Ночь и туман. Театр имени Роланда. Часть 1

11 декабря 1941 года

Париж, оккупированная территория Франции

Однако знакомство пришлось отложить. Ибо когда он вошёл в кабинет Николь Ру, та покачала головой: «Я сказала в три пополудни – значит, в три пополудни…»

Взглянула на часы и констатировала: «Сейчас ещё только половина первого. Ты обедал?» – заботливо осведомилась она.

«Завтракал» – усмехнулся он. «Впрочем, это неважно – важно, что не голоден…»

Великая княжна пожала плечами: «Тогда займи себя чем-нибудь… желательно, полезным на два с половиной часа. Жду тебя в столовой ровно в три…»

Чем ему заниматься всё это время, за него не так уж чтобы совсем неожиданно принял вроде, как его подчинённый дивизионный комиссар Фернан Давид.

Который поймал его в коридоре и лукаво осведомился: «И как сеанс алго-терапии… которого не было?»

Колокольцев изумлённо уставился на вроде как своего подчинённого. Тот спокойно и уверенно объяснил:

«Я ни за что не поверю, чтобы личный помощник рейхсфюрера СС, направленный в наш город для выполнения задачи, поставленной лично фюрером – причём настолько важной задачи – будет отвлекаться на сеанс алготерапии. Будь ты хоть трижды психиатр… а ты не психиатр»

«И что же это было, по-твоему?» – полюбопытствовал Колокольцев.

Фернан Давид пожал плечами: «Судя по тому, что в лице Потрошителей мы явно имеем дело с паранормальным… даже инфернальным врагом…»

Колокольцев удивлённо посмотрел на него. Тот спокойно объяснил:

«Отец Фабьен Грожан, которого ты попросил меня провести к твоей криминальной журналистке…»

Было совершенно очевидно, что комиссар Давид относится к Николь Ру немногим лучше, чем Пьер Бонни… если вообще лучше.

«… не просто крупнейший специалист по демонологии в нашей архиепархии. Он ещё и её главный экзорцист… когда не пытается – пока безуспешно – наставить на путь истинный заблудшие коммунистические души…»

Безнадёжно застрявшие в дебрях имени Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина.

«Поэтому» – вздохнул дивизионный комиссар, «ты явно проводил какой-то болевой магический ритуал… типа экзорцизма или чего-то в этом роде…»

Взглянул на удивлённое лицо своего начальника – и объяснил: «По понятным причинам, я не только читал, но тщательно изучал Историю розги…»

Фундаментальный труд Джеймса Бертрама (известного также как доктор Купер), в котором описывается история телесных наказаний и других применений флагелляции. В том числе, в медицине… и в религиозных ритуалах.

«… и другую литературу по этой тематике»

Колокольцев покачал головой: «Без комментариев»

Фернан Давид махнул рукой: «Ладно, это действительно не моё дело. У меня к тебе очень большая просьба… если у тебя есть немного времени…»

Колокольцев кивнул: «Немного есть. В три часа я должен быть в вашей столовой»

Дивизионный комиссар вздохнул: «У меня тут одна больная на всю голову комсомолка из типа боевой группы Jeunes Communistes…»

Созданная в 1920 году французская копия советского комсомола.

Колокольцев пожал плечами: «Насколько мне известно, они в этой дурке все больные… на всю голову. Коммунистическая идеология плюс юношеское буйство гормонов похлеще коктейля Молотова будет… а если ещё и женский пол, то вообще хоть святых выноси…»

Фернан Давид покачал головой: «Эта совсем больная… даже по их меркам…»

Колокольцев прожил в СССР почти что ровно семь лет… причём в таком возрасте, что подобных юных фурий перевидал (и перетрахал) не один десяток. Поэтому сразу всё понял – и от души расхохотался:

«Дай я угадаю – ты ей предложил свободный выбор между поркой и раскруткой по полной программе; она выбрала второе – и даже потребовала гильотину?»

«Ты что, мысли читать умеешь?» – изумился дивизионный комиссар. И ещё более удивлённо добавил: «Именно так всё и было…»

Отсмеявшись, Колокольцев объяснил: «Я родился в Российской империи; несколько лет прожил в СССР, даже закончил исторический факультет МГУ…»

Взглянул на совершенно оторопевшего от такого откровения комиссара – и закончил: «… так что насмотрелся на таких одержимых идеей мученичества…»

После победы в Гражданской войне, большевики создали культ коммунистического мученичества (ориентированный, в первую очередь, на молодёжь) настолько мощный и настолько вездесущий, что далеко превзошли весьма нехилую в этом деле христианскую Церковь. И немедленно начали его экспортировать через Коминтерн… да практически по всему миру.

«Тебе её жалко; она тебе понравилась, или просто лень возиться?» – улыбнулся Колокольцев. Комиссар пожал плечами: «Всего понемногу…, наверное,»

«Ладно, веди» – рассмеялся полковник СС. «Я тебе помогу… но с условием…»

Фернан Давид подобострастно кивнул: «Заранее согласен»

«Ничему не удивляться; не возражать, во всём меня слушаться и во всём мне подыгрывать» – перечислил Колокольцев. «Что бы я не делал…»

Дивизионный комиссар снова кивнул: «Разумеется». Они прошли сначала в его кабинет, где он вручил Колокольцеву документы и досье одержимой, затем в допросную, где находилась эта самая совсем больная на всю голову.

Совсем больную звали Катрин Бартез; ей только что исполнилось восемнадцать; у неё были иссиня-чёрные на удивление длинные волосы (французские комсомолки обычно носили короткую стрижку); она была совсем миниатюрной, однако сложена была хоть и не идеально (до Жюли Сен-Пьер ей было далековато), но весьма привлекательно. Юное личико, надо отметить, тоже не подкачало…

Катрин, скажем так, несколько обалдела от появления в допросной полковника СС, к тому же увешанного явно боевыми наградами (в том числе, и французскими) как рождественская ёлка игрушками.

Однако быстро взяла себя в руки и вернулась в состояние одержимости бесом коммунистического мученичества (в том, что это именно бес, причём весьма зловредный, Колокольцев убедился уже давно).

«Я требую, чтобы меня судили» – безапелляционно заявила юная фурия. «Чтобы судили публично, приговорили к смерти и расстреляли…»

Если бы она была мужчиной, смертный приговор был бы вполне возможен – в августе некоего Самуэля Тизельмана и его товарища Анри Гозеро приговорили к смерти и расстреляли всего-то за участие в антиправительственной демонстрации (они слишком громко кричали «Долой Гитлера – Да здравствует Франция»).

А юная Катрин не только публично кричала, мягко говоря, не совсем цензурное в адрес того же персонажа, но и распространяла листовки с призывами к саботажу и вредительству; подпольную газету французских коммунистов Юманите… впрочем, и сама резала телефонные кабели – на чём и попалась. 

Но она была женщиной, поэтому…

«Двойка тебе по основам французского государства и права» – рассмеялся Колокольцев. «Уголовный кодекс Французского государства…»

Полностью унаследованный от Третьей Французской республики.

«… запрещает не только расстреливать женщин, но и вообще приговаривать их к смертной казни…»

Это было не совсем так – за тяжкое уголовное преступление (убийство при отягчающих обстоятельствах), женщина во Франции могла в самом прямом смысле лишиться головы… однако за политические преступления женщин действительно было запрещено приговаривать к смерти.

Девушка опешила, однако быстро нашлась: «Тогда пусть меня судит немецкий военный трибунал…»

«И это не прокатит» – усмехнулся Колокольцев. «Почему?» – удивилась фурия.

«Потому, мадемуазель Бартез» – наставительно объяснил он, «что по условиям Компьенского перемирия…»

Капитуляции Франции, если называть вещи своими именами.

«… оккупационные органы юстиции действуют в соответствии с французским законодательством…»

Это было не всегда так, но в случае юной фурии полностью соответствовало действительности.

«Тогда я сбегу» – решительно заявила Катрин, «проберусь в Германию…»

Что было не так уж и сложно, на самом деле.

«… и убью кого-нибудь в вашей форме» – она указала на Колокольцева. «Меня поймают и гильотинируют…»

«Что ж до сих пор не убила-то?» – усмехнулся комиссар Давид.

Разумный вопрос, надо отметить.

«Я хотела» – вздохнула девушка. «Я очень хотела… но мне не дали»

Ни одна боевая группа Сопротивления (надо отдать им должное), не подпускала женщин к оружию – несмотря на то, что им не грозил смертный приговор… пока. Директива фюрера Ночь и туман всё изменила; однако она (пока ещё) даже не заработала – не говоря уже о том, чтобы в полную силу.

«Ты считаешь, что принесёшь больше пользы Франции, если тебя гильотинируют в Моабите или Плётцензее, чем если ты будешь, например, спасать французских евреев от преследований оккупантами» – осведомился Колокольцев. «Или если продолжишь заниматься агитацией, пропагандой, саботажем и вредительством?»

Катрин кивнула: «Я стану символом сопротивления оккупантам – моя смерть вдохновит на борьбу с вами тысячи моих ровесников… и не только ровесников»

Было совершенно очевидно, что эту фразу она повторила про себя не одну сотню раз – причём в основном перед зеркалом. Девичий максимализм – нарциссизм во всей неприглядной красе (говоря языком католической Церкви, просто чудовищная гордыня). В данном случае, в самом прямом смысле смертный грех…

«Современной Шарлоттой Корде коммунистического разлива?» – усмехнулся Колокольцев. «Убив какого-нибудь немецкого Марата местного значения?»

Тринадцатого июля 1793 года французская дворянка, 24-летняя Мари Анна Шарлотта Корде д’Армон ударом кинжала убила одного из лидеров якобинцев (те ещё отморозки, прости Господи), Жана-Поля Марата. И правильно сделала.

Её схватили, арестовали, судили, признали виновной, приговорили к смерти и гильотинировали уже четыре дня спустя, 17 июля. Как очень быстро выяснилось, казнившие её якобинцы совершили грандиозную ошибку, буквально на пустом месте создав символ сопротивления их инфернальной диктатуре.

Противники якобинцев объявили Шарлотту Корде национальной героиней; её почитали и роялисты (хотя она была республиканкой), и республиканцы – противники якобинцев; в её честь слагали оды; десятки осуждённых, подражая Шарлотте Корде, демонстрировали на эшафоте своё мужество.

По имени Шарлотты Корде был даже назван женский головной убор шарлотта. Он состоял из баволетки — чепца с оборкой на затылке — и мантоньерки, ленты, удерживавшей шляпу.

Девушка кивнула. А Колокольцев, успевший бегло просмотреть её досье, в котором было указано, что она не знает ни одного иностранного языка, по-немецки констатировал, обращаясь к свободно владевшему этим языком дивизионному комиссару:

«А ты был прав – это юное дарование по моей части. Если её не обезвредить прямо сейчас, она такого наворотит, что художества и Охотника, и даже Потрошителей покажутся мелким хулиганством. Ты хотя бы отдалённо представляешь, что будет, если эта фурия доберётся даже до гранат F1? А если до нескольких килограммов взрывчатки? Погибнут сотни людей…»

Фернан Давид с ужасом покачал головой: «Не дай Бог…»

Колокольцев внимательно посмотрел на девушку. Учитывая её донельзя взвинченное эмоциональное состояние, было совершенно очевидно, что она не понимает ни слова по-немецки. Ибо такое непонимание в таком состоянии не сыграет даже лучшая театральная актриса Европы… а то и мира.

И продолжил: «Тут порка не поможет – только хуже будет…»

«И что же делать?» – обеспокоенно спросил дивизионный комиссар. «Ты же не собираешься…». Он запнулся.

Колокольцев покачал головой: «Да нет, конечно. Я вообще крайне негативно отношусь к нулевому варианту – ибо кто угодно может впоследствии понадобиться, а из царства мёртвых не возвращаются… к сожалению…»

Последнее не совсем соответствовало действительности (та же Роза Киевская периодически-таки возвращалась) … однако почти всегда это всё же было так.

«… а женщин вообще не ликвидирую – не мой стиль совсем…»

И это было не совсем так – ибо однажды совсем не так – но те два кошмарных дня в конце сентября были всё-таки чрезвычайной ситуацией (чтобы спасти тысячи, пришлось убить тоже тысячи) … а Спецкурс 7 был вообще отдельной историей.

Колокольцев заговорщически вздохнул, лукаво улыбнулся и загадочным тоном объявил: «Придётся разыграть всю пьесу… в трёх актах, как минимум. Скорее, впрочем, в четырёх…»

«Какую пьесу?» – удивился дивизионный комиссар.

«Буффонаду-фарс» – усмехнулся Колокольцев. И добавил: «Тебе понравится…»

«Тебе так хочется умереть потому, что…». Он сделал вид, что запнулся, давая ей возможность закончить фразу. Хотя уже прекрасно знал, как она её закончит.

«Лучше умереть стоя, чем жить на коленях» – торжественно заявила Катрин.

Вопреки распространяемому коммунистами заблуждению, автором этой фразы была вовсе не Долорес Ибаррури. Эту мысль – пусть и в несколько иной форме – высказывали ещё в древней Спарте… ну, а именно эту фразу произнёс Хосе Марти.

Которого банально использовали американцы – он помог им оккупировать Кубу после того, как с его помощью те выгнали с острова испанцев. Ровно так же Сталин сейчас использовал Пассионарию и её подельников – предателей Испании и испанского народа.

«Я предлагаю тебе выбор между тем, что тебе предложил комиссар Давид…»

«Порку и домой?» – саркастически усмехнулась девушка. И решительно заявила: «Ни-ко-гда».

«Значит, ты выбираешь смерть?» – не столько спросил, сколько констатировал Колокольцев. Она кивнула.

Полковник СС пожал плечами: «Ты сделала свой выбор. Поэтому умрёшь прямо сейчас. Здесь и сейчас…»

Колокольцев бросил взгляд на комиссара Давида. По выражению лица командира Специальных бригад было очевидно, что он явственно чувствовал какой-то подвох… только вот никак не мог понять, в чём этот подвох заключается…

Катрин Бартез с нескрываемым ужасом пролепетала: «Как… здесь и сейчас?»

«Очень просто» – объяснил Колокольцев. «Седьмого декабря этого года фюрер Великогерманского рейха подписал директиву, согласно которой все участники Сопротивления во Франции и ряде других стран должны просто исчезнуть. Никто в этой стране не узнает, что с тобой произошло… а что с тобой произойдёт, решает не суд, а уполномоченный офицер СС. В данном случае, я…»

«Всё равно узнают» – уверенно заявила девушка. «Здесь Франция – здесь все всё узнают… в конечном итоге»

И неожиданно спокойно осведомилась: «Вы меня расстреляете?»

Колокольцев кивнул и усмехнулся: «Только вот умереть стоя не получится… тебе придётся встать на колени…»

«Я не встану на колени» – безапелляционно заявила Катрин.

«Тогда тебя поставят силой» – усмехнулся комиссар Давид.

«Я буду драться, кусаться, царапаться…» – злобно пообещала девушка. «Быстро поймёте, что лучше меня… стоя…»

Вместо ответа Колокольцев взял девушку за тонкое запястье, в пару секунд нашёл болевые точки и как следует надавил. От дикой острой боли – и, самое главное, от неожиданности – она аж завизжала и чуть до потолка не подпрыгнула.

«Кусаться?» – улыбнулся Колокольцев. «Царапаться?»

Юная фурия в высшей степени злобно вздохнула – и процедила сквозь зубы: «Хорошо – я сама встану на колени…»

«Один-ноль в нашу пользу» – удовлетворённо отметил про себя Колокольцев. Но, разумеется, промолчал. И уже было собрался отдать очередной приказ, но его опередил комиссар Давид, словно прочитав его мысли:

«Голой. Тебе придётся сначала раздеться догола…»

Она ошарашенно уставилась на них обоих. Колокольцев развёл руками и покачал головой: «Это приказ фюрера – мы ничего не можем поделать…»

Это было, конечно, лютое враньё – на самом деле, они это приказали для того, чтобы ещё больше ослабить волю девушки… однако она это никак не могла знать.

«А если я не разденусь?» – уже несколько неуверенно спросила она.

«Тогда двое моих крепких – и очень плохих – парней разденут тебя силой» – спокойно ответил дивизионный комиссар. И продолжил:

«Облапают тебя всю… и изнасилуют… точнее, будут насиловать в обе твои дырочки до тех пор, пока мы будем обедать. Обедать мы будем долго – а за это время и другие мои плохие парни подтянутся… охочие до молодого мясца…»

Это прозвучало настолько убедительно, что Колокольцев практически не сомневался, что нечто подобное в допросной уже происходило… возможно даже, что не один раз. Возможно, далеко не один раз… причём точно не на уровне слов.

Девушка смерила их испепеляющим взглядом, поднялась со стула, сняла свитер, начала расстёгивать блузку… после чего предсказуемо отвернулась.

«Лицом к нам» – приказал Колокольцев. Про себя отметив: «Два-ноль в нашу пользу…»

«Так хочется увидеть мой стриптиз?» – язвительно осведомилась она.

«Раздевайся» – спокойно приказал комиссар Давид. Она, как ни странно, успокоилась и разделась не торопясь, спокойно, как раздевалась бы в бане, в ванной дома или на приёме…, например, у своего гинеколога.

Раздевшись догола и аккуратно сложив одежду на стул, она попыталась прикрыться руками, затем решительно покачала головой, после чего завела руки за голову и широко расставила шикарные ноги, приняв первую позу нижней женщины. И тут же осведомилась: «Нравится?»

«Очень» – синхронно усмехнулись дивизионный комиссар и полковник СС.

Колокольцев отметил про себя: «три-ноль в нашу пользу» – и махнул рукой в сторону тяжёлой дубовой двери: «Иди туда. Встанешь на колени перед дверью…»

Фернан Давид недоумённо посмотрел на него. Колокольцев кивнул, дав понять партнёру, что всё под контролем и всё идёт в полном соответствии со сценарием пьесы имени Роланда фон Таубе.

Который добыл из кармана и протянул девушке несколько женских шпилек для волос: «Сверни и закрепи волосы на затылке…»

«Это ещё зачем?» – с нескрываемой злобой осведомилась Катрин Бартез.

Колокольцев спокойно объяснил: «Я буду стрелять тебе в основание головы, чтобы твоя смерть была мгновенной. Если я промахнусь, тебе будет больно. Очень больно – а это никому не нужно…»

Девушка бросила на него очередной испепеляющий взгляд, однако шпильки взяла и волосы на затылке закрепила.

«Четыре-ноль в нашу пользу» – довольно отметил про себя Колокольцев. Катрин покорно подошла к двери, предсказуемо развернулась к ним лицом и ещё более предсказуемо крикнула: «Я вас ненавижу – будьте вы прокляты! Смерть оккупантам и предателям! Да здравствует свободная Франция!»

После чего с нескрываемым чувством выполненного патриотического долга покорно встала на колени перед дверью.

В отличие от подавляющего большинства офицеров вермахта и ваффен-СС (и вообще СС) Колокольцев носил не галифе, а брюки в стиле своего малого шефа Рейнгарда Гейдриха. Прямого покроя поверх не сапог (он их не любил), а не совсем уставных ботинок парашютистов люфтваффе.

В этом был абсолютно практический смысл – в голенище правого ботинка был сверху вставлен (с внешней стороны) его второй запасной ствол. Карманный самозарядный пистолет Маузер М1910 калибра ноль-двадцать-пять – 6.35 миллиметра. Его любимая игрушка ещё со времён Спецкурса 7 в ИНО ОГПУ – и просто идеальный инструмент для смертной казни через расстрел.

Колокольцев поднялся, подтянул вверх правую штанину, добыл пистолет, загнал патрон в патронник, подошёл к коленопреклонённой голой девушке и приказал: «Опусти голову, закрой глаза и сцепи руки перед собой…». Она повиновалась.

Он выстрелил ей в голову. Катрин Бартез упала, завалившись влево. Комиссар Давид подошёл к телу девушки, уважительно покачал головой и ещё более уважительно произнёс: «Чистая работа. Просто идеальная – я аж залюбовался»

«Ты даже себе не представляешь, насколько чистая и идеальная» – рассмеялся Колокольцев. Командир Специальных бригад удивлённо посмотрел на него, а Колокольцев указал на дубовую дверь.

Фернан Давид тщательно осмотрел дверь внимательно-придирчивым взглядом детектива – и совершенно ошарашенно произнёс, не веря своим глазам:

«А это тут откуда???» – он изумлённо указал на свежий след от пули, вошедшей во входную дверь допросной. «Это же малый калибр; им только голубей гонять; пуля при любом раскладе должна была в голове остаться…»

Нагнулся, внимательно осмотрел лицо неподвижной голой девушки и уже совершенно растерянным голосом протянул: «И выходного отверстия нет…»

После чего автоматически взял Катрин за руку и проверил пульс. И уже совершенно ошалевшим от удивления голосом пробормотал: «Она жива… Пульс слабый, но устойчивый. Она жива – она просто в коме…»

«Конечно, жива» – рассмеялся Колокольцев. И наставительно добавил: «Чтобы это понять, тебе вообще не нужно было ничего осматривать – ты и так всё видел»

Комиссар совсем потерял дар речи. Колокольцев осведомился: «Физику в школе учил? Закон сохранения импульса помнишь?»

«Смутно» – честно признался Фернан Давид. Колокольцев закатил глаза к потолку – дескать, ну и детский сад – и объяснил: «В соответствии с этим законом физики, если бы я выстрелил ей в основание черепа, как и обещал…»

«Она бы упала точно лицом вперёд» – неожиданно уверенно закончил за него комиссар Давид. «А она завалилась влево, а это значит…». Он запнулся.

«Это значит» – усмехнулся Колокольцев, «что моя пуля прошла по касательной. Лишь задев её череп…»

«… и не убила её, а лишь погрузила в кому, идеально имитирующую смерть» – изумлённо прошептал Фернан Давид. И восхищённо добавил: «Да-а… у меня просто нет слов. Это же просто цирковой номер…»

Он не знал – и никогда не узнает – что в самом конце сентября этого года Колокольцев за несколько дней повторил этот номер более двух тысяч раз. В результате столько же евреев отправились не в общую могилу кормить червей – а в Палестину. Где основали город-кибуц… в некотором роде имени Колокольцева.

«Но зачем?» – удивился дивизионный комиссар. Колокольцев пожал плечами: «Она была в настолько взвинчено-экзальтированно-ожесточённом состоянии; была настолько одержима бесом мученичества, что с ней было совершенно невозможно даже просто разговаривать. Не то что договариваться»

«А вывести её их этого состояния могла только такая вот встряска» – задумчиво констатировал Фернан Давид. «Причём только полный комплект – раздевание, коленопреклонение, выстрел, кома…»

«Первый акт пьесы режиссёра Роланда фон Таубе» – усмехнулся Колокольцев. «Который благополучно и успешно нами сыгран…»

«И что теперь?» – в высшей степени заинтересованно осведомился комиссар.

Колокольцев вздохнул: «В других обстоятельствах я бы подождал пока она сама очухается. Но сейчас времени нет совсем, поэтому…»

Он добыл из кармана небольшую плоскую коробочку, открыл, достал шприц и ампулу, вскрыл её, заполнил шприц прозрачной жидкостью и объяснил партнёру:

«Это мощный стимулятор – через пару минут она очнётся. Поверни её на спину и помоги мне сделать внутривенно…»

Девушка очнулась через три минуты. За это время Колокольцев успел обработать и перебинтовать рану на её голове – в шкафу допросной предсказуемо нашлась стандартная армейская аптечка.

Катрин Бартез открыла карие глаза, обвела изумлённым взглядом комнату и совсем уже изумлённо спросила: «Я жива?»

«Конечно, жива» – рассмеялся Колокольцев. И объяснил: «Тебя никто и не собирался расстреливать, хотя у меня действительно есть такое право. Просто у тебя была фактически настолько чудовищная истерика, что пощёчина была бы как слону дробинка. Вот и пришлось устроить театр моего имени…»

И протянул ей руку: «Подъём, красавица, нам есть о чём поговорить…»

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ