Ночь и туман. Приёмная дочь

11 декабря 1941 года

Париж, оккупированная территория Франции

Войдя в донжон, Колокольцев сразу же осведомился у голой Катрин (которую Ирма – для усиления психологического эффекта – и не подумала отвязывать):

«Работаешь где?»

Девушка удивлённо ответила: «У отца в мастерской. Он ремонтирует электротехнику всякую… в смысле, оборудование… я тоже – понемногу…»

«Ремонту отец научил?». Катрин покачала головой: «Да нет, сама как-то научилась. Нас в семье три дочери; я младшая; отец всегда хотел сына…»

«Понятно» – усмехнулась Ирма. «В конце концов махнул рукой и стал младшую воспитывать как мальчишку… вот и получилось… что получилось»

Она грустно вздохнула. Девушка испуганно-быстро заявила: «Семья не при делах совсем. Кроме отца, никто даже не знает; отец знает, но не одобряет… даже выпорол меня однажды… ремнём»

«Судя по твоим выходкам» – усмехнулась зондерфюрерин, «только хуже стало… поэтому он просто махнул рукой…»

Всем своим видом дав понять, что если бы порола она, то мамзель Бартез и думать забыла бы о каком-то там Сопротивлении…

Катрин кивнула. Колокольцев продолжил допрос: «Любимые предметы в школе?». Она пожала плечами и вздохнула: «Естественные науки… естественно»

«А точнее?» – потребовал Колокольцев. Девушка перечислила: «Химия, физика, математика…». Он не столько осведомился, сколько констатировал: «Именно в таком порядке?»

Она кивнула. Колокольцев задал экзистенциальный вопрос: «Капитан Ален общался с тобой напрямую? Минуя командира группы?»

Редчайшая редкость в коммунистическом подполье – а вот для этого инфернального персонажа совершенно естественная линия поведения.

Катрин Бартез недоумённо кивнула: «Да, именно так… а как Вы узнали?»

Колокольцев её вопрос проигнорировал. Вместо этого продолжил допрос:

«Он поручил тебе перерезать провода и вывести из строя оборудование?»

«Да, именно он» – ещё сильнее удивилась девушка. И растерянно осведомилась: «Вы что, вообще всё знаете?»

Он снова проигнорировал её вопрос. И снова не столько спросил, сколько констатировал: «Он сказал тебе, что если ты хорошо зарекомендуешь себя, то он поручит тебе уже совсем серьёзное дело. Ликвидировать несколько десятков оккупантов и их пособников…»

Катрин кивнула… а потом до неё дошло. Она аж ахнула от ужаса: «Вы же не думаете, что он хотел поручить мне убить несколько тысяч…»

Колокольцев покачал головой: «Да нет, конечно – таки серьёзные дела детям не поручают… даже настолько подкованным в технике…»

Девушка метнула на него… впрочем, скорее в него крайне обиженный взгляд. Ирма закатила глаза к потолку и рассмеялась: «И не обижайся – ты и есть ребёнок. Самый настоящий ребёнок… пока»

И тут же осведомилась у своего благоверного: «Ты тоже догадался?»

Он кивнул и вздохнул: «Пойду позвоню комиссару – пусть поручит кому следует»

Катрин изумлённо уставилась на неё. Криминалькомиссарин объяснила: «Этому якобы капитану якобы Алену нужно было убедиться, что ты действительно хорошо разбираешься в технике…»

«… поэтому он всенепременно побывал на месте твоего… ратного подвига» – закончил за неё её супруг. И покинул донжон.

«Я Вам нравлюсь?» – неожиданно спросила Катрин. Ирма пожала плечами: «Если в романтическом смысле, то я не по девочкам совсем. Это к моей заклятой подруге – она би… но она сейчас… я даже не знаю, где…»

Глубоко вздохнула – и продолжила: «Если с точки зрения внешности, то ты симпатичная… но не более того. Впрочем, это дело вкуса…»

Сделала небольшую паузу – и продолжила: «Если с точки зрения того, как ты себя вела у меня на допросе и ведёшь сейчас… то нормально. Лучше, наверное, большинства… впрочем, у меня таких как ты было пока немного…»

Шла война, поэтому даже при её связях (жена личного помощника рейхсфюрера СС по особым поручениям – это вам не корова чихнула), Ирме пришлось несколько раз побывать на оккупированных территориях.

Дабы помочь местным разговорить особо упёртых подпольщиц… и подпольщиков. Больше пяти минут на её допросе не продержался никто… в результате в трёх городах подполье практически прекратило существование.

Колокольцев вернулся и сообщил: «Комиссар пообещал, что в лепёшку расшибётся – но узнает всё о подвиге нашей барышни. Кто когда куда ходил, что спрашивал и всё такое прочее…»

«В лепёшку не надо» – усмехнулась его супруга. «Это будет не эстетично – а он симпатичный, да и вкус у него отменный… в общем, есть на что посмотреть…»

Колокольцев рассмеялся – и распорядился, обращаясь к жене: «Освободи её, одень… впрочем, это уже на твоё усмотрение… художница тоже женского пола»

«Художница?» – удивилась Ирма. И тут же хлопнула себя ладонью по лбу: «Ну конечно – надо же составить портрет этого… злодея из злодеев…»

Затем (с явной неохотой – видимо нашла позу Катрин эстетически привлекательной) выполнила приказ своего благоверного.

Катрин – надо отдать ей должное – после болевой сессии существенно поумнела. И потому быстро почувствовала, куда ветер дует. Поэтому, выбравшись из кресла, быстро пообещала:

«Я всё расскажу – всё, что знаю, до мельчайших деталей… только не надо больше боли… никакой. Мне на всю жизнь хватило»

«Надеюсь» – усмехнулась Ирма. И тоже пообещала: «Одежду не верну, пока не закончим. Пальцем не трону – если всё расскажешь. А если почувствую, что утаила что – или, не дай бог, соврала…»

Она махнула в сторону кресла: «… придётся повторить пройденное»

Последняя фраза Колокольцева напрягла – и сильно. Ибо он прекрасно знал, что эротизация насилия работает в обе стороны. Поэтому надзирательницы насквозь пропитанных насилием Лихтенбурга и Равенсбрюка – Ирма, разумеется, не была исключением – всегда находили способ делать узницам очень больно (и физически, и психологически) просто ради собственного удовольствия.

Особенно если узница красиво страдала – а Катрин, к сожалению, страдала очень красиво… что было заметно по жестоким огонькам, которые зажглись в болотно-зелёных глазах Адской кошки Равенсбрюка, как только она поставила первый зажим на сосок девушки.

А поскольку «кто тут врёт, а кто нет» решала именно Ирма (не испытывавшая никакой любви к коммунисткам и комсомолкам, насмотревшись на этих особей и в концлагерях, и на восточных территориях) … в общем, перспективы у мадемуазель Бартез были не ахти (мягко говоря).

Катрин это почувствовала – и потому поспешила заявить, обращаясь к Ирме: «Я не держу на Вас зла – и у меня нет к Вам никаких претензий. Я понимаю, что Вы просто делали свою работу… причём очень хорошо делали. Заботливо даже…»

Глубоко вздохнула – и продолжила: «Поэтому я совершенно спокойно буду работать с Вами и дальше – хоть одетой, хоть голой. Только не надо больше боли… пожалуйста» – с мольбой в голосе повторила она.

Динамика отношений женщин Колокольцеву не нравилась категорически… к сожалению, он мало что мог с этим поделать – ибо даже самая маленькая мелочь, которую вспомнит француженка, может спасти жизнь тысяч людей. Французов и француженок; мужчин, женщин, стариков и детей.

И если её для этого придётся вернуть в кресло и замучить… да хоть до смерти, Колокольцев просто не имел права это запрещать Ирме… тем более, что он никогда не диктовал жене, как добиться результата. Да и бесполезно это было – она всё равно бы его не послушала (в этом она вообще никого не слушала).

 Или всё-таки мог?

«Оставь нас на пару минут» – распорядился он, обращаясь к супруге. Она изумлённо посмотрела на него. Он пожал плечами:

«Я просто хочу облегчить тебе работу…»

Ирма недоумённо хмыкнула, кивнула: «Я буду в допросной»

Когда за ней захлопнулась дверь, Колокольцев совершенно неожиданно для француженки осведомился: «Как ты относишься к де Голлю?»

Катрин пожала красивыми обнажёнными плечами: «Он первым призвал к Сопротивлению, ещё до капитуляции…»

Восемнадцатого июня 1940 года, за четыре дня до официальной капитуляции Французской республики (давайте называть вещи своими именами) перед победоносным вермахтом, де Голль обратился к нации с призывом к Сопротивлению немецким оккупантам.

«… и стал его основателем лидером, что мы признаём. Поэтому с уважением…»

«Если информация, полученная от тебя» – медленно произнёс Колокольцев, «поможет предотвратить гибель тысяч французов…»

Сделал театрально-многозначительную паузу (научится у своего «малого шефа» Рейнгарда Гейдриха) – и сбросил бомбу: «… то получишь официальное благодарственное письмо от де Голля». И добавил: «Личной аудиенции не обещаю… хотя, возможно, и получится… когда-нибудь…»

Колокольцев достаточно хорошо разбирался в психологии – в частности, в женской – чтобы знать, что одного желания спасти всё же несколько абстрактные человеческие жизни может для неё оказаться недостаточно, чтобы вспомнить всё. Даже в сочетании со страхом повторения чудовищной боли от электротока. А вот тщеславие – явно любимый грех мадемуазель Катрин Бартез – может сработать.

От изумления она аж плюхнулась на стул: «Ты лично знаком с де Голлем?»

Колокольцев улыбнулся: «И не только с ним. И с рейхсфюрером СС – я его личный помощник по особым поручениям; и с маршалом Петэном; и с рейхсмаршалом Герингом; и с рейхсминистром доктором Геббельсом; и с де-факто диктатором оккупированной Франции генералом фон Штюльпнагелем… и даже с самим фюрером…»

«… только их благодарности ты воспримешь скорее, как личное оскорбление» – с улыбкой добавил он.

«Это точно» – усмехнулась девушка. И тут же предсказуемо осведомилась:

«А как ты…» – она запнулась.

«… познакомился с де Голлем?». Она кивнула. Колокольцев пожал плечами: «Чуть больше года назад я, скажем так, сделал нечто настолько важное для Франции – для всей Франции…»

«… что получил награды с обеих сторон?» – не столько спросила, сколько констатировала она. «Причём лично?»

Он кивнул. Она обманчиво-обыденным тоном спросила: «А когда это было… в смысле, в каком месяце?»

Он отвлёкся на какую-то мысль, поэтому, не задумываясь, автоматически брякнул: «В середине сентября…»

И мгновенно пожалел об этом. Ибо она совершенно спокойно осведомилась: «Залп Страсбурга – твоя работа?»

«С чего ты взяла?» – совершенно искренне удивился он. «И вообще, с чего ты решила, что линкор Страсбург куда-то стрелял?»

Она пожала плечами: «Я спала с комендором линкора. Он много болтает во сне… и вообще в постели…»

«По заданию партии?» – усмехнулся он. «Или…»

«Или…» – вздохнула она. «Он симпатичный, знает, как угодить женщине и вообще…». Что значило вообще, она уточнять не стала. Вместо этого спокойно осведомилась: «Потрошители из той же оперы, что и те, кого линкор накрыл?»

Взглянула на его изумлённое лицо и с обворожительной улыбкой объяснила: «Это Париж, полковник. Здесь всё секрет – и ничего не тайна. Даже если бы я не знала точно, что ты здесь по душу Потрошителей, то легко догадалась бы…»

«Как именно догадалась?» – заинтересованно осведомился он. Она пожала белоснежными обнажёнными плечами:

«Кроме Потрошителей, здесь нет ничего, ради чего сюда приехал бы личный помощник самого рейхсфюрера. Франция сейчас тихая заводь, тут практически ничего не происходит, всё на Восточном фронте, так что… только Потрошители»

«Потрошители будут ликвидированы этой ночью» – уверенно заявил Колокольцев. «Дело раскрыто; мы знаем, кто они, где обитают…»

«И правильно» – с неожиданной злостью произнесла девушка. «Судить ещё эту нечисть… перебьются…»

«Из той же» – вздохнул Колокольцев. «Там, правда, ещё хуже было. Саламбо Флобера читала?»

Её аж передёрнуло: «Сжигали детей живьём в подземном храме Молоха?»

Он кивнул.

«Этот храм накрыли комендоры Страсбурга?» – спросила она. 

«Этот» – подтвердил он.

«Мда-а…» – задумчиво протянула Катрин Бартез. «Неудивительно, что тебя чтят и маршал, и де Голль – ты ведь действительно национальный герой Франции…»

«Я слышал его речь восемнадцатого июня…» – тоже задумчиво произнёс Колокольцев. «И читал листовки…»

После чего сбросил ещё одну бомбу: «Я полностью согласен с ним, что Франция обязательно вернёт свою свободу и восстановит своё величие…»

И добавил: «Я не знаю… думаю, что никто не знает, когда и как это произойдёт… но это обязательно произойдёт…»

Она изумлённо уставилась на него: «Почему ты так в этом уверен?»

Он пожал плечами: «Такая великая страна, как Франция, просто не может долго оставаться фактически колонией Германии. Она обязательно станет свободной – возможно, в составе какой-то конфедерации…»

Например, СС-Штаата Генриха Гиммлера.

«… но всё равно свободной»

Девушка неожиданно резко сменила тему – на гораздо более приземлённую.

«Пороть меня тоже будет…» – она вопросительно посмотрела на Колокольцева. Он вспомнил, что его благоверная так и не представилась объекту (обычное дело на «технических допросах») и спокойно ответил: «Ирма. Её зовут Ирма…»

После чего покачал головой: «Никто тебя пороть не будет. И ни в какой Равенсбрюк ты не попадёшь…»

Она совершенно ошарашенно уставилась на него. Он спокойно продолжил: «Когда мы нейтрализуем этого так называемого капитана Алена, я заберу тебя с собой в Берлин…»

На самом деле, её, скорее всего, заберёт с собой Борис…, впрочем, это было совершенно неважно – на её конечный пункт назначения это не повлияет никак.

Он неожиданно для неё спросил: «Иностранными языками владеешь?»

Она покачала головой: «Разве что немецким – и то очень слабо…»

И развела руками: «Ну не даются мне языки – ничего не могу с этим поделать. Починить могу… да почти что угодно, а вот выучить язык – неподъёмная задача»

Он вздохнул: «Значит, поедешь в Швейцарию…»

«Куда???» – изумлению девушки не было предела.

«В Цюрих» – бесстрастно уточнил он. И продолжил: «Там сейчас живёт моя в некотором роде приёмная семья. Они парижане, но с началом войны перебрались в Швейцарию – благо могли себе позволить…»

«Счастливые люди» – вздохнула Катрин.

«Ты даже не представляешь себе, насколько счастливые» – усмехнулся про себя Колокольцев. Ибо спастись от верной смерти за считанные часы до расстрела, удрав из фактически тюрьмы через подземный ход – это настоящее счастье.

Но, разумеется, промолчал. Просто продолжил: «Они о тебе позаботятся. Помогут с жильём, работой… и вообще обустроиться…»

На самом деле ей с этим помогут в основном другие люди, но Колокольцев прекрасно понимал, что отпускать мамзель Бартез в свободное плавание просто нельзя. А «прислонить» он её мог только к императорской семье Романовых в качестве для кого младшей сестры, а для кого взрослой внучки. Причём в интересах не только Катрин, но и (в первую очередь) Николая Александровича и Александры Фёдоровны.

«Заманчивая перспектива» – усмехнулась девушка. «Если я доживу…»

Он удивлённо посмотрел на неё. Она вздохнула: «Я почувствовала, что Ирме очень нравилось делать мне больно…»

Колокольцев пожал плечами: «Эротизация насилия сверху… в смысле, со стороны насильника, причиняющего боль. В её прошлой жизни это было неизбежно – стандартный механизм психологической защиты…»

«Она…» – девушка запнулась. Колокольцев кивнул, прочитав мысли девушки:

«В прошлой жизни, до перехода на работу детективом Крипо, она работала старшей надзирательницей в концлагере. Сначала в Лихтенбурге, где заработала прозвище Фурия… затем в Равенсбрюке, где её прозвали Адской кошкой…»

Катрин кивнула: «Я слышала про Равенсбрюк. Говорят, это филиал Ада на Земле»

И предсказуемо осведомилась: «Ты так хорошо её знаешь? Она…». Девушка снова запнулась. Колокольцев спокойно объяснил: «Ирма моя жена…»

«Понятно…» – усмехнулась девушка. И в высшей степени грустно вздохнула: «Тогда ты точно мне ничем не сможешь помочь – она сделает со мной всё, что захочет…». Он удивлённо посмотрел на неё.

Она покачала головой: «Такая… жёнушка сама кого хочешь построит… как минимум, совершенно неуправляема…»

Это было не совсем так; нередко совсем не так… однако определённая сермяжная правда в заявлении Катрин Бартез всё же присутствовала.

Девушка глубоко вздохнула – и с робкой надеждой осведомилась: «У меня есть шанс не попасть на кресло снова?»

Колокольцев кивнул: «Только если возьмёшь инициативу в свои руки. Ирма это приветствует… так что, надеюсь, пронесёт…»

«Я даже представить себе не могла, что мужчина может так любить женщину» – задумчиво произнесла Катрин.

«Это ты о чём… в смысле, о ком?» – удивился Колокольцев.

«О тебе… и обо мне» – улыбнулась девушка. И осведомилась: «Для тебя ведь было полной неожиданностью, что этот твой инфернальный капитан Ален – куратор моей группы и мой куратор – якобы от компартии?»

«Не мой» –  улыбнулся Колокольцев. «Но инфернальный – это точно». И добавил: «Да, для меня это было полной неожиданностью – это мне и в голову не пришло»

«Значит» – задумчиво продолжила Катрин, «ты устроил весь этот театр с моим раздеванием, выстрелом в голову… совершенно непостижимый для меня цирковой номер…»

«У меня были хорошие учителя» – усмехнулся он. «Очень хорошие…»

Девушка внимательно посмотрела на него, поняла, что спрашивать, что за учителя и где они его этому научили, совершенно бесполезно – и продолжила:

«… с моим истязанием электротоком только для того, чтобы снять мою истерику, а потом навсегда отцепить меня от Сопротивления – ибо после того, как я сдала свою группу, пусть и под пыткой, к ним мне хода нет и не будет…»

Глубоко вздохнула – и резюмировала: «… только для того, чтобы после наказания, которое, с твоей точки зрения, я абсолютно заслужила…»

«А с твоей – нет?» – улыбнулся он. Она пожала плечами: «По закону я могла и похлеще схлопотать. Гораздо хлеще…»

По её тону её отношение к законам Французского государства было совершенно очевидным. Более, чем.

И невозмутимо продолжила: «… я обрела свободу. И чтобы я по собственной глупости не умерла, когда мне ещё жить да жить…»

Заглянула ему прямо в глаза – и осведомилась: «Ты согласен, что такое может сделать только очень любящий человек – для очень любимой женщины?»

И предсказуемо добавила: «И да, я верю в любовь с первого взгляда…»

Странно было бы, если бы не верила – с её-то психотипом в её-то возрасте.

Он пожал плечами: «Это тебе решать. В смысле любящего и любимой»

Она вздохнула – и продолжила: «С другой стороны, ты меня так и не трахнул, хотя я абсолютно голая и полностью в твоей власти… да и совсем не против – это тебе прекрасно известно» Колокольцев кивнул: «Конечно известно…»

Она задумчиво продолжила: «Непохоже, чтобы у тебя были проблемы с потенцией…». Он рассмеялся: «Ни малейших»

«Тогда почему?» – удивилась она. «Догадайся» – улыбнулся он.

Она несколько растерянно констатировала: «Я француженка; эти ваши идиотские Нюрнбергские законы на меня не распространяются… да и, похоже, тебе на них плевать с высокой башни…»

«Абсолютно» – рассмеялся Колокольцев. «Я не дискриминирую женщин по расовым или национальным принципам… да и вообще на моей должности мне наплевать на любые законы – иначе я просто не смог бы работать…»

Она наморщила девчачий лоб, затем, видимо, догадалась. Ибо спросила: «Тебе сколько лет… и, кстати, как тебя зовут-то?»

«Роланд» – вздохнул Колокольцев, вспомнив, что и он ей не представился. «Меня зовут Роланд и мне тридцать шесть лет. Я ровно вдвое старше тебя…»

«Понятно» – вздохнула она. «Я твоя приёмная дочь, которой у тебя никогда не было… что на твоей работе неудивительно. Хотя ты её очень хотел…»

«Я бесплоден» – спокойно ответил он. «Моя первая жена умерла от рака в двадцать три года. Ураганная лейкемия – сгорела в считанные недели…»

От ужаса она потеряла дар речи. Когда пришла в себя, то пролепетала: «Извини – я не знала…». Он глубоко вздохнул – и продолжил: «Ирма… если бы она не стала моей женой, то уже давно умерла бы…». И махнул рукой: «Ладно, потом поговорим. А сейчас иди к Ирме – от тебя зависят тысячи жизней…»

«Да, конечно» – кивнула она. И направилась к двери в допросную.