Внешность, поведение и голос Иисуса

Выдержка из 243 главы Евангелия по Марии Валторта.

 

   4 августа 1945.

   1 Праздник в доме Сусанны по поводу прихода Иисуса несколько уступает тому, что был во время брака с чудом. Не хватает музыкантов, нет приглашенных, дом не увешан цветами и зелеными ветками, нет ни столов на множество гостей, ни распорядителя пира у посудных стоек и наполненных винами гидрий. Но все перекрывает любовь, которую оказывают теперь в ее подобающей форме и мере, то есть не просто гостю, возможно дальнему родственнику, но все-таки только человеку, а Гостю и Учителю, чья истинная Природа известна и признаваема и чье Слово почитается как нечто божественное. Так что сердца тех, кто из Каны, изо всех сил проявляют любовь к Великому Другу, что в Своем льняном одеянии появился у входа в сад между зеленой землей и красным закатом, украшая все вокруг Своим присутствием, сообщая Свой мир не только душам, к которым обращено Его приветствие, но даже самим вещам.

   Поистине, кажется, что куда бы Он ни направлял взгляд Своих голубых глаз, везде простирается покров торжественного, но все же радостного покоя. Чистота и покой струятся из Его зрачков, так же как мудрость – из Его уст, а любовь – из Его сердца. Читающему эти страницы может показаться неправдоподобным то, что я рассказываю. И все-таки то же самое место, что до прихода Иисуса было обыкновенным, или же было наполнено деловитой суетой, которая исключает покой, предполагающий свободу от рабочего возбуждения, едва только Он появляется, тут же облагораживается, и тот же труд принимает некий упорядоченный характер, который уже не исключает сочетания сверхъестественного образа мыслей с ручным трудом. Не знаю, ясно ли я выражаюсь.

   2 Иисус никогда не бывает хмурым, даже в часы величайшего расстройства от какого-то события, приключившегося с Ним, но всегда держится с величественным достоинством и передает это сверхъестественное достоинство тому месту, в котором оказывается. Иисус никогда не бывает ни весельчаком, ни нытиком, Его лицо не искажается от смеха и не бывает кислым, ни в моменты наивысшей радости, ни величайшего огорчения.

    Его улыбка неподражаема. Ее никогда не сумеет воспроизвести ни один художник. Она как будто свет, исходящий из Его сердца, лучезарный свет в часы наибольшей радости о чьей-то искупленной душе или о какой-то иной душе, приближающейся к совершенству. Улыбка, которую я бы назвала розовой, когда Он одобряет спонтанные поступки Своих друзей или учеников и наслаждается их близостью; лазурная, ангельская улыбка – если продолжить цветовые сравнения – когда Он склоняется над детьми, чтобы послушать их, поучить чему-то или благословить; улыбка, разбавленная состраданием – когда Он видит немощи души или тела; наконец, божественная улыбка – когда Он говорит об Отце или о Своей Матери, или же смотрит на Пречистую, либо Ее слушает.

   Не припомню, чтобы я когда-нибудь видела Его ипохондрически обеспокоенным, даже в часы величайшего мучения. Во время мук от предательства, во время агонии с кровавым потом, во время мучительных переживаний Страстей если печаль и затмевала сладчайшее сияние Его улыбки, то не настолько, чтобы уничтожить тот покой, что похож на диадему из райских жемчужин, сверкающих на Его гладком лбу и озаряющих своим светом всю Его божественную фигуру. Я также не припомню, чтобы когда-нибудь видела Его предававшимся безудержному веселью. Не прочь откровенно посмеяться, если того требует случай, Он сразу же возвращается к Своей полной достоинства безмятежности. Но когда смеется, Он чудесным образом молодеет до того, что становится похож на двадцатилетнего юношу, и кажется, что сам мир молодеет от Его прекрасного смеха: искреннего, звучного, мелодичного.

   Равным образом не припомню, чтобы видела Его делающим что-либо торопливо. Будь то речь или движения – всё у Него спокойно, хотя ни в коем случае не вяло и не лениво. Может быть, это потому, что, будучи рослым, Он может идти широким шагом и, не переходя на бег, проходить большой путь, равно как может легко доставать удаленные предметы без необходимости вставать для этой цели. Несомненно то, что даже в Своей манере двигаться Он благороден и величествен.

   А Его голос? Вот скоро уже два года, как я слушаю, как Он говорит, и все-таки порой почти теряю нить Его рассуждений: настолько я погружаюсь в исследование Его голоса. И добрый Иисус терпеливо повторяет то, что было сказано, и смотрит на меня со Своей улыбкой доброго Учителя, не допуская, чтобы в Его наставлениях имели место пробелы, вызванные моим блаженным вслушиванием в Его голос, смакованием его, вниманием к его мелодике и очарованию. Но и два года спустя я все еще не знаю, как точно определить его тембр.

   Я безусловно исключаю басовый тембр, как исключаю и высокий тенор. Но я все равно не уверена, что это: мощный тенор или безукоризненный баритон с широчайшим вокальным диапазоном. Я бы остановилась на последнем, поскольку Его голос подчас приобретает бронзовые, даже как бы приглушенные обертона, настолько они низкие, особенно когда Он тет-а-тет разговаривает с каким-нибудь грешником, приводя того к Благодати, или при скоплении народа указывает на человеческие неправды; но затем, когда Он принимается анализировать и возбранять то, что запрещено, и разоблачать лицемерие, эта бронза делается звонче; и она становится резкой, как удар молнии, когда Он провозглашает Истину и Свою волю, и начинает петь, словно золотая пластина под ударом хрустального молотка, когда возносится, прославляя Милосердие или воспевая Божьи дела; либо это звучание окутывается любовью, когда Он говорит с Матерью или о Матери. Поистине, тогда Его голос окутан любовью, почтительной любовью сына и любовью Бога, что воспевает Свое лучшее творение. Этот же тембр, хотя и не столь ярко выраженный, Он использует в разговоре с любимыми учениками, с обращенными или с детьми. И он никогда не утомляет, этот голос, даже при самой длительной речи, так как именно он облекает мысль и дополняет слово, придавая ему, смотря по необходимости, свою мощь или мягкость.

  И порой я застываю с пером в руке, чтобы послушать, а потом вижу, что мысль ушла слишком далеко вперед, и ее уже невозможно уловить… и я остаюсь в таком положении, пока добрый Иисус не повторит ее, как Он делает и когда меня прервут, уча меня терпеливо мириться с досаждающими вещами или людьми, что – сами судите – насколько сильно мне досаждают, отрывая меня от блаженства слышать Иисуса…


Вотт это и есть оно: счастье!

Рай до блаженства слышать Иисуса,
И знаю, что это мне очень нужно!
Не всем придется добраться до Истины,
Во лжи и Правда врагу ненавистна.

Душа живёт в хороводе мыслей
По образам из опытов мышления,
От квантовых сил фантазирования
С умом приспешник взросления.

Без созерцанья становится демоном,
По всем привычкам напоминает зверя,
Печальна участь от такой беспечности,
Манеры не спрячут духа нетрезвости.

От грязи начнут болеть элементы,
Ум подвергается как тело вирусам;
Душа стремится к ненужным предметам,
Не хватит и керосина для примуса.

Смак разобраться от чувств эмоций,
В стихах трубадура от срама блуд;
Рассеянному легче быть в запросах,
Которые к блаженству не зовут.