Тонкая струйка жизни

Началось с малого: зять, Толик попросил наладить освещение в гараже. После этого я почувствовал легкое недомогание, как будто немного подпростыл. Выпил парацетамол, и вроде бы всё. Но потом начался кашель, без температуры, я подумал, что это отголоски бронхита, который мне ставили как диагноз еще в 2016 году в Ставрополе после операции. Тогда действительно мог возникнуть очаг бронхита, было очень жарко, а в реанимации мне подавали холодный кислород прямо в легкие. Потом все вроде бы успокоилось, единственное, что по утрам иногда возникал небольшой кашель с отхаркиванием, что я вообще не считал проблемой.

В ноябре 2020 я проходил плановый медосмотр, флюорограмма не выявила ничего подозрительного, но я на всякий случай попросил показать ее врачу. Та выписала мне ингаляции с источником Ессентуки 17 и с утра бронхомунал. Я решил, что восстановление микрофлоры поможет усилить иммунитет, потому что стало ясно, что мой кашель и предполагаемый бронхит носят вирусный характер, против которого нужен сильный иммунитет.

Кашель понемногу ослабевал, я стал реже чувствовать слабость при ходьбе по улице и других физических нагрузках.

Однако, к концу декабря кашель стал усиливаться, тест на Ковид, который раньше ничего не показывал, вдруг показал полоску L, что означало, что есть антитела, что якобы я уже перенес ковид.

Как, когда, где удалось мне подхватить заразу – было неясно, да и не особенно важно. Примерно с 26 декабря стала расти температура до 37,4, появился, точнее, усилился кашель и слабость. Вкус не пропал, обоняние, однако, почти ушло. Я нюхал одеколон, который мне подарили на День рождения, и вместо ранее испытываемого сильного аромата, я едва чувствовал его. Аппетит пропал напрочь.

Новый год оказался скомканным, мы планировали провести его у дочери Инны в их новом доме, а тут остались у себя, и я едва досидел до 12 ночи. Сильная слабость потянула в кровать. Кашель был уже почти постоянным. На второе января Инна записала меня на платный КТ на ул. Широкой. Там врач сказал, что в легких есть очаги поражения на уровне 40%. Терапевт, которого вызвали на дом, выписал уколы антибиотика и кучу таблеток, включая уже известный бронхомунал. Температура повысилась до 37,4 и держалась, не спадая, неделю. Решили ехать на повторный КТ и далее ложиться в стационар, так как кашель замучал и не давал нормально спать.

8 января с утра вызвали скорую. Я попытался показать мой тест с полоской L, на что врач сказал, что и так видно, что я больной. Привезли на КТ в инфекционку. Я сидел в машине, открыли дверь, чтобы мне было легче дышать. После небольшого ожидания в очереди мне сделали КТ, опять те же 40%, и повезли в стационар. Приняли меня на второй этаж – на первом тяжелые больные и реанимация. Определили в палату 8, там было шесть коек, занято было три, я четвертый. Я выбрал место в углу у входа, как потом выяснилось, очень удачное.

Переоделся в спортивные брюки и тенниску, лег на койку и надел маску с кислородом – это обязательное условие. Вся палата оборудовала шестью розетками для подачи кислорода, в эти розетки вставляют переходники со стаканчиками для воды и шариком-индикатором. На стаканчике три метки: min medium max. В нем кислород смешивается с водой, потому что, если подавать чистый кислород, можно пожечь легкие. А шарик служит индикатором, сколько нужно кислорода – от 0 до 10. Когда 0 – кислород перекрыт, это в то время, когда снимаешь маску и находишься без кислородной подпитки. А 10 уровень – это предельный уровень для данного отделения, если нужно больше – в реанимацию – под аппарат ИВЛ. Мне поначалу выставили 7, а в дальнейшем 5.

Я лежал, смотрел на шарик, который удерживался в стаканчике с водой под действием струйки кислорода и думал: вот она – тоненькая струйка жизни, убери её и уйдешь в небытие. Вся твоя жизнь, твои мысли, твои мечты и желания, твоя вселенная – всё это висит сейчас на тоненьком волоске этой струйки кислорода.

Принесли обед, я с удивлением обнаружил признаки голода. До этого, почти всю неделю есть не хотелось совсем, максимум несколько ложек бульона, да чай, даже смотреть на еду не хотелось. А тут принесли полмиски постного борща с фасолью, порцию овощного рагу с кусочком курицы и компот. Да еще три куска белого хлеба. Я с большим аппетитом съел этот обед, пожалуй, впервые за неделю, и опять улегся дышать через маску.

Явилась врачица, записала всё, чем меня лечили со второго по восьмое января, предписала купить дексаметазон, но не сказала, что для инъекций, а мне наши принесли в таблетках. Я потом звонил Инне, и она передала мне 10 ампул. А еще 9 ампул я выпросил у соседа, у которого курс лечения заканчивался. У него была единственная проблема с ротавирусом, и он без конца полоскал рот и десны разными растворами, и днем, и ночью.

Принесли ужин – кашу с рыбой. Рыбу есть сложно, надо руками вытаскивать мелкие кости, а в условиях маленькой тумбочки это не легко. Я использовал влажные салфетки, потом всё это уносил в мусорку, которая находилась рядом с туалетом. Ужин вошел в меня так же легко, особенно, почему-то хотелось белого хлеба, горбушки.

Взяли кровь на анализ и мазок из горла.

Пациент в противоположном от меня углу все время надрывно кашлял и стонал. Вечером был обход, его забрали вниз в реанимацию. А спустя время пришла медсестра и забрала его вещи, тщательно все занеся в специальную опись. Что с ним стало дальше, мне неизвестно, но это переписывание вещей мне не понравилось, как будто он уже ушёл из жизни.

Вообще мысли на эту тему все время вертелись в голове. Из той ситуации, в которой я оказался, было всего два выхода – выздоровление или уход в мир иной. Надежда только на мастерство врачей и тоненькую струйку кислорода с пляшущим на ней шариком.

Так или иначе в палате стало тихо. Сосед, лежавший у окна, беспокоил только своими полосканиями, а так – спи не хочу. Вот только сон почему-то не шел, была какая-то тревожность. Я померил давление 148/98, выпил кордафлекс, снизилось до 123/77. Немного уснул. Врач мне сказал спать в маске. Всё бы ничего, но матрас жёсткий, подушка – как деревянная, маска резинкой давит уши – всё это непривычно и неприятно.

Наутро пришли делать уколы. У меня взяли сразу пять ампул, так что я стал беспокоиться, что нужен еще дексаметазон. А оказалось, что это дефицит, и его почти нигде нет не только в Пятигорске, но и во всем регионе.

Утром у нас появился новый пациент, дедок 68 лет, чуть постарше меня. Он деловито устроился на одной из боковых кроватей, позаимствовав тумбочку у того соседа, которого увезли в реанимацию. В палате стало шумно, дедок начал звонить по телефону и рассказывать свою историю. Он еще 17 декабря попал в реанимацию, по его словам – после того, как ему в клинике Надежда (на Воднике) поставили третью капельницу подряд, и у него стали отниматься ноги. Тогда усадили его в машину, дали дышать из кислородного баллона, и сдали в реанимацию. Там он и провел все время до 9 января, когда появился в нашей палате.

Рассказывал жуткие истории о том, что лично при нём умерли семь человек. Многих привязывали к койкам, чтобы они не срывали маски, но все равно некоторые умудрялись их срывать. Маски жесткие, неудобные, я так понимаю, что это из аппаратуры ИВЛ. Так вот те, кто срывал маски, минут через десять помирали. Санитары привязывали черные ленточки на запястье – и в морг. Говорил, что сама реанимация на 70 коек, а дежурных санитаров всего 11 человек, и они не успевают уследить, чтобы не срывали маски. Так или иначе, дедок, по имени Юра, пережил все эти ужасы и попал к нам в палату уже с единственной жалобой на слабость ног.

Между тем, привезли еще одного пациента Валеру из Георгиевска, он попал вместе с женой, её разместили в женской палате, а он занял место в углу, где раньше был увезенный в реанимацию пациент. Валера оказался ментом на пенсии, веса у него было килограмм 150, ну очень внушительная туша. Да и жена была ненамного худее его. Валера стал сразу обзванивать всех знакомых насчет лекарств, ему вроде бы пообещали достать.

Мне еще дополнительно назначили уколы в живот Клексаном, оказалось, что это тоже большой дефицит. Но тут нашелся аналог Эниксум, его мне и купили. Несмотря на то, что препараты на одной и той же гепариновой основе, врачи очень консервативны в выборе, и мой Эниксум специально сфотографировали, прежде чем разрешить его мне колоть. Как и Клексан, этот препарат разжижает кровь и после нескольких уколов я почувствовал, что если высморкаться, то из носа начинает течь кровь. И поэтому я очень осторожненько подходил к тому, чтобы высмаркиваться, чуть сильнее дашь воздуху и на тебе – кровь из носа. Сгустки свернувшейся крови в ноздрях мешали дыханию, но трогать их – не дай бог, я однажды по пути в туалет решил немного ковырнуть такой сгусток и получил почти полноценное кровотечение из носа, пришлось промокать туалетной бумагой, да потом прикладывать к переносице салфетку с холодной водой.

То, что кровь разжижена стало понятно и из показателей давления, 106/70, а то вовсе 90/60 – как мерить. Главным показателем является сатурация, т.е. насыщение крови кислородом. Ее меряют и утром, и вечером, когда в палату вваливается ватага врачей, все в скафандрах, как космонавты, и медсестра, которая всё записывает. Иногда приходилось специально переспрашивать, чтобы точно записали.

Температура держится стабильно на 36,4 - 36,6, я её записываю по своему термометру. Оказалось, что это самый точный термометр, я потом посмотрел, сделан в Швейцарии. А куплен был еще в советское время за 38 копеек. Современные – барахло.

Между тем, пациент у окна, страдавший от ротавируса, добился-таки, что его осмотрел стоматолог и выдал рекомендации, дело пошло к поправке. Вскоре он получил разрешение на выписку. Долго добивался выдачи ему документов и вот, наконец получил всё на руки, и распрощавшись с нами, покинул палату.

Дед Юра быстренько перебрался на его место, считая его лучшим в палате, потому что оно было у окна и у батареи. Да и тумбочка была своя, персональная, дело в том, что в палате на шесть человек было всего четыре тумбочки, и за них шла тайная война.

В палату поместили еще двоих пациентов, один, ближе ко мне по койке – Романов Артем, оказался из цыган, он попал вместе с женой, которая была в женской палате, и как потом выяснилось, была полуграмотной – не смогла прочесть написанные ей врачом указания по приёму лекарств.

Вторым и следующим от меня по койке был Толик, грек-киприот из Ессентуков. Он сильно кашлял, имел низкую сатурацию и вызывал всё внимание врачей при обходах. Удивило, что при таком состоянии имел хороший аппетит. Жена передала ему целую коробку еды, и он в один присест съел пол курицы, много разных печенек, шоколадок, булок с маслом, творога и прочего добра.

Валера – мент пенсионер – на четвертый день своего пребывания решил отказаться от дальнейшего лечения, его к этому сподвигла жена, которой всё было не так. Они написали отказ и покинули нашу палату.

Остались мы вчетвером и прожили так до 25 числа. Уколы, обходы, завтрак, телефонные беседы, десять раз переслушанные россказни деда Юры, кашель Толика и нагоняи ему от врачей за низкую сатурацию. Всем, кроме меня строго сказали не снимать маски. А мне разрешили до получаса быть без маски, надувать воздушные шарики и делать другие дыхательные упражнения.

У деда Юры выявился тот же ротавирус, что был у его предшественника по койке, видимо, как-то перешел к нему, и наш балаболка стал молчалив.

Замеры давления и пульса я отменил, так как разжиженная кровь и так давала низкие показатели. А уровень волнения я проверял по числу нормальных вдохов-выдохов после глубокого вдоха. Обычно их было около тридцати. Вообще есть правило, что глубокий вдох должен идти через двадцать обычных, что составляет примерно минуту. Так вот если этот вдох идет раньше, скажем через пятнадцать вдохов, значит присутствует элемент волнения или повышения давления и пульса. У меня выработалась привычка считать эти нормальные вдохи и выдохи, заодно измеряя таким образом время. Двадцать циклов вдоха-выдоха при нормальных условиях – это минута времени.

Хотя, минута времени в больничном масштабе – это ничто, песчинка, бывает, лежишь, лежишь, уж и бок начинает ныть, думаешь, ну часик точно пролежал, а оказывается прошло всего минут двадцать. Более-менее постоянным мерилом времени в больнице являются завтрак, обед и ужин. Завтрак подают в 9 утра, иногда чуть позже, обед в два часа, а ужин в шесть часов вечера. Это время я считаю самым счастливым. Во-первых, это еда, которая при всей своей простоте дает какие-то силы, все берут много хлеба, я тоже стал замечать, что стал любить нарезанный прямоугольниками белый пятигорский хлеб, без которого я до больницы прекрасно обходился, ну разве что, если хлеб свежий – с пылу с жару, мог съесть кусочек или в виде тоста. А тут – беру куска три-четыре, да еще и выпрашиваю горбушки – их мало кто берет, так что это всегда не дефицит. Во-вторых, прием пищи официально разрешает снять кислородную маску, хотя некоторые ретивые докторши и говорят, что есть тоже нужно в маске, лишь приоткрывая ее, чтобы засунуть ложку или кусок хлеба в рот. Ну и в-третьих, это же целый ритуал, всегда ждешь завтрак, обед или ужин как событие. Потому, что всё остальное время однообразно – лежишь то на правом, то на левом боку, то на животе, разве что на спине лежать не разрешают. Глаза то открыты, то закрыты. Иногда после завтрака или обеда удается даже немного покемарить.

Ну и есть еще несколько событий, прерывающих мерное медленное течение больничного времени – это обходы врачей и разные процедуры: уколы, взятие крови, капельницы. Мне капельницу ставили всего один раз, с дексаметазоном. Причем, бутыль была около полулитра. Мне сразу отчетливо вспомнился 2016 год, Ставрополь, больница на ул. Семашко, мои ежедневные капельницы, коих тогда выпало на мою душу немало. Даже менял положение на кровати, когда нужно было сменить руку, изрядно исколотую шприцами. И вот эта процедура настигла меня и здесь, в палате номер 8 центра по лечению ковида. Я также терпеливо ждал, пока лекарство закончится, намечая себе конкретные метки: вот верхний уровень отошел от края, вот он уже на уровне крепления, вот уже половина раствора ушла, и вот наконец: "сестра – капельница закончилась!" – это крик для избавления от иголки и возможность немного размять руку, которая лежала почти неподвижно во время мерного отстукивания капель в специальном окошечке.

Есть и еще события, из ряда вон выходящие, это выписка или поселение нового пациента. У нас это случилось 25 января, когда в палату вкатили на стульчике весьма благообразного старичка по фамилии Суворов, я спросил, как его зовут, он не расслышал, а сестра сказала, что у него плохо со слухом и он пользуется слуховым аппаратом. Но все-таки выяснилось, что зовут его Иван Петрович, и, главное, он 1930 года рождения, т.е. старичку нашему 90 лет. Это вызвало оживление среди нашего общества. Старичок, между тем, оказался весьма культурным и видимо когда-то был каким-то начальником, ведь до такого возраста дожить – надо иметь хорошие условия жизни и питания. А может человек просто крепок от природы. Но вот, поди ж ты, ковид свалил и этого достойного человека. Иван Петрович весьма четко усвоил названия назначенных ему лекарств, советовался по телефону с дочерями по поводу своего диабета, от которого он в его-то годы всего лишь пил таблетки, и далее чётко передал, какие лекарства ему нужны.

Оказалось, что и Дексаметазон, и Клексан это дефицит и ему могут передать только в четверг поездом из Санкт-Петербурга. Может он и сам был оттуда, по его речи и интеллигентному виду это можно было предположить, да вот занесла нелегкая его в нашу ковидную лечебницу. Недостающие порции лекарств дали наши пациенты, я тоже отдал 4 ампулы дексаметазона. У меня в запасе была еще целая упаковка, а я надеялся выписаться раньше, чем эта упаковка могла потребоваться.

Иван Петрович занял место в углу, где до этого был Валера – мент пенсионер, который умудрился своей тушей основательно продавить больничный матрас. Но тут уж как повезет.

Первые дни, особенно ночи, я никак не мог наладить сон, пожаловался врачице, что плохо сплю, она отмахнулась, для нее главное сатурация, ну еще анализы, из которых она неведомым образом выудила гепатит неясного происхождения, что меня поставило в тупик.

Так вот для нормализации сна я на ночь выпил Феназепам. Уснул быстро, но ненадолго, снились какие-то кошмары, и ужасно потянуло в туалет по маленькой нужде. Почти пошатываясь, добрался до туалета, и также назад. Уснул снова быстро, надо мной как будто висела какая-то пелена. И опять через два часа – в туалет. Ну вроде бы наутро выспался, однако заинтересовался, а можно ли мне вообще этот феназепам пить. Первую таблетку я испробовал еще дома, надеясь хорошо поспать, но вместо этого получил усиление кашля. А тут тоже интересный эффект. Хорошо, что сохранилось описание лекарства. Там я вычитал, что феназепам среди прочего может угнетать дыхательный центр, приводя к "спутному" сознанию. А ведь я-то именно в дыхательном центре нуждался больше всего. Получается, что сам загнал организм в угол, и это самое спутное сознание явилось как видение наркотического характера. После второй попытки этот препарат, при помощи которого я надеялся скоротать больничное время, я принимать прекратил. Эксперименты с дыханием могли плохо кончиться. Слава богу, все обошлось.

Наступил день выписки, понедельник, 26 января. Вернее было бы сказать предполагаемый день выписки, потому что накануне сказали: выписка понедельник-вторник.

Утро 26 января характерно калейдоскопической сменой событий. Я ждал мазок, думал: что будет, если он окажется положительным? Утренний обход ввёл в ступор, на мой вопрос о выписке врач сказал: вот походишь целый день без маски, завтра выпишем. Это немного озадачило и огорчило. Я-то надеялся на сегодняшнюю выписку. А тут как чёртик из табакерки является моя врачица и вручает бумагу о сегодняшней выписке. Два последние мазка – отрицательные. Говорит, что к часу начнется выписка. Я сходил в ординаторскую, чтобы уточнить название нашей фирмы в больничном. Поймал себя на мысли, что плохо соображаю в простых и ясных понятиях.

Собрал вещи. Переоделся в нормальную одежду. На ремне пришлось сделать лишнюю дырочку, иначе брюки падали с пояса. В процессе ожидания больничного листа я успел пообедать: постный борщ с фасолью, пюре с котлетой и компот. Я еще "урвал" 2 куска белого хлеба. После обеда подремал, немного лежа на спине, ведь теперь запрет лежать на спине уже ко мне не касался. Кости мои, особенно бока, были рады этому, т.к. изрядно помялись в процессе больничных возлежаний. Сходил еще раз за больничным, сказали – рано, однако, потом принесли его минут через двадцать.

Я попрощался с обитателями палаты 8, пожелав всем скорого выздоровления, в последний раз взглянув на трубки подачи кислорода, стаканчики с водой, в которых под действием серебряных россыпей висели шарики, удерживаемые потоками кислорода – тонкими струйками жизни, спасая пациентов, как и меня, от ухода в мир иной.

Моё возвращение к нормальной жизни свершилось, я в сопровождении санитарки спустился вниз, прошел через желтую зону, а вот и дверь во внешний мир.