Застолье
... Жилье арендовали недавно покинувшие Россию эмигранты из Ленинграда. Виктора пригласили на вечеринку как друга детства, а меня – как новоиспеченного супруга кузины хозяйки дома. Ну не хозяйки, конечно, а нанимателя квартиры, если быть занудой. Хотя тот, кто наполняет жилище теплом и уютом, энергией переживаний и планов на будущее, тот и есть хозяин. Но формально выражаясь, до владения собственным домом или квартирой всем нам тогда было еще очень далеко.
Шел 1995 год. Для Виктора, как чуть позже выяснилось, это был первый (и скорее всего, наиболее трудный) год иммиграции, а для меня – третий. Но как с лукавой ухмылкой говорил мой приятель Марик:
«Первые десять лет иммиграции – наиболее трудные». Теперь я думаю, что, наверное, первые тридцать, а не десять. Хотя по приезде в США у меня были шансы заблуждаться в лучшую сторону по поводу своих перспектив... Но вернусь к описываемым событиям.
После нейтральных вопросов (как давно каждый из нас живет в Америке и из какого города бывшего СССР приехал), мы осторожно перешли к более деликатным темам скромных достижений на территории новой родины, а также – там, в стране своего рождения.
В начале иммиграции хвастаться обычно еще нечем, а потребность заявить о себе как о личности незаурядной, зудит внутри. И, возможно, именно поэтому речь всегда заходит о высочайших социальных успехах трудно проверяемого прошлого. Если верить рассказам о себе иммигрантов всех времен за всеми праздничными и не очень столами США, Израиля, Германии и прочих стран, то скромнее должности заместителя директора завода в одном из городов бывшего СССР, никто из эмигрантов никогда не занимал. Бывшие гаишники обычно представляются на новом месте признанными адвокатами, санитарки – операционными медсестрами, медсестры – врачами (разумеется, самыми востребованными)... И так далее (в зависимости от амбиций, дерзости и широты воображения).
К счастью, за нашим столом желания изобретать значительное прошлое ни у кого не возникало.
Пока женщины завершали украшение салатов на кухне, мы осторожно прощупывали возможность перейти от светской болтовни к чему-то более интересному.
... Потребность в общении противоречит инстинкту самосохранения: опыт жизни учит не откровенничать с малознакомыми людьми, да и с друзьями – тоже не стоит, если глубоко задуматься. Умолчать – значит выиграть. Пусть даже не всегда сразу ясно, в чем именно – выигрыш, но он есть и когда-нибудь обнаружит себя. Недаром говорят: «Молчание – золото».
Однако закрытые люди часто остаются пронзительно одинокими, и замки их внутреннего мира никто не вскрывает отмычками, хотя многие подсознательно мечтают о взломе своей заживо погребенной в секретный сейф многострадальной души. И все-таки открыться – всегда риск. И он требует мужества.
Скрытность все чаще кажется мне трусостью или расчетливой мудростью с нафталиновым душком. Но я заболтался! Возвращаюсь к событиям вечеринки.
... Все салаты водрузили на стол, гости расселись, и начались первые тосты за встречу, здоровье, удачную адаптацию на новой родине...
Для поддержания разговора Виктор спросил нас о том, чем мы занимались до эмиграции и кто мы по профессии.
Начали с меня...
Я был инженером-механиком по диплому, но в этом качестве работал ничтожно мало. Рано женился, рано стал отцом, и нужно было обеспечивать семью. Жил я в Москве. И, казалось бы, возможности столицы – неограниченные. Однако зарплата в соответствии с дипломом, воспетая народными проклятиями: «Дай Б-г тебе зятя-инженера!», меня, разумеется, не устраивала. И тогда я освоил профессию фотографа.
Я любил это дело еще в ранней юности. А тут вдруг появилась возможность совместить приятное с полезным...
Мы с друзьями организовали поездки по разным городам и республикам страны с фотоаппаратурой на своей машине.
Приехав в очередной город, мы снимали гостиницу и отправлялись в комбинат бытового обслуживания.
И уже там, на месте, в кабинете директора очередного комбината мы увлеченно излагали все детали нашего предложения, и, как только в глазах собеседника загорались знакомые нам огоньки понимания, вытаскивали заранее подготовленный договор. Он предусматривал фотосъемки как частных заказчиков, так и учеников местных школ и других организаций на нашей личной аппаратуре, с привлечением купленных на наши же деньги материалов, необходимых для такой работы. Поиск и предоставление работы и заказов тоже полностью лежал на нас. Иными словами, комбинат бытового обслуживания не предоставлял нам ни-че-го! Зато приобретал многое: за разрешение работать в данном районе мы (согласно договора) обязаны были выплачивать этому комбинату нехилые по тем временам деньги. Обычно сумма эта в три и более раз превышала ежегодные нормы местных фотографов комбината, что не могло оставить равнодушным ни одного директора.
Но оставшаяся выручка шла на погашение наших расходов, включая бензин на поездки, обслуживание автомобиля, приобретение фотобумаги и других материалов. И, разумеется, оплата труда сотрудников нашего предприятия, тоже была нашей заботой. То есть мы сами добывали себе зарплату.
Схема оказалась успешной. Мы процветали не один год. По сути, это было частное предпринимательство. Но поскольку в стране несостоявшегося коммунизма, бизнес воспринимался как ругательное слово или даже как криминал, нашу деятельность удалось легализовать и облагородить официальным договором с госучреждением. И, повторюсь, договор этот был уникально выгоден этому учреждению: ничего не отдавая, оно многое приобретало, не говоря уже о качественных фотоуслугах населению.
Чтобы получить доступ в любую советскую школу для фотосъемок детей, нужно было чем-то привлечь дирекцию и заодно отвадить местных конкурентов-фотографов. Всякий раз перед поездкой, мы заранее изучали район, куда направлялись, с точки зрения климата и дефицита. Холодно? Значит, нужны хорошие зимние сапоги, добротные шерстяные вещи, свитера, шарфы, шапки, варежки и прочее. Жарко? Лето? Дефицитные купальники, босоножки, туфли, сумки, платья, ну и так далее... И при любом климате, разумеется, сервелат, красная икра и прочие деликатесы, отказаться от которых практически не смог бы ни один даже очень принципиальный директор школы. Само собой, коньяк и все, что с ним связано, мы тоже везли в немалых количествах. И, представьте себе, это все оказывалось мелочью по сравнению с нашими заработками.
После таких подношений, директора назначали нам дату и время съемок, иногда даже помогали с номерами в гостинице, а если свободных номеров не было, то даже устраивали у себя дома на период нашей работы! А мы вдохновенно рассаживали школьников, побуждая улыбнуться и увековечить свое детство как на групповых снимках, так и индивидуальных.
Все шло как по маслу. И не один год.
Мы проявляли и печатали отснятое уже дома, в Москве. А по пути в следующую командировку прокладывали маршрут таким образом, чтобы не было проблем заехать в нужные школы и раздать фотографии учителям, а они, в свою очередь, – родителям детей...
Затем мы продолжали свой путь по новым районам и организациям, снова фотографировали, а по дороге домой заезжали за деньгами, собранными для нас директорами уже обслуженных школ: обычно родителям нравилась наша работа, и почти все они желали приобрести фотографии своих чад!
И вот однажды...
Владик, мой друг и напарник, тогда приболел, и я отправился в очередную поездку с Генкой. Он тоже работал с нами, но в статусе моих близких друзей не числился.
Так вот, как-то раз по дороге домой, в Москву, мы решили по-быстрому заскочить за деньгами в одну из школ небольшого городка N. неподалеку от Брянска. Съемка там прошла успешно, фотографии были заблаговременно отданы директрисе, и, как обычно, я заранее созвонился с ней по поводу времени встречи.
Генка остался сидеть в машине, рядом со школой, ожидая меня: ведь забрать деньги – минутное дело.
Но как только я вошел в кабинет директора, стало ясно, что меня там с нетерпением ждут работники местных «славных» органов. Потребовали документы. И тут же попросили проехать с ними в отделение… А там долго выясняли, на каком основании я произвожу фотосъемку школьников. Я показал договор, который впечатлял солидными печатями и был составлен, казалось бы, в соответствии с законодательством того времени. Да, частное предпринимательство. Но вполне себе законное, о чем кричал текст договора.
Однако представители милиции думали иначе. Вряд ли они были глубоко осведомлены о нюансах законодательных новшеств частного предпринимательства. Зато отлично знали, что каждый закон страны, в которой они живут, можно повернуть любым удобным для них боком. Поэтому гаденькие улыбочки излучали уверенность в торжестве их замысла, разгадать который было несложно, особенно, когда мои документы мне не вернули.
Генка наблюдал за происходящим из окна машины. Увидев меня на крыльце школы в сопровождении двух амбалов в форме, он все понял, и, не зная, что делать, поехал за милицейской машиной, стараясь не «светиться».
Допрос в милиции зашел в тупик, и следователь устал даже раньше меня. Он положил мои документы в ящик письменного стола, вытер пот со лба и предложил мне подумать еще разок над своими показаниями. Затем велел подождать его в соседней комнате и покинул кабинет.
Оставшись в одиночестве, я соображал не головой, а каким-то инстинктом, что ли...
Был ли это страх или инстинкт самосохранения, я не знаю. Скорее всего, мной овладел приступ идиотизма... Сейчас трудно сказать. Но мне до сих пор кажется, что если бы я тогда удрал, меня вряд ли бы объявили во всесоюзный розыск. Не того масштаба «преступление» и не того полета «птица».
Находясь в каком-то нервном возбуждении, я воспользовался отсутствием следователя, который даже не подумал закрыть кабинет на ключ, и рванул к ящику стола. Невероятно, но он тоже оказался незакрытым: видимо, столичные нахалы не так часто попадали в этот городок, и сотрудники милиции вовсе не ожидали такой дерзости от задержанных. В общем, я забрал свои документы, сунул их к себе в карман и, едва сдерживая внутреннюю дрожь, неторопливо вышел из милиции. Я двигался уверенно, и никто не обратил на меня в коридоре никакого внимания.
Нашу машину я не терял из вида, пока меня везли из школы в милицию. И уж, конечно, курившего Генку, оставшегося у моих жигулей на проселочной дороге, наблюдал из окна кабинета, где меня допрашивали. Гена не знал, что ему делать и тупо ждал. Чего и кого он ждал, он и сам не знал. Просто ждал.
Едва добравшись до него, я запрыгнул в машину и скомандовал: «Погнали!»
– Ты сбежал?! Ты что, с ума сошел? – мой напарник отказывался уезжать и начал убеждать меня остаться.
– Мы не совершили никакого преступления. Просто фотографировали школьников согласно договору. У нас есть все права на эту работу! Есть договор, по которому нас наняло государственное учреждение. Все условия договора соблюдены. В чем проблема? Где тут преступление? Нет никаких сомнений, что местные фотографы натравили на нас ментов. Мы заняли их кормушку. Менты разберутся и отпустят. В конце концов, штраф заплатишь или взятку дашь.
– Взятку милиции? Не умею. Да не зная, кому совать, лучше не рыпаться... И вообще, это будет показателем того, что мы нарушили закон. А мы его не нарушали. Кстати, я не уверен, что это – конкуренты «накапали». Вдруг это кто-то «сверху»? И ли «сбоку» (завидно стало, что сосед урвал выгодный договор, а он – нет, а?)!
– Ну хорошо! Но за то, что ты сбежал из милиции, да еще и выкрал свои документы, за это по головке точно не погладят. Лучше вернуться. Они все равно тебя отпустят. Подтвердят подлинность договора и отпустят. А так нам придется от милиции скрываться всю жизнь.
В общем, Генка уговорил меня вернуться. Моё исчезновение осталось никем не замеченным. Следователь еще не пришел, и я позорно, как трус, не решившийся на рискованное приключение, сунул свои документы обратно в его письменный стол. Мой бездарный побег и покорное ожидание наказания отразились в учащенном сердцебиении: я не мог ничего придумать, а кроме Генки посоветоваться было не с кем.
Вопреки предреканиям напарника, меня не отпустили. Более того, самого Генку отследили вместе с моей машиной и задержали тоже.
Сидели мы в разных камерах предварительного заключения (в СИЗО). Родные узнали о случившемся в результате обыска.
И тут началась ... акция спасения. Вернее, подготовка к спасению. Муж моей сестры поднял на ноги всех своих знакомых. А связи у него имелись, надо сказать.
Володька Ш. работал на столичной студии документального кино, писал сценарии, снимал фильмы, и даже удостоился нескольких серьезных премий за свои работы. Оставалось найти человека, который смог бы «подкатить» к судье в маленьком городе N, где должен был состояться суд. Как оказалось, светило нам с Геной немало. Пять лет на каждого: «Частное предпринимательство с использованием государственных форм». Статья 154, часть вторая.
Мы ждали суда. Надо сказать, что насмотрелся я на проявления изощренного садизма простых советских надзирателей по полной! Нет, лично надо мной никто особенно не издевался. Повезло, как ни странно. Хотя “велосипед” несколько раз устраивали: когда я спал, засовывали бумагу между пальцами ног и поджигали. Но вот сидел с нами немолодой мужчина с ампутированной ногой. Он мог передвигаться только на костылях. Так эти ублюдки-надзиратели отбирали у него костыли, чтобы он на одной ноге прыгал до туалета, доставляя им своими страданиями неслыханное удовольствие. И если кто пытался помочь инвалиду, то помощника нещадно били. Эти сцены многие годы спустя не отпускали меня. И даже сейчас они иногда всплывают в памяти и не дают покоя. Откуда у молодых благополучных ребят такие «развлечения» и такой фашизм в душе?
Володя Ш. активно искал мостик между судьей провинциального городка, в СИЗО которого мы ждали приговора, и кем-то из мира своих знакомых. И в конце концов, такой «мост» нашелся. Определились и с суммой взятки. Городок N – вовсе не Брянск! Не говоря уже о Москве! Цены здесь – куда скромнее. Все вырисовывалось оптимистично.
И вдруг пришла информация о переводе меня и Гены из города N в СИЗО самого Брянска.
Как оказалось, Генкины нервы не выдержали, и он пытался покончить с собой в камере предварительного заключения, но его попытка суицида оказалась неудачной. Его спасли, однако дело приобрело огласку, и по какому-то закону после попытки суицида нас обязаны были перевести в СИЗО областного города. Пришлось привыкать к новым условиям содержания.
Статья наша предполагала конфискацию имущества. Мой автомобиль, а также все ценные вещи в московской квартире были описаны для конфискации. Генкина семья прошла через то же самое.
Володя решил, что должен встретиться с супругой Гены и объединить усилия, если она захочет помочь своему мужу.
Услышав о таком шансе, супруга Гены буквально взмолилась:
«Помогите Геночке! Умоляю Вас! Я готова участвовать финансово во взятке».
И вот наступило время суда. В столыпинском вагоне нас везли обратно в город N (по месту совершения преступления). Все было так, как показывают в кинофильмах: овчарки, «выходи по одному, руки за голову...», и все в таком же духе.
Это было время, когда к власти пришел Андропов, и тогда мало кто представлял себе масштабы ущерба, которые его недолгое правление принесет многим людским судьбам.
Наконец состоялся суд. Огласили приговор.
Пять лет с конфискацией имущества. Но в связи с тем, что мы с Геной получили отличные характеристики с места учебы и работы, а также с учетом первой судимости и того факта, что полгода мы уже отсидели и, якобы, искренне раскаялись, судья счел возможным существенно смягчить наказание: два года условно с отсрочкой приговора.
... Давайте выпьем, что ли! А то я так увлекся воспоминаниями, что забыл о застолье.
* * *
Мы подняли рюмки за то, что все это – в прошлом, закусили, но гости потребовали продолжения рассказа. И сам я уже «завелся» и остановить меня было трудно:
– Через месяц после возвращения домой я узнал, что следователь, которому досталась моя конфискованная машина, разбился на ней в автокатастрофе.
А еще через месяц в квартире у Владимира Ш, спасшего меня и Гену от долгой отсидки в тюрьме, раздался звонок в дверь. Двое крупных кавказских парней строго, но вежливо спросили: «Вы Владимир? Ваша фамилия?»
Володя произнес свою фамилию и тут же получил мощный удар в челюсть.
Брызнула кровь и обида... Но мой родственник справился с чувствами и спросил: «За что?»
Парни объяснили ситуацию:
«Мы не просто так сюда пришли. Мы справедливость восстанавливаем: ты зачем женщину обидел? У нее муж в тюрьму попал, а ты с нее большие деньги взял за его освобождение? Верни ей деньги, а то снова придем и бить будем!»
Володя пригласил парней войти. Усадил за стол, налил коньяка, поставил закуску, и состоялся разговор. Как оказалось, их нанял Гена. Жена рассказала ему о своей доле во взятке за освобождение, и Гена счел эту сумму слишком большой. Он решил получить свои деньги назад.
После того, как нанятые борцы за справедливость выслушали подробное объяснение моего родственника, они потупили взгляды и принесли Володе свои извинения. Попрощались крепким рукопожатием. И больше этих парней никто из нас не видел.
Однако Гена не угомонился. Он начал угрожать и мне тоже:
«Ходи осторожно! Твоя родня содрала с моей жены такие бабки, что я на все пойду, чтоб их вернуть!»
Я понял, что покоя не будет ни мне, ни Вовке.
Меня и так чуть ли не каждый мент около метро останавливал и требовал предъявить документы: от меня после полугодовой отсидки исходила особая энергия презрения к режиму, и менты это считывали, как и то, что я их одновременно ненавидел и боялся. Не так улицу перейду, и мой условный срок станет реальным сроком. Так мало этого! Я еще должен ждать бандитов от Гены в каждой подворотне?! Да он бы продолжал сидеть, причем долго и без вариантов, если бы мой родственник нам обоим «лапу» не нашел в суде! Деньги с его жены никто силой не брал. Вовка уверял, что сумма была равной для нас обоих. В общем, вопрос с Геной нужно было как-то решать. Но как именно?
Я листал старую записную книжку... Надо сказать, я всегда так поступаю в безвыходных ситуациях. Какие-то люди, о существовании которых мы забываем, могут стать нашими спасителями. И вот я вижу... Борька И.
Мы выросли в одном дворе. Играли в одни и те же игры. Его еврейская бабушка любила звать внука к столу прямо из окна многоэтажки: «Бора! Ты с умом или бИ;зума? Я уже три раза тебя зову, а ты все делаешь вид, что гонять этот мяч важней, чем кушать куриный бульон? Немедленно за стол!»
Борина мама была выдающимся психиатром в Москве, а папа – не менее значимой фигурой в коллегии адвокатов.
Борис взял лучшее от обоих родителей, но в весьма своеобразной форме:
он отлично разбирался в психиатрии и использовал эти знания, чтобы не сесть за очередную финансовую аферу. Что касается безукоризненного знания уголовного кодекса и его талантливой интерпретации, то тут равных моему приятелю просто не было. Он давал консультации бандитам разных мастей и уровней. Уголовный мир Москвы знал и боготворил Борю И.
Жил Борис напротив тюрьмы и однажды умудрился с помощью знакомых технарей устроить так, что его международные телефонные звонки, как и междугородние, оплачивал не он, а руководство системы тюрем, разумеется, не подозревая об этом. Поэтому друзья иногда звонили заграницу своим родственникам с Бориного телефона. Такая афера в какой-то мере помогала финансово компенсировать моральные травмы, нанесенные Борису советской системой. Кроме того, мысль, что он обдурил эту власть, как ребенка, и та оплачивает его почти ежедневную неторопливую болтовню с друзьями в разных странах, приятно щекотала нервы, восстанавливая самооценку.
Мы много лет не виделись с Борисом, и я решил возобновить прерванную связь. Его телефон не изменился.
Мой друг детства был по-прежнему немногословен:
«Говори четко, зачем я понадобился! Только ничего лишнего по телефону!»
«Посоветоваться? Без проблем. Завтра ровно в два часа дня я буду гулять по улице Горького. Помнишь наше место? Подойдешь ко мне. У меня там будет еще пару встреч насчет «посоветоваться»... Все! До завтра».
Боря изменился, посолиднел и пополнел. Вид – деловой. Я рассказал ему вкратце свою историю и попросил совета.
«Что ты хочешь конкретно? Убрать его совсем?»
Я замахал руками: «Ты что? Нет, конечно! Просто пусть оставит меня и моего родственника в покое!»
«Понял. Мне нужно знать его полное имя, фамилию и адрес. И фотография нужна».
«Боря, но если его побьют, то ты же понимаешь... На каждую силу найдется другая сила. Он наймет еще кого-то, и нас вообще убьют с Володей!»
«Родной, ты не понимаешь! Он будет обходить тебя стороной всю жизнь. Обещаю! С тебя как с друга детства денег не беру. Здоровья тебе!»
Мы попрощались, и больше я о Гене никогда не слышал.
... Андроповское время прошло. Мою уголовную статью отменили, а судимость сняли. Но случившееся со мной никогда не исчезнет. Оно и сейчас приходит в мои сны и воспоминания. Я, пожалуй, слишком полно ответил на Ваш, Виктор, вопрос о том, кем я работал в «прошлой» жизни. Видно, потребность рассказать кому-то свою историю давно искала выхода, да и коньяк подействовал. Сам не знаю, почему вдруг из меня все это вылезло...
Все присутствующие за столом, кроме моей жены, впервые узнали о факте моего столкновения с законом. И меня тут же стали засыпать вопросами. Зря я приносил извинения. Оказывается, моя история не просто оказалась интересной, но и зацепила... Ведь если кто-то не успел попасть в жернова советской системы, то лишь случайно оказавшись более удачливым, чем я. А посадить могли любого. За что-то или просто так. Это понимание ясно читалось по лицам участников застолья. И когда я закончил рассказ, Виктор произнес:
– Конечно, пора еще раз выпить и закусить, но потом в благодарность за ваше откровение, я тоже кое-что расскажу о себе, если захотите выслушать.
Воспользовавшись паузой, гости с аппетитом накинулись на закуски, потом хозяйка принесла горячее. И под дымящуюся картошечку, Виктор спросил мою супругу: «Ну, а Вы чем занимались в России, если не секрет? Расскажите о себе!»
Моя жена ответила уклончиво:
«Вот, Виктор, Вы мужа моего на откровение вывели, меня провоцируете на рассказ о жизни в России, а сами молчите. Ничего о себе не рассказываете. Так не честно».
«А я расскажу. Я же обещал. Но после Вас. Как говорят американцы: «Ladies first».
«Ну, хорошо, если так. Договорились. Но у меня нет никаких особенных историй. Я вообще-то по образованию библиотекарь, хотя почти им и не работала. Так сложилось»...
«Надо же! К профессии библиотекаря и я имею некоторое отношение. Но, как обещал, расскажу после вас».
Жена продолжила:
«Как я уже сказала, ничего интересного припомнить сейчас не могу. Закончила институт «Культуры», вышла замуж, родила дочку. Потом развелась. И мы уехали в США: я, мама и дочка. А с мужем познакомилась в Америке. Можно сказать, случайно. Вот в России, когда я еще была совсем юной девушкой, мама стремилась найти для меня порядочного еврейского парня, чтобы я случайно не влюбилась в кого-то не того, кто, по мнению мамы, не достоин моего внимания. Но мне не везло. Попадались или психически не очень уравновешенные, или бабники, или просто самонадеянные, а то и жадюги патологические. Жуть!
А однажды мне понравился парень с подачи маминой знакомой... Мы встретились у метро «Площадь Восстания», и я сразу почувствовала интерес... Он спросил, хочу я ли послушать еврейские песни на Идиш, и я, разумеется, согласилась. Это было в 1972 году.
Концерт состоялся на окраине города в коммунальной квартире. В небольшой комнате собралось огромное количество еврейских ребят и девушек. Угол комнаты был отгорожен под импровизированную сцену. Пели под гитару и фортепьяно. Это был изумительный концерт. Меня потрясли и исполнение, и энтузиазм, и публика – активная, задорная, родная.
Парень, с которым я пришла сюда, вел себя несколько странно по отношению ко мне. Он оставил меня на все время концерта, и появился лишь в самом конце. И вообще, никакой заинтересованности в свой адрес, исходящей от этого юноши, я не обнаружила. Меня это огорчило, тем более, что он мне реально понравился. Однако после концерта, он поинтересовался моими впечатлениями и предложил поехать на спектакль по мотивам «Иудейской войны» Иосифа Флавия. Мы долго ехали в метро, а потом в трамвае в другую коммунальную квартиру, где в одной из комнат столпилось дикое количество людей. Это были зрители. Речи о том, чтобы сесть на стул, не шло. Я стояла, как и все, причем, вторую ногу мне не сразу удалось пристроить. Места не было!
Спектакль в тесной комнате коммуналки! И какой спектакль! Ребята оказались талантливыми в такой степени, что им могли позавидовать профессиональные актеры.
Когда все закончилось, ко мне подошел другой парень и предложить почитать «Архипелаг ГУЛАГ».
Не дав мне шанса как-то отреагировать, он произнес: «Прочитаешь за три дня. Дольше не держи книгу. Вернешь Гришке!»
Гришкой звали того, с кем, не ведая, что творит, меня свела родная мама. Через свою знакомую.
Я искала любовь. Гришка искал еврейских девушек и парней для пробуждения у них национального самосознания. Я была и разочарована, и заинтригована одновременно. Домой приехала с «Архипелагом» в сумке. Чтобы не волновать родных, читала ночью с фонариком под одеялом. Это длилось две ночи. Книга потрясла. Я положила ее обратно в сумку, чтобы вернуть.
Но мама обнаружила мою тайну: она что-то почувствовала, и пока я была в душе, обыскала мою сумку и письменный стол.
Разразился страшный скандал! Был подключен и папа, призванный возмутиться и запретить мне малейшее общение с этими ребятами. Папа не умел требовать. Он просил. Почти умолял. Я пыталась сопротивляться. Но когда мама сквозь рыдания произнесла: «Их рано или поздно посадят! Я не хочу носить передачи в тюрьму своей дочери», – я обняла маму и пообещала ей, что верну книгу, и на этом все закончится.
Так и случилось.
После этого мама стала осторожней: она доверяла знакомить меня с еврейскими мальчиками только проверенным людям, которые точно знали, что меня не затянут ни в какое запрещённое властями сообщество.
Один из таких мальчиков стал моим первым мужем. Но счастья это супружество мне не принесло.
Профессия библиотекаря была скучна для меня. Я пыталась найти себе другие занятия. Даже выучилась на экскурсовода... Я расскажу как-нибудь в другой раз о том, где, как и почему я работала в «той жизни», если это кому-то интересно.
Но сейчас куда актуальней выбрать профессию для Америки. Вот, пожалуй, и все, что я хотела поведать о себе. Ну, что, Виктор, теперь Ваша очередь!»
Он выпил воды, откашлялся и начал свой рассказ:
– По образованию я – врач-педиатр. А библиотекарем пришлось быть в очень похожей организации еврейской молодежи, о которой вы мне только что рассказали.
Попал я в водоворот крамольных событий во времена Леонида Брежнева. После окончания ленинградского педиатрического медицинского института в 1964 году, я отслужил срочную службу в армии и попал на работу в военно-медицинскую академию имени Кирова младшим научным сотрудником, где и проработал до ареста в 1970 года. А дело было так:
В Питере того времени (как и в других городах СССР) еврейская молодежь активно организовывала сообщества по изучению иврита, истории и культуры своего народа, рискуя быть изгнанными из учебных заведений и даже посаженными в тюрьму за столь, казалось бы, невинную (и даже благородную, в глазах нормальных людей) деятельность. Вы же знаете, мечта евреев об эмиграции из СССР оставалась долгие годы всего лишь мечтой. Попытки уехать официально заканчивались отказами, дружными осуждениями коллективов на партийных и комсомольских собраниях и потерей работы. Научные кадры страны наполняли собой кочегарки и склады, где вчерашние ученые работали грузчиками, истопниками и сторожами, чтобы не умереть с голоду самим и спасти от нищенства свои семьи.
Но знание еврейского языка и культуры приобретались впрок на тот счастливый день, когда отъезд мог стать реальностью.
Власти страны делали все возможное для того, чтобы национальное самосознание меньшинств, и уж особенно евреев, было задавлено в зародыше и пробуждение его стало невозможным, как и отъезд. Общегосударственный антисемитизм подпитывал народный дремучий заряд ненависти к евреям и одновременно зависти к ним. Одни завидовали осознанно, другие – подсознательно: за упорство и тягу к знаниям, за проницательность и одаренность, за вечно истребляемое, но неистребимое чувство собственного достоинства, за массовое презрение и снисхождение к алкоголю как образу жизни и источнику счастья, за умение заработать и накопить, за отношение к своим детям и старикам, и, конечно, за мечту о своей стране, в которой не будет антисемитов.
Мой отец был врачом, мама – адвокатом. Как все родители, они оберегали меня от неприятностей, а я их – от излишних переживаний. Поэтому я, разумеется, скрыл от них тот факт, что по приглашению друга, попал в один из еврейских кружков Питера. Нет, мы не распространяли запрещенную литературу. Мы изучали иврит, читали книги по истории еврейского народа, еврейскую классику. Возглавлял кружок Гилель Бутман. Иврит преподавал Илья Элинсон. Историю еврейского народа лектор подавал нам на основе Торы и Библии.
После одного из занятий ко мне подошел Бутман и поинтересовался, готов ли я более активно помогать учебному процессу. Я согласился, но заметил, что пока еще сам не владею знаниями в достаточной степени. И Гигель предложил мне для начала вступить в их сионистскую организацию, что я и сделал по всем правилам. Организация имела устав и программу, а члены сообщества платили взносы, посещали собрания и занятия. Помимо низовых (первичных) групп, имелся комитет, состоявший из руководителей. Он разрабатывал задачи и цели, а также издавал журнал «Итон». Главными задачами на тот момент были две: выезд евреев в Израиль и противодействие насильственной ассимиляции евреев СССР.
Мы противились ассимиляции при помощи образования: кружки по изучению языка и культуры, религии и искусства еврейского народа, – вот, в чем был наш вклад и наше сопротивление ассимиляции. Что касается выезда из СССР, то он был совершенно нереален и звучал лишь прекрасной сказкой. Об этом втайне мечтали миллионы евреев страны. Но здесь, в нашей организации, неожиданно для многих, эту сказку попытались сделать былью.
Однажды Гилель рассказал мне о плане угона самолета. Это было страшным секретом и звучало, как полное сумасшествие, но кружило голову, захватывало дух и сковывало страхом. В планы будущих угонщиков не входило никаких кровавых действий. Устранять пилотов собирались на короткий срок, оглушив и связав. Ни то ни другое не угрожало их жизни, но лично мне все это показалось попросту мало реальным. Однако я был молод, азартен и страстно мечтал уехать. А вдруг? Да и отказываться было стыдно, честно говоря: я уважал членов нашей организации, большинство которых были намного старше меня, и проявлять излишнюю осторожность и недоверчивость – означало, в моих глазах, показаться трусом. Я не мог допустить таких мыслей в свой адрес. Поэтому при всех внутренних сомнениях, я согласился участвовать в операции угона самолета в качестве пассажира. До этого моя должность и роль в организации были весьма скромными: я осуществлял работу библиотекаря (прочитал сам, передай другому). А чтение я любил всегда, и тяга к самообразованию проявлялась во мне еще в раннем детстве.
... Мне привозили книги по истории и культуре еврейского народа, религиозные труды, языковые словари, свежие номера журнала «Итон», в котором, в основном, печатались имена евреев, получивших отказ в выезде... Этот журнал являлся печатным органом нашей группы, позже названной властями подпольной сионистской антисоветской организацией. Наши задачи не включали в себя борьбу за переустройство системы, ибо это выглядело явной утопией. Мы стремились к конкретной цели: разбудить в евреях гордость своей историей и культурой, вызвать желание изучать свой язык, и, наконец, задуматься о жизни в свободном обществе, а лучше всего, в собственном еврейском государстве.
Всю полученную литературу я читал сам и давал читать другим, вел записи, принимал книги назад и снова давал читать. Конечно, все это происходило тайно, и никто не афишировал свое членство в подобных кружках, понимая, что даже если бы это был еврейских кружок вышивания и вязания, то он все равно находился бы под пристальным вниманием КГБ лишь потому, что в нем собираются евреи. А тут... не вязание, а книги, язык и культура! Управлять невежественной толпой – куда легче, чем образованными и мыслящими людьми. Поэтому мы, инициативные, читающие и думающие евреи, представляли опасность для правящей власти самим фактом своего существования. Наш неугомонный пытливый ум был потенциально опасен и нуждался в выявлении и надежном отстранении от послушной массы. Лучше всего – при помощи колючей проволоки.
Разумеется, мы знали, что должны соблюдать осторожность. Поэтому наш кружок придерживался определенных правил конспирации, казавшихся нам вполне себе серьезными. Но как позже выяснилось, все эти правила были предельно наивны и могли бы сравниться с попытками детей, играющих в прятки в небольшой комнате, исчезнуть от родителей дольше чем на три минуты.
Угон самолета был назначен на 2 мая 1970 года.
Обилие пассажиров с еврейскими чертами лиц нужно было как-то оправдать, дабы не вызвать подозрений бдительных органов. И тут был придуман план под названием «Операция свадьба». Якобы все мы собрались в путь на свадьбу друга-еврея. И тогда получалось, что евреи-гости (они же и пассажиры) – это вполне объяснимо. Мы, как малые дети, готовились к выступлению в новогодней сказке, прячась от взрослых. И нам было невдомек, что наши конспиративные заговорческие действия и переговоры не только давно известны этим далеко не родственным нам «взрослым», но и срежиссированные ими, органами КГБ. Да, лишь потом, отбывая срок, я (как видимо и другие, у кого было время все заново обдумать и проанализировать ретроспективно) четко понял, что именно руководство КГБ, пытаясь выявить самых активных, неугомонных, а значит, самых опасных для режима националистически настроенных евреев страны, придумало такие-вот еврейские кружки с их программами образования и общения в своей среде... Сначала книги и язык, а потом понадобилось что-то покруче, за что можно было бы точно (без натяжек) посадить, а то и расстрелять (такой приговор позже был вынесен двоим членам нашей группы).
Кто-то был предателем и проводил в жизнь сценарий КГБ, но кто? И знал ли этот человек, что он предатель? Или его попросту использовали втемную, играя на неопытности или на еще каких-то, возможно, не самых худших качествах личности, попавшей в лапы хитроумной системы виртуозной вербовки? Многие вопросы так и не получили ответов; по крайне мере, в моей голове они остались лишь предположениями. Тем более, я успел полюбить своих товарищей, и подозревать их, не имея точных убедительных доказательств чьей-то вины, я не хотел и не мог.
Ну вот, я сам себя перебил, забегая вперед. Итак вернемся к тем дням...
В начале апреля 1970 состоялась конференции нашего сообщества. Обсуждались рядовые вопросы: образование, борьба с ассимиляцией, принятие устава, запрещающего членам товарищества участие в антисоветских организациях, что подразумевало продолжение исключительно мирных способов достижения главной цели – добиться разрешения власти СССР на выезд евреев в Израиль. В комнате было около 20 человек.
И вдруг неожиданно для всех присутствовавших кто-то публично задал вопрос о деталях угона самолета и бегства на нем из СССР. Такого вопроса никто не ожидал. Ведь все это должно было оставаться тайной для подавляющего числа присутствовавших. Стало ясно, что план Бутмана рассекречен и, разумеется, уже не может быть осуществлен. Зародилась паника. Гилель Бутман выражал крайнее недовольство случившимся. И не он один.
Большинство склонилось к отказу от плана угона самолета, но Гигель все-таки настоял на попытке запросить поддержку правительства Израиля на такую акцию. И он предпринял этот шаг, но, получив отказ, сообщил мне и другим членам нашего сообщества, что мы вынуждены окончательно забыть об угоне.
...О дальнейших событиях, связанных с самолетом, я узнал уже из материалов дела, когда был арестован.
Допрашивать меня стали 15 июня 1970 года, а арестовали 20 августа. Основанием для ареста стала моя деятельность в сионистской организации в качестве библиотекаря, мое согласие на участие в операции «Свадьба» в качестве пассажира, а также моё авторство статьи «Наши задачи», в которой я попытался сформулировать пути совершенствования деятельности нашего сообщества. Я написал статью дома на своей печатной машинке, не предвидя близкого разгромного финала нашей деятельности и, по неопытности, не рассматривая машинку как очевидную улику... Моя статья была предложена Бутману для его оценки. Тот благополучно забыл о моем творении, положив его в карман своей куртки. При аресте Бутмана статья, разумеется, была изъята. С ней знакомили всех арестованных членов нашей организации. Все мы рисковали личной свободой за право евреев СССР выбирать свою судьбу и место жительства. Звучит, конечно, высокопарно, но это было именно так.
Печатная машинка без особого труда позволила органам власти идентифицировать автора статьи «Наши задачи». Мне было предъявлено несколько серьезных обвинений и соответствующих им статей уголовного кодекса. Поначалу это была 64-ая статья – измена Родине, что подразумевало смертную казнь. Это ошеломило. Таков и был расчет.
Позднее зазвучали 70-ая статья, часть первая,
и 72-я УК РСФСР. По 70-ой (антисоветская пропаганда и пропаганда особо опасного преступления) мне полагалось до 7-ми лет тюрьмы со ссылкой или без.
72-ая статья (сама по себе) не предусматривала тюремного заключения, но отягощала 70-ую. В общем, наиболее впечатляющей, разумеется, оказалась угроза смертной казнью по 64-й статье. Такая же (подрасстрельная статья) была предъявлена не одному мне. И, чтобы заслужить право на жизнь, нам, арестованным, предлагалось давать подробные показания.
Я заговорил только тогда как мне предъявили показания Гилеля Бутмана. Узнал я и о показаниях других арестованных.
Даже через многие годы после этих событий мне трудно решиться на упрек в адрес кого бы то ни было из нашей группы: у всех были родные, у некоторых уже – жены и дети, да и самим пронзительно хотелось жить.
Как я позже узнал, отказ от угона самолета ленинградской сионистской организацией, вовсе не поставил на этой идее окончательную точку. Гигель Бутман успел заразить мечтой об угоне рижан, и руководство операцией возглавил ветеран антисоветского правозащитного движения Эдуард Кузнецов. Он привлек своих соратников, и подготовка к захвату самолета закипела.
Скажу вам честно, я читал план этого захвата в кабинете следователя, и меня не покидала мысль, что весь этот план был шит белыми нитками и кричал о своем неминуемом провале. Маленький самолет, следовавший из пригородного аэропорта Смольное под Ленинградом до Приозерска, должен был изменить свой маршрут. Бывший летчик Марк Дымшиц готовился посадить самолет в Швеции. Возникало множество вопросов и проблем, каждая из которых сама по себе должна была провалить эту операцию. Не стану утомлять вас подробностями. Скажу лишь, что любому здравомыслящему человеку этот план мгновенно показался бы не только невыполнимым, но и откровенно провокационным.
Позднее, после многочисленных арестов, Кузнецов ответил на этот вопрос, терзавший многих из нас: как можно было решиться на такое откровенно провальное дело! Ответ Кузнецова был выразительным. Оказывается, у группы угонщиков не было цели бежать из СССР на этом самолете. Цель оказалась куда крупнее: вызвать международный скандал и привлечь внимание всего мира к проблеме советского еврейства, к невозможности выезда в свободный мир.
Все участники операции в аэропорту Смольное и в Приозерске были арестованы. Всем предъявлены обвинения, и все понесли наказания.
Разумеется, за этим последовал полный разгром не только нашей ленинградской организации, но и всех подобных организаций страны. Позже мы узнали, что корни этого разгрома уходят в конец сороковых лет, когда КГБ разработал хитроумный план поимки наиболее активных националистически настроенных евреев. Ничего лучшего, чем способствовать созданию разветвленной сети еврейских организаций в разных городах страны, нельзя было и придумать. В эти организации влились самые лучшие, неравнодушные, творческие еврейские ребята и девушки, способные, по мнению КГБ, принести урон СССР своей борьбой за национальное самосознание и своим нежеланием оставаться униженными и притесняемыми в стране рождения. Все долгие годы КГБ знало практически о каждом шаге внутри этих групп. Скорее всего, внутри нас были и информаторы, которых могли умело привлечь профессионалы вербовки, шантажируя свободой родных и близких. Ну, и, конечно, сценарий операции «Свадьба» был написан и срежиссирован тоже там, в комфортных креслах самой страшной и коварной организации Советов. Операция «Свадьба» выполняла роль триумфа мысли и власти КГБ (одновременно став весомым мотивом для расправы).
Но эта же операция «Свадьба» вместе с ее громким провалом явилась выразительной победой кучки советских евреев над карательной машиной власти СССР в деле запрета на выезд евреев из страны.
Весь мир узнал о доведенных до отчаяния евреев, готовых быть расстрелянными за попытку угона самолета, – попытку, в успех которой практически никто из них не верил.
Это было начало мирового движения за право евреев на выезд из страны Советов.
И сегодня мы с вами общаемся за этим столом в США, во многом благодаря усилиям как сотен маленьких сионистских групп внутри бывшего СССР, так и за его пределами.
Вы сидели за экономические преступление, и ваша статья была позже отменена, а вы оправданы. Вы попросту хотели заниматься бизнесом и обеспечивать свою семью. Во всем мире это приветствуется. В СССР за это преследовали.
Я же сидел за политическое преступление, но и меня в 1990 году реабилитировали, что означало, что преступление совершено по провокации.
Я ратовал за право евреев на выезд. Вы пытались приспособиться внутри...
В итоге мы оба уже – в США и сидим за одним столом...
Евреи, эмигранты, бывшие зэки...
Виктор замолчал. И никто не прерывал его молчания. Потом кто-то спросил:
– Вы мечтали жить в Израиле, Виктор, а живете в США. Почему?
– Да, я стремился уехать в Израиль, но жена хотела остаться в США. Я нашел силы пойти против власти государства, но у меня нет ни сил, ни способностей противостоять своей супруге. И вот мы здесь...
Несмотря на учтивость Виктора и даже его попытку объединить нас фигурной скобкой общих слов и понятий (оба зэки), я, по праву чувствовавший себя жертвой советского режима, вполне отчетливо понимал несравнимость целей и рисков наших преступлений, и уж точно несопоставимость заслуг перед евреями страны, в которой нам пришлось родиться и провести годы детства и молодости. Мне хотелось обнять этого человека и долго не отпускать от себя. Но у мужиков это не принято, и я просто предложил выпить за Виктора и его товарищей, за провальную операцию с романтическим названием «Свадьба», открывшую миллионам евреев дорогу в свободный мир.
Потом хозяйка принесла торт, чай, кофе... Эмоциональная напряженность понемногу растаяла, и я обратил внимание на еще одного гостя, который за все время ни проронил ни слова. Его представили в самом начале застолья как бывшего соседа по дому гостеприимной хозяйки. Звали мужика Сергеем. Он присутствовал здесь без жены: супруга, как он объяснил нам, отвезла внука на дачу к сыну и невестке, и заночевала там.
Сергей был моложе нас всех, вел себя немного скованно, и его молчаливость смутила меня (замучили гостей своими историями)! Я покосился в сторону скучающего, как мне показалось, гостя, и произнес:
– Сергей, я вот подумал: эгоистично как-то получилось и несправедливо: Виктор, я, моя жена, – мы о себе многое рассказали, а вам не оставили шансов. Поведайте и вы хоть что-то о своей биографии справедливости ради. Иначе наш эгоизм останется непрощенным.
Сергей задумчиво улыбнулся, потом глотнул чая и пообещал рассказать о себе в другой раз:
– Поздно уже! Да и не хочется новыми историями стирать такие яркие впечатления об услышанном. Я еще успею надоесть вам своими воспоминаниями. Но не сегодня.
После чаепития все попрощались и разошлись по машинам.
... Сергей вел свою хонду в мрачном настроении. Дома никого не было. Семья осталась на даче до понедельника, и он мчался на большой скорости в пустую квартиру, надеясь, что домашний уют и бутылка любимого виски, помогут сбросить дурацкую хандру и навязчивые противные мысли.
Его мысли...Они давно уже подчинялись ему... Он сумел сделать их дисциплинированными и почти «ручными» в результате многолетних тренировок. Был установлен запрет на все, что подавляло самоуважение и моральный комфорт. Нельзя ему раскисать, поддаваться угрызениям совести и прочим проявлениям слабости. Но чувства и мысли периодически вырывались из-под режиссуры и начинали безобразничать. Вот и сегодня...
... Однажды Славка, друг юности, пригласил Сергея в ресторан при гостинице где-то в центре Питера. Это был день рождения Славика.
Откуда у Славки водились деньги и связи, Сергей особо не задумывался. Хотя мелькнуло удивление. Но оно, скорее, было приятным, чем наоборот.
Славик любил постоянно что-то мастерить дома и на даче, и Сергей приготовил ему в подарок набор инструментов, конверт с открыткой и небольшой суммой денег (ресторан все-таки!), после чего отправился на торжество.
Народу было немного. Сергей не всех знал за этим столом. Многие лица он видел впервые.
Одна девушка, голубоглазая брюнетка, просто поразила его красотой: он не мог оторвать от нее глаз. Конечно, первым он бы ни за что не решился с ней познакомиться, но когда она сама пригласила его на танец, Сергей был польщен. Разговорились. Незнакомка сообщила, что знает Славку много лет как соседа по даче. А сейчас она проживает в другом городе и приехала в родной Питер провести отпуск и повидать друзей. Чтобы никого не стеснять, да и самой чувствовать себя комфортно и независимо, она сняла номер в гостинице. На вопрос, в каком же городе она теперь живет, прекрасная девушка отвечать не стала: она загадочно улыбнулась и произнесла: «Не все сразу!»
После ресторана наивный ухажер был приглашен на чашку чая в номер к Ларисе (так звали красотку), а под утро в номер постучала горничная с милицией, и Сергея задержали.
Что происходило дальше, он старался не вспоминать: это было до омерзения противно.
Лариса заявила об изнасиловании. Хотя смешно вспоминать, как она добивалась близости с ним, и как он был удивлен ее напору и изощренности. Ночь любви дорого стоила Сергею. Фактически она сломала ему жизнь. С ним говорили языком ультиматума: или его посадят надолго как насильника, или он будет работать внештатным сотрудником органов и помогать им в деле выявления неблагонадежных граждан. А если короче, то “стучать”.
И он сломался. Насильник? Все знают, что с ними делают в тюрьме! А позор для его родителей! Нет, этого нельзя было допустить.
Неужели Лариса и сама когда-то попалась на какой-то ерунде и ее заставили?.. И, возможно, даже Слава... Иного объяснения не было. По крайней мере, у Сергея его не было.
Сначала он писал отчеты о сотрудниках. Потом заставили вступить в еврейский кружок...
В определенный момент КГБ организовали ему с женой и сыном отъезд в Америку.
Родители жены и его родители приехали чуть позже. Они ничего не знали о его ситуации. И Сергей пообещал себе, что сделает все, чтобы об этом никто никогда не узнал.
В США он жил обычной иммигрантской жизнью, общался с бывшими согражданами и... Все то же самое: сообщал о темах разговоров, о настроениях, о высказываниях в адрес власти: новой и прежней, оставленной там, где начиналась их жизнь. Кому все это надо и зачем, Сергей не всегда понимал и сам. Ничего сенсационного он не мог сообщить. Но, наверное, КГБ должен был контролировать своих бывших граждан и на их новой родине, иначе ему не было спокойно.
Сколько таких, как он, сергеев было здесь, в этой Америке! Он мог только догадываться.
Долгое время его мучила совесть, а потом он с ней договорился. Он – не виноват. Его вынудили. Его доносы не сокрушают ничьи жизни. Мышиная возня, хоть и противно. Но он не выбирал себе такую судьбу. Он, по сути, – тоже жертва советского режима, как и эти сегодняшние рассказчики, Евгений и Виктор. Но ему еще хуже, чем им. Они свое отмучились и теперь могут гордиться ранами прошлого. А его раны никогда не заживут. Он не политический заключенный. Он не экономический преступник. Он – не разведчик. Он – стукач. Его «дело» не амнистируют и не оправдают ни свои, ни чужие. Да что там говорить о ком-то, если он и сам себя презирает.
Сегодня в доме Татьяны его так тепло встречали! Знали бы они, кто он такой!
А эти герои-мученики! Расхвастались. Один пострадал за идею, второй – за деньги, которые хотел грести лопатой, но не дали. Хотя зачем он так зло про этого мужика. Ведь ничего плохого тот не делал. Отличный фотограф и предприниматель... Почему бы не позволить таким, как он, нормально зарабатывать!
А ему, Сереже, сломали жизнь, и он уже ничего больше не хотел, кроме как избавиться от обязанности стучать. Но избавиться оказалось невозможным. Угрожали много лет. И посадят, и жене расскажут, и родителям, и чем только ни угрожали!
Интересно посмотреть на выражение лиц этих сегодняшних ораторов за столом, если бы он, Сергей, рассказал им правду о себе! Один из них отсидел год, второй – и того меньше! И все. И можно гордиться собой. А он «сидит» пожизненно. И не расскажешь никому.
Знали бы они, что в одном из этих многочисленных еврейских кружков, о которых шла речь, когда-то и он, Сережа, еврей по национальности, учил иврит и читал религиозную литературу, сообщая о каждом движении членов кружка куратору КГБ! И каково ему было сегодня, за этим столом молча все это слушать и изображать удивление!
Он остановил машину, закурил, сплюнул, выругался вслух и с привычной самоиронией мысленно произнес:
«А ведь ты им завидуешь, Сережа! Ты бы многое отдал, чтобы оказаться на их месте. Но, увы...
Зато никто не знает, какой бы выбор сделали эти люди, окажись они тогда, в то давнее романтическое утро, в гостиничном номере. Ты, Сережа, был объявлен насильником! Кошмар! И тебя в один момент вырвали из собственных представлений о жизни, о чести, о долге и, силой оговора и шантажа, навсегда лишили самоуважения. Если ты даже сейчас откажешься от своей позорной обязанности, тебя найдут как наказать и чем отомстить. В этом можно не сомневаться».
... Татьяна все еще мыла посуду, вспоминая сегодняшнее застолье, насыщенное мощными воспоминаниями!
Сережа был очень грустным и молчаливым. Она с нежностью вспомнила, как много лет назад во дворе на Васильевском острове, этот парень подрался из-за нее с хулиганами... Он был моложе Татьяны, но, похоже, она нравилась ему. А сама она... была уже по уши влюблена в Игоря. И все-таки тот букет ландышей, подаренный Сережей в день ее рождения, и его взгляд она помнит до сих пор.
* * *
Красотка, сломавшая Сергею жизнь, однажды сама стала жертвой КГБ. По крайне мере, так потом пытался оправдать ее Славка, который якобы в этой истории был не при делах и ничего не знал на тот момент. Он много лет дружил с братом Ларисы и общался с ней самой, но, если верить его запоздалым откровениям, узнал он тайну о связи Ларисы с органами уже после случившегося в той гостинице в день своего рождения.
«Да кто теперь их всех разберет! Кому уже нужна эта правда!» – думал Сергей, не рассчитывая что-то узнать наверняка.
Он понимал, что стал не единственной жертвой Ларисы. И хоть ее, скорее всего, тоже кто-то подставил, тем не менее, глухая злость в ее адрес долгие годы мешала ему жить. Он мечтал встретить ее, встряхнуть за плечи и посмотреть в глаза! В ее красивые голубые глаза, которые напрочь одурманили его в тот роковой вечер. Но Славка сказал, что Лариса живет теперь за пределами России.
Прошли годы, и яркость случившегося стала тускнеть, а образ Ларисы совсем побледнел.
В жизни Сергея появилась настоящая любовь. Он женился, успокоился и договорился с собой, что нужно жить дальше, словно ничего не произошло. Он оправдал себя, починил треснувшее самоуважение, но однажды через многие годы в супермаркете Бруклина буквально наткнулся на Ларису.
Она мгновенно узнала его и очень испугалась. А вдруг он отомстит? Узнает ее и ...
Лариса запаниковала и, забыв о покупках, выскочила из магазина. Сергей попытался догнать ее. Он и сам не знал, зачем именно. Просто ноги автоматически рванули...
Но к счастью, к нему быстро вернулось самообладание. Он увидел, как Лариса запрыгнула в машину и уехала. Живет ли она в Бруклине? Вряд ли... Славик, вроде бы, упоминал Калифорнию... Да какая разница. Не убивать же ее! Однако если она – где-то здесь, по соседству, то может кому-то рассказать о нем. Хотя это маловероятно... Ей невыгодно... Да и кураторам не понравится.
Сергей долго не мог прийти в себя, но, к счастью, Ларису он больше не встречал. Со временем, он внушил себе, что даже если она и жила в Бруклине, то после встречи с ним, постарается куда-то переехать.
Он снова долго занимался самооценкой...
И вот, застолье у Татьяны... Да, нелегко далось ему сегодня молчаливая роль слушателя...
«Вор на доверии, – вот кто я», – думал Сергей, глядя на Таню, заботливо подливавшую ему чай.
Он обещал им рассказать о себе в следующий раз? Ну уж нет! Следующего раза не будет. Он не придет сюда больше. Пусть будут другие дома и другие отчеты! Но не в доме Татьяны.
«Благородство подонка не позволит мне писать отчеты на друзей женщины, в которую когда-то я был влюблен», – саркастически хлестал себя рядовой бескрайней российской машины стукачества, и в этот вечер договориться с собственной самооценкой ему так и не удалось. Сергей остановил машину на обочине, вышел глотнуть воздуха...Сжимало голову, подташнивало... Он явно перенервничал! Да и выпил немало.
Ночью ему приснился сон:
все советские стукачи получили приказ КГБ срочно вернуться в Россию из США... Аэропорты были переполнены, предприятия Америки встали, почти оставшись без рабочих и служащих, – наступил производственный коллапс.
... Когда он проснулся, вкусно пахло кофе и оладьями. Это старенькая мама, живущая неподалеку, пришла побаловать сына.
«Как хорошо, что она никогда не узнает правду обо мне!»
Скоро начнется трудовая неделя. Сережа работает программистом и, разумеется, продолжает выполнять скромные задания московских кураторов… Рутина жизни порой изматывает, а порой помогает изгнать хандру и ненужные переживания. Вечеринка в доме Татьяны царапало что-то внутри... Ее доверчивый теплый взгляд... Рассказы ее друзей...
Сергей пытался как можно быстрее забыть о последнем застолье. Поэтому когда его пригласили на день рождения нового русскоговорящего сотрудника, он был доволен: клин клином
Свидетельство о публикации №223121701869