6. В горе и надежде

Анатолий ВЫЛЕГЖАНИН

БЕЗ  РОДИНЫ  И  ФЛАГА
Роман-дилогия

КНИГА ПЕРВАЯ
ИЛЛЮЗИИ

ЧАСТЬ  ЧЕТВЕРТАЯ
ОСЕНИНЫ

6.
Фестиваль гуляет, ярмарка торгует, площадь полна разноголосьем говора, смеха, восклицаний, шарканья шагов по утоптанному берегу. Ветер носит-мечет над этим многолюдьем облака сизого  шашлычного тумана да обрывки песен; да солнце нежаркое висит и слепит, если лицом все время на юг.

-Почем, ну-ко, Валя у тя горох-от, - услышала слева, обернулась.

Макариха, в сером джемпере с белыми пуговицами по яйцу, да Никитична, в желтой кофте, как два свясла они вечно друг за дружкой, подошли на мешок с горохом пялятся.

-Это где это цены-те ну-ко экие, не под пензию? - сокрушается Макариха.

-А те чо горох-от? Дёснам-то не больлё  жамкать-то поди, - «не поняла» Никитична.

-Чо-то киселя захотелося. Ну-ко намелю-ко да заварю.

-Ой ли, девка! С киселя-то, мотри, гороховова... С киселя-то с киселя будёт жопа весела.

-Ты мою-то, девка, по своёй-то не меряй. Килограмм вот возьму, ак до Покрова и живу.

Клавдия стала горох отвешивать. Егоровна, враз будто посуровев и с видом недовольно-озабоченным полу правую у кофты откинула, платок носовой из-под юбки добыла, развязала пальцами мелко трясущимися три узла, углы развернула, стала мятые рубли да медь перебирать. А Никитична пальцем своим ногтеватым в пирожки тычет, в глазах изумление:

-Это, Валя, у тя чо пирожки-те?

-Свежие, из города, с хлебокомбината, утренняя выпечка, остыть не успели  - нахваливает Валентина товар, которому долго на ветру нельзя.

-А с чем ну-ко?

-С картошкой свежей, с повидлом яблочным, вот рис с яцом, с капустой или мясные вот - свинина с луком.

-А это чо - шаньги?

-Ватрушки с картофельным пюре на сливочном масле.

-Кабы - на сливочном! А чо такие махонькие - ровно с пятак.

-Стандарт такой. Все свежее. Пакетик вот бумажный. Положить? С чайком полакомишься, - будто радуется она за Никитичну.

-У меня своих будто шанёг-то нет ли чо? Пирогов-то я сама уж поди-ко ну-ко, - оскорбленно косится на нее Никитична. - Капуста-та своя вон еще сидит за баней. Чо я буду вашо магазинское!..

Ушли, будто утки, задами колыхая.

-Такие вот к старости и мы, не дай бог, - провожает их взглядом и смеется  Клавдия.

А ей, Валентине, не раньше не позже, а в толпе вон, в сторонке, в глаза - Семен Бобров, а напротив Ванька «курок». Вырядился: форма наглаженная, галстук на скрепочке, фуражка на затылке, кокарда сияет. Полубоком-задом к ней стоит, и разговор у них, будто... странный какой-то. «Курок» ему о чем-то как бы важном рассказывает, будто на что-то «глаза открывает» и в жестах, и в частых наклонах головы в строну парторга, в подергиваниях плеч, когда погоны, будто крылышки вспархивают - все в эти минуты в нем очень похоже на... мольбу... «войти в положение» и поверить, что... он в чем-то «не в силах» и даже... «пострадал». А Бобров перед ним, как после ревизии: руки под животом сцепил, слушает да под ноги глядит этак убито, а как на «курка» глаза поднимет, так во взгляде растерянность и обреченность, когда не знают, что теперь делать...

Кабы она не в торговле работала, так, может и не знала бы и не догадалась, а только что тут не понять, когда все село уж, как улей, гудит. Этаким Бобров этот селезнем обычно, а теперь вон глазки-то тупит! А-а-а!.. да не одна она за ними наблюдает. Вон, гляди-ка, и бобрята, Мишка с Гришкой, у Васютки кудреватого за спиной прячутся, за сбруей наборной на колу под березами. Замерли и на отца с участковым этак испуганно-настороженно... Головами круглыми черными крутят с видом, чуть что, брызнуть и исчезнуть. Значит, не сплетня, не сплетня по селу-то!

Зайцевы супруги, Леонид с Галинкой, техничкой из колхозной конторы,  подошли, купили хлеба две буханки «пышнова», спросили про Сергея, брата, - как нога. Чего - нога, когда на костылях. Вчера как заорал вечером:»Повешусь-повешусь!», да с матом и - давай ему скорей гранатомет. А мать ему опять - стакан самогона. Уснул. Вот горе.

Влево опять глянула - «курка» с «квадратным корнем» уж нет, а со стороны конторы, из рощи по тропке друг за дружкой пять мужиков на площадь вышли, встали белой кучкой за спинами зрителей. Рубашки на них светлые, брюки глаженые, ремешки черные, ви-идно - нача-альники. Одного, своего, председателя райпо, сразу узнала. Говорили - не хотел, а принесло. Другого, от него по правую руку, помнила, - начальник сельхозуправления. Слева, в светлом пиджаке в клетку... Это вот, наверно, Бортников и есть, новый первый партийный секретарь. А этот, который головой седой крутит... да, начальник управления культуры. Ну да, сегодня он как бы главный тут, при фестивале, привез других «товар» свой сарафанный показать. А вот этих двух, в желтых безрукавках, одинаковых, как ципленки, с одинаковыми черными папками, она не знала - тоже при каких уж нибудь при чинах. Стоят своим кружком, говорят о своем. Власть. У них свой мир. До народа больно им...

Первый-то новый, в пиджаке в клетку, краси-ивый, как граф, волосы - волнами. Площадь с народном окинул взглядом, сцену, где пляшут, и... и приметно что-то уж очень на транспарант уставился, будто  недовольный. Потом, будто барин очами, толпу в сизом чаде шашлычном обозрел, руку вскинул, поманил кого-то пальчиком. Из толпы - Бобров. Ага - к начальнику своему. Два пальца ему, поздороваться поданные, принял, будто дар небесный, только не лизнул, и - в глазки ему снизу-искоса, того гляди и шейка переломится. И опять, как с «курком», разговор у них какой-то. Начальник вопрошает будто, взглядом и кивком указав на транспарант над сценой, вправду ли «вперед нас партия ведет»? А Бобров почему-то... головой крутит, будто он не при делах, Но потом - да, соглашается, что «вперед», конечно, «вперед», но что он тут... как бы не виноват, не виноват он и... будто пощады попросил не карать, и в сторонку отошел, благодарный за то уже, что пощадили.

За ним этот... корреспондент Некрасов неспешно подошел, веселый такой, праздничный. Со всеми за руку тоже поздоровался с видом, будто он тут любому ровня. Иван Игнатьевич, председатель, откуда-то из толпы появился, поприветствовался этак по-домашнему со всеми, мол, вот опять гуляем, что нам не гулять. У «графа» спросил о чем-то, на сцену указал, а тот плечами повел этак по-барски, дождался последнего припева песни про весну на целине, прихватил начальника над культурой, и вдвоем они этакой «праздничной» походочкой, провожаемые зрителями, направились по проходу к сцене, поднялись по ступенькам, к микрофону подошли.

Который новый первый, в клетку пиджак, стал что-то говорить, по лицу видать торжественное и радостное, но не разобрать - ветер порывами, а только фраз обрывки:

-...каждому надо сегодня перестраиваться! По-нов... свежее мыслить! Партия и сегодня, в новых ...чах, нах... силы возглавить... светлое завтра завис... от каж... трудовых побед...

Ветер с реки, взвивавшийся из-под крутого берега и падавший волнами-порывами на площадь, на людей, торговые ряды, в клочья рвал речь главного начальника района, хлопьями-фразами раскидывал, кому что долетит да услышать-поймать удастся, да им, Валентине с Клавдией, было не до них, которые болтают. Они хлеб в четыре руки раздавали, деньги принимали да отругивались от тех, кто в конце очереди последние буханки считал и пенял, что чужие расхватали, самим не достанется. И чего там, на  пекарне, эти две куклы опять закваску всю вылакали с вечера и нее могли уж побольше напекчи ради праздника.

Пока хлеб рассовали, деньги сосчитали да сумку с кассой в стол пока, на ключик, - с берега, откуда-то справа будто пьяный и веселый мат, - глянули.

Она. Валентина...
Она, когда увидела...
Она чего боялась...
Боялась-не хотела, чего - сама не зная...
Так вот и...

У столов напротив, сквозь толпу видать, по тому, торговому ряду, «приезжему», у бабы с глиняными пёстрыми свистульками... вся компания, как тогда, на берегу. И - Митя!..

Его-то сразу она...
Митю своего.

А с ним, как тогда, парень тот в костюме черном и другой, рот набок, который, говорили, скрипач. И Настька эта тут в сарафане голубом - на выход-то, видать, ничего - у алкоголиков, и подружка ее, Зойка конопатая. А с ними мальчик тот, сын корреспондента, который тогда их фотографировал. С отцом, видать, на праздник привез фотографии, и фотки эти теперь по рукам у них, и все они будто счастливые такие, себя на них видя, друг дружке показывают, мальчика-фотографа благодарят. А парень в черном костюме и солидный, с видом этаким будто «отеческим» головой покрутил, увидел в стороне, под березами, «Пломбир» и, видать, предложил повести мальчика угостить мороженым, да тот отказался, в сторону сцены убежал.

А они остались, и Зойка конопатая, широкополую шляпку одной рукой придерживая, ветер не сорвал бы - шляпка-то идет ей, толстушке, однако - близко-близко к этому, в костюме черном, подошла, фотки опять ему показывает и снизу его глазками прямо - тю-тю-тюси! - а потом фотками махнула этак в сторону... лодок под берегом, сказала ему что-то, прогуляться, видать, предложила, а тот, дурак, и клюнул, согласился, и - ушли. А эта, Дорофеева, с парнями оставшись, тоже свалить хотела, да Митя...

Нет, он никак...
Он за локоток ее не тронул, не притронулся, а...
Что-то сказал ей, весь к ней, собравшейся уйти, подавшись...
И робко так будто, будто виновато, будто прося...
Едва не умоляя...
Митя ее...

А она подолом широким взмахнула, повернулась, оскорбилась будто, и в толпе исчезла - вот и ладно! А Митя...

А Митя...

Он стоять остался и взглядом провожал ее, убитый весь такой будто, и бровки насупил...

И стоит, весь замер, и - провожает...

А этот, рот набок, туда же глядит и восхищенно так, и что-то Мите говорит, а он будто не слышит. А потом - опомнился будто, в себя ровно пришел - лицо грустное - сказал что-то этому, который рот набок, и они пошли куда-то вдоль прилавков, в сторону храма, в  толпе потерялись...

А она, Валентина...
У нее все в мыслях  и в груди перехватило!..
Еще бы!

Ладно подошел бы, поболтал бы, посмеялся бы - на людях да в праздник мало ли кто с кем... Но - как он обмер весь!..

Как потерялся!..
Как бровки насупил!..
Как глазками - всю ее!..
Ее Митя...
А вот - нет!
Нет и нет!
Будь оно, что будет, а она - вот нет!..

-Егоровна, ты постой тут, пока народу нет, к Ивановне сбегаю, - говорит Валентина будто о мелочи такой незначительной, будто она вспомнила вдруг. - Мама просила занавески на окна или наволочки глянуть, так погляжу.

К Ивановне метнулась. Себя спасать. И Митю - от этой. Да не бегом, а порыв свой сердечный умеряя шажками будто неспешными, взглядом невидящим скользя по прилавкам со ржавым железом да вениками банными. Спасать! А комсомол? Провались он - будь, что будет! Вся теперь надежда на Ивановну!..

А со сцены ветер очень чистое и звучное и словно очень к месту - в уши ей:

Ленин всегда живой,
Ленин всегда с тобой,
В горе, в надежде и радости...

Ага! С Лениным своим они, - как на помеле...

(Продолжение следует)