Булка сдобная

Все умирают.
Хотя до последнего вздоха  не верят, что умрут.
Читают газеты и смотрят по телику про проишествия, но ведь это всё где-то там... "Не со мной". Трудно человеку поверить, что и с ним может такое же случиться.
Умирал и Данила Петрович. Больно умирал. И обидно.  И не верилось ему, что он  такой властный, сильный и вдруг не вылезет, не справится.
Он был многие годы у власти, нажил детям машины, квартиры, обеспечил им достойную жизнь -  и юга,  и загранку.... И друзьям.
А были  они, друзья-то?
 Теперь он один. Под персидским ковром, под цветастым атласным одеялом. В добротном и пустом "своём дому". 
В молодости он скитался по съемным квартирам, а бывало, что и вообще негде было ночевать. Но он никому не жаловался и не рассказывал про безденежье и беды, что сыпались на его голову одна за другой. Умер отец, и он, не желая "унижаться и кланяться " никому из сельчан, сам выкопал отцу могилу. На телегу, покрытую вытканными матерью половиками,  с помощью подвыпивших шабашников установил гроб с телом отца,усадил мать, и, сам шагая рядом и управляя лошадью, доставил до кладбища. Конечно, он очень удивился, когда увидал  на кладбище  многих своих односельчан с сосновыми веточками в руках, а продавщица Тарасовна держала два цветка герани...
Он уехал далеко от дома, от матери и она умерла скоро, вернуться он не мог, не было ни гроша,  да и всё равно он бы не успел , было лето и мать похоронена была добрыми людьми в тот же день.
Он мучился, сходил с ума, он сильно хотел обнять мать, поцеловать её красивый белый лоб и постоять у гроба на коленях...
Он был один, он был одинок. Всякие гульбища он презирал, на дружбу времени не оставалось, он все время работал. На стройке грузчиком, потом бетонщиком, потом выучился на каменщика .. .
Её он заметил сразу, как только она появилась на работе, на складе.
"Булка сдобная", - подумал Данила Петрович, потому что ничего вкуснее, чем материна выпечка, никогда ничего боле не едал.
...Говорят, жену выбирают по матери, он и выбрал. Худенькая, стройная, чистюля, что называется, до мозга костей, она родила ему дочь и сына, была тихая, скромная, он уважал её, но она не пробуждала в нём того, чего так надо молодому, сильному мужику - чувства жажды. Или жадности, черт те знает...
Данила Петрович всегда мечтал о своём доме. Высоком, с зелеными наличниками, а сверху на наличниках белые изогнутые линии. И чтоб георгины выглядывали через забор, высоченные и разноцветные. Как у матери.
И белый фундамент, тоже высокий, чуть ли ни в метр, крепкий, с арматурой. Бетон мешал сам, и укладывал сам, и следил за каждым движением помощников....
Соня пробуждала в нём не сыновьи чувства. Он глушил их на корню, она была баба семейная, и он своим гнездышком слишком дорожил.
Он вообще по жизни женщинам  не доверял, и всё хотел их купить что ли.
Да и женщин, кроме жены, таких, чтоб помнить, можно сказать, и не было...
Не купил. Одна слишком дорого запросила за любовь, другая вовсе рассмеялась.
Это  была она - Сонька, Сонюшка - звал он её так про себя.
Белозубая, полная, с большими руками и волшебной грудью. Он коснулся её однажды, протискиваясь в автобусе, и  даже сейчас  при этом воспоминании ему стало жарко и  хорошо....
Она знала, что он любит её, понимала, что гордыня не позволяет ему показать это чувство. Вышла замуж  - живи. Только дома бесился и срывал на всех зло.
 Когда у Сонюшки умер муж, и она была свободна от брачных уз - это соблазняло его, но, боясь сплетен и потерять должность, не осмеливался подойти.
Лишь однажды немного подвыпивший, он постучал ей в окошко на веранде и не ожидал, что она так быстро выйдет в телогрейке, накинутой поверх рубашки. Он уставился на голую смуглую шею, увидел голубенькую, небесного цвета, ночную рубашку, длинную, но открытую на груди, тёмные волосы, даже не тронутые сединой, пухлые губы. Он схватил её жадно, целовал  щеки, волосы и, откинув телогрейку, плечи...
Она вся обмякла и стала ещё женственнее, горячей и податливее.
Но он услышал сквозь слезы: "Поздно, Данилушка, слишком поздно ты пришёл".
Он хотел отшутиться, сказать, что  и двенадцати ещё нет, но не смог, он сам вдруг  понял, что поздно. Потому что уже ничего не мог ей дать, ничего, кроме своей израненной, истерзанной души и уже заболевшего тела.
 Он подозревал тогда, что болен серьезно. На жгучем сибирском морозе, на ветру и при дожде всегда помогал ребятам, если в работе случался аврал. Вот и надорвался, и застудился.
И он отступил, отошёл на шаг, но не выдержал и опять прижал её к себе, но страсть утихла, они стояли молча. Хорошо и спокойно стало обоим. "Вот так бы и стоял всю оставшуюся жизнь",- сказал Данила Петрович и уже сам вымолвил:  "Поздно".
 Он ушёл.
Умерла жена, внезапно во сне. Он остался один, дети жили далеко и совсем забыли дорогу к отчему дому.
Соня же одна практически не бывала. Трое детей, внуки, приятельницы и соседи -  все любили её и навещали часто.
Когда он заболел и слёг, и она стала приходить и ухаживать за ним, никто и глазом не моргнул, и ни слова не сказали.
"Понимают они, люди- то, вот оно как, - думал Данила Петрович, - чувствуют".
Из-за Сони, конечно., не осуждали.
Данила Петрович умер на рассвете.
Не было начальства с работы, не было речей, слёз и цветов от  родных. Ну и что, по крайней мере, честно. Он не любил их, они не любили его.
За гробом шли "прощалыги, придурки и алкаши" , как он  называл их при жизни, и Сонюшка, осунувшаяся и сгорбленая.
А впрочем, какая  разница, кто идет за твоим гробом?