Гук и Чек

Жил человек в лесу возле Медной горы. Туда его послали от научного института, потому что человек этот был геологом. Он много и хорошо работал и попросил у начальства отпуск. Но отпуска ему не дали – некому было заменить, хотя самый главный в стране Начальник любил повторять: «Незаменимых у нас нет». Но он жил от Медной горы далеко, в самом лучшем на свете городе, где над башнями днём и даже ночью сверкают золотом кресты.
В этом прекрасном городе кроме самого главного Начальника, миллионов рабочих и служащих жили также жена геолога и два его сынишки. Гук и Чек.
Старший мальчик Гук был назван в честь учёного Роберта Гука, открывшего физический закон – чем сильнее давишь, тем глубже вмятина. А Чек – это сокращённо «чекист». Геолог когда-то хотел стать чекистом, но посчитал себя недостойным.
Начальство в отпуск не отпустило, но разрешило приехать семье. Об этом счастливый геолог и написал жене, объяснив, как нужно добираться до Медной горы.  Фотография жены стоит рядом с будильником на тумбочке возле кровати геолога – круглолицая блондинка, поразительно похожая на актрису Любовь Орлову.
Когда почтальон поднимался по лестнице в квартиру, где жила семья геолога, дети боролись – Гук отрабатывал на Чеке бросок через бедро и заднюю подсечку при нападении с ножом. Делал он это, потому что по понедельникам и четвергам ходил на секцию рукопашного боя.  В воскресенье мама возила Гука и Чека стрелять в тир.
В тот момент, когда Чек в десятый раз упал на ковёр (его геолог привёз из Самарканда) в дверь раздался звонок. Дети подумали, что пришла мама, и бросились открывать дверь.
Почтальон хмыкнул в усы и протянул Гуку конверт.
- Это письмо от папы! От папы!  Ура! Ура! Ура! Интересно, что он пишет?
Письмо было адресовано маме, но нетерпение узнать, что же написал папа, толкнуло Гука на плохой поступок – когда почтальон ушёл, он вскрыл конверт. И прочёл письмо, узнав, что геолог зовет их к себе.
- Ура! Ура! Ура! – снова радостно закричали дети.
А потом пришла мама. Она тоже обрадовалась, но радости не показала.
- Ты почему грустная, мама? Разве ты не довольна, что мы поедем к папе? – спросил её Чек. – На Новый год, на Рождество?
- Я дольна, но меня сильно печалит Гук.
И она объяснила детям, что читать чужие письма нельзя. Даже если их написал папа.
- Я больше не буду, честное октябрятское! – поклялся маме Гук.
- И я! Честное октябрятское! – воскликнул Чек, хотя в школу ещё не ходил и быть октябрёнком не мог.
Прошла неделя, в течение которой они весело собирались в дорогу: упаковывали баулы, закупали продукты.  И журналы с кроссвордами, чтобы читать их в поезде - дорога к Медной горе по одной лишь железной дорогое занимала пятеро с лишним суток.
Когда были уложены последние мелочи, мать уехала на вокзал покупать билеты на поезд.
И опять дети занялись рукопашным боем.  Гук отрабатывал удушение и бросок через голову кувырком. Ребятам было жарко, и они открыли в комнате форточку – деталь немаловажная. 
И вновь спортивные занятия были прерваны звонком в дверь. На пороге стоял почтальон. Тот же самый усатый старик с озорными глазами. Только на этот раз он принёс запечатанную полоской телеграмму.
- От папы! – поняли мальчишки.
Но что в ней, узнавать не стали – они же поклялись маме «честным октябрятским словом»!
Но всё же, чтобы себя напрасно не искушать, Гук положил телеграмму в плоскую баночку из-под монпансье, где у него хранились марки и рыболовная леска. На крышке баночки была нарисована крупная красная бабочка.
- А давай я тебе покажу совершенно новый приём! – предложил Гук брату. – Называется «Защита при нападении с камнем». Очень хороший приём, только нужно растяжку иметь.
Растяжку Гук имел, так как каждое утро садился на шпагат.
- Пусть баночка, как будто это камень. Держи.
Чек взял, замахнулся и… И Гук ловим ударом ноги выбил баночку из руки брата. И она вылетела в открытую форточку.
- Телеграмма! Телеграмма! -  завопил Гук и без пальто и калош бросился на улицу.
За Гуком на улицу побежал и Чек.
То ли банка с непрочитанной телеграммой угодила в сугроб, то ли яркую банку поднял и унёс какой-то прохожий, но дети её не нашли.
- Плохо, - вздохнул Гук, кода они вернулись домой. – И мама ругаться будет.
- А мы ничего про телеграмму маме не скажем, - сказал Чек. – Тогда мама и ругаться не будет. А?
- Точно! – улыбнулся Гук. – Сами не скажем, а спросит, была ли телеграмма, тогда всё и расскажем. Но только, если спросит.
- Да, если спросит.
Конечно же, мама о телеграмме не спросила. Как можно спросить о том, чего не знаешь?
На следующий день мама, Гук и Чек поехали на скором поезде к папе. И на вокзале перед посадкой тоже послали телеграмму, чтобы папа их встречал.
- Что вы на меня так смотрите? – спросила мама Гука и Чека, когда заполняла бланк. Они ничего не ответили, а Чек засопел.
В поезде мама читала журналы и отгадывала кроссворды, а мальчики, забравшись на верхние полки, смотрели в окно. Мимо них, взметая вихри, проносились встречные пассажирские поезда и могучие спаренные паровозы, везущие платформы с боевой техникой. Она была под брезентовыми чехлами, но Гук и Чек всё равно угадывали танки и артиллерийские орудия.
Обедать они ходили в вагон-ресторан. Вечером перед сном пили вкусный чай из стаканов с подстаканниками. И дорожный сахар, упакованный по два кусочка в специальные обертки,  бывший гораздо слаще обыкновенного.
Чем дальше они ехали, тем меньше и ниже становились домики, постепенно превращающиеся из кирпичных в бревенчатые. Иногда поезд, словно через ущелье мчался сквозь лес.  И тогда в вагоне становилось темно от высоких, обступивших его елей.
Порой валил такой сильный снег, что ничегошеньки не было видно.
А бывало они с грохотом проносились по мосту, висящему над рекой, которая рекой не казалась, а была похожа на извивающуюся среди белой бескрайней равнины глубокую впадину.
Когда надоедало смотреть в окно, Гук и Чек ходили по вагону и знакомились с пассажирами. В их вагоне вместе с другими ехали седой генерал с глубоким сабельным шрамом на лбу, смуглый от несмываемой уже угольной пыли орденоносец-шахтёр и обросший волосами батюшка со смешным именем отец Василиск. Он угостил Гука и Чека просвирками и подарил им «Детский молитвослов».
Но вот однажды поезд остановился на маленькой станции, состоящей из водокачки, низкого оштукатуренного домика с надписью «256-й километр» и расчищенной от снега площадки, где стояли запряженные в лошадь сани.
Едва Гук и Чек спрыгнули, а взволнованная мама успела принять от орденоносца-шахтёра их баулы, как поезд засвистел и снова начал движение.
На платформе отца не было.
«Интересное кино! - сказала мама и добавила. – Ждите!»
И она пошла к ямщику, думая, что его прислал за ними отец.
Оказалось, что саней отец не выслал, и мама предположила, что отец их телеграмму не получил.
- Что вы на меня так смотрите? – спросила она.
Гук и Чек не ответили, но оба покраснели.
Кроме печального был и очень радостный для Гука и Чека момент – в станционном домишке имелся крохотный буфет!  В этом малюсеньком буфете продавались сушки, конфеты «Старт» и кофе с молоком. Кофе был налит в блестящий бак, точно такой же, какие стоят в пирожковых в самом лучшем городе на свете, оставленного ими пять суток назад. В буфет за папиросами заглянул и ямщик. И пока Гук с Чеком пили кофе, мама с ямщиком торговалась: сколько денег дать, чтобы он довёз их до зимовья отца.  Ямщик просил много – целых сто пятьдесят рублей. Но такая цена была оправдана, потому что до Медной горы нужно было ехать ещё восемьдесят километров тайгою.
Наконец мать и ямщик договорились. И через десять минут Гук и Чек полулежали в широких санях на мягком сене, укутанные в тёплые тулупы, пахнущие почему-то кислыми щами.
До сумерек ехали резво, пугая зайцев и ворон. Когда стемнело лошадь сбавила шаг, но всё равно уверенно тащила сани вперёд. Потом наступила ночь, и на небо вылезла фосфорная  луна.  Но вот сани встали у маленькой избушки.
- Это наша станция, - сказал ямщик, - заночуем здесь.
Он быстро растопил печку, согрел чайник, и они все вместе ели предназначенные отцу копчёную колбасу и плавленые сырки.
Следующий день дорога стала врезаться в горы. И тогда на подъёмах ямщик спрыгивал с саней, идя с ними рядом. А потом был спуск, и сани неслись так, что Гуку и Чеку казалась, будто они летят.
Под вечер, когда все кругом начало синеть, ямщик сказал:
- Скоро будем на месте. Ещё две версты. За той сопкой ихняя база и есть. Нн-о-о, старая шельма!
Через десять минут сани подкатили к нескольким домишкам с мертвыми окнами. Собак и людей видно не было.
- Ты куда же нас привёз? – возмутилась мать.
- Куда заказывали, туда и доставил. Вот, читайте!
И он указал на столб с табличкой.
- А что там написано? – спросила мать. – Я в темноте ничего не могу разобрать.
- А написано там «Разведывательно-геологическая база номер три», вот что написано. Может вам в четвёртую нужно? Так это, гражданка, в другую сторону.
- Нет, нам сюда. Странно…
- Сейчас разберёмся.
Ящик вылез из саней и через сугробы зашагал к крайнему домику.
Вернувшись, он сказал:
- Изба тёплая, в печи горшок с гуляшом. Значит, сторож скоро будет. Я вас у него определю, он вам и скажет, куда все отсюда подевались. Или назад на станцию? Теперь уж за бесплатно.
- Нет, мы остаёмся.
Ямщик занёс в избушку вещи, зажёг керосиновую лампу, подкинул в печку дров и уехал.
Гук, Чек и мама, скинув шубейки и шапки, сели возле стола на лавку ждать сторожа. Над столом, показывая семь часов, тикали ходики. Когда он придёт?  Сторожа разморенные теплом Гук и Чек не дождались -  прижавшись к матери, они уснули.
Но вдруг раздался грохот – кто-то, тяжело постучав ногами на крыльце, шагнул в сени. Там, споткнувшись о баулы, чертыхнулся и, широко распахнув дверь, вошел. Вместе с человеком в избу вбежала крупная собака. В руке вошедшего бородатого дядьки горел фонарь. За спиной висело ружьё.
- А ну прочь, Полкан! – крикнул страшный дядька, и когда собака выбежала, спросил. - А вы кто такие, господа хорошие? 
- Я жена начальника партии Голикова, могу показать паспорт.
- Вона твой паспорт, -  дядька указал на Гука.
- А вона ещё один, - дядька кивнул на Чека. – А почему приказ нарушили? Муж мужем, а начальник начальником.
- Какой приказ?
- А такой, что было велено приезжать через неделю. Телеграмму получали?
- Какую телеграмму? Ничего не понимаю, - сказала мать и посмотрела на Гука…
Узнав настоящую правду, она не ругалась. Но было видно, что очень-очень расстроилась.
- Да ты не расстраивайся, - сказал ей сторож. - Неделя пролетит и не заметишь. Пока обвыкнешь, пока ёлку срубим, пока помещения для праздников подготовим. Патефон для веселья имеется, ещё кой-чего.  Моргнуть не успеешь, как неделя минует – дни короткие, ночью спишь. Не горюй. Меня Василием кличут, а тебя?
- Меня Еленой Сергеевной… Леной.
- А пацанов?
- Старший Гук, младший Чек.
- Как, едрёна вошь? Чук и Гек?
- Нет. Гук и Чек. В честь закона упругости и чекистов.
- О! Тогда будем знакомы. И давайте спать. Завтра дружиться будем. Полезай, мелюзга, на печку! И ты с ними, Ленок. А мы на лавке.
Следующий день был очень весёлым и хлопотным.  Проснувшись и поев на завтрак вяленого зайца, Гук и Чек смотрели, как Василий, усевшись перед зеркалом, сбривал бороду и стриг волосы. Удивляясь происходящими с Василием изменениям – он молодел и переставал вызывать ужас.
Потом они ходили за водой – Гук, Чек, Василий и Полкан. Везя кадку и вёдра на санках. Мать осталась готовить обед и распаковывать вещи.
Вода сильной струёй била из-под камня. От неё шёл пар. И она действительно обожгла Чеку палец. Только похожим на огонь холодом.
Потом Василий открыл домики отца и других геологов. Он стал носить в них дрова, а Гук и Чек ему помогали.
После обеда Василий чистил ружье, объясняя Гуку и Чеку, как из него стрелять. Василий закатал рукава рубашки, и его сильные руки были открыты. На них были надписи. На левой Гук прочёл «Не забуду мать родную!», на правой «Век воли не видать!»
Почистив и зарядив ружьё, Василий повесил его на стену. Слева от входа, рядом с вешалкой.
Когда стемнело, зажгли лампы, и мать с Василием стали играть в карты, хотя мать и не хотела.
- А что ещё делать? – удивлённо спросил Василий. - Не читать же?
Потом они ужинали. Василий пил водку и уговаривал мать:
- Обидишь. За знакомство выпить - дело святое!
- Я не буду.
- Брезгуешь?
Что такое «брезгуешь», Гук и Чек не знали. Но мать стопку, морщась, выпила.
Выпив, очень скоро зевнула. За ней зевнули мальчишки.
- Ага! – подмигнул Василий. – Время отбоя пришло. А ну, пацаны, залезай на печь, спать пора!
 - Так ещё рано, дядя Вася, -  сказал Гек. – Ещё только половина девятого.
- Сон – первый организму отдых и источник сил. А мы завтра ёлку пойдём рубить, кто мне помогать будет? Поэтому живо затихли.
И Василий одну лампу задул, во второй убавил пламя.
Гуку и Чеку только казалось, что спать они не хотят. Оказавшись головами на подушках, принесённых из домика отца, они быстро уснули….
Но что-то Гука довольно скоро разбудило.
Высунув голову из-за занавеси, Гук увидел полумрак, в котором Василий навалился на мать, распластанную на лавке. Он пытался её целовать.  Штаны Василия были спущены, и попа его белела. Гук вначале не понял, что это попа, но потом понял.
- Не надо, не надо… - извивалась под Василием мать. - Я мужу всё расскажу. Василий, прекратите. Я вас умоляю.
- Тише, дура. Не рыпайся. Где твой муженёк? Ау… А будешь сопротивляется - придушу. И пацанов твоих заодно. Поняла? Мне терять нечего. Я сам потеряюсь. Ищи потом свищи. Ну?!
- Я вас прошу, пощадите. Не надо, Василий. Хотите денег?
- Накой мне здесь деньги? Снимай одёжу добровольно, если не хочешь ходить с битой мордой. Зачем раньше времени приехала? В грех меня вводить? Вот и я введу. Тебе, сучка, понравится. Сколько ты без мужика жила?
- Василий…
Гук понял, что происходит недозволенное, что мать в смертельной опасности, и с сильным Василием ей никогда не справиться. Ещё немного, и Василий будет с ней делать что-то гадкое, чего ему делать никак нельзя.
Бесшумно спрыгнув с печи, Гук, пригибаясь, скользнул к вешалке, рядом с которой висело ружьё. Дрожащими руками Гук быстро сдёрнул его с гвоздя, взвёл курки и только тогда крикнул:
- А ну, гад, оставь мою маму! Слышишь?!
Василий вздрогнул, привстал, повернулся к Гуку и хотел было натянуть штаны. Но не успел - Гук выстрелил ему в голову.  И не промазал, так как ходил по воскресеньям стрелять в тир, потому что хотел иметь значок «Ворошиловский стрелок».
Голова Василия разлетелась в клочья, тело упало. Мать зарыдала, а с печи раздался голосок Чека:
- Что это? Гук! Мама! Где вы? Я боюсь!
Утром пришлось пристрелить и Полкана, который выл и мешал волочь тело Василия в ельник. Тащили его Гук и мать, завернув в палатку, которую мать нашла в домике геологов. Василий оказался не таким уж и тяжёлым.
Чек сидел в домике отца, грыз ногти и хныкал. Гук не хныкал, хотя и боялся, что безголовый Василий вдруг оживёт. Над ним насыпали снежный холм…
Мать избушку вымыла от крови и закрыла на замок.
Три дня они из домика отца не выходили, сидя в нём, запершись на все засовы. Выбегали только в ледяную кабинку уборной.
На четвертые сутки свершилось чудо – послышался лай собак. Мать с детьми выскочили из домика. Да! Сюда едут люди! Возвращается отец!
Очень скоро они увидели, как из тайги, прямо напротив крылечка, выбежала собачья упряжка, а следом за ней лыжники.  Ура! Отец вернулся! Ура!
Он долго мял и колол щетиной Гука, мял и колок щетиной Чека. И целовал плачущую мать.
- Что ты плачешь, Лена? Все живы, слава богу, здоровы. Радоваться надо, а не плакать. Завтра новый год, а там Рождество. А ну вытри слезы! Это приказ начальника партии!
Мать что-то отцу шепнула, и они ушли. А Гук и Чек стали знакомиться с геологами. Совсем как взрослые, пожимая весёлым дяденькам руки.
***
- С Василием я разберусь, забудь, - сказал отец, узнав о том, что случилось. - А Гук молодец, настоящим человеком вырастет. Да и Чек тоже. Всё! Не было никакого Василия!
Тридцать первого декабря украшали ёлку и накрывали стол. В двенадцать по рации слушали бой далёких курантов и чокались шампанским – его (две бутылки) привезла с собой мать. А после все дружно пели. Что? Сейчас не вспомнить. Но имя баяниста в памяти осталось. Коля его имя. Коля Борисов…
Вот и вся история.