивился, когда она согласилась, даже не дослушав до конца самой просьбы, - сказал мэр, - я думал, что она только животных любит. – Закончил свою мысль Франц, поглядывая на товарища, чтобы убедиться, что Йозеф понял шутку.
- Да уж, от кого никто и не ждал, - засмеялся в ответ заместитель, который понял сарказм своего друга. – Я думаю, что это большая удача, что у нее есть знакомый доктор в больнице Фрайштадта. А большая удача в начале пути – безусловно хороший знак. Будем надеяться, что ей удастся обследовать Олега Кузьмича в той клинике.
- С этим понятно, что там дальше идет по важности?
- Если по важности, то изучение немецкого языка, - прочитал герр Хубер в своем дорогом кожаном блокноте. – Начнет с ним заниматься Моника Майер, а дальше будут смотреть по обстоятельствам: - если язык будет даваться ему хорошо, то продолжит занятия уже Хельга Мозер, а если нет, то этот учебный год наш новый сосед проведет в младшей школе.
- По мне, так есть в этом какая-то жестокость, раз шестидесяти четырех летний мужчина вынужден садиться за одну парту со своими внуками. Не знаю, как там у русских с самолюбием, но мое достоинство было бы точно уязвлено. - Сказал мэр, и с интонациями у него все было намного лучше, чем у его супруги. – Надеюсь, что у него получится освоить немецкий быстро.
- Шансы на это есть, - поддержал надежды своего друга Йозеф, - английским он владеет очень уверенно.
- Ты, кстати, не узнавал у него, где ему удалось так выучить иностранный язык? Все-таки трактор, фермы, поля и английский…. Не замыкается у меня смысловой ряд.
- Да, спросил. Говорит, что с помощью мобильного приложения за несколько лет выучил. А практиковался, смотря зарубежные сериалы без перевода.
- Настойчивый мужик, этот Оборов, получается, - резюмировал Франц. – Давай дальше.
- По деньгам. Герр Виммер сказал, что найдет всю проектную документацию по дому без номера и даст Олегу Кузьмичу подробный расклад, какие будут ежемесячные расходы, при различных режимах работы его газового и водяного оборудования, а также электричества. Сам понимаешь, сейчас цифры будут вырисовываться большие, но конкретно на эти задачи ему его трех тысяч ежемесячного дохода хватит с большим запасом.
- Ты, Йозеф, как сам думаешь, эти три тысячи реальны? – Спросил Франц, наблюдающий в окно за тем, как Анна и Петер выгружают из своего автомобиля очередную партию товаров для магазина.
- По крайней мере, сейчас они у него есть, но вот история их происхождения внушает сомнения, - ответил герр Хубер, тоже вставший из своего кресла, но лишь за тем, чтобы налить себе кофе. – Человек с заболеванием мозга оказывает какие-то услуги психологического характера, да еще за такие огромные деньги. Хотя что мы знаем о России? Может там это в порядке вещей?
- Не знаю, не знаю, - задумчиво произнес мэр, - но нам надо быть готовыми к тому, что через три недели Оборов может остаться без денег. Отметь у себя, пожалуйста, вернуться к этому вопросу через две недели. – Попросил Франц заместителя, и тот быстро сделал пометки в своем блокноте.
- Пока непонятно, будет ли проблемой питание, но на всякий случай попросили Карла, и он уже дал предварительно согласие, хотя бы раз в день приносить Оборову еду из своего ресторана. Точнее, приносить будет фройляйн Пихлер, - на этом моменте герр Хубер сделал паузу, и мужчины переглянулись. Ничего говорить не требовалось, оба друг друга поняли без слов, ведь Кристин Пихлер – официантка в ресторане «Гастхауз» - была главной достопримечательностью коммуны. Еще лет десять назад жители Вальдбурга проводили свой самостийный конкурс красоты. Тогда для интриги раз в пятилетку побеждала какая-нибудь девушка вместо супруги мэра, которая была практически бессменной победительницей этого конкурса, но постепенно подрастала Кристин. Когда ей исполнилось восемнадцать, а это было уже десять лет назад, случился последний конкурс, на котором привычно победила сорокалетняя фрау Грубер, что оставило неприятный осадок внутри большинства мужского населения городка. Они прекрасно понимали разницу между естественной красотой и красотой, притянутой за уши пластическими хирургами. Чтобы не играть на чувствах жителей, конкурсы отменили. А фройляйн Пихлер так и остается вот уже десяток лет главной невестой Вальдбурга, по непонятным причинам отвергая любых ухажеров, коих было немало.
- Ну хоть для кого-то Карл встанет за плиту, - усмехнулся мэр, - не все же народ пивом спаивать. А по деньгам с ним поговорили?
- Да, как и все, кто будет участвовать в помощи Оборову, на первых порах будет делать это бесплатно. Каждый, как договаривались, будет вести таблицу расходов, потом все подобьем.
- Кто там еще остался?
      Йозеф несколько секунд полистал свой блокнот, но больше важных тем не нашел, остались второстепенные. Например, они попросили Лейтнера провести для Олега Кузьмича экскурсию по его спортивным площадкам и разрешить ему там заниматься спортом на свежем воздухе со свободным доступом. Конечно, Лейтнер согласился, главное, чтобы герр Оборов не занимал площадки для командных игр, ведь они редко бывают пустыми. А местного священника на будущее попросили проводить с новым жителем городка душевные беседы, но это только тогда, когда Оборов начнет понимать немецкий. И каждый из привлеченных к помощи новому жителю Вальдбурга должен был вежливо отказываться от денег за свою помощь. Скрупулезные австрийцы эту свою обязанность воспринимали без восторга, но с пониманием, и мэр прекрасно осознавал, что никто ничего не забудет – все расходы будут аккуратно сведены в таблички, учитывающие каждый потраченный евро. 
                ***
                4 октября.
Сегодня девушка с красивым именем Джудит-Мария возила меня в город Фрайштадт, где мы посетили большую больницу. На ломаном английском она объяснила мне, что в этой клинике есть хорошие врачи, которые смогут помочь мне с моим заболеванием. Полноценного диалога в виду языкового барьера не получилось, но и ехали мы всего минут пятнадцать или двадцать. В больнице у персонала с английским было немного лучше, поэтому девушка оставила меня в надежных руках врачей и вписала свой номер телефона в мой мобильник, чтобы я ей позвонил, как освобожусь. Поразительная в своей отзывчивости девушка эта фройляйн Паммер.
В больнице я провел часов пять, думается, не меньше. Взяли у меня анализы, сняли кардиограмму и даже сделали МРТ головного мозга. Пока готовились результаты, назначенный мне врач изучал историю болезни, которую мой сын благоразумно перевел на немецкий язык еще в России. О чем различные местные доктора говорили между собой, я конечно не понял, но в интонациях сквозила снисходительность к уровню нашей медицины, который они определили, читая историю болезни. В такие моменты более всего мне хотелось как можно быстрее выучить немецкий, чтобы уже наверняка понять, о чем они там перешептываются, и с чистой совестью тогда уж раздать им лещей. Возможно, с врачами так нельзя, но и поносить Россию при мне - как бы тоже. Тем более от этих австрийских докторов чего-то революционно нового о своем здоровье не услышал. Больше нагружайте мозг чтением, лучше всего заучиванием стихов. Прогулки на свежем воздухе, чтобы кровь насыщалась кислородом, ну и никаких вредных привычек. Спросил у них, возможен ли бег вместо ходьбы, получил утвердительный ответ, но сказали, чтобы бег был легким, без серьезных нагрузок. Прописали еще какие-то таблетки немецкие, говорят хорошие, купите мол в местной аптеке.
А затем меня отпустили, и пока я ждал Джудит-Марию, от нечего делать наблюдал за уже примелькавшимися за день врачами. Видел, как мой доктор сходил куда-то с моей историей болезни, а потом вернулся с небольшим листочком, который он степлером прикрепил к последнему листу. Так, как этот маленький листочек, обычно выглядят кассовые чеки.
Фройляйн Паммер по дороге из больницы остановилась у аптеки, попросила меня подождать и вернулась с упаковкой тех таблеток, которые прописал мне врач. Я ей о них ничего не говорил, видимо позвонили из больницы. Таблетки она отдала мне, а когда я протянул ей кошелек, чтобы она взяла нужную сумму, она только улыбнулась в ответ и демонстративно сосредоточилась на дороге. Решил отдать ей деньги, когда между нами исчезнет языковой барьер.
Вечер погодой выдался приятным, потратил его на подготовку выбранных досок. Несколько часов работал рубанком и наждачной бумагой на свежем воздухе – во всех отношениях полезно.
                ***
Ранним утром в городок Вальдбург въехала старенькая «Мазда 3». За рулем сидел молодой человек крайне недовольный тем, что это в целом обычное осеннее утро было неприлично ранним. Да, решать какие-то дела мигрантов иногда даже в нерабочее время – это нормально, учитывая мягкость графика его работы и уровень несоразмерной ей заработной платы. Такие моменты не выводят его из себя, но в случае с Оборовым все для него почему-то оборачивается тяжелыми внутренними терзаниями. По дороге сюда он пытался понять, в чем же причина такого раздражения и остановился на неочевидном, но устраивающим как бы на первое время, объяснении. Когда ему прислали информацию из Москвы по этому кандидату, он почувствовал тревогу уже после первого беглого прочтения личного дела. Потом ему звонил организатор эмиграции – сын Олега Кузьмича, в речах которого слишком часто выпирали слова «проследить», «научить», «помочь» и прочие «отнестись с пониманием». Все эти слова не сулят ничего хорошего принимающей стороне, то есть самому Николаю. Следом было знакомство с мэром Вальдбурга, который уж очень рьяно пытался выказать свое радушие, и обещал такого, чего без помощи Николая он бы точно не мог выполнить. Ну и познакомившись лично с Оборовым, заглянув в его пустые глаза, Николай окончательно убедился, что его работа впервые потребует от него не только физических усилий, но еще и моральных. Раньше он принимал только эмигрантов, большинство из которых достаточно было лишь проводить к месту проживания, и со многими из них он общался только в день приезда, а потом они в его услугах более не нуждались. С трактористом было сразу понятно, что встречей в аэропорту дело не обойдется. С последнего разговора с мэром Вальдурга и до сегодняшнего дня Николай постоянно терзал себя вопросом, когда же ему вновь предстоит участвовать в адаптации Олега Кузьмича, и вот накануне раздался звонок. Видимо, когда вот так усиленно ожидаешь чего-то неприятного, это не только не смягчает саму неприятность, но делает ее еще более неприятной кратно количеству дней ожидания. В общем у дома Оборова Николай припарковался не в самом лучшем настроении. 
- Олег Кузьмич, здравствуйте, - слегка повысив голос сказал он в пустоту, зайдя в дом с центрального входа. Пока ждал отклика, которого не последовало, оценил новенькие окна, с которых еще даже не были сняты заводские бирки. Значит основные проблемы Оборова решаются и без его участия, что не могло не радовать Николая. Подниматься на второй этаж он не стал, да и заглядывать за закрытые двери тоже, решил сходить посмотреть во дворе.
Олег Кузьмич нашелся на противоположном краю участка под навесом. Подходя, Николай успел отметить, что все хозяйственные приспособления аккуратно развешаны на стене навеса, либо расставлены ровными рядами: - сразу видно, что появился хозяин. Герр Оборов был занят тем, что покрывал лаком деревянную трехногую табуретку очевидно собственного производства. Увидев Николая, Олег Кузьмич вопреки ожиданиям сразу его узнал, вот только не мог вспомнить, откуда он его знает. Менеджер только представился, но не стал вдаваться в подробности их знакомства, а сразу перешел к делу.
- Олег Кузьмич, мне вчера позвонила фрау Майер – учитель в местной школе – и попросила, чтобы я сегодня сопроводил Вас на первое занятие по немецкому языку. Нам нужно там быть через тридцать минут.
- Учить немецкий, Николай, это хорошо, но гостеприимство в первую очередь, - сказал Олег Кузьмич, приглашая своего гостя жестами пройти за ним. – Сначала мы позавтракаем, а потом уже и за учебу можно будет приниматься.
Николай спорить не стал, тем более в общении с Оборовым требуется особый режим щадящего согласия, даже вопреки логике или здравому смыслу. Хозяин проводил его не в сам дом, а в пристройку, по внутреннему убранству которой сразу определялось – здесь живет человек.
- Вы все это сами сделали? – Изумился Николай, когда увидел, что помимо табуретки под навесом, Оборов смастерил себе кровать, стол, еще два стула, тумбочку и небольшой шкаф. Причем смастерил так, что от поделок «Икеи» с трех метров не отличить: - все доски и бруски идеально ровные и гладкие, а шляпки крепежных шурупов спрятаны под пластиковыми круглыми заглушками.
- Да тут работы-то, - махнул рукой Олег Кузьмич, - мне, которому нечего делать, на пару дней.
- Ну все равно. Даже не за сколько вы это сделали удивляет, а то, насколько качественно.
- А как нужно было сделать? Конечно качественно. Своей пятой точкой сидеть, на своей спине лежать. Когда для себя стараешься, глупо работать спустя рукава. – Так прокомментировал свои поделки хозяин дома. В его интонациях не было и намека на желание покрасоваться. Все прозвучало так, как если бы он заранее не знал, какого качества мебель у него получится, но приложил максимум усилий, чтобы она вышла именно такой, какой ее сейчас видел Николай. А чтобы не смущать своего гостя Олег Кузьмич добавил: - Поверьте, если бы вам не на чем было спать или сидеть, вы сделали бы еще лучше.
Чайник Оборов грел на электрической плите. Это было бы критично долго, но видимо вода в нем уже была горячая, так как закипел он спустя пару минут. На вопрос, почему Олег Кузьмич не пользуется газовой плитой, он ответил, что еще не до конца разобрался с газовым оборудованием. А может разобрался, да уже и забыл, как там что работает. Николай пообещал попросить мэра помочь с этим вопросом, но Оборов заверил, что добрые дела и так сыплются из местных жителей, как золотые монеты из той мультяшной антилопы. Просто до газового оборудования видимо еще не дошла очередь. Выпив чаю, они отправились в школу, до которой идти не более ста метров. Там они нашли Монику Майер – универсального преподавателя всего на свете для малышей. Преподавала она в том числе и начальный уровень английского языка. В первой половине дня фрау Майер преподавала первому и второму классу, а во второй - третьему и четвертому. Учитывая, что в каждом классе менее десяти учеников, такие совместные уроки были не только приемлемыми, но и продуктивными: - хоть задания для разных классов были разные, младшие дети невольно получали какое-никакое представление о том, что их ждет на следующий учебный год. Английский Моника начинала преподавать с третьего класса, поэтому она попросила Николая и Олега Кузьмича прийти во второй половине дня.
- Тетрадь приносить в клеточку или линейку? – Спросил на английском у фрау Майер Оборов.
- А вы уже делаете успехи, не успели мы начать учиться. У нас будет новый отличник? – Вопросом на вопрос ответила Моника тоже на английском языке. Это представление было рассчитано на одного зрителя, которого Олег Кузьмич решил избавить от целого дня, проведенного в этой деревне. По лицу Николая было сразу понятно, что он не в восторге от идеи учиться во второй половине дня. Когда разобрались с тем, что уровень английского Оборова вполне подходит для самостоятельного изучения немецкого, Николай мог спокойно ехать заниматься своими делами. А тетрадку можно было приносить любую: - условные границы, в которые загоняют буквы и цифры, на уровень знания не влияют и его не определяют.
Спустя полтора часа после своего приезда в Вальдбург, старенькая «Мазда 3» покинула городок. За рулем сидел уже не такой грустный менеджер, радующийся тому, что на сегодня работа закончена.
                ***
В роскошном трехэтажном особняке под тысячу квадратных метров в центре Вальдбурга собралась элита городка: - самая состоятельная семья принимала у себя представителей власти. Нет, это абсолютно не было похоже на те взаимовыгодные отношения между властью и богатыми людьми, о которых повествуется в романах Марио Пьюзо про сицилийскую мафию, но по статусу участников состав был похожим. Семья Прюки традиционно раз в год приглашает в гости мэра и его заместителя с супругами, и делает это всегда в октябре. Для Анны не так было важно время года проведения таких посиделок, она бы с удовольствием проводила их и летом, когда можно поплавать в открытом бассейне, но у ее супруга более рациональный подход к этому мероприятию. Муж Анны Прюки – Вальтер Лехнер (после свадьбы молодые по понятным причинам остались при своих фамилиях) – курирует все сельское хозяйство коммуны. Должность, которую он получил благодаря своему отцу – видному политическому деятелю во Фрайштадте, пока не только не прославила Вальтера, но даже сделала его своего рода заложником: - с нее сложно уйти на повышение, учитывая текущее положение дел в сельском хозяйстве как в самой Австрии, так и во всем ЕС. В паре со своей супругой он всегда теперь вынужден выполнять роль некрасивой подруги: - на его фоне успехи Анны в бизнесе смотрятся еще более внушительными, чем они есть на самом деле. Если бизнес фрау Прюки работает довольно успешно с минимальным ее участием, то дело герра Лехнера больше похоже на старую телегу с заевшими колесами, которая к тому же увязла в грязи. И впряжен в эту телегу сам Вальтер, но его усилий явно не хватает, чтобы ее сдвинуть хоть на несколько сантиметров. Октябрь для Лехнера – это окончание сельскохозяйственных работ на тех немногочисленных полях коммуны, которые еще не были проданы стране. Именно в октябре можно подвести итоги уходящего года и поговорить с мэром о планах на будущее, и никак это не сделать сподручнее чем в таких добрососедских ежегодных посиделках.
Белое сладкое «Ниттнаус» для женщин и белое сухое «Сигма Винус» для мужчин. В компании таких выдержанных благородных напитков из винных погребов фрау Прюке и герра Лехнера беседа неспешно от страданий футбольного клуба «Фрайштадт», за который по территориальному принципу приходится болеть всем жителям Вальдбурга, перетекла через уставших от льющих через день дождей горожан и добралась до избитых реформ ЕС в области сельского хозяйства. В этом году не получилось не затронуть тему ситуации в России и военного нейтралитета Австрии, позволяющему стране оставаться в стороне от этой самой ситуации.
- Будь мы в НАТО и нас бы задело, - сказал Вальтер.
- Это да. Хорошо, что наша армия имеет право не подыгрывать ставшей модной военной риторике ЕС, - поддержал Йозеф.
- Тем более ЕС – это политический блок, но под дудку штатов можно и не так сплясать, - добавил Франц.
- Вы, дорогие мужчины, увы не замечаете как всегда самого главного. То, что нас не могут заставить бряцать оружием - безусловно хорошо, но куда лучше в этой ситуации совсем другое, - вклинилась в мужской разговор Карин Хубер. Причем она не просто вклинилась, чтобы немного отвлечься от торчащего из всех дыр женского разговора гламура, а сделала паузу, зная, что после ее слов последует реакция. Вопреки ожиданиям, на нее обратили внимание не только мужчины, но и перестали щебетать Анна и Мария.
- И что же это, дорогая? – Спросил супругу герр Хубер. – Просвети нас пожалуйста.
- Я считаю, что самым важным достижением наших властей является то, что нас – обычных рядовых жителей – не пытаются заставить потерять человеческий облик. Посмотрите на этих ястребов из передовых военных стран ЕС. Чем больше они бряцают оружием, тем настойчивее они заставляют свой народ ненавидеть русских, потому что воинственная риторика не может долго существовать без ненависти. И такая ненависть ужаснее всего на свете, ведь она выращена искусственно, и сама по себе никогда не пройдет. Я бы не вынесла, если бы меня заставляли кого-то ненавидеть. Мы через это уже проходили в сороковых-пятидесятых годах прошлого века.   
Стоить заметить, что фрау Хубер в городке имеет репутацию спокойной и покладистой женщины. Никто никогда не слышал, чтобы она вступала с кем-нибудь в перепалку, или отзывалась о других в критических тонах. Да и свои способности к ораторскому искусству всегда держала от окружающих в тайне. Но Йозеф Хубер знал свою супругу еще со студенческих лет, поэтому ее речь не стала для него откровением. Когда их дети еще были маленькими, на каждом этапе их взросления Карин проводила с ними долгие и основательные беседы. В начальной школе одни, в средней – другие, ближе к институту уже совершенно новые. И никогда в этих беседах не было навязчивых векторов вроде «иди туда», «делай это», «не делай так»: - она не учила детей правильному с какой-либо точки зрения пониманию происходящих вокруг них событий. Своей задачей она считала необходимость заложить в них привычку к самостоятельному пониманию окружающего мира. И это понимание, по ее мнению, не может быть правильным или нет, главное, чтобы оно не противоречило твоему собственному внутреннему миру. «Можно, конечно, и не пытаться понять мир. Ничего страшного не случится. Многие даже не забивают себе голову этим, раз уж сегодня из любого информационного устройства тебе готовы рассказать все об окружающем мире. Проблема только в том, что из устройств тебе преподнесут информацию таким образом, чтобы сформировать в твоей голове нужную позицию. Кому нужную? Да кому угодно. Человеком с нужной жизненной позицией проще управлять. Смотрите, читайте, слушайте, общайтесь, но прошу вас – всегда имейте свое мнение». Так она говорила детям, когда те были уже совсем взрослыми и готовились оставить родительский дом. Сейчас, когда дети навещают их, Йозеф в беседах с ними слышит отголоски воспитательных речей Карин, и это действует на него как успокоительное: - за ребят можно не переживать, с их жизненной позицией все у них получится.
И вот сегодня взгляды сидящих за столом людей обратились к фрау Хубер. В комнате стало слышно, как потрескивают дрова в камине - такая повисла тишина. Нет, эта тишина не была предвестником бури, она не напоминала ту тишину, которая возникает, когда кто-то в компании высказывает точку зрения, идущую вразрез с общепринятой. Она скорее отражала ту степень удивления, которое завладело четырьмя из пяти слушателей Карин. Пятый – Йозеф – удивлен не был, он лишь мысленно ухмылялся, видя замешательство своих друзей.
- Карин, дорогая, ты сумела выразить в нескольких предложениях то, что я никак не мог уложить в своей голове. Я уже долго думаю об этой ситуации, но упорядочить свои мысли никак не получается, только еще больше запутываюсь. – Прервал всеобщее удивленное молчание мэр. Причем прервал так, что краем глаза был вынужден заметить тень, пробежавшую по лицу своей супруги. Марию, так уж получилось, ему приходилось хвалить за многое, но за глубокомыслие ни разу. Хотя самого Йозефа это нисколько не смущало, его жена другими достоинствами в свои пятьдесят могла дать фору многим более молодым пусть и глубокомысленным женщинам.
- А у нас ведь есть теперь возможность посмотреть и на другую сторону монеты, - вступил в разговор герр Лехнер. – Мы можем попросить нашего нового соседа рассказать о том, какой видят эту ситуацию в самой России. 
- Нет, Вальтер, ни в коем случае, - поспешил ему ответить Йозеф, которому к тому моменту довелось пообщаться с Олегом Кузьмичом уже несколько раз. И он напомнил присутствующим, что русскому мигранту лучше ничего не говорить про Россию, чтобы не спровоцировать обострение его болезни. Хотя напоминать надо было только Вальтеру, которому Анна могла и не рассказать о том, о чем мэр говорил на собрании. Семьи Хубер и Грубер все о состоянии здоровья Оборова прекрасно знали.
Постепенно добрались и до вечных проблем хозяина дома. Опять всем пришлось осуждать план Мансхольта шестидесятого года, причем не все даже заморачивались тем, чтобы менять местами слова в предложениях, которые они произносили и год назад, и пять лет назад. А потом всем скопом обрушились на реформы Макшерри девяносто второго года. А что поделать, если мелкое фермерское хозяйство уничтожено на законодательном уровне, и возрождать его так же на законодательном уровне запрещено? Вальтер в тысячный раз говорил, как полезно было бы использовать все доступные площади коммуны под посевы, Франц традиционно разводил руками, мол что он может с этим поделать. Анна в свою очередь только успевала одергивать мужа-попрошайку, не понимая, как можно так долго стучаться в одну и ту же закрытую дверь. Успешным деловым людям всегда проще рассуждать на темы развития бизнеса: - по их мнению любой, имея за душой только желание, способен свернуть горы. Но им не понять, что успешный бизнес слишком случаен, чтобы делать из него аксиому, да и на ком бы делались деньги, если все вокруг будут успешными? В общем очередные посиделки прошли по сценарию предыдущих годов, не принеся позитивных новостей бизнесу герра Лехнера.
                ***
                18 октября.
За две недели выучил немецкий язык настолько хорошо, что меня перевели из класса Моники Майер в среднюю школу к Хельге Мозер. Появились насмешки от одноклассников. Если малыши в начальной школе особо вопросами не задавались, что в их классе делает дед, то дети постарше, хоть и между собой, но достаточно громко, чтобы я слышал, обсуждали безграмотного старика. Я, конечно, не все понимаю, что они говорят, но общий смысл уловить способен. Фрау Мозер каждый раз смущается, когда слышит подобные разговоры, но учеников не одергивает: - так видимо работает распиаренная европейская свобода слова. Я тоже никак не реагирую на это, ведь воспитание чужих детей никогда не было благодарным и плодотворным занятием. Лучше бы они к своим западным ценностям добавили элементарное уважение к старшим, но такое видимо здесь возможно только в том случае, если старший будет как минимум гомосексуалистом. Недавно на выходе из школы столкнулся с двумя старшеклассниками, так один из них не стесняясь спросил меня, где я припарковал свой танк, на котором приехал на австрийскую землю? Я прошел бы мимо, и забыл их обоих уже через тридцать секунд, ведь именно так сейчас работает моя память, но образ говорящего подростка врезался в память настолько глубоко, что помню до сих пор. Поэтому и мимо не прошел. Высокий, худощавый, блондинистый с голубыми глазами. А лицо, измерь любым циркулем - попадет под все идеальные параметры. Но не мне его винить. Европейская молодежь, как и российская, да и любая другая в большинстве своем вынуждена быть угодной собственной власти в первую очередь собственным мировоззрением. Просто, из-за собственной лени и недальновидности, молодежь редко, когда берется разбираться в вопросах геополитики самостоятельно, ей проще черпать «достоверную» информацию от натасканных экспертов из интернета. Жаль только не каждый способен сходу разобраться, кем эти эксперты натасканы: - отсюда и каша в головах. Я, как сумел, объяснил этому юнцу, что русский танк никогда не паркуется возле шавкиной будки, он сразу едет к дворцу хозяина шавки, с которым и нужно решать вопросы. Но что Австрия может знать о том, как это быть хозяином? Ничего. Зато быть шавкой у них отлично получилось в обеих мировых войнах. Получится и сейчас, пока коллективные евросоюзовские яйца зажаты в демократическом кулаке штатов. Пока ребятишки переваривали информацию, я пошел своей дорогой.
Ах да, совсем забыл, кормят меня сносно. Как-то раз утром обнаружил в гостиной на столе еду. Ну как еду? Там в контейнере были макароны с тушеной капустной, сыр, кусок пирога и ветчина со странным привкусом. Первая идея, пришедшая в голову при виде этих яств – меня хотят отравить. В тот раз с голодухи я, конечно, попробовал всего по чуть-чуть, но есть не стал. Потом привык. Оказывается, макароны с капустой – это флекерль, главный местный гарнир. А привкус у ветчины вовсе не странный, а можжевеловый – знаменитый тирольский шпик. Позже познакомился и с тайным благодетелем – еду приносит девушка из ресторана, что на другом въезде в городок находится. Пробовал давать ей деньги, но она всегда отказывалась, мол все бесплатно. И вообще она мне сильно приглянулась в первую очередь тем, что стеснялась этого вот проявления доброты. Нет, я не против людей, которые творят добро, просто некоторые делают это настолько заметно, что начинаешь сомневаться в истинной причине таких поступков. А вот люди, которые смущаются, когда их застают за совершением доброго дела, как если бы они занимались чем-то непристойным, всегда более симпатичны. В последние дни она уже не сбегает, и мне удается с ней поздороваться на ее родном языке.
Да и на улице меня уже начинают узнавать, но если раньше люди в основном прятали глаза, то сейчас вежливо кивают головой, а некоторые даже здороваются. Помимо своих учителей немецкого языка, наиболее тесно удается общаться с продавцами в местном универсальном магазине «Адег», где я бываю практически каждый день. Зовут их Петер и Анна, они муж и жена и работают поочередно. Петер, возможно, чуть чаще мне попадается, чем его супруга. И оба они тоже видимо участвуют в этой необъявленной акции избыточного радушия, ведь каждый раз, когда я с пакетом возвращаюсь домой и перебираю покупки, там всегда оказываются товары, которых нет в чеке, и за которые я не платил. В первый раз, когда я обнаружил у себя лишние товары, я конечно вернулся в магазин, но продавец, тогда это была Анна, сказала, что это небольшой подарок, и назад она его не возьмет. Теперь вот думаю затариваться сразу на больший срок, чтобы реже получать такие подарки: - неудобно просто как-то.
Однажды заходил еще один удивительный в своей услужливости человек – Кристиан Виммер из местного аналога нашего ЖКХ. Он подробно с рисунками и чертежами объяснил мне как пользоваться моей котельной. Показал, как настроить отопление так, чтобы обогревалась только определенная часть дома. Научил правильно пользоваться камином на втором этаже и печью в моей пристройке. Ну и дал полный расклад по расходам, которые по нашим меркам весьма внушительные. Но он мне сказал, что так было не всегда, мол ценник взлетел полгода назад, когда…. А вот что было «когда», он не договорил и быстро сменил тему. Все выглядело так, как если бы я имел какое-то отношение к их ценам на газ. В итоге, даже несмотря на то, что я живу один, полное отопление дома (без чердака) в холодный период мне обошлось бы не менее пяти сотен евро в месяц. Хоть эти цифры и включают в себя все коммунальные услуги, от этого они менее неприличными не становятся. К слову, это шестая часть моего ежемесячного дохода. Я с помощью Кристиана настроил все так, чтобы вода в трубах в доме была настолько теплой, чтобы они не померзли при минус пятнадцати на улице. Исключением стал туалет на первом этаже, его отапливать придется градусов до двадцати – ходить по большому нужно в комфорте. Мыться решил в одной из спален второго этажа, где есть выход в ванную комнату с душевой кабиной. Но там отопление отдельно не настраивал, то есть в самое холодное время температура в ванной может опуститься до десяти градусов. Ничего, переживу как-нибудь. Герр Виммер сказал, что, если я не буду много жечь электричества, расходы на содержание дома составят плюс-минус около двух сотен евро. Тоже не фонтан, но это и не шестьдесят квадратов в панельном доме.
На этом пора заканчивать, все-таки это дневник памяти, а не сочинение на вольную тему. «Дневник памяти» - это я сам придумал. Может правильнее было бы назвать его дневником для памяти, но технически он все же является дневником самой памяти. Пока она есть. Когда от нее ничего не останется, возможности заполнять дневник уже не будет.
                ***
До Дня Австрийской республики остается неделя. Маленький Вальдбург, как и вся маленькая Австрия, погрузился с головой в подготовительные хлопоты, навязанные встречей главного праздника страны. В этом октябре отмечают уже шестьдесят седьмую годовщину образования независимой и нейтральной Австрии, и в этом же году вся политическая власть страны имела возможность сказать спасибо тем руководителям, которые тогда подписали знаменитую Декларацию независимости. В отличии от своих политических коллег из ЕС, австрийским лидерам сегодня нет необходимости соревноваться в изощренности разного рода русофобских идей – их от этого спасает нейтральный статус. А то пришлось бы как некоторым прибалтийским бедолагам заявлять, что у них есть несколько танков «Абрамс», соответственно они готовы к уничтожению России на поле боя. Хотя всем абсолютно ясно, что современные европейские соревнования по новому политическому виду спорта – русофобии, искусственно взращены на полях Старого Света американцами и британцами. Они в прошлом веке дали путевку в жизнь Гитлеру, и вот уже практически восемьдесят лет не могут простить России того, что она втоптала тогда их детище в грязь. С того момента коллективный запад истерически жаждет реванша, жаждет возрождения нацизма, закрепляющего за ними статус носителей исключительного и божественного генофонда. Психические отклонения подобного рода часто выливаются в вооруженные конфликты с теми, у кого череп неправильной формы и размера. Когда стало понятно, что серьезной конфронтации с Россией не избежать, Великобритания по указке заокеанского хозяина вышла из состава ЕС, чтобы хоть как-то сохранить жизнь своей экономике. Австрия себе такого позволить не могла, поэтому ее экономика была изнасилована вместе со всей экономикой ЕС. Причем насиловала она себя сама абсолютно добровольно, ведь страны ЕС коллективно решили перестать покупать у России дешевые энергоресурсы, которые и были тем двигателем, что уверенно тащил европейскую экономику в безбедное будущее. Теперь же, грубо говоря, свободных денег в стране стало в два раза меньше, а цены практически на все выросли на десятки процентов. Но руководство ЕС, под истеричное одобрительное тявканье науськанных англосаксами нацистских карликовых шавок из восточной Европы, вдохновенно с трибун вещает, что надо терпеть, ведь России еще хуже. Только обычному рядовому европейцу Россия – не враг, так с чего бы ему становилось теплее от настигающих ее с бессчетными санкциями трудностей? Непонятно. Но стоящим за высокими трибунами ничего умнее просто в голову не приходит. Спасибо, что именно «терпеть» в самом жестком варианте этого понятия жителям Вальдбурга не приходится. Да, коммуналка выросла чуть ли не в два раза, но у большинства горожан расходы на нее очень редко превышали пяти процентов от семейного бюджета. Теперь стало десять процентов, но жить можно, поэтому неуклюжие попытки оправдать собственную воинственную риторику многих европейских политиков необходимостью уничтожения России для возврата к сытой жизни, выглядят по меньшей мере глупо. А отказаться от воинственной риторики они не могут, потому что заокеанский хозяин дал команду «голос» - надо выполнять. Кто не выполнит, у того дети не получат американо-британское образование, а он сам - домика во Флориде для спокойной старости по завершении карьеры. Говорить, что думают, могут лишь немногие: сербы, венгры, иногда - австрийцы, остальные не свободны в публичных выражениях своих мыслей. Жаль, конечно, что Австрия боится пойти на радикальные меры и выйти из ЕС: - опасаются, что экономика страны не выживет, но на мой взгляд – зря. Нам, чтобы безбедно прокормить свои девять миллионов, безусловно хватило бы туризма, а со временем подтянулось бы и сельское хозяйство, освобожденное от тупой политики ЕС.
Об этом в очередной раз общались на ежемесячном собрании руководителей поселений коммуны, которые традиционно проводятся во Фрайштадте. В очередной раз убедились в невозможности реанимировать местный футбольный клуб, который вылетел из «Ландес лиги» Северной Австрии и теперь скатился до статуса любительской команды. Игроки разбежались, осталось только пять футболистов на профессиональных контрактах. Ну а что делать, разводили руками участники собрания, не самое подходящее время для спонсирования футбольной команды. А арабские шейхи не торопятся скупать клубы, подобные ФК «Фрайштадт». В очередной раз согласились, что сельское хозяйство коммуны скорее мертво, чем живо, и на этом фоне хороших новостей герр Грубер Вальтеру Лехнеру не вез. Вскользь намекнули, что совсем неплохо было бы запастись дровами, ведь, насколько суровой будет зима, никто предугадать не мог, как и цену на газ. А больше и обсуждать было нечего, ведь ничего особенного в коммуне не происходит, что само по себе уже достижение.
Роскошный «Ауди А8L» припарковался в гараже не менее роскошного дома в центре Вальдбурга. Мария встретила супруга сытным ужином и готовностью слушать, а внимательно слушать мэра после собраний уже переросло у них в обязательную традицию. Излагая свои мысли жене, Франц Грубер автоматически раскладывал по полочкам все то, что нужно будет донести на следующий день до подчиненных. Сегодня в рассказе мужа Мария не услышала ничего про Олега Кузьмича, о котором, как оказалось, Франц счел нужным не докладывать руководителю коммуны.
- Нет у меня пока уверенности, что вся эта история с герр Оборовым пройдет гладко. Уж слишком многих мы подключили к помощи этому русскому, и когда-нибудь это добро должно будет вернуться. А европейская повестка с каждым днем все больше пытается заставить нас думать, что помогаем мы ужасному человеку. Ну или как минимум гражданину ужасной страны.
- Но он же не сделал еще ничего ужасного, - сказала фрау Грубер.
- В том-то и дело, что сегодня для того, чтобы быть ужасным, достаточно просто быть русским, - с нотками грусти в голосе проговорил Франц.
                ***
                27 октября.
Вчера вся страна праздновала День австрийской республики. Сегодня постараюсь сохранить на бумаге все, чем запомнился этот день, чтобы потом это можно было вспомнить. Думаю, что записывать надо только что-то хорошее, о чем потом будет приятно вспоминать, а плохое пусть просачивается через дырки в решете моей памяти и растворяется в небытие. Вчерашний день мне точно когда-нибудь захочется вспомнить, потому что меня не просто пригласили на праздник, но еще и общались со мной на равных, как будто я живу в Вальдбурге уже сто лет. Единственное, что омрачало мероприятие, это моя неспособность вспомнить многих людей, с которыми по всей видимости мне уже приходилось общаться в последнее время.
Моим проводником по праздничным мероприятиям стал мужчина, хорошо говорящий на английском языке, хотя мой немецкий уже позволяет мне более-менее изъясняться самому. Он представился, но имени, к сожалению, я так и не запомнил. Он даже рассказал мне, где мы с ним раньше пересекались, но опять же вылетело из головы. И мы практически весь день провели с ним вместе, что может наверно по праву считаться зарождением дружбы, вот только нельзя дружить с тем, кого не можешь вспомнить уже на следующий день. Основные мероприятия проходили в четырех местах. Торжественная часть была в местном клубе, где выступал мэр города. На центральной площади поставили несколько торговых палаток с едой, пивом, вином и сувенирами. Там же проходили конкурсы для детей и взрослых. Пока мы были на площади, впервые смог ощутить, насколько Вальдбург стар. Когда я в школе, там на одного взрослого приходится с десяток детей, и городок кажется молодым, но вчера на одного ребенка уже приходилось с десяток взрослых. Чем-то напомнило наши родные деревушки из глубинки, отпугивающие молодежь и привязывающие к себе стариков. Через дорогу от площади в местном небольшом парке организовали сцену, где выступали какие-то артисты с местным фольклором. Не могу вспомнить, что конкретно там показывали и играли, но зрители были довольны, аплодисментов было много. Четвертой праздничной площадкой стала спортивная зона недалеко от моего дома. Там проходили соревнования по футболу, волейболу, теннису, баскетболу. Соревновались все, от мала до велика, и это единение жителей настойчиво наталкивало на мысль, что они ничем не отличаются от нас – русских. Точнее не так: - простой австрийский народ из глубинки с десяти шагов не отличить от русского народа. Различия начинаются, когда в дело вступают ораторы с политических трибун, а интерес обычных людей к политике обычно не сильнее, чем интерес рабов на галерах к тому, чем сегодня по большому сходили их пассажиры.
Встретил ту улыбчивую девушку, которая сказала, что мне скоро снова нужно показаться врачам во Фрайштадте. Я даже куда-то записал дату визита – потом найду. Увиделся и со своими учителями, обе отметили мои успехи в изучении немецкого. Несколько раз наши пути пересекались с мэром городка, он представил мне свою супругу, которая почему-то очень долго не отпускала мою руку после приветственного пожатия. Были там и другие жители, которых я точно видел раньше и даже с ними общался, но в памяти ничего не осталось. В который раз отмечаю, что чем больше событий происходит за день, тем меньше я потом могу вспомнить. Плохо, что нет никого, кому бы можно было вечером пересказать свой день, быть может таким образом я мог бы запоминать больше. А еще плохо то, что в некоторые дни я целый вечер могу ходить по дому и искать супругу, чтобы поделиться с ней важной информацией, но никак не могу ее найти. Надо дождаться, когда приедет сын, он точно знает, куда пропала его мама.
А вот эту информацию вынес отдельно, наверно сам мозг решил, что важнее нее ничего в этот праздничный день и не случилось. Меня познакомили с хозяином местного спортивного комплекса. Мне стыдно на людях что-то записывать в блокнот, поэтому имени не записал и не запомнил, но я точно знаю где его можно найти. Он пообещал приобщить меня к спорту, и мне кажется, что ничего более полезного для моего гниющего мозга уже и не придумать. Если дома я все рабочие дни занимался физическим трудом на свежем воздухе, то здесь мне уже трудно найти себе какие-нибудь занятия вне дома, ведь весь свой небольшой участок я давно уже облагородил и дров на зиму заготовил.
                ***
- Добрый вечер, герр Грубер, фрау Грубер.
- Привет, Герхард. Как всегда, в отличной форме, молодец. Сколько уже подходов сделал?
- Это пока только второй, нужно еще три. А вы решили проводить сезон? Правильно, пока погода еще держится, надо пользоваться.
- Ну может еще и не проводим. Помню и до середины ноября бывало играли. Да, Мария?
- Играли, но в последнее время зимы стали холоднее и длиннее. Хорошо, если с середины марта получится начать сезон, а то и до апреля будет прохладно.
- Это да.  Хотя вон Вагнеры, случалось, и в минус играли. Оденутся как полярники и бегают по корту.
- Нашел с кем сравнивать. Они же в два раза моложе нас.
- Меня не в два раза, а меньше.
- Хорошо. Они в два раза моложе меня и в полтора раза моложе Марии. Да и форма у меня не та, чтобы еще и в зимней одежде прыгать тут. У камина с бокалом лагера всяко комфортнее.
- А мне в образе капусты на корте вообще противопоказано находиться: - надо соблюдать эстетические требования населения. А вы, герр Лейтнер, следующий подход не пропустили? Думаю, Франц не станет спорить, что вы на своих турниках всегда смотритесь в высшей степени гармонично и эстетично. Мотивируете, так сказать, случайных зрителей.
- Спасибо на добром слове, фрау Грубер. Теперь для мотивации у нас добавился еще один спортсмен в Вальдбурге, сможем все наслаждаться победой спорта над возрастом.
- И кто же это, если не секрет?
- Олег Кузьмич.
- Но он же вроде как болен? Какой же из него спортсмен?
- Так он, господин мэр, болен только головой, а в физическом плане, по-моему, у него все просто замечательно. Он тут как-то раз уже после дня страны пришел ко мне. Ходил кругами, вроде как что-то хочет спросить, но не знает, как и у кого. Хотя нас с ним знакомили, мне показалось, что он совсем меня не вспомнил, но ему и простительно. Так вот, он первым делом попросил меня отметить на карте маршрут длиной в пять километров. Я ему предложил пятнадцать кругов вокруг поля, но он сказал, что предпочитает бегать в одиночестве. Я пригласил его в свою машину, сбросил на ноль одометр и повез в сторону Миттерайта. Оттуда через Харрук к городскому въезду и далее по Вальдбургу обратно сюда. Получилось четыре километра семьсот метров, что его вроде устроило.
- И что? Он будет бегать по этому маршруту?
- Не только будет, а побежал в тот же день вечером. Я как раз собирался уезжать домой, смотрю, а он вышел на дорогу, потыкал в телефон и побежал. Причем не трусцой, как это делают люди его возраста, а довольно быстро. Мне стало любопытно, и я включил секундомер на телефоне, пошел к его дому, где и стал ждать. Не прошло и тридцати минут, как герр Оборов прибежал со стороны центра города, т.е. скорее всего следовал тому маршруту, что я ему показывал.
- И это быстро, насколько я могу судить?
- Для его возраста - это очень быстро. Я пять километров бегаю в среднем за двадцать две минуты, но я и младше его на двадцать лет. Причем я бегаю в спортивной форме, а он в том, в чем приходил на праздник.
- Молодец старик. Я же, как Джереми Кларксон, однажды пробежал двадцать девять метров и понял, что это не мое. Ну а спортивной одежды у него и нет, боюсь, что у него вообще нет другой одежды кроме той, в которой мы его всегда видим на улице.
- Мы же можем, дорогой, подарить нашему новому соседу спортивную одежду, раз он так увлечен спортом?
- Конечно. Я и сам подумал об этом. На днях Джудит-Мария везет его в город на повторное обследование, попрошу ее завезти Олега Кузьмича в спортивный магазин. Нам это все равно ничего не стоит.
- Это было бы замечательно. Но чеки все равно пусть сохранит. На всякий случай.
                ***
Поравнявшись с табличкой перечеркнутого красным Вальдбурга, включаю секундомер на телефоне. Начинаю бег как обычно на низком солнце, которое к этому моменту только светит, но уже даже не пытается хоть как-то бороться с надвигающимися ночными заморозками. Первые несколько десятков метров оно, как заправский художник, расцвечивает меня багряными оттенками и не позволяет посмотреть налево, где на небольшом возвышении над дорогой убегают с моей скоростью в обратном направлении последние строения городка – комплекс спортивных площадок. Проходит не больше минуты, и вокруг только тоннель из деревьев, стыдливо прикрывающих свою наготу остатками пожелтевших листьев. Но среди них очень много и хвойных деревьев, которые никогда не опускаются до того, чтобы раздеваться перед лицом похотливой зимы. Они-то и сохраняют необходимую плотность, позволяющую вечным сумеркам не полностью покидать этот природный тоннель даже ярким солнечным днем. Нет, заморозки в светлое время суток там уцелеть не могут, но легкие сразу же ощущают разницу: - воздух здесь намного холоднее - слишком глубоко не вдохнешь, поэтому темп бега пока приходится держать щадящий.
Тоннель заканчивается быстро, быстрее, чем появляется табличка начала Миттерайта. Деревья стеной остаются по левую руку, а справа начинаются жилые постройки соседнего городка. Все, как на подбор, двухэтажные с солнечными панелями вместо крыш. Невольно задумываешься, возможны ли такие панели в родной Ленинградской области, где солнечные дни можно пересчитывать по пальцам одной руки? Да и вороны, голуби, помоечные чайки, думается, довольно быстро сделают всю конструкцию непригодной, покрыв ее душевным слоем помета. Солнце еще скрыто за деревьями, но воздух становится заметно теплее, как, наверно, и должно быть рядом с человеческим жилищем. После таблички, указывающей на начало Миттерайта, нужно свернуть налево, хотя знакомое до боли строение зовет направо. Там, метрах в пятидесяти возле одного из домов, стоит самая настоящая породистая теплица, где вполне могут дозревать последние в этом году помидоры. Но бегу налево, послушно сбавив скорость под знаком ограничения скорости «30». Теперь низкое солнце играет со мной в гляделки: - я, безусловно, моргну первым, точнее, бежать приходится практически с закрытыми глазами. Лес остается далеко слева, а справа - частный сектор, мало чем отличающийся архитектурно от Вальдбурга. Городок заканчивается также внезапно, как и начинается, и теперь по обе стороны от дороги поля, но следующие строения уже метрах в ста впереди. Ближе к ним дыхание меня покидает, и бег превращается в быструю ходьбу, чему я даже рад, ведь эти строения начинаются с самого настоящего огорода, где трудится старичок лет под восемьдесят. Урожай уже собран, и он подготавливает свой участок к зиме, чтобы весной обнаружить живыми те культуры, которые зимуют в земле. Пожалуй, стоит к нему как-нибудь наведаться, узнать, что здесь можно выращивать, ведь мне уж точно не составит труда разбить свой собственный огород, который и меня прокормит, да еще и на продажу чего останется. Но это ближе к весне.   
      Когда дорога поворачивает на юг, нужно не забыть свернуть чуть правее в Харрук, чтобы не срезать и соблюсти дистанцию в пять километров. Это нужно сделать сразу после фермы, да-да, самой настоящей фермы, масштабы которой правда очень быстро становятся очевидными, когда добегаешь до загона с двумя сиротливо гуляющими козами. Далее предварительно должен быть сложный участок маршрута, ведь одна за другой следуют силосные ямы, где очевидно зловонно перегнивают будущие удобрения для местных полей, но мне с этим запахом бежится нормально, лишь как-то более тоскливо вспоминается дом. А потом по бокам начинают попадаться такие родные и знакомые тюки сена и несколько полей, где это сено росло, будучи еще живой травой. И этого сена явно больше, чем могут за зиму сожрать те две тощие козы, а значит в коммуне есть и другая скотина. Сам Харрук – это глухая деревня в сравнении с Вальдбургом. Очень похоже на то, что с разделением труда здесь примерно то же самое что и в России. Кто владеет фермами, тот в городской роскоши живет, а те, за счет чьего труда эти фермы собственно и существуют, живут прямо там между силосными ямами и навозными кучами. Несколько обветшалых домов, а некоторые и вовсе заброшены. На этом городок заканчивается, и мимо пробегает табличка с перечеркнутым Харруком. Странно, что таблички начала поселения я не увидел, а может и просто забыл. Маршрут заканчивается более-менее легким участком, ведь он идет слегка под горку, поэтому успевай только поднимать ноги, и вот уже впереди табличка Вальдбурга с его белоснежными особняками. Несколько сотен метров по уже знакомому городу в окружении роскоши и достатка, и я у своего курятника.
                ***
      В следующие несколько дней жители Вальдбурга продолжали соревноваться в добром отношении к своему новому соседу. Но искренность проявленного ими рвения не подвергалась сомнению только лишь на первый взгляд. Нужен был очень проницательный человек, способный со стороны оценить, насколько долго после совершенного доброго дела душу каждого из них терзает тошнотворное послевкусие начинающей прокисать веры. Нет, не той веры, упадок которой с унынием констатирует герр Бауэр, а веры, присущей настоящим прагматикам, для которых очень важна мотивационная составляющая любых их действий и поступков. Проще говоря, они все ждали отдачи, хоть ни один из них в этом пока не признавался даже самому себе.
      Джудит-Мария Паммер с завидной готовностью повторно отвезла Оборова в клинику во Фрайштадт, где те же вежливые доктора констатировали у Олега Кузьмича стадию ремиссии, и сказали, что в следующий раз можно будет показаться через полгода, если не случится заметного серьезного ухудшения его состояния. Она не забыла про просьбу фрау Грубер купить эмигранту спортивный костюм и приобрела ему лекарств на шесть месяцев вперед. Девушка, с присущей ей веселостью, болтала с Оборовым, благо он уже был способен поддержать разговор на немецком языке, и ничего не нарушило душевного равновесия ее спутника в этот день. Вот только в самом конце их пребывания во Фрайштадте, когда они уже сели в «Фиат» и собирались ехать домой, она достала из сумки какие-то бумаги и стала что-то записывать в телефон. Олег Кузьмич все видел, но способен ли он был понять, чем занимается фройляйн Паммер? А если способен, то смог бы сделать элементарные выводы из того, что понял? Вряд ли. А Джудит-Мария не делала ничего особенного: - она суммировала чеки, чтобы зафиксировать текущую сумму, потраченных на Оборова денег.
Тем временем красавица Кристин Пихлер стала замечать, что порции для Олега Кузьмича начали стремительно уменьшаться. Сперва она не придала этому значения, ведь быть может у хозяина ресторана дрогнула рука, или внезапно истощился запас продуктов, который он непременно вскоре пополнит. Но, когда уменьшенные порции уже очевидно стали постоянными, она решила докупать что-то для Оборова на свои деньги. Герр Мюллер не мог этого не заметить, и запретил ей заниматься подобной ерундой в дальнейшем. Нет, он не был злым и не объяснял своего решения официантке тем, что пришло время расплаты, но какое-то пояснение предоставить ей считал себя обязанным.
- Послушай, Кристин, - обратился он к своей работнице в один из дней, - мы вполне можем себе позволить и дальше раз в день кормить нашего нового соседа, и бизнес от этого не пострадает, но любая долгосрочная доброта рискует обернуться злом, если не обретет хотя бы легких оттенков инвестиции. Когда мы начинали это делать месяц назад, мэр на собрании четко обрисовал сроки нашей безвозмездной помощи Олегу Кузьмичу. Никто не был против, и сейчас все тоже готовы продолжать вносить свой вклад в это доброе дело, но после последнего собрания, думаю, у каждого в голове зародился вопрос: «Ради чего и как долго?»
- А о чем таком говорил мэр, кроме того, что в очередной раз подорожали тарифы на газ и электричество? 
- Ну он не смог уже с полной уверенностью заявить, что все наши затраты на Оборова будут компенсированы в какие-либо определенные сроки. Другими словами, герр Грубер предложил нам продолжать и дальше помогать мигранту, как если бы Олег Кузьмич был каждому из нас близким родственником.
- А разве мы в Вальдбурге не одна семья? – Спросила фройляйн Пихлер, немало удивив Карла своей девичьей наивностью.
- Я готов любого считать своей семьей, пока этот любой руки держит в своих карманах, а не сует их в мои.
С того разговора Кристин перестала оставаться поболтать с Олегом Кузьмичом, когда приносила ему еду. Более того, она старалась заходить в дом тогда, когда видела, что он копается в огороде и не заметит ее прихода. Просто она боялась вопроса про размеры порций.
Да и в магазине четы Вагнер внезапно пропали приятные бонусы в виде товаров, которых не было в чеке. Сами же чеки стали крупнее в плане итоговой суммы, хотя их наполнение осталось прежним.
- Пришло время окончания акции «Социальная скидка». Теперь все покупают по стандартной цене. - Сказал как-то Петер Вагнер своей супруге.
- Сама хотела это же предложить. Да и неплохо было бы вспомнить и записать все те подарки, что проходили мимо кассы, - ответила Анна Вагнер своему супругу.
- А мне и вспоминать не придется, - проговорил герр Вагнер, доставая свою записную книжку, - у меня все отмечено.
- Как думаешь, русский заметит изменения?
- Не знаю, но, даже если заметит, разве правда не на нашей стороне?
Сложно сказать, заметил ли изменения Олег Кузьмич, но своим видом он этого никак не показал.
                ***
В маленьких городках опасно пускать спорные моменты на самотек, ведь даже малое количество недовольных зачастую составляет большой процент от общего числа жителей. И мэр Вальдбурга не собирался этого делать, понимая, что само уже явно не рассосется. Последней каплей стал визит фрау Мозер к нему в кабинет. Оказалось, она тоже прекрасно помнит обозначенные градоначальником сроки, и теперь ей уже неудобно заниматься обучением детей, когда в классе присутствует старик. Она, безусловно, готова и дальше заниматься с Оборовым, но только факультативно, т.е. во внеурочное время. На последней фразе учительница выразительно посмотрела в глаза Францу Груберу, дабы убедиться, что он понял – подобные мероприятия оплачиваются отдельно. Когда самая сложная ультимативная часть была оговорена, Хельга Мозер со спокойной душой рассказала мэру, как хорошо дается немецкий язык мигранту, и какой он в целом положительный во всех отношениях человек. В завершении разговора они оба согласились, что Олегу Кузьмичу и дальше нужно помогать.
- Пока народ не взорвался, необходимо провести еще одно собрание, - сказал герр Грубер Марии, когда вернулся вечером домой.
- Что, народ уже начинает требовать денег?
- Пока никто не потребовал, но с приходом зимы, боюсь, тарифы вырастут еще больше, и тогда горожанам про Оборова вспоминать будет уже совсем не практично.
- Австрийскую практичность судьба отдельно взятого человека не сможет поколебать, это- точно. Тем-более - жизнь мигранта. – Подвела философский итог беседе Мария, чем не мало удивила своего супруга. Не иначе, как у Карин нахваталась умных мыслей, подумал Франц.
На следующий день в клубе состоялось внеочередное собрание жителей городка. Обстановка была заметно более напряженной, чем на подобном же собрании месяцем ранее. Да и речь мэра собравшиеся слушали не так внимательно, о чем свидетельствовали частые перешептывания между соседями по креслам в зале. Нет, они никогда бы не опустились до того, чтобы пропускать мимо ушей слова градоначальника, который каждому помимо этого был еще и другом, но, вот только в данный конкретный момент, им более близкими казались речи соседей, чем распинающегося за трибуной мэра. Франц Грубер с напускной уверенностью рассуждал о том, что подорожавшая электроэнергия вряд ли способна стать серьезным препятствием на пути помощи русскому мигранту, а жители шепотом между собой сомневались в том, что эта помощь когда-нибудь будет хотя бы компенсирована, не то, чтобы вознаграждена. И это уже был вопрос принципа. Хоть они все и были мелочными австрийцами, но размер помощи Оборову объективно не сильно тяготил их карманы, и каждый легко мог бы продолжать ему помогать, если бы не одно «но». Месяц назад мэру стоило сразу сказать, что есть необходимость помочь человеку, причем придется делать это безвозмездно, тогда сегодняшнее собрание и не пришлось бы проводить. Но герр Грубер рассказывал про три тысячи евро ежемесячного дохода Олега Кузьмича, которых хватит на оплату всех понесенных жителями Вальдбурга затрат. Месяц прошел, а денег нет. Да плюс к этому еще и новости, что теперь придется в несколько раз больше платить за коммунальные услуги, так как необходимо помочь Европейскому Союзу разорвать в клочья экономику России. Той самой страны, откуда пожаловал новый сосед.
                ***
Сегодня деменция решила напомнить о себе, причем самым щекотливым образом из тех, что были ей доступны: - с самого утра не могу отыскать свою банковскую карту. И да, я естественно уже залез в свой блокнот и прочитал о том самом месте, где я ее храню, но там ее не оказалось. Попытался вспомнить, когда видел ее в последний раз, но не смог, обратился за помощью к тому разделу блокнота, где записываю все свои покупки. Там последняя запись датируется понедельником тридцать первого октября. Все правильно, сегодня опять понедельник, а значит пришло время пополнять запасы. В течение последних семи дней получается я карту не видел. Спросил у той красивой девушки, которая каждый день приносит мне еду, но она ответила, что мою карту не видела. Показалось, что она даже испугалась моего вопроса, хотя я ее ни в чем и не обвинял, тем более она еду всегда приносит через главный вход и в пристройке никогда не была. Проверил все карманы, сумку, полки с запасами, холодильник – ничего. Посмотрел даже в теплицах, сходил к верстаку, обшарил амбар, от которого остались только стены и крыша, опять безрезультатно. Карта исчезла.
Решил пройти к магазину и обратно своей обычной дорогой, но, если где-то там обронил, то ее явно давно уже кто-то должен был найти, ведь по пути у меня и детский сад, и школа, и офис инженерной фирмы – очень людный маршрут. Все равно пошел, но, когда добрался до магазина, уже и забыл, зачем все это затеял. Подумал, что как обычно пришел за покупками, но списка в карманах не нашел. Зашел внутрь. За прилавком женщина – никак не могу запомнить, как ее зовут.
- Доброе утро, герр Оборов. Давайте ваш список, я быстренько все соберу, - как обычно вежливо сказала женщина.
- Доброе утро. – Ответил я, обшаривая карманы в поисках списка, которого там не оказалось. – Боюсь, что я забыл его дома. Сейчас схожу и вернусь.
- Зачем лишний раз ходить? Давайте я вам положу то, что вы обычно берете, - предложила продавец за прилавком, на что черт меня дернул согласиться.
Когда пришло время расплачиваться, я ей сказал, что и карту я тоже дома забыл, и медленно, виновато пятясь назад, вышел из магазина. Пакет с товарами остался стоять на прилавке перед удивленной женщиной. Домой пошел не сразу, а заглянул сначала в местное отделение банка. Там я был в первый раз, поэтому долго соображал, к кому обратиться. Соображал видимо очень долго, раз молодой клерк в белой рубашке вышел из-за своего окошка и предложил мне помощь. Разволновавшись еще сильнее, чем в магазине, я совершенно забыл, зачем вообще пришел в этот банк. Клерк спросил, не нужна ли мне помощь врача, но я отказался и вышел на центральную площадь. Там на скамейке прямо под табличкой «Райфайзен банка» меня и нашел местный священник Йоханн Бауэр, с которым состоялся разговор приблизительно следующего содержания.
ЙБ: Добрый день, Олег Кузьмич. Олег Кузьмич, вы меня слышите? У вас все хорошо?
ОК: Что простите? 
ЙБ: Здравствуйте, говорю. Можно я присяду?
ОК: Да, конечно, извините. Не хотел никому мешать, уже ухожу.
ЙБ: Олег Кузьмич, успокойтесь, пожалуйста. Не надо никуда уходить. Меня зовут Йоханн. Помните, нас знакомили на празднике дня республики? Я служу священником в городской церкви. Вы мимо нее много раз уже проходили, но внутрь никогда не заходили. Вы верующий?
ОК: Может когда-то и был верующим, но уже забыл об этом.
ЙБ: Тогда, скорее всего, не были, ведь вера – не функция организма и не его производная, поэтому памятью она не должна фиксироваться.
ОК: То есть вы, святой отец, считаете, что веру невозможно забыть?
ЙБ: А разве можно забыть противный вкус вареного лука или боязнь змей? То, что проявляется в человеке на уровне чувств или инстинктов, забыть нельзя, это можно только побороть или подавить на уровне душевных терзаний. Веру можно искоренить только добровольно, память на такое не способна.
ОК: Вы просто еще незнакомы с деменцией. Она способна на многое. Удивляюсь ее способностям каждый новый день.
ЙБ: Да, это правда. Такая участь меня пока минула. Но я где-то слышал, что развитие этой болезни отдаленно напоминает течение человеческой жизни, воспроизведенное на ускоренной перемотке. Всю жизнь мы только и делаем, что забываем, и в самом конце забываем о том, что живем, тем самым прекращая существовать. Надо помнить себя, надо не забывать, творениями чьих рук мы являемся. Пока помним - будем жить.
ОК: Это все теория, святой отец. Так можно рассуждать, стоя рядом с трясиной, в которой медленно тонет человек. Ты ему говоришь, что не нужно барахтаться, тогда тонуть будешь дольше, а он- глупый - руками молотит, все быстрее погружаясь. В итоге человек тонет, а ты проживаешь долгую полноценную жизнь, думая, что этому способствовало твое знание о правилах поведения в трясине. Но на самом деле это ведь всего лишь иллюзия, которая разлетается на мелкие осколки, когда сам попадаешь в трясину. Деменция не позволяет выбирать, что помнить, а что забыть – она сама делает выбор. Если завтра она решит, что пришло время мне забыть себя, что будет?
ЙБ: Тогда, боюсь, наступит смерть. Или же начнется такая жизнь, что хуже самой смерти. Но, в любом случае, исход будет единственным из возможных, хоть сегодня мы можем позволить себе дерзость жонглировать предположениями и перебирать варианты.
ОК: Вы хотите сказать, что у человека нет шансов свернуть «туда»? Ваша теория больше напоминает фатализм, чем упование на божью волю.
ЙБ: Божья воля, Олег Кузьмич, она лишь в том, чтобы принимать человека любым, не взирая на то, «туда» он свернул или «не туда». И при всем при этом самостоятельно человек свернуть «туда» способен только в своих воспоминаниях вчерашнего дня. Когда мы смотрим назад, нам кажется, что наш жизненный путь – это не что иное, как ежедневное пересечение множества перекрестков, где мы вправе сами выбирать, куда свернуть. За этим гаданием, все ли выбранные нами направления были самыми правильными, мы просто не успеваем замечать, что в настоящем, на самом деле, наш путь – это рельсы. И даже если мы и пересекаем какие-то перекрестки, то поворачиваем только туда, куда ведут эти рельсы, а не куда мы сами хотим. Переводных стрелок, к сожалению, на нашем пути нет.
ОК: Получается, что когда-то давно, когда я еще и ходить-то не умел, я получил свои собственные рельсы, путь которых неотвратимым образом должен был познакомить меня с деменцией? Неужели такой подарок можно было приготовить для кого бы то ни было заранее, будучи в здравом уме?
ЙБ: Увы, нам не суждено понять всех смыслов нашего бытия, которыми наполнил его всевышний, но этого и не требуется. Представьте себя на берегу моря. Весь берег усыпан многими миллионами камней различных форм, расцветок и размеров. Настолько различных, что одинаковых среди них просто не найти. Вы прогуливаетесь вдоль кромки воды и периодически подбираете то один камень, то другой и бросаете их в воду. Вы не думаете о том, какого размера или какой формы был очередной камень, отправленный в небытие морской глубины. Вы даже не обращаете внимание на то, что рядом с этим камнем, который вы только что подняли, были и другие, которые по чудесной случайности остались лежать на своем месте. И уж тем более вы не задумываетесь о том, что лежать на своем месте и есть главный смысл существования камней на берегу моря. Пять шагов, и случайный камень лишается смысла своего существования. Еще несколько шагов – история повторяется. Но вы не станете ходить по берегу весь день, поэтому за сегодня в воде оказалось не более нескольких десятков камней, а на берегу их осталось многие и многие миллионы. Но вы, безусловно, вернетесь туда завтра, и будете приходить каждый день на протяжении целой вечности. Казалось бы, когда-то камней у вас под ногами не останется, но каждую ночь, пока вы отдыхаете, за дело берется прилив, выбрасывающий на берег новую порцию камней. Некоторые из них окажутся теми самыми, которые вы уже выкидывали, но ни они об этом помнить не будут, ни те, что все это время продолжали лежать на берегу. И суть этой истории совсем не в том, что вы не способны понять переживаний камней под ногами, многие из которых прекращают ежедневно свое существование, а в том, что сами эти камни не понимают и не осознают вообще ничего, пока их не поднимает неведомая сила и не бросает в соленые глубины моря.
ОК: Лихо вам, святой отец, удаются философские суждения. Я и сам раньше почитывал мыслителей, да вот болезнь все вымела поганой метлой из головы. Зачем живешь, если ничего из прожитого не можешь вспомнить? Что в блокноте успел записать - то и есть твоя жизнь. Так получается?
ЙБ: Вернусь к тому, с чего начали: - пока помнишь в себе человека – живешь. А человеком нас делает не право рождения в этом мире, а наша способность понимать то, кем мы являемся в этом мире, кем мы можем стать и кем должны стать. И львиная доля этого понимания поступает в мозг человека в первые десять лет жизни и в первую очередь из уст родителей. После десяти лет за дело берутся друзья. Общение вне семьи постепенно выходит на первый план, и это продолжается вплоть до двадцати лет. Затем происходит самоопределение человека в окружающей его реальности. Он сопоставляет свои знания и возможности с теми преградами, которые появляются у него на пути. Идет процесс набивания шишек, но он тоже не что иное, как способ понимания своего места в мире. Ну а после тридцати процессы обучения этой сложной науке «Познай в себе человека» резко замедляются. Все потому, что учится уже некогда – пора начинать учить самому. Я все это веду к тому, что и в деменции есть что-то божественное, раз она стирает память именно в обратном порядке. Если бы болезнь текла в прямом направлении, вы бы уже давно забыли в себе человека, ведь стерлись бы из памяти самые важные годы в жизни каждого, а именно – детство.
ОК: Все так. Все точно так и есть. Чем старше, тем охотнее вспоминается именно детство. Но и из последнего тоже неплохо было бы что-нибудь вспомнить. Например, почему со мой не приехала супруга? Или куда пропала эта чертова банковская карта?
ЙБ: У вас пропала банковская карта?
                ***
Бег, помимо очевидной пользы для здоровья, очень хорошо приводит мысли в порядок. Более того, если в начале маршрута поймать хорошую мысль, то дистанцию возможно пробежать быстрее, чем обычно, ведь не отвлекаешься на слежение за правильным дыханием. А как только подумаешь, что вместо вдоха носом уже сотню метров бежишь, хватая воздух ртом, так считай, что можно останавливаться: - дыхание собьется моментально. Надо доверять своему организму, пусть сам регулирует процессы дыхания, а мозг нужно занять чем-нибудь другим. Например, этот добрый священник, что встретился на площади. Как только узнал, что у меня пропала карта, так сразу отвел меня в магазин, где оплатил все еще стоявший собранным пакет с моим набором еженедельных товаров. И даже проводил меня домой, хоть я и сказал ему, что забыл всего лишь где банковская карта, а где живу – помню отлично. Пообещал уже завтра помочь решить вопрос с получением новой карты или с выдачей мне в банке наличными всей суммы, которая была на ней. Очень добрый человек.
Еще можно во время бега вспомнить какое-нибудь событие из прошлого, чтобы понять, насколько далеко уже успела забраться деменция. Первой на ум пришла свадьба, но это как-то слишком далеко, хоть и помню этот день во всех красках. Надо что-то более свежее. Рождение сына случилось через два года после свадьбы, а значит тоже не подходит. Зайдем с другой стороны. Итак: Оборов Олег Кузьмич. Шестьдесят четыре года. А когда, кстати, день рождения? Точно летом, но ни месяц, ни день вспомнить не могу, да это и не так важно. В паспорте потом посмотрю. Место рождения – Ленинградская область. Место жительства – Вальдбург. Нет, не Вальдбург. Какой-то поселок в Ленинградской области. Или не поселок, а всего лишь совхоз? Помню поля, помню урожай, помню различную скотину, помню трактор. Точно – «МТЗ-80», синего цвета. Его помню хорошо, лучше, чем квартиру или дом, в которых жил – их вообще не помню. Воспоминания такие яркие, как будто в самом этом тракторе прожил всю свою жизнь. Но люди ведь не живут в тракторах? Отвлекся. Супруга – Оборова Юлия Николаевна. Шестьдесят четыре года. Или уже шестьдесят пять? День рождения точно тоже летом, потому что кто-то из нас на месяц или около того младше. А кто-то старше. Но кто? Помню день свадьбы, помню, как забирал ее из квартиры, но не помню на каком этаже. Значит она жила до свадьбы в квартире, а после где мы жили? Почему-то кажется, что жили в своем доме, но, когда пытаюсь вспомнить дом, память рисует двух маленьких мальчиков, прячущихся с головой под толстым одеялом. Они оба проснулись от металлических стуков, которые бывают, когда из дровяной печи кочергой выгребают старую золу в ведро. Как только топка будет свободна, в нее положат дрова и уголь, после чего через некоторое время в доме станет тепло, и мальчики продолжат мирно спать, уже не прячась с головой под одеялом. Мальчики, печка – это все не то. Дети – это когда много, а сын был один. Оборов Дмитрий Олегович. Его помню, как говорится, от и до. Родился, когда мне было двадцать семь, значит сейчас ему тридцать семь лет. Есть ли у него семья? Ведь может статься, что я уже дедушка, но тех эмоций, что рождаются в стариках, когда у них появляются внуки, не помню. Такое забыть – уже преступление, поэтому буду думать, что внуков нет. Но вот уже впереди табличка Вальдбурга. Надо бы забежать на спортивную площадку, позаниматься на тренажерах.
Хотел привести мысли в порядок, если это вообще возможно при деменции, но только лишь перемешал кашу в голове, которая после этой процедуры кашей быть не перестала. Не работает метод священника, сколько не вспоминай. На площадке встретил знакомого мужчину, не вспомню как зовут и откуда его знаю. Предложил сыграть в «лесенку» на подтягивание до пяти и вниз. Он согласился. Мужчине лет сорок - сорок пять, но подтягивание дается ему легко. Подпрыгивает, три секунды виса, пока раскачивания тела не прекращаются, потом подъем подбородка без рывка над перекладиной и фиксация секунды две, затем руки плавно разгибаются. Не знаю, мог я так подтягиваться двадцать лет назад или нет, но сейчас мне это дается явно сложнее, чем ему. Но я не робею, ведь подтягивание – не память, можно натренировать. Он говорит, что я молодец, и одобрительно хлопает по плечу, на чем мы и расстаемся. Придя домой, принимаю душ в холодной ванной второго этажа и, пока холод бодрит, быстренько записываю в блокнот события, хотя еще быстрее начисто забываю то, что произошло сегодня.
                ***
Месяц спустя в Вальдбург пришла зима, которая не только сковала льдом небольшой ручей Кронбах, что протекает в полукилометре от городка, но и жизнь местного населения. От первых морозов и до самого Рождества здесь привычно ничего не происходит. Часть жителей уезжает в большие города, где, по их мнению, зимовать комфортнее, пропадают и те, чья деятельность связана с остатками сельского хозяйства коммуны. Оставшееся на зиму население изредка развлекают посещающие проездом городок туристы, отправляющиеся на горнолыжные курорты Австрии. Из необычного, этой зимой старожилы могли бы отметить возросшее количество домовладений, где по утрам и вечерам из печных труб идет дым, а значит в целях экономии многие с газового отопления перешли на дрова. Австрийцы в большинстве своем народ не бедный, но, когда тебе ежемесячно увеличивают цену на газ, которого зимой тратится намного больше чем летом, невольно приходится задумываться об экономии. Вместе с тем в информационном поле усилилось давление на население не только Австрии, но и всего ЕС, ориентированное на разжигание русофобских настроений. По всей Европе были заблокированы абсолютно все возможные площадки для вещания русских каналов. И это было сделано понятно почему, ведь первое правило лживой пропаганды – не дай противнику возможности оправдаться. Руководству ЕС нужна была собственная правда, для этого рядовым гражданам европейских стран оставили доступ только к этой правде. И, хоть австрийцы редко опускаются до обсуждения в общественных местах вопросов политики, денег или личной жизни, то тут, то там периодически можно было уловить обрывки фраз про уничтожающую Европу злую Россию. Эти обрывки доходили и до ушей Олега Кузьмича Оборова.
Состояние его здоровья, к сожалению, начало постепенно ухудшаться. С физическим здоровьем вроде проблем не было, хоть с приходом холодов время его активной деятельности на свежем воздухе снизилась, возможно даже вдвое. Когда погода на улице позволяла хватать ртом воздух не боясь простудиться, герр Оборов выходил на пробежку. Когда бегать не получалось, он совершал пешие прогулки в основном вдоль ручья Кронбах, где в будущем планировал попробовать ловить рыбу, когда толщина льда позволит на него выходить. Также его практически ежедневно видели на спортивных площадках Лейтнера, которые в это время года зачастую пустуют. Но даже если всю эту полезную для здоровья активность сложить вместе, то время, которое Олег Кузьмич проводил в своей пристройке, все равно было значительно больше. Быть может уменьшившееся количество кислорода, поступающего в мозг, и послужило причиной ухудшения ментального состояния Оборова. После того случая с банковской картой, которую так и не нашли, жители Вальдбурга в русском мигранте стали замечать какую-то пугающую отрешенность или же чрезмерную сосредоточенность. Казалось, что он в каждый момент времени либо боится что-то потерять, либо пытается вспомнить, не забыл ли он дома выключить утюг, либо просто прилагает огромные усилия для понимания происходящего вокруг, и запоминания хоть чего-нибудь из того, что с ним происходит. Вот уже месяц, как Олег Кузьмич, общаясь с людьми, перестал смотреть на собеседника: - взгляд его пустых глаз хватался за какую-нибудь точку пейзажа и не отпускал ее, пока разговор не заканчивался. При этом он все чаще стал терять нить разговора, и, чтобы вернуть его в реальность, собеседнику приходилось повторять свои слова по несколько раз. Если следовать рекомендациям врачей, то Оборова следовало бы отвезти в клинику, но сам он об этом по понятным причинам не задумывался, а Джудит-Мария ссылалась на свою занятость, ведь в холодное время года работы у нее всегда через край. И никто не попытался сделать даже попытку убедить ее свозить русского во Фрайштадт, особенно после того, как информационная пропаганда докатилась до информационных вбросов, мол солдаты вооруженных сил РФ поедают животных из зоопарков, если они есть в очередном оккупированном ими городе. А фройляйн Паммер, связавшая всю свою жизнь с помощью животным, хоть и не верила подобным новостям, все же ее живое воображение предательски рисовала виртуальные картины того, о чем говорили по телевизору. Причем главным героем ее видений всегда был единственный знакомый ей русский.
Ближе к Рождеству, когда традиционно наступает время подарков, жители Вальдбурга вдруг осознали, что их средние предпраздничные траты выросли практически на двадцать процентов. Чета Вагнеров на все вопросы своих покупателей только беспомощно разводила руками, мол что они могут сделать, если в городе цены на все выросли. Не могут же они торговать себе в убыток, да тут еще и поездки обходятся в полтора раза дороже, ведь цена бензина выросла, а их «Фольксваген Транспортер» топлива потреблять меньше не стал. Но и тут телевизор нашел оправдание, обвинив Россию в энергетическом терроризме. Вроде как она своими действиями влияет на стоимость энергоресурсов на мировом рынке, а тут еще и санкции ЕС, запрещающие закупать дешевые нефть и газ у России. Простому народу сложно было понять, зачем руководство Австрии делает плохо России за счет ухудшения жизни граждан собственной страны, но так делали почти все страны Европы. И, если уметь читать между строк, то лидеры этих стран с трибун объясняли своему населению простую истину: - научитесь ненавидеть Россию, русских людей, русскую культуру, православное христианство, и тогда у вас отпадут вопросы, зачем через собственные страдания делать плохо России.
- Дорогой, но что плохого лично нам сделала Россия? – Задавалась вопросом Анна Вагнер.
- Не знаю, дорогая. Не знаю, - отвечал Петер, - но теперь герр Оборов будет все покупать на общих условиях. Или даже на несколько процентов дороже. Должны же мы как-то реагировать? Не вижу других вариантов.
И других вариантов не видели не только в Австрии, по всей Европе разгонялась волна тотальной русофобии путем распространения лжи. Тем, кто в эту ложь отказывался верить, в некоторых странах грозил крупный штраф, а то и тюремный срок. Настало время, когда умным образованным людям, умеющим сопоставлять факты, лучше было молчать в тряпочку. От Австрии, в виду ее военной нейтральности, показательно ненавидеть Россию не требовали, но как члену ЕС ей приходилось наравне с остальнымы, с пеной у рта голосовать за любые антироссийские санкции, даже за те, что делали жизнь обычных австрийцев все хуже и хуже. Но как же хваленая демократия, спросит сторонний наблюдатель, которому всю жизнь рассказывают про права и свободы граждан Европы? Как эти граждане позволяют своим правительствам так с собой обращаться? Да, какая-то страна воюет с какой-то другой страной, но при этом ни с кем из ЕС или НАТО. Почему европейцы вообще обращают на это внимание, да еще и принимают в этом активное участие? А тут все оказалось проще простого: - штаты напомнили Европе про фашизм. Да-да, именно про фашизм и национализм. Сотню лет назад Америка безошибочно выбрала место, где можно не только политическим элитам, но и рядовым гражданам определенной страны внушить лютую ненависть к одной конкретной нации. Проще всего подобные семена ненависти произрастают в почве кажущихся себе исключительными наций. «Райские сады», как они любят себя называть, а весь остальной мир – джунгли, населенные теми, кто рожей не вышел. Раз уж тогда самой мощной в военном плане европейской страной была Германия, ее и назначили родиной нацизма. А вся идеология нацизма держится всего лишь на двух китах: - чувстве собственного превосходства, и ненависти к другим. Измерить циркулем морды собственному населению, принять эти размеры за эталонные и назвать всех тех, кто в эти параметры не попадал, людьми другого - более низкого сорта, не составило труда. Все правильномордые и образовали, так сказать, костяк первого кита. Со вторым китом было немного сложнее, ведь у здравомыслящего человека хоть и может сформироваться чувство превосходства собственной нации над другими под влиянием тотальной пропаганды, но в ненависть это чувство превращается далеко не у всех. Для ненависти нужно было обвинить в любых бедах страны кого-то конкретного. Тогда фашистские власти Германии решили потренироваться на тех, кто попроще, кто не может дать сдачи – на евреях. Их обвинили абсолютно во всех бедах рядовых граждан Германии, ведь того, кто приносит столько вреда, ненавидеть проще. А еще проще ненавидеть тех, кто может за подобные притеснения на национальной почве и по правильного размера морде от души оформить. Той страной, кто сто лет назад мог дать сдачи, стал СССР, ради уничтожения которого США и взращивали весь этот нацизм в Германии.
Натравив Европу на СССР, штаты планировали устранить главного геополитического конкурента, при этом самим не просто не пострадать, а еще и обогатиться, решив тем самым свои внутренние проблемы. У них не получилось бы это сделать ни по политическим причинам, ни по экономическим, ведь на этих направлениях у Европы и СССР разногласий не было, зато помогли идеологические причины. Конечно, конкурент не только не был устранен, он еще и умудрился к окончанию войны превратиться в сверхдержаву с самой сильной армией в мире. Штатам, чтобы не обосраться, пришлось даже присоседиться к победителю, мол мы тоже участвовали. Этим самым они сразу убили двух зайцев: - открестились от порожденного ими нацизма и сделали задел на будущее, в котором они постепенно убеждали весь мир с помощью все той же лжи, что Вторую мировую войну выиграли именно США, а не СССР. Сегодня тот самый золотой миллиард уже давно не сомневается, что все было точно так. Спустя почти век после тех событий Америка решила закончить начатое. Велосипед они изобретать не стали и просто возродили нацизм в фашистской Европе, но только уже в другой стране. Конечно, в идеале сегодня Германия опять как нельзя лучше подошла бы на роль главного тарана против всего славянского мира, но появилось важное отличие современных идеальных людей от тех, что были в прошлом веке, и косвенно в этом виноваты сами штаты. За последние годы гегемон настолько заигрался в демократию, что сорвать стоп-кран вот так на полном ходу уже не получится. Ведь навязанная ими иллюзия демократии, выдуманная для идеальных людей, чтобы они могли проще себя отличать себя от своих рабов, живущих в странах низшего сорта, воспитала не столько воинов, сколько разного рода гомосексуалистов, извращенцев и нарциссов. Боеспособная армия из такого материала вряд ли получится. Пришлось присмотреть альтернативную страну на роль наконечника копья, которым западный мир мечтает поразить Россию. И получилось даже лучше, чем было восемьдесят лет назад, ведь зажравшиеся бюргеры не погибают сами, за них умирают другие, а они только оказывают полную моральную, финансовую и военную поддержку возрожденному фашизму.
Плоды тотальной цензуры, блокирующей любые точки зрения кроме «Россия – мировое зло», с каждым днем становились все более заметными даже в маленьком самобытном Вальдбурге. Выражалось это в том, что одно из основных негласных правил вежливого общения – не обсуждать в обществе вопросы политики – нарушалось теперь повсеместно. То здравомыслие, которым славились воспитанные нейтральным статусом австрийцы, уже не было столь непоколебимым и покрылось зловонными язвами сомнений. Новости о том, что русские солдаты в оккупированных городах, изнасиловав всех женщин, переключаются на старух, стариков и детей, уже не всегда вызывали у жителей городка желание выключить телевизор. «А вдруг это правда?» - все чаще стало раздаваться на улице, в школе, в магазине и ресторане. Эти перемены не остались незамеченными мэром Вальдбурга, который, оправдываясь даже не столько перед супругой, а больше перед самим собой, говорил, что представители власти обязаны следовать в вопросе российской агрессии той повестке, что диктуется руководством ЕС. «Сами можете верить во что хотите, но не смейте переубеждать простой народ, если он начинает верить пропаганде. Еще не хватало нам санкций от ЕС», - рекомендовали на ежемесячном собрании руководителей коммун. А тут еще и деньги за декабрь на карточку Олега Кузьмича не пришли.
                ***
- Франц, когда уже закончится эта благотворительность?
- Ты не подумай, мы не против помощи ближнему как таковой, но тому ли человеку мы помогаем?
- Герр Грубер, вам не кажется, что человек, который уже три месяца как сидит на шее, с каждым днем все дальше от того, чтобы хоть когда-нибудь начать двигаться самому?
- Господин мэр, вы же нас всех знаете, как себя самого, так ответьте хотя бы самому себе – кто потащит на буксире Оборова теперь? Слухи быстро расходятся, мы знаем о его нулевом балансе на счете.
- Да, дружище, пойми правильно, мы не кровожадные. Скидывайся каждый житель Вальдбурга по пять евро в месяц, и те самые три тысячи Олега Кузьмича мы легко соберем – никто не обеднеет. Другое дело, нам-то это все зачем? 
И множество подобных вопросов, на которые Франц Грубер даже не пытался отвечать, ожидая, когда всеобщее возбуждение пойдет на спад. Обычно собрания в канун Нового Года проходят в другой эмоциональной обстановке и совершенно в другом ключе. Он прекрасно понимал, что сегодня придется принять такое решение, которое не может понравится сразу всем. И больше всего он опасался того, что принятое им решение пойдет вразрез с его видением текущей ситуации и жизненной позицией в целом. Накануне они с Марией пригласили в гости самых близких своих друзей – чету Хубер. Франц обрисовал им ситуацию с мигрантом, и надеялся, что совместными усилиями они смогут найти какое-нибудь приемлемое решение. Позиция Марии была эмоциональной и предельно наивной. Олега Кузьмича мы должны поддерживать столько, сколько будет нужно, даже если весь городок от него отвернется, считала она. Но с подобным подходом можно, например, окрасить стены своего дома в цвет, который нравится тебе, но раздражает всех соседей, а в таких деликатных ситуациях нужно поступать более рационально. Йозеф попытался виртуально сложить все плюсы и минусы на разные чаши весов, чтобы заранее предугадать дальнейшее развитие событий. Если кратко, то без болезненных последствий поддержка Оборова может продолжаться только силами двух их семей. А это по полторы тысячи евро в месяц. Сумма серьезная. Пару месяцев - вполне возможно, но в долгосрочной перспективе нецелесообразно. Самый дельный совет мэру дала Карин Хубер, и на этот раз тонкости ее ума никто не удивился.
- Мы не должны рассматривать Олега Кузьмича противопоставлением жителям Вальдбурга. Он не черный, мы не белые и не наоборот. Я так понимаю, мы все здесь не хотим вреда ни для кого, поэтому конфликтные стороны нужно рассматривать как части одного целого, которые временно утратили взаимосвязь. Просить жителей и дальше помогать Оборову мы не имеем права, так как не то, что им, а даже самим себе вряд ли сможем обрисовать конечную цель такой помощи. А хуже бесцельности еще никто ничего не придумал. И мы двумя семьями тоже не можем взять на себя такой груз, как по финансовым причинам, так и по морально-этическим, ведь это уже будет не просто добро, а демонстративное добро, которое со временем противопоставит нас нашим же друзьям и соседям. Остается только одно: - Олег Кузьмич обязан помочь себе сам. Мы не знаем, придут ли ему еще деньги из России, но мы можем организовать для него возможность зарабатывать здесь. Да, я помню, что он въехал в страну по программе финансово независимых, и работать в Австрии официально ему запрещено, но разве мы не сможем в этом плане что-нибудь придумать? – Фрау Хубер вопросительно посмотрела на Франца, но он пока явно не понимал, к чему она клонит.
Карин, видя замешательство мэра, продолжила.
- Ни я, ни Мария официально нигде не трудоустроены, и у нас в городке, как вы знаете, колоссальные проблемы с работой коммунальных служб в зимнее время…
На этих словах у Франца в голове щелкнул переключатель, и все стало на свои места. Зимой в Вальдбурге действительно возникают трудности, когда выпадает много снега, а Оборов всю свою жизнь проработал за рулем трактора и со снегом явно совладать сможет. Организовать две должности для Мари и Карин со ставкой в полторы тысячи евро труда не составит, а работать будет мигрант. Таким образом жители Вальдбурга смогут воочию убедиться, что, Оборов действительно работает, и сам зарабатывает деньги. Бюджет коммуны от трех тысяч не обеднеет, ну и можно будет немного ему докидывать из своих, чтобы он постепенно начинал отдавать долги жителям городка. Все будут довольны. Осталось, конечно, чтобы он справился с этой работой.
                ***
Метель мела как дома. Еще с вечера небо заволокло низкими темными тучами, и он понял, что назавтра предстоит полноценный рабочий день. Он уже и не помнил, когда начал работать на стареньком, но мощном «Джон Дире», как будто его просто пересадили в родном колхозе со знакомого «Белоруса» на крутого, но чужого американца. Техника поменялась, а работа осталась прежней – убрать снег до начала рабочего дня. Он помнил, что раньше дороги делили по километражу между несколькими трактористами, а теперь куда-то все подевались. Может уволились, а может и умерли, и такие мысли тоже приходят, когда смотришь на себя в зеркало или заглядываешь в паспорт. Но трудностей из-за отсутствия напарников не ощутил, ведь территория досталась настолько небольшая, что уборка занимала у него не больше полутора часов. Рокот тракторного мотора во время снегопадов будил местных жителей около четырех часов утра, и к половине шестого уже становилось абсолютно тихо, если не считать завывания ветра, которые скорее убаюкивают, чем будят. До первых людей, которые появляются на улице, остается еще около двух часов, и он, отогнав трактор к дому, начинает орудовать лопатой, прокладывая дорожки к гаражам и выходам из каждого дома в городке. Никто его об этом не просил, по крайней мере он об этом не помнит, он лишь помнит, что, взявшись за дело, надо делать его на совесть. Так воспитали. Зевающим горожанам, осторожно выходящим из домов, и отправляющимся по своим делам, даже негде было поскользнуться. Им оставалось только удивляться тому, как удачно в этом году падает снег, не заваливая тротуары, тропинки к домам и подъездные дорожки у гаражей. Постепенно они конечно все узнают, кто так удачно ночами борется со снегом, и будут говорить ему спасибо, встречая его у поленницы дров, что находится на въезде в городок и усилиями мэрии постоянно пополняется. Газ нынче дюже дорогой – ничего не поделаешь.
А он не просто прогуливается у этой самой поленницы, собирая благодарности горожан. Увидев один раз как жители городка, набрав дров и отвезя их на свои участки, начинают пытаться их колоть, он понял, что когда-нибудь эти их неуклюжие потуги могут закончиться трагедией. Поэтому во второй половине дня на въезде в городок со стороны Фрйштадта на протяжении нескольких часов раздавался звук раскалываемых дров. Час, два, если нужно, то и дольше совсем немолодой мужчина машет топором, не выказывая никаких признаков усталости. Горожане приходили и брали уже аккуратные поленья, которые идеально помещались в печи и камины. Возможно они думали, что таким образом русский заглаживает свою вину за высокие мировые цены на газ, но все равно благодарили его. Вообще он заметил, что соседи стали к нему более терпимыми, хотя не понимал причин, ведь он не знал, что его долги постепенно начали отдаваться. Долгами по согласованию занимались семьи Грубер и Хубер, отдавая жителям городка часть жалования, положенного Карин и Марии за то, что делал Олег Кузьмич. На карту ему деньги уже не переводили, да и наличку отдавали не всю, открыв для него кредитные линии в магазине Вагнеров и в ресторане Мюллера. Оборов в течении месяца приобретал там товары и питался, а в конце месяца с ними за все расплачивался мэр. Но такой идиллии хватило всего лишь на два месяца, ведь весна в Австрии приходит рано, а с ней заканчивается и снег, да и потребность в дровах заметно снижается: - жители постепенно начинают забывать о той пользе, что приносил зимой мигрант.
До середины марта Олег Кузьмич еще продолжал исправно приходить к поленнице колоть дрова, но потом там стало делать нечего, ведь горожане перестали за ними приходить, а мэр соответственно перестал их заказывать. Когда закончились дрова, которые можно было расколоть, Оборов практически перестал выходить из дома. Нет, и энергии, и физических сил ему еще хватало, но он за последние два с половиной месяца так привык работать, что единственной мотивирующей составляющей для выхода из дома остались только рабочие обязанности, которых уже не было. Зачем мне туда идти, если я там никому не нужен, думал порой Олег Кузьмич, сидя в своей пристройке к дому. И куда только смотрят начальники? На дворе весна, а вокруг гектары нераспаханных полей. Куда они планируют сеять культуру, если земля не готова? Так он и зашел в своих путаных мыслях настолько далеко, что отправился искать ответы на свои вопросы, едва ли отдавая себе отчет, что найти их нереально. Он бродил по полям между Вальдбургом и Харруком, ходил на поля в Миттерайт, но никакой сельскохозяйственной активности там обнаружить не смог, чему немало удивился, ведь даже обычной траве, если уж они ничего больше не сажают, требуется удобрение. За этими мыслями Олег Кузьмич добрел до Бемервальд штрассе, где случайно на обочине дороги увидел вроде бы обычный рекламный щит, на котором была написана не совсем обычная информация. Познания в немецком языке позволяли Оборову легко прочитать увиденное, но он делал это снова и снова, как будто смысл прочитанного ускользал от него. Максимально сосредоточившись он все же сумел собрать воедино то, что рваными обрывками воспринимал его мозг. Плакат призывал австрийцев встать на защиту демократии от русской агрессии. Но ведь такое возможно, только если Россия объявила войну Австрии? Олег Кузьмич беспомощно крутился на месте в поисках ответа на этот вопрос, но мимо лишь пролетали безмолвные автомобили, которых очевидно подобный плакат не беспокоил, и не было никого, у кого можно было бы спросить. Когда стемнело, и стало очевидным, что ответа здесь он не найдет, он понял, что и дорогу домой он тоже не найдет. Почему-то ему казалось, что он находится где-то в районе поселка Молосковицы богатого картофельными полями. Но что здесь делает этот нелепый рекламный щит на непонятном языке? В любом случае надо было как-то добираться до дома. От Молосковиц дом находится на востоке, на восток он и пошел вдоль шоссе, совершенно не понимая, что идет в сторону Фрайштадта. Через пару километров, а может и меньше, Оборов набрел на автобусную остановку, которой в Ленинградской области быть просто не могло, ведь она была сделана из дерева, и там висело расписание автобусов. Еще и урна для мусора имелась, раньше таких остановок он не встречал. Потом ему на неприметном отвороте вправо встретился информационный щит на том же непонятном языке. Он сумел понять, что там написано что-то про лошадей только потому, что они были нарисованы на плакате. В Ленинградской области вполне могли разводить лошадей, но все же это были не коровы, поэтому Оборов прошел мимо. Чем дальше он шагал сквозь темноту, изредка разрушаемую автомобильными фарами, тем страшнее ему становилось. Он не мог понять, почему вокруг нет ничего такого, что он мог бы соотнести с Россией. Ни отечественных автомобилей, ни надписей на русском языке. Хотя бы яма посреди дороги повстречалась. Ему казалось, что его каким-то образом вырвали из реальности, а потом вернули обратно через несколько лет. Олег Кузьмич помнил, как сегодня днем на работе с помощью тюковщика собирал на полях траву, а потом поехал домой, но почему-то не доехал. Понимая, что ездил на тракторе по бескрайним полям ЛО только несколько часов назад, никак не мог взять в толк, почему воспоминания об этом настолько расплывчаты и туманны, как будто им уже чуть ли не с десяток лет. А потом ему повстречалась табличка опять же на непонятном языке. Спасибо буквы на ней были латинскими, которые он помнил еще со школы, поэтому смог прочитать указатель населенного пункта «Санкт Петер», и само-собой туда Олег Кузьмич и свернул. Фрайштадт остался там впереди, куда шло шоссе, а Вальдбург теперь удалялся со скоростью ходьбы Оборова строго в противоположном направлении.
                ***
На поиски мигранта вышли практически все жители городка, включая совсем пожилых людей и детей. Да, пусть и не потому, что все они очень хотели его найти, а потому, что искать людей им еще не доводилось – какое-никакое приключение, но самого факта такой консолидации общества это не отменяет. Пропажу герра Оборова обнаружили не сразу, ведь в последнее время он появлялся на улице только для похода в магазин (что случалось раз в неделю) и в ресторан, где появлялся хорошо, если раз в день. Городок занимался своими делами. Ни герр Мюллер, ни фройляйн Пихлер отсутствие Олега Кузьмича на завтраке даже не заметили. В обеденное время на телефоне Оборова остался пропущенный вызов от Джудит-Марии, но и она не придала значения тому, что старик не взял трубку. Во-первых, это произошло не в первый раз: - мало ли, вышел в огород, или еще по какой причине не услышал. Во-вторых, ее ежедневные звонки, о которых ее попросил лично мэр городка, были необходимы в качестве напоминания принять основное лекарство, призванное притормозить развитие деменции у Оборова. Для максимальной эффективности, таблетка должна приниматься строго в одно и то же время, но и она ведь не сидит целый день без дела в ожидании обязательного звонка. Забегалась, забыла перезвонить - со всеми бывает. И только вечером, когда традиционно в «Гастхаузе» собралось мужское население городка, прошел слух, что герра Оборова давно не видно, да и есть он сегодня не приходил. Был в ресторане и Йоханн Бауэр, который решил навестить старика, но, придя к нему домой, никого там не обнаружил. После нескольких телефонных звонков через герра Грубера и герра Хубера выяснилось, что Олега Кузьмича в городке нет и, видимо, нет с самого утра, хотя на самом деле он покинул дом еще накануне. Начались поиски.
К чести австрийцев надо признать, в поисках они проявили ничем не мотивированное рвение. Поделившись на небольшие группы, жители городка начали расходиться во все стороны от Вальдбурга, обследуя каждый куст, овраг или строение. Одни на велосипедах, другие на автомобилях, третьи просто пешком, но каждый с озорным огоньком в глазах. Не менее пятисот человек за пару часов продвинулись в своих поисках с севера через запад и на юг от Вальдбурга за границы Альтмюле, Миттерайта, Харрука и Маррайта. Те же, кто отправился на восток, большую часть времени посвятили обследованию ручья Кронбах, поэтому Бемервальд штрассе даже не пересекли, тем более не добрались до Санкт Петера. Ну а обнаружили мигранта собаководы в районе Яуница, когда прогуливались по лесу. Он сидел под деревом и бормотал что-то невнятное на непонятном языке себе под нос. Собаководы не признали в нем того, чьи агрессивные соотечественники все никак не хотели терпеть поражение на поле боя. Это были самые обыкновенные собаководы, которым сказали по телевизору, что конфликт должен непременно закончиться поражением России военным путем. Еще им сказали, что если для этого потребуется отправлять на фронт добровольцами рядовых европейцев, то и с этим они скорее всего согласились бы. Лживая пропаганда разогналась настолько, что европейские мужчины в возрасте от двадцати до пятидесяти лет нередко становились объектами нападок: - мол ваше место на войне. На разумные аргументы, что родину надо защищать на родине, оголтелые русофобы могли ответить лишь словами телевизора: - Россия должна проиграть любой ценой. Знай собаководы, оказавшиеся мужчинами средних лет, что перед ними сидит грязный замерзший русский, может они и не стали бы к нему даже подходить: - пропаганда, направленная на демонизацию всего русского, делала свое дело по всей Европе, но они этого не знали и позвонили в полицию. В Санкт Петере, как и во всех городках коммуны, знали о поисковой операции в Вальдбурге, поэтому фото невменяемого старика с помощью современных способов связи довольно быстро оказалось в смартфоне Франца Грубера. Через полчаса Олег Кузьмич сидел у себя в доме на втором этаже (герр Виммер любезно обогрел его до комфортных двадцати двух градусов, пообещав в этом месяце коммуналку посчитать по предыдущему, даже если расход газа окажется больше из-за дополнительного отопления дома) и пил из кружки горячий чай. Казалось, он начисто забыл не только недавно выученный немецкий, но и английский языки, поэтому пообщаться с ним ни у кого не получилось. Врачи сказали, что ему просто надо дать время, ведь подобный стресс серьезно обостряет болезнь Оборова, и, когда он успокоится, память начнет постепенно возвращаться. Йоханн Бауэр вызвался провести ночь в доме мигранта, чтобы кто-то был рядом, когда он придет в себя.
А пришел он в себя только спустя несколько недель. Все это время он находился под присмотром то одних, то других жителей Вальдбурга и постепенно вспоминал немецкий язык, параллельно недоумевая, почему он вообще его знает. Когда Оборов уже смог понимать элементарные вещи на немецком, ему начали объяснять, как он оказался в Австрии, и почему он ничего не может вспомнить. На все эти объяснения он реагировал всегда одинаково, мол его это мало касается, а вот то, что он очень хочет вспомнить по-настоящему, они ему почему-то рассказывать не хотят. Вызвать в качестве переводчика сотрудника русской эмиграционной конторы они не могли, потому что он уже уехал в Россию, и представительство по политическим причинам закрыли. Обращались даже в посольство России в Вене, но там предложили только забрать Олега Кузьмича из Вальдбурга с дельнейшей отправкой в Россию. Но он ведь не в том состоянии, чтобы соглашаться или отказываться от подобных вещей. Это противозаконно, говорил им мэр городка. Давайте, отвечали ему, мы устроим его в клинику в Вене, где ему окажут необходимую медицинскую помощь, а затем он и сам захочет уехать на Родину. Но мэр и на это не соглашался. Он знал, что Оборову просто расскажут всю правду о происходящем в России, и старик этого элементарно не переживет. И в посольстве, и в Вальдбурге прекрасно понимали, что если ситуация будет оставаться в таком подвешенном состоянии, то она разрешится сама собой через четыре месяца, когда Олегу Кузьмичу придется явиться в миграционную службу для получения разрешения на проживание в стране еще в течении трех лет, или же отказа в этом с последующей депортацией.
                ***
Фрау Штейнер хлопотала на кухне, боясь чего-нибудь упустить или не успеть. У нее намечалась встреча практически всей семьи, такие бывают хорошо если раз в год. Приедут все три сына с женами, все внуки и почти все правнуки. Почему почти? Потому что некоторые из них уже взрослые, и поездки к прабабке в деревню их совсем не интересуют. Она это понимала и не осуждала. За свою семью она вообще всегда была горой, и даже если ее природная сварливость проявлялась в общении с родными, в душе она их всех любила и никого никогда не дала бы в обиду. А потенциальную «обиду» она уже видела невооруженным глазом. Элизабет была довольно пожилой дамой и очень любила смотреть телевизор, именно на таких в первую очередь и рассчитана любого рода пропаганда. Как и абсолютное большинство европейцев, фрау Штейнер не была склонна к критическим рассуждениям, когда дело доходило до вопросов политики, ведь им альфа-нация вдолбила на уровне подсознания, что у них самая что ни есть настоящая демократия. А что такое демократия? Это когда стадо думает, что само выбирает чабана, которого потом слушает, открыв рот, не подвергая сомнению вообще ничего из сказанного или сделанного им. На самом деле, чабана не только назначают извне, но и предварительно муштруют так, чтобы его голос для стада был способен повторять лишь нужную альфа-нации повестку. Таким образом с рядовыми европейцами фактически говорят штаты устами заботливых лидеров стран, и европейцы верят всему, ведь иначе было бы не совсем демократично. И вот телевизор сказал фрау Штейнер, что для обычных европейцев пришло время умирать за демократию от рук русских варваров, чтобы упаси господи за это не пришлось умирать американцам. Она даже не задумалась о том, почему именно так, почему жизнь американцев важнее жизни европейцев? Все, что она услышала: - русские потенциально могут убить ее сыновей и внуков, а значит все, что связано с Россией – зло. И так по всему Старому Свету: - Европе предначертали страдать экономически, морально и физически только потому, что Россия осмелилась угрожать мировой гегемонии Штатов. Им бы в этом случае начать ненавидеть первопричину своих бед, то есть Америку, но они, будучи безнадежно демократизированными, вынуждены ненавидеть Россию. Сегодня Элизабет Штейнер была намерена озвучить семье свою точку зрения на происходящее, и убедиться, что дети и внуки отдают себе отчет в том, какую угрозу представляет для всего мира эта чудовищная дикая нация.
В Австрии не принято за обеденным столом обсуждать вопросы политики, поэтому трапеза прошла под аккомпанемент разговоров на бытовые темы вроде учебы или работы. После обеда фрау Штейнер собрала всех мужчин семьи старше восемнадцати лет в гостиной, где и излила им свои страхи, опасения и сомнения.
- Мама, тебе надо меньше смотреть телевизор, - сказал один из сыновей, когда Элизабет закончила свой монолог.
- А что ты мне предлагаешь смотреть? Я уже не в том возрасте, чтобы ничего не смотреть. К тому же своего врага нужно знать в лицо, а кроме как из телевизора его узнать больше неоткуда.
- Мам, ну я же не говорю тебе прекратить смотреть какой-нибудь сериал или ток-шоу. Просто, когда речь идет о вопросах жизни и смерти, то всецело доверять любому источнику информации, который освещает проблему только с одной стороны, неправильно. Ведь ты сейчас нам изложила не свои мысли, а просто пересказала то, что говорят по телевизору.
- Думаешь твоя мать настолько глупа, что не имеет своего мнения? Ты не допускаешь, что мои мысли могут просто совпадать с тем, что говорят в новостях? – Возмутилась фрау Штейнер.
- Как раз это я и допускаю, просто еще я допускаю, что в телевизоре могут либо просто ошибаться, либо, что гораздо хуже, говорить откровенную ложь.
- И зачем же, скажи на милость, нашему канцлеру врать своему народу? Мы вроде в конфликте никак не участвуем – спасибо нейтральному статусу.
- Наш канцлер нам и не врет. Ты же видела эту агитацию к отправке добровольцами в зону конфликта? Так вот, чтобы таких добровольцев было больше, должна соблюдаться единая повестка во всем Евросоюзе. Других новостей и другой точки зрения нам никогда не покажут. Не переживай, никто в этой комнате не обладает столь скудным умом, чтобы повестись на подобную агитацию.   
                ***
К середине лета Олег Кузьмич уже снова свободно изъяснялся на немецком языке, но этот факт не добавил ясности во взаимопонимание между ним и жителями городка. За то время, что он провел в полусознательном состоянии, Оборов практически полностью забыл несколько последних лет своей жизни. Верить в то, что он эмигрировал в другую страну, отказывался, несмотря на все старания жителей городка, приводящих ему всевозможные доказательства его нахождения в Австрии, а не в России. Чтобы от него отвязались, он со всем соглашался, но потом выяснялось: - Оборов по прежнему считает, что живет в России и сильно переживает о пропущенной посевной. Свой блокнот Олег Кузьмич давно забросил, последними записями там остались напоминания о необходимости дозвониться сыну и дождаться, когда вернется жена. Откуда она должна была вернуться, он и сам не знал, но знал, что совсем уйти она не могла. Таблетки он тоже принимать отказывался, категорически не соглашаясь с тем, что болеет: - воспоминания о болезни стерлись из памяти самой болезнью. Те горожане, что по инерции меняя друг друга продолжали дежурить у мигранта дома, всякими ухищрениями старались подсунуть Оборову таблетки. Чаще всего незаметно растворяли их в альмдудлере, который полюбился Олегу Кузьмичу возможностью добавлять в него множество различных трав, которые, по его мнению, могли продлевать человеческую жизнь чуть ли не до бесконечности. Но некоторым сиделкам было не до таблеток Оборова, поэтому бывало, что он по несколько дней не принимал лекарство, и это безусловно негативно сказывалось на его умственном здоровье. Добросовестно, искренне желая выздоровления мигранту, свои обязанности сиделок выполняли лишь несколько жителей городка. Герр Бауэр, фройляйн Паммер да и фройляйн Пихлер. Герр Бауэр видимо по долгу службы, а девушки – по доброте душевной, но в данном случае важны не побуждающие причины, а позитивные результаты. Общаясь с этими людьми, герр Оборов как будто возвращался к жизни, подолгу рассказывал им различные истории, в которых наблюдательный слушатель четко видел постепенное смещение временных рамок в сторону детства. Воспоминания о взрослой жизни болезнь уже практически сожрала. Со священником еще и случались различного рода философские беседы о добре и зле, о правде и лжи, о хорошем и плохом, о праведном и грешном. Йоханн, например, считал, что все черное в мире обусловлено наличием белого, и что борьба между ними неизбежна и бесконечна. Олег Кузьмич же со своей стороны говорил, что все в мире изначально белое, а черное возникает тогда, когда начинается спор между белыми, кто из них белее. Герр Бауэр превозносил истину, как наиважнейшее мерило всего сущего. Тот, кто признает истину – следует по пути правды, а кто ее искажает или, еще хуже, отрицает – тот осознанно выбирает путь лжи. Герр Оборов, в свою очередь, ставил под сомнение само существование абсолютной истины на том основании, что ей не может обладать абсолютно каждый человек. Даже вот твоя, Йоханн, церковь истинна как вещь в себе лишь для тех, кто ее видел, кто был в ней, а попробуй расскажи о ней кому-нибудь постороннему, и вряд ли останешься до конца правдивым. И чем больше будешь рассказывать, тем меньше правды будет в твоих речах. Не потому, что ты сознательно идешь по пути лжи, а потому, что передаешь свое собственное представление, а не абсолютную истину. Хочешь абсолютную истину – познай сам, в остальном будь готов полагаться лишь на правдивый пересказ, который на практике не всегда далеко уходит от бессовестной лжи. Когда речь заходила о религии, согласия в их беседах неожиданно находилось больше, чем ожидалось: - они оба сходились в том, что грешный праведник мало чем отличается от праведного грешника.
Но была среди всех сиделок одна такая, приход которой Олег Кузьмич ждал больше всего. Она его пугала, ему было тоскливо до слез в конце тех дней, что она проводила с ним, но необъяснимым образом его к ней тянуло. Скорее всего из-за того, что она приносила с собой информацию о России. Каждый раз, когда наступала очередь старой Элизабет Штейнер контролировать мигранта, вместе с ней утром приходил молодой парень и приносил с собой ноутбук. Он включал его в розетку в пристройке Оборова, что-то нажимал, и ставил на стол. Весь день на экране компьютера одни картинки сменяли другие, и большинство из них не представляли никакого интереса, но периодически включались новости, рассказывающие Олегу Кузьмичу про страшную Россию. Фрау Штейнер, когда начинались новости, внимательно следила за реакцией русского мигранта, но никак не могла понять, что же творится у него внутри – внешне он оставался абсолютно невозмутимым. Она боялась заговаривать с ним на тему конфликта, ведь мэр строго настрого запретил это делать, но не боялась, что герр Оборов расскажет кому-нибудь про ноутбук: - кто поверит полоумному старику? Помимо ноутбука, Элизабет приносила с собой небольшую сумку – чуть больше стандартной дамской. Когда Олег Кузьмич начинал дремать, сидя перед ноутбуком, старуха брала свою сумку и шла из пристройки в дом. Она не знала, что хозяин дома как мог бесшумно следовал за ней, что он видел, как она достает из сумки небольшие пластиковые бутылки, слегка откручивает крышки и прячет их по всему дому. За раз она всегда приносила две бутылки, но за все время своих дежурств расставила их не менее двадцати штук на всех этажах трехэтажного дома Оборова. Старик либо не пытался сопоставить факты, чтобы у него возник вопрос по поводу действий фрау Штейнер, либо уже был неспособен этого сделать. Даже отчетливый запах бензина, исходящий от бутылок старухи, не заставил Олега Кузьмича задуматься. Когда этот запах чувствовали другие сиделки, и задавали резонный вопрос мигранту, он всегда пытался отшутиться, мол прыщи керосином выводит. На этом тема закрывалась.
                ***
К концу лета мнение жителей Вальдбурга относительно дальнейшего пребывания в их городке мигранта из России разделились, причем сильно не в его пользу. Как ни старались лояльные к нему горожане сглаживать возникающие трения, у них ничего не получалось. А причиной всему этому недовольству стало навязчивое поведение самого Олега Кузьмича, который все больше времени теперь проводил на центральной площади, приставая к прохожим с одними и теми же темами о невиновности России в продолжающемся конфликте. Никто так и не смог понять, откуда у Оборова вообще появилась информация о конфликте, но выяснять было некогда: - нужно было уже исправлять последствия. Франц Грубер был одним из тех немногочисленных людей, кто еще старался оберегать Олега Кузьмича, но и он прекрасно понимал, что те деньги, которые по-прежнему его семья и семья его заместителя тратили на проживание Оборова в Вальдбурге, нельзя будет выдать за доход последнего. В миграционной службе не дураки сидят, поэтому они легко обнаружат отсутствие собственного дохода у старика, когда в середине сентября будут принимать решение о его дальнейшем пребывании в стране. Выдать Оборова за классного специалиста, в котором нуждается Австрия, тоже не получится, учитывая его психическое состояние. Случалось, что герр Грубер часами не мог уснуть, ворочался в своей кровати, пытаясь ответить самому себе на вопрос: «Откуда в нем взялось столько переживаний из-за русского старика, которого он знает меньше года?» Мэр Вальдбурга очень хотел поймать и зафиксировать тот ответ, в котором он пытается помочь Оборову чисто из своих человеческих качеств, но каждый раз этот ответ вытеснялся более реальным и практичным страхом оказаться ответственным за мигранта, год прожившего в городке не по правилам. Он даже ходил за советом в церковь к Йоханну Бауэру. Нет, ему не был нужен конкретный ответ священника, как поступать дальше, он всего лишь хотел одобрения собственных действий. Ну а его лучший друг Йозеф Хубер только и повторял то, как Мария все уши уже прожужжала Карин о том, что ей в свете последних событий приходится себя во всем ущемлять. Даже уборщицу теперь нанимают не еженедельно, а два раза в месяц.
Были в городке и те, кто откровенно ненавидел Олега Кузьмича. Ненависть эта, кстати говоря, не была той крайне агрессивной, что одиноко зарождается, лелеется, взращивается, а потом выплескивается из маленькой злобной душонки на окружающий мир, а была она посеяна в плодородной почве европейских душ извне. Не каждому можно насильно привить чувство ненависти, но большинство европейцев вполне себе открыты для подобных манипуляций. Чем хуже были дела на поле боя у коллективного запада в войне против России, тем активнее марионеточные руководители стран этого самого запада буквально заставляли своих жителей ненавидеть все русское. А если у России случался уж очень заметный успех, вроде уничтожения неуязвимого британского танка, тогда простым европейцам открыто говорили, что следующими будут уничтожены именно они, а значит уровень ненависти обязательно должен зашкаливать. И тут уж как-то стыдно не испытывать ненависти, когда все твои соседи ею буквально сочатся из всех зловонных щелей. К августу в Вальдбурге кроме церкви, мэрии, банка и образовательных учреждений, везде висели таблички с перечеркнутым флагом Российской Федерации. Ни в магазин четы Вагнеров, ни в ресторан, ни в ювелирный и даже в музей герр Оборов попасть уже не мог: - русским вход запрещен. Через месяц уже подходил срок для получения разрешения на проживание в Австрии в следующие три года, и всеевропейская повестка совсем не обещала, что это разрешение Олег Кузьмич получит. Правда переживал по этому поводу вовсе не сам Оборов, который, казалось, совсем потерял связь с реальностью, а несколько жителей городка, к которым – спасибо судьбе – относился и мэр Вальдбурга. У него уже не осталось сил бороться с такой мелочью, как оскорбительные надписи на доме без номера, но более серьезных правонарушений в отношении мигранта у него еще получалось не допускать. Больше всех навредить Олегу Кузьмичу старалась фрау Штейнер, к которой прислушивалось большинство жителей городка. Она всячески настраивала народ против русского (многих и настраивать не приходилось), и грозила мэру написать петицию, если вдруг миграционная служба разрешит Оборову продолжать жить в городке.  И мэр не сомневался, что такую петицию подпишут большинство горожан, а значит русского непременно депортируют. Никто из близких людей не мог дать настолько дельного совета Францу Груберу, чтобы ситуация разрешилась сама собой. Карин Хубер, а к ней с некоторых пор уже прислушивались, считала, что Оборову необходимо переехать в тот же Фрайштадт, где его никто не знает, и поселиться в многоквартирном доме. Денег от продажи дома без номера хватит на несколько лет проживания в стране в небольшой съемной квартире, включая оплату сиделки. Более, чем несколько лет, фрау Хубер Оборову рационально не отводила, учитывая скорость прогрессирования болезни. Священник Йоханн Бауэр предлагал практически такой же вариант, но с помещением мигранта в частную клинику, где за ним будет постоянный медицинский уход. Франц не хотел признаваться друзьям в том, что будет считать оба этих варианта собственным поражением, как мэра города, жители которого навязали ему свою волю. Вслух он называл эти варианты лишенными сострадания и сочувствия, чем немало удивил своих австрийских товарищей, знающих больше о расчетливости и рациональности, чем о том, о чем говорил мэр.
                ***
В пустом доме слишком тихо. Стараюсь громче, чем необходимо, топать ногами, чтобы убедить самого себя, что эта тишина еще не та - не окончательная. Почему-то давно никто не заходит в гости, а раньше приходили каждый день. Наверно обиделись на что-то, а я ведь теперь могу обидеть, да и забыть к собственному стыду об этом. Не будешь же у каждого спрашивать, на что он обиделся? Все стены заклеены записками с напоминаниями сделать то-то и то-то, а все равно кажется, что что-то забыл. Спасибо тогда в больнице стащил пачку этих липких квадратных листков. Очень удобная штука. На улицу больше не хожу, там меня как будто видеть не хотят, хотя не помню, чтобы кому-то делал зла. А они того и гляди обругают или камнем кинут. Я бы им сказал, что ни в чем не виноват, что не совершал плохих поступков, а если и совершил, то не по злому умыслу и готов извиниться. Вы только скажите за что. Но, чтобы принести извинения, нужен еще кто-то, кто будет их слушать. А будут ли?  А еще боюсь выходить на улицу потому, что там могут спросить, как меня зовут, сколько мне лет, кем я работаю, где я живу и кучу других простых обычных вопросов, на которые у меня нет ответа. Каждый день пытаюсь вспомнить себя, но все мои старания рождают в памяти только несколько обрывков из детских воспоминаний.
      В лодке посреди широкой и довольно быстрой реки сидят двое взрослых и двое маленьких детей. Один из детей – это я. Другого, как и взрослых, я не знаю. Вода пробегает мимо, значит лодка стоит на якоре. Мне не кажется, что на улице тепло, потому что на взрослых одежда с длинными рукавами, но мы со вторым ребенком сидим на деревянной лавке в одних трусах. На дне лодки вода, стараюсь не ставить в нее ступни, потому что и без того холодно. Упираюсь в дно только большими пальцами ног. Один из взрослых берет второго мальчика подмышки, поднимает вверх и бросает за борт в воду. Я не вижу, что там происходит, слышу только всплеск воды. Взрослый несколько мгновений смотрит за борт, потом наклоняется и вытаскивает ребенка из воды, держа его за одну руку. Ребенку страшно и скорее всего больно, но он не кричит и не плачет. Его сажают на лавку, наступает моя очередь. Взрослый проделывает ту же процедуру. Оказавшись под водой, я не пытаюсь даже симулировать попытки всплыть на поверхность и покорно начинаю тонуть. Наверно поэтому рука, вытаскивающая меня из воды, хватается за волосы на голове: - то, что было ближе всего к поверхности. Уже потом взрослый перехватывает за руку и усаживает меня на лавку в лодке. Мне тоже страшно и больно, но зато не так холодно, ведь воздух оказался теплее воды.
В следующем воспоминании в дверь квартиры кто-то звонит. За порогом мой друг из детского сада. Он пришел в гости, но, когда я его пропускаю внутрь, за ним заходят еще несколько больших ребят. Одного из них я узнаю – это старший брат моего друга, которого я всегда принимал за взрослого, настолько он был старше нас. С ним еще двое или трое таких же взрослых товарищей. Меня с моим другом они закрывают в детской комнате и говорят поиграть пока там, а сами ходят по прихожей, кухне, залу и лоджии. Я слышу, как открываются и закрываются шкафы, выдвигаются и задвигаются ящики комодов. Хлопает даже дверца холодильника. Я не совсем понимаю, что происходит, но знаю, что вечером меня ждет порка, которая звучать будет гораздо громче, чем шум, производимый братом моего друга и его товарищами.
Помню еще, как сидел в деревянной машине на площадке в детском саду и наблюдал за взрослыми, которые приходили, брали каждый своего ребенка за руку, и уходили домой. И чем меньше детей оставалось на площадке, тем больше я сомневался в том, что меня тоже когда-нибудь заберут. Потом на площадке из детей остался только я один, вцепившийся в деревянный руль машины и боящийся не то, что пошевелиться, а даже вздохнуть. Почему я боялся, что меня услышат? Почему я стремился проверить, могут ли меня просто взять и забыть? Если память сегодня блокирует все недавние события, неужели они были еще тревожнее, чем подобные детские воспоминания? Если так, то странно, что я вообще дожил до седых волос и не менее седой памяти, а не скончался от нервного срыва. Да, были и другие воспоминания из детства, но в общем и целом я ходил кругами вокруг одного и того же. Из настоящего же в памяти не откладывалось ничего. Чтобы хоть как-то ей помочь, я продолжаю записывать то, что со мной произошло в последнее время, но появилась проблема – не могу потом эти записи отыскать. Видимо куда-то прячу от чужих людей (как в общем-то и следует поступать с собственными мыслями), но по итогу прячу их от самого себя. Да и не то, чтобы я как-то стремился эти записи найти: - вряд ли в них можно отыскать самого себя или хотя бы утешение.
Наверно, привыкнуть можно ко всему, как и к такому существованию, но привыкнуть каждый день в одно и то же время наблюдать в окне сгорбленную фигуру некой старухи не получается. Я ее знаю. Причем знаю очень хорошо, но вспомнить не могу, такой вот парадокс. Я знаю, что она приходит на дорогу напротив моих окон в пристройке где-то без пяти минут шесть каждый вечер. Поначалу я пытался с ней играть: - выглядывал украдкой, чтобы она не могла меня заметить и сразу прятался. Такие игры порой могли длиться и двадцать минут, но потом старуха меня замечала, смотрела на часы и после этого сразу уходила. Я сумел отследить эту закономерность и со временем, проявляя уважение к ее возрасту, начал подходить к окну ровно в шесть. Я знал, что она там, она знала, что ей стоять не дольше пяти минут и можно идти по своим делам. В последние разы вроде старуха даже слегка мне кивала, и я приветственно поднимал руку. Но она никак не отвечала: - видимо кивала сама себе. Если это можно назвать общением, то она стала последним человеком, с кем мне удалось пообщаться.
                ***
В начале осени в Вальдбурге наконец-то произошло нечто примечательное. Да, с полгода назад выпало небольшое развлечение – искали всем миром русского мигранта из дома без номера, но тогда быстро нашли и через пару дней об этом забыли. Наверно потому, что искать-то искали, но по поводу результатов поиска всерьез никто не переживал. В этот же раз интрига получилась позабористей, даром что происшествие опять связано с русским мигрантом из дома без номера. Джудит-Мария была первой, кто заметил нечто странное. Она привычно занималась во дворе своего отеля для животных вечерним кормлением подопечных. Сначала она не придала значения дыму, столбом поднимающемуся в небо где-то на окраине городка. Наверно опять Олег Кузьмич мусор сжигает, подумала она и ничуть этому не удивилась, ведь он занимался этим всю прошлогоднюю осень. Но через несколько минут дым не только усилился, но еще и почернел. Тогда девушка села в свой маленький «Фиат 500» и решила съездить проверить, что там происходит. Оказалось, что дым шел сразу из всех окон дома Оборова: - там определенно был пожар.
Через пятнадцать минут у горящего дома собрались практически все жители городка. В основном они праздно глазели на языки пламени и делились друг с другом последними новостями, но некоторые не были столь равнодушными. Мэр городка совершал один телефонный звонок за другим, пытаясь решить вопрос с местной пожарной машиной, которая никак не могла выехать из своего бокса. Оказалось, что у двери гаража пожарной части стоял припаркованный автомобиль, принадлежащий одному из сыновей Элизабет Штейнер. Закон запрещал без фиксации полиции прикасаться к чужой собственности, а из семейства Штейнер никого рядом не оказалось. Пожарные из соседнего Фрайштадта приехали одновременно с полицией. Первые сумели отбить у огня только амбар на участке Оборова, а полиция отбуксировала автомобиль от ворот гаража местной пожарной части. Местные пожарные поучаствовали лишь в проливании обгоревшего остова бывшего дома без номера. Горожане все это время не расходились, их интересовал только один вопрос: - был ли Оборов во время пожара в доме, или его там не было. И если вспомнить, что все это произошло в европейской стране, то сдается, что интересовала их не судьба самого русского мигранта, а подтверждение или опровержение факта сгоревшего живьем человека.
Позже, когда завершилось непродолжительное следствие, начальник полиции из Фрайштадта навестил своего старого знакомого – мэра Вальдбурга.
- Послушай, Франц, не хочу сгущать тучи, но с вероятностью девяносто процентов это был не просто поджог, а заранее подготовленный поджог. Очаги возгорания появились сразу в нескольких местах на всех трех этажах дома.
- И что теперь делать?
- По протоколу следует конечно найти поджигателя, но, с другой стороны, потерпевших нет, а значит никто упираться не станет, если дело не обрастет подобными подробностями, как поджог. Обычное короткое замыкание. Но решать, конечно, тебе.
- Но так нельзя. Погиб человек, точнее был убит.
- Я же говорю, решать только тебе, но нужны ли тебе дополнительные проблемы? Тела вообще не нашли, хотя особо и не искали. Даже если старик был в доме, ну и что с того? Сгорел русский или нет, потерпевшей стороны что так, что эдак, нет. И в этих условиях станешь свидетельствовать против одного из жителей своего городка? Сейчас вся Европа, дай мы делу ход, в голос заявит, что поджигатель сделал доброе дело. А против добра, как говорится, выступать может только зло. Хочешь оказаться не на той стороне?
      И Франц Грубер решил согласиться. Да, он потом долго еще себя винил за это и не стал больше ни разу выдвигаться на пост мэра, но считал такое самобичевание слишком слабым наказанием, несоразмерным тому преступному молчанию. Когда шеф полиции уезжал от него в тот злополучный день, то уже на пороге отдал мэру сверток с теми вещами Оборова, которые находились в момент пожара не в доме, а в амбаре. Там обнаружились таблетки, которые Олег Кузьмич видимо давно не принимал, примерно с тех пор, как к нему перестали ходить сиделки. Мобильный телефон с местной сим-картой. Спортивный костюм, который ему купила фройляйн Паммер. Некоторые другие вещи, говорящие о том, что мигрант, оставив их в амбаре, попытался вернуть все «подарки». К этим вещам герр Грубер добавил банковскую карту, потерянную казалось очень давно Оборовым. Ее не было в амбаре, ее мэр обнаружил у себя на крыльце дома уже после пожара. Он понимал, что ее подбросил видимо тот человек, что непосредственно связан с поджогом, но возобновлять расследование было уже поздно. Но самым ценным в свертке оказались несколько небольших листов, вырванных очевидно из блокнота, исписанных корявыми немецкими буквами. С ошибками и абсолютно безграмотно, но это не отменяет смысла написанного. Даже спустя много лет, когда на месте снесенного дома без номера построили новый коттедж, Франц Грубер иногда, сидя на веранде за чашкой вкусного кофе, перечитывал эти несколько мятых пожелтевших листов, полных обрывками мыслей русского мигранта.
                ***
…демократия, демократия, со всех сторон одна демократия. За нее готовы убивать, за нее готовы умирать… или только говорить об этом? А что есть ваша демократия? Ничего. Дерьмократия и не более того. Выбирать из тех, кого готовили в заморских странах вами управлять – это демократия? Другие кандидаты тоже бывают, вы все знаете, что с ними случается, когда они начинают побеждать на выборах… нет одинаковых стран и народностей, у каждой свой культурный код, у каждой свои ценности, своя уникальность. Наверно демократия – это про самоопределение стран? Нет! Демократия, когда она превращена в дерьмократию – это про повестку, спущенную по вертикали власти от составляющего ее сюзерена до самых низов, до самого последнего свободного в своей демократичности вассала. Те, кто на самом дне, они уже не задают вопросов… черная Белоснежка, отмена родителей, упразднение полов, мужчины в женских спортивных соревнованиях и женских туалетах, бездоказательные обвинения, переписывание истории, оправдание абсолютной жестокости… никто ничего не спрашивает, все с тупой молчаливостью следуют. Некоторые, конечно, пытаются возражать, но демократия – это еще умение затыкать рот любому, кто идет поперек повестки… Как-то так совпало, что большинство демократических стран не имеют доступа к ценным природным ресурсам. Нет ли в этом причинно-следственной связи? Видимо отсутствие природных богатств дало моральное право передовым европейским дерьмократиям колонизировать половину земного шара, превратив множество небольших государств в свои филиалы, населенные рабами… казалось бы, откуда у Европы мировое лидерство по заработкам от продажи кофе? Но не все страны с готовностью расстаются со своими богатствами, поэтому колонизаторы иногда испытывают трудности с доступом к чужим природным ресурсам. Хорошо еще, что демократия – это про ковровые бомбардировки, стирание с лица земли целых городов, свержение законных правительств путем цветных революций, необоснованные экономические санкции, сопутствующие потери (желательно среди женщин и детей)… нет, что вы, какие же они злодеи? Они приходят всегда с миром… Вы ведь всегда искренне удивляетесь, когда некоторые страны негативно реагируют на предложения из разряда: «Давайте меняться. Вы нам свои ресурсы, а мы вам демократию»… а еще демократия – это самим выбирать где с максимальной выгодой для страны покупать важнейшие ресурсы. Ведь да? Ведь нет! Покупать их надо только у своего патрона, хоть и в разы дороже… демократия – это когда экономическое благосостояние сюзерена безусловно важнее собственного. И как же это демократично, когда живет себе и процветает мощная экономическая держава, залогом успеха которой являются дешевые энергетические ресурсы, покупаемые… покупаемые не в колонии. Это видимо очень важно, что не в колонии, ведь приходит сюзерен и говорит, что теперь ресурсы надо покупать у него, хоть они и намного дороже. «Но ведь пострадает наша экономика», - мямлит обоссанный вассал. «Да, это – минус», - отвечает сюзерен, - «зато есть два плюса: 1. Выиграет экономика сюзерена. 2. Пострадает экономика той страны, что демонстративно отказывается быть колонией запада. Вы же не хотите, чтобы эти антидемократы стали сильнее?»… и они не хотят, им ничего больше не остается…
…а ведь однажды в истории наступил момент жесточайшего эксперимента, когда страдали не лабораторные мыши, а люди… человечество знает множество примеров фашизма, сконцентрированного в большинстве своем чудесным образом в Старом свете. Да, за океаном он тоже встречался, но завозился туда как правило из Европы… с чем можно сравнить его миграцию по планете? Не знаю… точно не с кофе, фолк-музыкой или религиозными обрядами… СПИД? Чума? Может НАТО? Со всем этим наверно сравнить допускается… но чем же так заинтересовал гегемона этот самый фашизм? Не тем ли, что данной формой правления во многих плоскостях обесценивается человеческая жизнь… а ведь там, где легко убивают, легко и контролировать человеческую массу, играясь с ее страхом перед лицом внезапной и бессмысленной смерти (хотя она не бывает бессмысленной, всего лишь преждевременной). А гегемон дюже любит контролировать, когда вместо своей армии решать различные кровавые задачи можно чужими руками… европейцы, вы свою историю хорошо знаете? Скажите мне, такой диалог в середине прошлого века был возможен?
Гегемон: - Вы – лучшая нация на земле. Все ваше существо, от формы носа до благоухания испражнений – совершенны, и другими нациями недостижимы. Даже сама природа не была бы против, если на планете остались бы только вы. Случись такое – весь мир бы превратился в цветущий сад, но пока приходится мириться с этими дремучими джунглями вокруг прекрасной Европы.
Вассал: - Да, да, да, господин, мы согласны, мы всю жизнь об этом мечтаем. Но как же нам этого добиться?
Гегемон: - Путь к совершенству тернистый. Придется рисковать и даже жертвовать собственной жизнью, если потребуется. Дикие обитатели джунглей вряд ли будут в восторге от вашего превосходства.
Вассал: - То есть мы можем погибнуть? Тогда, боюсь, не все могут согласиться пройти такой путь даже ради столь великой цели.
Гегемон: - А если я скажу, что вам будет позволено жечь людей?
Вассал: - Что значит жечь людей? Живьем что ли?
Гегемон: - Ну конечно. Если бы не живьем, мы бы даже не предлагали.
Вассал: - Тогда мы согласны.
Гегемон: - Ну и ладненько. Выберите кого-нибудь на свое усмотрение, и начинайте демонстрировать свое превосходство. Кстати, для этого необязательно кого-то превосходить на самом деле, достаточно лишь унижения всех вокруг.
Вассал: - Хозяин, и как же будет называться этот наш путь?
Гегемон: - А называться он будет нацизмом…
…а вот и нет. Не могло быть такого диалога, потому что жечь людей вы придумали сами.
…каким же было удивление нацистов, когда они по всему Старому свету находили отклик даже среди тех, кого сжигали. Многие предавали свои страны, свои народы, своих друзей и родственников ради возможности поднести спичку к еще живому человеку. Заокеанские хозяева быть может и не одобряли таких способов уничтожения людей, но и не осуждали: - слишком уж сильной оказалась подобного рода мотивация… сейчас ведь тоже изыскивают любую возможность, чтобы кого-нибудь сжечь, но получается спасибо редко. Но, чтобы сильно не отставать, напоказ хозяину до сих пор при случае вассалы выстраиваются по стойке смирно и оглушительно аплодируют тем нацистам восьмидесятилетней давности… смотри, хозяин, если будет надо – мы готовы. 
      …приобщиться к победе – вот настоящая стратегия. Лао Цзы такое и не снилось. Дождись, когда в конфликте появится реальный победитель и вступи в войну на его стороне – в этом весь запад. Наблюдай, как страна миллионами зарывает в сырую землю своих жителей ради победы над врагом, и параллельно ровняй с землей мирных жителей абсолютно гражданских городов, чтобы потом врать на страницах пропитанных ложью исторических учебников про свои успехи на фронте… пока ты гегемон – большая часть мира читает именно твои учебники – ври в свое удовольствие… а ведь тогда все обгадились при виде монстра: - и заокеанские хозяева, создавшие этого монстра, и вы - европейцы, из которых его слепили. Но еще больше вас напугала та сила, что смогла этому монстру переломить хребет…
…если бы история могла научить, нацизм бы не проснулся… жаль, не все обучаемы. Те, кто после победы над нацизмом, начал судорожно прятать по всему миру этих самых нацистов от правосудия, точно ничему никогда не научатся… и никогда не простят. Вы не можете простить России, что она сломала вашу любимую игрушку, что отняла у вас возможность жечь людей живьем, что не стала вашей колонией, из которой можно бесплатно и бесконечно качать ресурсы. Вы будете оживлять нацизм до тех пор, пока не уничтожите мою страну, или пока моя страна не поймет, что бороться надо не с самим нацизмом, а с его создателями. Не будет Урфина Джуса, не будет и его деревянных солдат…
      …конечно, я – идиот. Этого не могут не замечать жители Вальдбурга, этого уже не могу скрывать и я сам от себя. Но мое слабоумие все-таки еще позволяет замечать многие вещи. Вы думаете, я не видел этих бутылок с горючей смесью, расставленных по всему дому? Не видел эту старушку под окнами, вычисляющую, в какое время я бываю дома? А я всегда дома, потому что бежать от вас бесполезно. Вы – европейцы, рано или поздно все равно бы меня сожгли, потому что для вас я навсегда был, есть и буду – русский…
                =И. Югов декабрь 2023 г.=