Кроличье рагу

Эйно Матвеевич Виртанен наяву оказался именно таким, каким его и представляла Елена Берегова по телефонным разговорам.
Среднего роста, вежливый, неторопливый, к месту шутивший, он походил на настоящего питербуржца - типичного русского интеллигента еще царских времен. Единственное что не предполагала Елена, что его молодой голос, будет контрастировать с седой головой.
Эйно Матвеевич был главным специалистом-химиком в Управлении магистральных газопроводов «Серпухов-Ленинград».
Елена только три недели назад, поступила на работу инженером-химиком в Валдайское райуправление магистральных газопроводов, уволившись с должности заведующей одной из аптек г.Валдая. Она, окончившая перед войной Ялтинский фармацевтический техникум, всю трудовую жизнь отдала аптечному делу, и, пройдя путь от помощника провизора до заведующей аптекой, в фармакологии знала все, и ее давно уже не мучили страхи не так приготовить микстуру или не понять рецепт, написанный на латыни.
На новой работе сфера ее деятельности тоже была химия, но химия уже другая, требовавшая не новых знаний, а просто новых навыков применения таких знаний.
Она почти каждый день звонила Виртанену в Ленинград по газопроводской связи, и тот терпеливо все ей разъяснял, и она по телефонным наставлениям довольно быстро освоила все процедуры и анализы, ежедневно проводившиеся на КС.
Но вот у Виртанена появилась необходимость в командировке в Великий Новгород на тамошнюю КС, и он решил посетить и КС Валдай, познакомится с новым инженером-химиком и уяснить, как та справляется с делами после его телефонной учебы.
И вот они прошлись по местам отбора масла на работающих турбинах, по местам замера загазованности в галерее газоперекачивающих компрессоров, или нагнетателей как их называли профессиональные газовики, мест забора проб поступающей на КС технической воды.
Виртанен убедился, что Елена правильно проводит химические анализы, и ведет документацию в соответствии с предъявляемыми требованиями, и вздохнул с облегчением – инженер-химик оказалась толковым специалистом, быстро набиравшим знания, необходимые на КС, и аккуратным человеком.
В обед, за отсутствием столовой на КС, Елена Берегова на спиртовке вскипятила воду и собралась угостить Виртанена бутербродами с чаем, но тот вытащил из своей дорожной сумки невиданную по тем временам в провинции вещь – банку растворимого кофе. И они пили кофе с бутербродами с маслом, сев за белый стол, на котором стояла разная химическая посуда.
За этим занятием их и застал муж Елены – Михаил Берегов, начальник службы энерговодоснабжения КС.
После знакомства Берегов присоединился к поеданию бутербродов, а в конце импровизированного обеда обратился к Виртанену:
- Главный инженер проинформировал меня, что Вы хотите посмотреть установку хлорирования питьевой воды и посетить водозаборные сооружения. Я готов Вам все показать, а на водозабор поедем на машине, это в 3х километрах от КС.
- Хорошо, - кивнул головой Виртанен и встал из-за стола, - благодарю Вас за обед, Елена Юрьевна, рад был пообщаться с Вами.  Не знаю, увидимся ли мы еще, завтра утром я уезжаю в Бологое, а оттуда поездом в Ленинград.
- Увидитесь, увидитесь, - уверенно заговорил Михаил Берегов, - мы с Леной приглашаем Вас поужинать в нашем доме. У нас свободная комната ушедшего в армию старшего сына, заночуете у нас, а утром машина начальника райуправления заедет за нами, поедем на КС, проститесь с руководством и та же машина увезет Вас на станцию Бологое. С начальником все уже обговорено.
Виртанен немного оторопел от такого напора мужа своего инженера-химика, но в конце концов согласился. Торчать одному весь вечер в городской гостинице, чем-то напоминавшей ему барак, хоть и с приличной мебелью, было скучно и неинтересно.

Пока строились газопроводские две пятиэтажки, райуправление для начальника энерговодоснабжения КС сняло частный дом, хозяева которого работали на Крайнем Севере и в ближайшие годы не собирались возвращаться домой.
Пока Виртанен устраивался в комнате старшего сына Береговых, а сам Берегов таскал дрова и разжигал огонь в «голландке» и в печке на кухне, Елена Берегова срочно готовила ужин. К счастью в сенях были почищенные и потрошенные лещи, и половина кастрюли утром сваренного картофельного пюре.
Осталось пожарить рыбу и подогреть пюре, а остальное было в бочках в их домашнем погребе: яблоки, огурцы, квашенная капуста. Достала она и сало, засоленное всухую по украинским рецептам.
Елена Берегова все быстро пожарила и подогрела. Она была крымской гречанкой и не представляла себе стола без тушенных овощей. Зимой это были сырые, а чаще тушеные лук, морковь, свекла и сушенные травы, часто готовила она и винегрет.
К столу Елена подала также порезанную селедку с луком.
Сначала накормила сыновей Юру и Мишу, и мальчишки сразу убежали на улицу глазеть на съемки кинофильма «Коллеги», которые проводились в конце их улицы в городском парке.
- Что бы к 9 часам были дома! – крикнула им вслед мать.
Взрослые сели к столу часов в восемь вечера.
Михаил Берегов достал бутылку водки и первый тост выпили за хозяйку дома. Закусили винегретом, овощной закуской, салом, моченостями. Правда Виртанен селедку не ел, даже после второго тоста, чем слегка озадачил хозяев.
Потом Елена подала на стол жаренных лещей с картошкой.
- Мне маленький кусочек рыбы пожалуйста, - попросил хозяйку Виртанен.
И только после третьей рюмки, когда Михаил Берегов и Эйно Виртанен, как водится, на русских застольях, перешли на «ты», Елена обратила внимание на то, что гость практически не ест рыбу, а налегает на сало.
- Слушай, Матвеевич, - спросил, тоже это заметив, уже слегка запьяневший Берегов, положив себе в тарелку очередной кусочек селедки, - ты же кажется финн? А рыбу не ешь?
- Да я чистокровный финн, - согласился Виртанен, - в молодости я как чистокровный финн очень любил рыбу, а потом рыба не стала лезть мне в горло.
- Странно, - удивился Берегов, - я сам из архангельских поморов, - так у нас рыба на первом месте, наравне с молоком и хлебом. У архангельских в царские времена было прозвище «трескоеды», правда в нашей деревне треска была только в путину, а так постоянно рыбешка из малых рек, впадавших в Северную Двину.
- Ну финны тоже рыбы едят много, - заметил Виртанен, - но мой отец держал кроликов, и мы даже в будни, не говоря уже про праздники, ели крольчатину. Я на всю жизнь полюбил кроликов.
- А мы на праздники ели пельмени из говядины и баранины, - предался воспоминаниям Берегов, - осенью забивали бычка и пару баранов, и делали пельмени, мешков 5-6. Подвешивали мешки в сарае к потолочной балке, чтобы мыши и крысы не ели.
- Да вы что! - удивился Виртанен, - куда столько?
- А мы жили артелью, - стал разъяснять Берегов, - семья отца, семьи двух старших братьев. У нас в семейной артели коров, бычков и телушек было штук 30, да с десяток баранов. А зимой мужчины Береговы подряжались на лесоповал, брали пилы под мышку, топоры за пояс, мешок с пельменями на плечо и в путь на вырубку. Жили в лесных домиках, которые строились охотниками и лесорубами. А приготовить пельмени любой мужик сможет, а что - быстро и сытно. А дома пельмени ели только по праздникам на Рождество и на Пасху, правда летом в сенокос забивали барашка. А так мясные блюда были большой редкостью.
- Да … - удивился Виртанен, - но все равно, похоже вы хорошо жили.
- Жили неплохо, - Берегов еще больше углубился в воспоминания и смотрел куда-то вдаль, похоже в те далекие уже картины своего архангельского детства, потом как бы вернулся из тех времен, - ну давай еще по рюмочке.
И обернувшись к жене попросил:
- Ленуся подрежь еще сала.
Мужчины опрокинули по рюмке, закусили и тут Берегов продолжил воспоминания:
- Я был последний в семье, четырнадцатый. Я родился весной 1917г., а в это время два моих старших брата уже воевали на Первой мировой – старший кондуктором  на крейсере в Балтийском море, а второй брат в артиллерии на Рижском фронте. В 18 году они вернулись из Питера домой, но дома тоже пришлось повоевать с английскими интервентами, высадившимися в Архангельске. Англичане из Архангельска на своих мониторах  пошли вверх по Северной Двине, останавливаясь в населенных пунктах для расстрела активистов советской власти, которых им указывали белое офицерье и другие коллаборационисты.
Берегов закурил и протянул начатую пачку «Беломора» Виртанену. Но тот оказался.
- Архангельские мужички к англичанам относились неплохо, те торговали с Россией еще со времен Ивана Грозного, английские суда в Архангельске были часто - продолжал Берегов, - но такого безобразия как расстрелы своих архангельских поморов они не стерпели. Да к тому же стало известно, что англичане на острове Мудьюг построили концлагерь и морят там людей голодом и холодом. До этого времени на Руси концлагерей не знали, и это еще больше озлобило мужиков на англичан. У нас был такой Павлин Виноградов, унтер-офицер царской армии, так наши архангельские фронтовики, плюс невесть откуда взявшаяся сотня кавказцев из Дикой дивизии , под его руководством несколько раз так дали англичанам по морде, что те быстренько погрузились на мониторы, спустились по Северной Двине назад в Архангельск, сели на  свои корабли и смылись из Архангельска, прихватив все ими награбленное.
Старшие братья воевали в отрядах Павлина Виноградова, - продолжал Берегов, - а вернувшись домой, создали кооператив из трех семей: их семьи и семья отца, командовал всем самый старший брат Дмитрий. Отец был человек малообразованный, да и здоровье у него было уже не то, в 21 году его не стало. А мы Береговы трудились не покладая рук, и когда я пошел в школу у нас уже были построенные кузница и водяная мельница. Я до сих пор умею работать молотом в кузне. Представляешь какое это было богатство в деревне в те времена?
Виртанен молча кивнул.
Воспоминая как бы оживили застолье, и Берегов посмотрев на свет пустую бутылку водки, попросил жену:
- Леночка, а нельзя ли извлечь НЗ  из закромов?
Жена хотела было возразить, но мужчины показались ей не пьяными. Она пошла на кухню, извлекла из шкафа колбу и пройдя в зал поставила ее на стол.
- Подождите, я сейчас подрежу сала и добавлю капусты, - Елена опять пошла на кухню.
Эйно Матвеевич, ты спирт разбавляешь или запиваешь? - деловым тоном спросил Берегов.
Виртанен догадался откуда спирт, вне всяких сомнений он был ему знаком - из хим. лаборатории КС.
- Такой спирт запиваю, - ответил он.
- Я тоже, - подтвердил Берегов.
Он разлил спирт по рюмкам, стал наливать капустный рассол в стаканы для того чтобы запить, и продолжал свой рассказ:
- И вот такое хозяйство в 1929г. Советская власть раскулачила. Мы мгновенно лишились стада, мельницы и кузни. Правда из нашего большого дома нас не выселили, классовая борьба классовой борьбой, а этика поморов главнее всего. Да и никого из, как они говорили кулаков, никуда из деревни не сослали, куда ссылать на Северный полюс что-ли? Наоборот к нам в Архангельскую область ссылали кулаков в основном с Юга России и из Украины. Высаживали их на станции, а дальше живи как хочешь. Они бродили голодные неприкаянные. Некоторые воровали еду в домах, в те времена поморы дома не запирали. И вспоминать не хочется про те времена, страшно. У поморов воровства и другой преступности не было, и вот этих голодных бедняг, пойманных на воровстве, избивали так, что многие умирали. Ну а меня после раскулачивания, как лишний рот, сплавили в Архангельск к дальней родне, три года учился в школе в Архангельске, а потом поступил в мореходку , пригодились еще знакомства старшего брата Дмитрия, помогли соратники по войне с англичанами.
Елена Берегова принесла еще квашенной капусты и порезанного сала.
- Ну давай выпьем за дружбу народов, - Берегов попробовал внести элементы веселья в их разговор после своего грустного рассказа, - ты, наверное, знаешь, что архангельские мужики - это смесь новгородских словен  с местным финским племенем чудь заволоцкая.
Виртанен молча кивнул.
Они выпили и закусили.
- Я слышал, что вы ленинградские пережили страшную блокаду, - Берегов понял, что монополизировал разговор и приготовился слушать Виртанена.
- Да я не дожил до блокады, - грустно ответил Виртанен.
- Как это? - удивился Берегов, - ты жив и здоров?
- Да нет, ты не понял. В августе 1941г. всех подозрительных финнов, а после финской войны все финны были подозрительными, так вот нас финнов интернировали и выслали в Сибирь, - пояснил Виртанен, - в том числе и меня с женой и дочкой. Я тогда учился на химическом факультете Ленинградского университета. Не знаю, выжили бы мы в блокадном Ленинграде, а в Сибири выжили, как говорят нет худа без добра.
И он почему-то вздохнул.
Елена Берегова через открытую кухонную дверь внимательно слушала рассказ Виртанена.
- Мы ссыльные финны жили в двух отдельных бараках в станционном поселке Высокие Сосны на берегу Иртыша. Между бараками ходил часовой, и мы все взрослые каждый день вечером являлись в комендатуру, для регистрации, так сказать, наличия, - Виртанен говорил медленно, вспоминая былое.
–Потом все это отменили, со временем охрана уже знала нас всех в лицо. Мужчины работали грузчиками на разгрузке железнодорожных вагонов и погрузке на баржи и пароходы на поселковой пристани, там было полно всего – это перевалка с железнодорожных вагонов на речные суда для северного завоза. А женщины работали в каком-то задрипаном заводике, который отбеливал меха и шкурки зверей, а потом это все отсылали в райцентр, где меха расфасовывали, шили шапки и воротники для отправки за границу, как я понял это была оплата за ленд-лиз.
- А дети? – подала голос Елена Берегова из кухни.
- Школьных детей увезли в райцентр в интернат, - Виртанен почему-то вздохнул, - а дошкольников оставили с нами, только разрешили оной женщине из наших за паек смотреть за ними, когда мы работаем.
Ну вот, - продолжал Виртанен, - обжились мы потихоньку, но паек был маленький. Если бы они пустили нас осенью в лес, то с клюквой и грибами мы бы может быть и не так сильно голодали. Ты знаешь, Михаил, с грибами и лесными ягодами как-то можно прожить, у вас архангельских также?
- Да, - согласился Берегов, - перекантоваться можно.
- Конечно мы мужчины старались из пайка как можно больше отдать женщинам и детям, - голос Виртанена посуровел, - и дошло до того, что мужчины из моей бригады грузчиков, стали пошатываться, даже тогда, когда не тащили мешки и бочонки на суда. А мне эпизодически снились поджаренные кролики, фирменное блюдо нашей семьи.
- И вот однажды, старший лейтенант НКВД, который возглавлял охрану нашего поселка, приказал явится мне вечером в комендатуру, я явился, и он мне тихо говорит: «Виртанен, я доволен работой твоей бригады. Вы работаете добросовестно, вы люди дисциплинированные, честные и всегда выполняете задания в срок. Из-за вас у меня не было никаких неприятностей. Более того, меня повышают в звании.»
- Я молчу, думаю к чему бы это, - Виртанен смотрел на голландку, как будто там стоял этот старший лейтенант, - а он еще тише говорит: «Завтра будем грузить бочки с селедкой. При погрузке я всех своих отошлю, а вы аккуратно разбейте одну из бочек. Но разбейте на берегу, чтобы селедка вся измазалась в земле и снеге, и никто бы не придрался, что я раздал качественный товар. Я составлю акт, подпишу, подпишет и начальник пристани по моей просьбе. А вы подберете селедку и отнесете домой. Там помоете, и вымочите сутки в воде, только несколько раз смените воду, пожарите или сварите и еда будет королевская. Ясно?»
Мы так и сделали, – Виртанен не стал вдаваться в подробности разбивания бочки, - и действительно назавтра вечером в бараках был праздник. Терпенья голодных людей не было селедку вымачивать. Почти все, как и мы с женой сразу стали следку есть сразу же. Мы с женой за вечер за три подхода съели три селедки и дочура, наша Риточка, тоже наелась так, что целый вечер пила и пила воду. А потом она целую ночь в сопровождении жены бегала в импровизированный туалет – в неотапливаемую комнату в конце барака, там стояли детские горшки и две импровизированные туалетные кабины для взрослых. А на следующий день слегла с высокой температурой.
- Дай закурить, - попросил он Берегова.
- Я так понял, что ты не куришь, - заметил Берегов, но протянул Виртанену открытую пачку.
Виртанен махнул рукой, взял папиросу и стал чиркать спичкой о коробок, который лежал на столе перед Береговым. Сломалась одна спичка, вторая. Берегов сам зажег спичку, поднес ее к папиросе Виртанена, тот прикурил. Берегов заметил, что рука с сигаретой у того слегка дрожит.
- Извини, иногда, когда выпью или разволнуюсь то курю, - пояснил он Берегову, и продолжил:
- Толи она простыла, когда бегала в холодный туалет, толи сильно ослабел ее иммунитет, ведь мы никаких витаминов не имели, даже кислой капусты не было, нас не пускали в поселок, а там хоть что-то можно было выменять. Может быть причина и в том и в другом. А лекарств мы вообще никогда не видели. Но она бредила трое суток и умерла. Жена чуть с ума не сошла.
Виртанен глубоко затянулся, а потом стал кашлять.
- Извините я действительно не курю, это так…
На кухне послышался какой-то громкий звук, а через минуту Елена Берегова показалась в дверях, на ходу утирая слезы. Ни слова не говоря, она прошла через зал в сени и высыпала осколки разбитой тарелки в ящик, куда они выносили бытовой мусор.
- Да жаль ушедших из жизни до срока, особенно жаль, когда умирают дети, - хмуро пробормотал Берегов.
- С тех пор я к рыбе отношусь прохладно, а селедку совсем не ем, даже когда очень голодный, - Виртанен затушил папиросу и как-то поник всем корпусом.
Мужчины молча курили, да и что тут скажешь.
- Но трагедия на этом не закончилась, - медленно продолжал Виртанен, - Риточку похоронили на поселковом кладбище на берегу Иртыша. Уже после войны в 50х годах, после смерти Сталина, решились мы с женой навестить могилку дочери. Собрались и поехали в наш бывший ссыльный поселок. А там во время небывалого половодья Иртыш подмыл берег, и половина кладбища оползнем ушла в реку, в том числе и могилка Риточки.
Со стороны кухни слышались звуки похожие на всхлыпы, и Виртанен вздохнув заметил:
- Вот и Елену Юрьевну растрогал, а все потому что атмосфера у вас как будто к родственникам пришел, разоткровенничался и поплакался. Извините.
- Да что там! – Берегов махнул рукой. Он затушил папиросу и хотел что-то сказать Виртанену, но в это время в сенях послышались громкие мальчишеские голоса.
Это с улицы с шумом и гамом вернулись ребята и взахлеб стали рассказывать о киносъемках. Как работал оператор на специальном подъемнике, как соседи участвовали в массовках, а их сосед через дорогу, дядя Игорь по команде режиссера предлагал главному актеру, вышедшему на крыльцо, папиросы, а режиссер с мегафоном кричал им что-то. Как их мальчишек погнали прочь, когда они облепили весь забор парка и галдели как стая ворон.
Если бы мать их не остановила, они бы еще долго делились впечатлениями.
- Так, ребята, умойтесь, в туалет и спать! – строго командовала Елена, и только припухшие глаза выдавали в ней женскую слабость на услышанное от Виртанена, - бутерброды на завтра я положу в Юрину сумку. Юра не забудь на большой перемене отдать Мише его бутерброд. Из школы прямо домой, готовьте домашние задания, сегодня я не успела проверить, а завтра мы с отцом проверим все ваши задания.
Мальчишки шумно пошли на кухню умываться, толкая друг друга, и продолжая делится впечатлениями от киносъемок.
Елена подошла к столу и изящно взяла колбу со спиртом на столе и принесла из столовой заварочный чайник и чайник со вскипевшей водой.
- А Вы, Эйно Матвеевич, может будите пить свой кофе? - спросила она Виртанена.
- Да нет, - ответил тот, - на ночь кофе пить не буду, попью чаю.
Елена о чем-то думала, а потом спросила:
- А у вас кроме умершей дочери еще дети есть, - спросила она и, чувствовалось, в ее вопросе не праздное любопытство.
- Да, после войны с детьми долго не получалось, жена все горевала и горевала по Рите, но, потом появился мальчик, - ответил Виртанен, - примерно, как ваш Юра.
Слава Богу! - со вздохом облегчения и радостно ответила Елена, - женщине без детей не жизнь.
И я так думаю, - согласился Виртанен, - но жена все никак не может забыть Риточку, в спальне у нас долго висела ее увеличенная еще довоенная фотография, но я снял ее и повесил в зале. А то она как глянет на нее, так и заплачет, и остановить ее становилось трудно.
У Елены слегка увлажнились глаза, она вздохнула и пошла на кухню. Брегов проводил взглядом жену, и опять хотел что-то сказать Виртанену, но после некоторого колебания передумал.
Они с Виртаненом молча допили чай, потом покурили на крыльце и пошли спать по своим комнатам.
Помыв посуду на кухне Елена тоже пошла спать. Разделась, легла рядом с мужем, но сон не приходил. На нее нахлынули воспоминания, разбуженные рассказом Виртанена.

«Тамарочку она родила в мае 1941г.  Дочь родилась с волосиками на голове и очень похожая на маму. Елена вся светилась от радости, носила ее на руках по Гурзуфу, заносила в аптеку, и женщины-провизоры, ее коллеги, восхищались ее личиком, волосиками и глазками.
И тут пришла война, бомбили Севастополь и Симферополь, но в Гурзуфе ничего не изменилось, только в военный санаторий стали массово привозить раненых.
Когда немцы ворвались в Крым, муж Елены Данила Довганюк, начальник милиции в Гурзуфе, после нескольких ночных раздумий принял решение отправить семью через Севастополь на Северный Кавказ. Решение его было правильное, немцы еще не подошли к южному побережью Крыма, и эвакуация гражданских лиц не носила еще панического характера. Он всю семью, а это были кроме жены, двухлетнего сына Володи и дочери Тамарочки, еще и родная сестра жены 15 летняя Дуся, двоюродная сестра Нюра с мамой, посадил их всех на баржу и в конце сентября 41 года они отплыли из Севастополя поздним вечером. На барже кроме семей военнослужащих были раненные матросы и красноармейцы. Начиная с рассвета над ними кружили на бреющем полете немецкие самолеты. Наверное, немецкие пилоты видели на палубе баржи женщин, детей и раненных, и похоже остатки совести побеждали желание бомбить этот жалкий люд. И только на рейде Новороссийска пикирующий «Юнкерс» достал двумя бомбами входящую в гавань баржу.
Она накренилась и стала тонуть. Спасибо морякам, раздавшим всем спасательные жилеты, те кого не убило при налете, в течении нескольких часов подобрали из воды пришедшие на помощь матросы новороссийского порта. Елена изо всех слабеющих сил держала Тамарочку так, чтобы ее ротик был над водой. Ей помогали Дуся и Нюра, а Володя болтал ногами и на плакал, похоже это его даже забавляло. Но именно Володя простыл в уже нетеплой морской воде, и вся их группа застряла в Новороссийске на целый год и только в августе 42 года, они в эвакуационном эшелоне тронулись на Самарканд.
Елена уже получила похоронку – ее муж, капитан Довганюк погиб, участвуя в обороне Севастополя. Ее – жену погибшего офицера и ее семью направили в эвакуацию в Среднюю Азию, в Самарканд.  Эшелон был военный, это были в основном платформы с подбитой военной техникой – танки, самолеты, артиллерийские орудия. И только в одной теплушке ехали гражданские, это были семьи военных и советских работников, студенты первокурсники и пожилые преподаватели Ростовского университета.
И здесь им не повезло. В Ростовской области, возле станицы Трудовой их эшелон напоролся на немецкий танковый клин. Паровоз был подбит, сошел с рельсов и перевернулся. Хорошо то, что теплушка была в конце поезда и практически не пострадала. Напуганные гражданские пассажиры стали прятаться в ближайшей лесополосе, где уже прошли немецкие танки, и Елена в панике под отвал танковой гусеницы спрятала их документы, ее воинский билет младшего лейтенанта медицинской службы, паспорта, продовольственные карточки и все другое. Вдоль лесопосадки ездили немцы на трехколесных мотоциклах, многие на велосипедах и выгоняли всех из посадки, вылавливали безоружных военных, сопровождавших технику, и отделяли красноармейцев от гражданских. Военных построили и погнали куда-то, а гражданским махнули в сторону полустанка. И вот они, женщины, дети, старики толпою пошли к полустанку, который находился километрах в двух от места уничтожения эшелона.
Впереди шел трехлетний Вовочка с чайником в руке, за ним Елена с Тамарочкой на руках, а Дуся с Нюрой и ее мамой тащили чемоданы и узлы с одеждой.
- Устал, - обиженно заговорил Вовочка, когда они прошли половину пути до полустанка, - вот сейчас лягу и полежу.
И он действительно сел на обочину дороги идущей вдоль лесопосадки. Тут подъехал на велосипеде немец, подхватил Вовочку, посадил на раму велосипеда и поехал в сторону полустанка. У Елены от страха за сына в голову ударила кровь. Она побежала за немцем и у самого домика полустанка увидела необычную картину.
Вовочка с чайником в одной руке и жуя подаренную каким-то немцем галету в другой руке, разглядывал немецкие мотоциклы, а немцы смотрели на него и смеялись. Наверное, вспомнили о своих детях, оставшихся в Германии. А из репродуктора, подсоединенного к сети связи советской железной дороги неслась популярная в предвоенное время мелодия: «А кукарача, а кукарача …». Эта картина, где вроде бы нормальные немцы под советскую музыкальную передачу смеялись, а сзади догорал эшелон поразила Елену какой-то сумасшедшей фантастической картиной. Но Елена, схватив Вовочку за руку, немного успокоилась, но как оказалось напрасно.
Невесть откуда взявшиеся русские полицаи с повязками на рукаве и немецкий офицер в черном мундире начали допрос гражданских требуя документы. Для чего это выяснилось сразу.
- Юде? – в упор на нее смотрел немецкий офицер.
- Жидовка? – перевел полицай.
- Нет, я крымская гречанка, урумка , - еще не понимая ужаса своего положения ответила Елена.
- Покажь документы, - потребовал полицай.
- Они у меня пропали, когда бежали от поезда, - стала пояснять Елена.
Полицай перевел немцу слова Елены, и офицер в ответ что-то кратко ответил, и Елена, немного понимавшая по-немецки с техникумовского курса, вдруг похолодела от страха. Она ясно поняла одну фразу: werden erschossen. 
- Я найду документы! Они где-то там, – Елена от страха сквозь слезы говорила уже немцу, а не полицаю, - bitte!
Немец пристально смотрел на Елену несколько секунд, затем дал какую-то команду полицаю-переводчику. Тот обернулся к Елене и сказал:
- Господин офицер разрешает тебе поискать документы, но детишек оставь здесь, не вернешься – детей не увидишь.
Беженцы слышали весь разговор и несколько молодых ребят-студентов вызвались Елене помочь в поисках. После совета с офицером полицай разрешил.
Елена запомнила большое сухое дерево, когда они забежали в лесопосадку после расстрела эшелона, и один из студентов в этом месте нашел документы, спрятанные Еленой.
Прижав их к груди Елена бегом вернулась на полустанок.
Полицай посмотрел ее паспорт и показал немецкому офицеру. Тот кивнул и перешел к очередным беженцам. Это была еврейская семья из Ростова-на-Дону, Елена познакомилась с ними в эшелоне. Старый седой глава семьи, и еще не старая его жена, и двое детей. Елена познакомилась с ними в эшелоне, жену звали Мария. По их внешности нельзя было сказать, что они евреи.
Муж, худой с болезненным выражением на лице, явно непризывного возраста, пассивно стоял в тупой прострации, мальчик и девочка школьного возраста прижались к нему, а жена доказывала полицаю, что документы они тоже потеряли в панике.
Елена рискнула вмешаться, и подавляя страх произнесла:
- Это тоже крымские греки из Гурзуфа, мы вместе эвакуировались.
Полицай с немцем посоветовались, и полицай махнул рукой и буркнул: «Можете идти.»
Следующая семья тоже евреи, старые отец, мать и их взрослая красавица дочь, не могли обмануть немца и полицая, уж очень ярко были выражены семитические черты на лицах родителей. Но по дочери этого сказать было нельзя.
- Рива, иди к нам, - зашептала Елена, - я скажу, что ты моя сестра.
Рива смотрела широко открытыми глазами и мотала головой не соглашаясь.
- Рива, иди к нам, ты можешь спастись, - шептала также и Мария, та самая женщина из спасенной Еленой семьи.
- Нет я с папой и мамой, - упрямилась Рива.
Потом, когда сортировка гражданских лиц закончилась их так и расстреляли втроем за железнодорожным полотном. Рива в час смерти обнимала свою маму, они и лежали так вместе обнявшись. Все с ужасом смотрели на трупы своих попутчиков. Нескольких студентов полицаи  заставили вырыть для трупов могилу – немецкий оккупационный порядок боялся эпидемии и трупы полагалось закапывать.
А подавленные и поникшие беженцы, с разрешения немецкого офицера, пошли вдоль железнодорожного полотна назад в сторону Ростова-на-Дону.
Елена с детьми, Дусей, Нюрой и ее мамой, оцепеневшие от ужаса после расстрела еврейской семьи, пошли к виднеющейся в километрах трех ферме, с детьми им было далеко не уйти. Примкнула к ним и спасенная еврейская семья, почему-то уверовавшая, что Елена их ангел-спаситель.»

Воспоминания явно не способствовали сну, как ни старалась Елена заснуть. Она поворачивалась с бока на бок, пыталась вспомнить что-нибудь приятное, наконец не выдержала и села на кровати. Воспоминания лишили ее сна. А завтра на работу. Она опять легла, закрыла глаза, но сон никак не шел, а опять шли тяжелые воспоминания.

«Колхозная ферма была действующей. Коров не успели угнать вместе с отступающими частями Красной Армии, уж очень стремительным было немецкое танковое наступление. Старый сторож, Тихоныч, добрая душа, приютил их в комнате, где доярки завтракали и ужинали после дойки. Но заведующий фермой, по фамилии Кривонос, явившийся рано утром с доярками из станицы в километре от фермы, набросился на них с бранью:
- Советские суки, вам здесь делать нечего, это наша ферма и наши коровы, казацкие, отнятые у нас коммунистами в коллективизацию. Проваливайте отсюда, нечего вам здесь делать.
На возражения плачущих женщин, что им некуда идти, и на просьбы оставить их с детьми здесь заведующий фермой не реагировал. Доярки стояли молча и боялись вмешиваться. Спасло эвакуированных чудо в лице немецкого солдата, который на трехколесном мотоцикле привез пустой бидон для молока.
Увидев заплаканных женщин он, для всех неожиданно, на корявом русском языке спросил, что случилось? Елена ответила, что заведующий гонит их с фермы, а им податься некуда.
Солдат молча вытащил из кобуры на поясе пистолет, так же молча подошел вплотную к Кривоносу и сказал, что если он выгонит этих женщин с детьми, то он его застрелит, а командиру скажет, что заведующий на него напал. И поверят ему немцу, а убитый русский для них мелочь.
Кривонос явно был напуган, и немец, увидев это, махнул рукой эвакуированной команде и стал вытаскивать из мотоцикла флягу. Пока доярки процеживали и переливали во флягу молоко, немец стоял возле мотоцикла, курил и поглядывал на эвакуированных женщин. Елена осмелела и подошла поблагодарить немца. На ее «Данке», немец махнул рукой и на таком же корявом русском языке пояснил, что зовут его Феликс, что он фольксдойч , отец у него немец, а мать полька, и что мама у него добрая католичка и всегда учила его делать людям добро.
Феликс приезжал за молоком каждый день, и до того запугал заведующего фермой, что тот не только оставил их в покое, но и зачислил работниками в колхоз, который немцы сохранили (так удобно им было грабить оккупированное население) и даже разрешил брать по кружке молока и по куску хлеба в день, на  каждого ребенка.
Они стали убираться на ферме, помогать дояркам грузить бидоны с молоком на телеги, пасти коров возле фермы. Кривонос сквозь пальцы смотрел как они потихоньку выкапывают картошку в поле за полевой дорогой, но и своего не пропускал. Дусю, Нюру и дочь спасенной Еленой семьи привлекал убирать урожай на участке возле своего дома, шинковать капусту для засолки в бочках и даже белить свою хату. Но у Елены была беда. Отлученная от груди еще в Ростове-на-Дону Тамарочка сильно болела. Понос иногда рвота постоянно преследовали девочку. Коровье молоко вызывало у нее понос, а варенную картошку ела плохо и постепенно увядала. Доярки приносили настоенный отвар из трав, но и это не помогало и в конце сентября Тамарочка умерла.
Свет померк перед глазами Елены. Она не плакала, а стонала, и сидела возле трупика девочки и тихонько выла, раскачивая головой из стороны в сторону. Рядом сидели Дуся, Нюра и Мария, не отходя от нее ни на шаг.
Утром Тихоныч соорудил гробик, за отсутствием пиломатериалов в этом степном краю, отпилил от деревянной поилки метровый кусок корыта. Елена два часа скоблила дно и стенки гробика, чтобы Тамарочке было чисто, как будто та была живая, а потом постелила на дно свою самую чистую ночную рубашку и укрыла тельце дочери пеленками, уже ненужными. Тихоныч сверху импровизированного гробика прибил доску, оторвав ее от старых ворот в конце помещения фермы.
Схоронили Тамарочку в низине подальше от полевой дороги, по которой ездили телеги станичников и машины немцев. Дуся из камней на валике могилки соорудила крест, чтобы всегда можно было найти это место.
Для Елены потекли тяжелые дни. Она просыпалась ночью от кажущегося плача Тамарочки, а потом до утра не могла заснуть, слезы душили ее и наваливалась тоска. Она клала с собой Вовочку, последнюю ценность, которая у нее осталась, и всячески пыталось его укутать и согреть.
В конце октября по ночам начались заморозки. Тихоныч, научил их собирать и сушить кизяки ,  и привез кае-какое теплое тряпье, собрав его по соседним дворам.
Запах сгоревших кизяков пронизывала комнату где жила их группа беженцев, но они привыкли, и слава Богу не мерзли. Но Елена со страхом думала, как они перезимуют, ведь впереди была настоящая зима. Она думала за всех, так получилось, что ее признали неформальным лидером всей их группы эвакуированных.
Спасла их Красная Армия, вернее ее авиация.
В ноябре самолеты с красными звездами стали бомбить железнодорожную станцию в нескольких километрах от станицы и один раз совершили налет на автоколонну немцев проезжавшую через станицу. Бомбы угодили в колонну и в несколько домов, находившихся рядом.
Через день одна из доярок, пришла на дойку вместе с мужем, пожилым прихрамывающим казаком.
Тот, недолго думая, отвел Елену в сторонку и сделал ей неожиданное предложение.
Вся его семья – он с женой, его старая сестра, дочь и трое внучат, хотят уехать к его брату на отдаленный хутор. А Елену с ее родней приглашает поселиться в их доме в станице, жить там и пользоваться запасами в погребе. От жены, доярки, он знает, что они люди честные и добросовестные.
Он не скрывал, что они уезжают от бомбежек, их дом стоял на центральной улице станицы, по которой шла немецкая техника, и не известно, когда вернуться.
Елена, согласилась сразу, даже не советуясь со своими, но поставила условие, чтобы они переселились все, все девять человек. Хромой немного поколебавшись, согласился.
Так они спаслись от холода и голода. Они вначале не боялись, когда свои советские самолеты прилетали бомбить врага. Они с Дусей даже выбегали из дома в моменты все учащавшихся бомбежек и с восторгом смотрели на красные звезды пикирующих бомбардировщиков. Но однажды, одна из бомб упала на соседний огород, и они поняли, что это не праздник и все стали прятаться под кроватями во время налетов.
По отрывочным разговорам немцев, которые иногда останавливались в доме, где их приютил хромой казак, она и Мария, владевшая идиш , поняли, что на востоке идет большое сражение и когда через станицу обратным путем с фронта шли отступающие немцы и румыны, стало ясно что где-то там наступает Красная Армия.
Скорбя о Тамарочке она как во сне видела, как злые солдаты эсэсовских частей бросали в погреба гранаты, боясь советских диверсантов, как немцы гнали румын, не позволяя тем останавливаться в домах на ночлег, а жалкие румыны обмороженные, голодные и растерянные воровали кур на подворьях станичников.
Как вместе с немцами бежали из станицы местные полицаи, а с ними и Кривонос, нагрузив на сани жен, детей и пожитки.
Как на рассвете мартовского дня тихо, без шума в станицу вошли лыжники из бойцов Красной Армии.
Как уполномоченный НКВД несколько ночей подряд вызывал их на допросы, пытаясь узнать у них, кто был в станице предателями, и не веря им, что они этого не знают, хотя вся их группа беженцев говорила, что они жили в станице, не вылезая из приютившего их дома.
А потом их всех разлучили.
Елену направили на работу в аптеку фронтового госпиталя, Дусю по линии трудармии отправили работать на шахту откатчицей вагонеток с углем. Нюру с матерью оставили в станице на работе в станичном колхозе.
А еврейская семья, здесь на станичном кладбище схоронила главу семьи, умершего от совокупности всех тягот оккупации: голода, холода, постоянной тревоги за жизнь жены и детей. Мария забрала детей и уехала в Ростов, на прощанье наплакавшись с Еленой, Дусей и Нюрой. Мама Нюры заболела душевной болезнью и ничего уже не понимала в реальной жизни.
И только после войны все они соединились в местечке Красилов, рядом с родным селом Данилы Довганюка, где родственники Данилы на первых порах подкармливали их из своих сельских запасов.
Когда они обжились в Красилове, Елена вместе с Дусей приехали в станицу Трудовая выкопать гробик Тамарочки, чтобы перезахоронить ее на кладбище в Красилове. И тут новое потрясение ожидало ее. На месте лощинки, где они похоронили Тамарочку, оказался пруд, который колхоз создали буквально перед их приездом. Они долго плакали на берегу пруда. Потом нашли в станице саженец рябины и посадили его на берегу пруда, в том месте, где как они считали ближе всего от берега, находилась могилка Тамарочки.»

Елена встала с кровати, сна у нее как не бывало. Она пошла на кухню посмотрела на часы, было около двенадцати часов ночи. Прошла в зал, включила свет, посмотрела на стол. На столе стояла банка кофе Виртанена. Она постояла несколько минут, глядя на эту банку, потом как будто бы приняла какое-то решение, оделась и вышла из дома.
Пантелей Карпович Бердицкий, старый, но еще крепкий человек, жил рядом с домом, где обитали Береговы. Его полутораэтажный дом с цокольным этажом, с великолепным садом и добротными хозяйственными постройками виден был с обеих концов улицы. Это был, как говорится, крепкий хозяин, он торговал продукцией сада, разводил и продавал кроликов, и не упускал случая заработать на чем-нибудь. К нему и пришла Елена. Она подошла к дому Бердицкого и постучала в калитку прихваченным поленом. За калиткой залаял черный как уголь бердицковский кобель. Через несколько минут открылась дверь дома, и Елена услышала с крыльца пугливый голос хозяина:
- Кто там?
- Это я, Елена Берегова, соседка.
- А что случилось?
- Пантелей Карпович, очень нужен кролик к завтраку.
- Да ты что? Уже полночь, какие кролики!
- Пантелей Карпович, очень нужно. Заплачу двойную цену и шкурку можешь оставить себе!
Несколько минут Бердицкий думал. Елена догадывалась, что у Бердицкого желание поспать вступило в серьезную битву с выгодой.
Наконец до нее донесся голос хозяина:
- Ладо иди домой, через 15 минут придешь с деньгами.
И он назвал сумму. Елена ахнула, но поборов возмущение жадностью Бердицкого, крикнула «Хорошо!».
В делах торговых, как и в других делах, Бердицкий был человек точный и через пятнадцать минут Елена стала обладателем еще теплой тушки кролика.
До часу ночи она кулинарила: приготовила лук, морковь, картофель, порезала на порционные куски кролика и все это сложила в гусятницу, гусятницу вынесла в сени, что бы завтра растопив печку приготовить задуманное блюдо.
Все это отвлекло ее от воспоминаний. Она опять легла в постель и постаралась заснуть, ведь для сна оставалось совсем мало времени.

Рано утром Елена проснулась первой, растопила печь в кухне и поставила на огонь задуманное блюдо из крольчатины. Затем разбудила сыновей и усадила их завтракать. Она знала их привычки: на завтрак был чай и блинчики с вареньем. Мальчишки поели первыми и ушли в школу. Мужчины сели за стол после них, и каково же было удивление Виртанена, когда перед ним и мужем Елена поставила блюдо из кролика с картофелем и овощами.
- А откуда кролик? – поинтересовался Берегов.
- А ты не догадываешься? – ответила Елена, усаживаясь за стол со своей порцией рагу.
- Кабинетный регистратор ?
- Да он.
- И ты, что вчера ночью ходила к нему купить кролика?
- Да, - тихо ответила Елена, как будто бы ей было неловко в этом признаться, - Эйно Матвеевич сказал, что любит кроликов, вот я и постаралась сделать завтрак из кролика.
Виртанен был поражен. Он видел, что семья Берегова хорошие и гостеприимные люди, но никак не ожидал, что такой королевский завтрак (вспомнился «Кот в сапогах») приготовит гостеприимная хозяйка, да еще за счет своего сна. Вот только взгляд у нее печальный, наверно что-то плохое снилось.
- Разрешите поинтересоваться, а кто это за регистратор? - полюбопытствовал Виртанен.
- Сосед наш, начинал службу в городской управе еще при царе. Редкий скупердяй, - ответил Берегов, - но надо отдать ему должное - любит порядок, умеет работать на своем участке и любит деньги больше своей жены.
Все засмеялись и дальше завтрак пошел в оживленной беседе.
В девять утра, как и обещал начальник Валдайского райуправления магистральных газопроводов, подъехал его «козелок»  и отвез Виртанена и Береговых на КС, где Виртанен поблагодарил начальника райуправления, Берегова и Елену за сотрудничество в его командировочных делах и гостеприимство, и тем же «козелком» уехал на станцию Бологое. Но перед этим Елена Берегова дала ему сверток из вощенной бумаги со словами «перекусить на дорогу».
Уже в поезде на Ленинград Виртанен развернул сверток, там оказалось тушеное бедро кролика с овощами и картофелем.
Теплая волна благодарности накрыла Виртанена, он вспомнил вчерашний вечер, немного странную женщину, которая среди ночи старалась сделать приятный завтрак для гостя, его, человека ничем особенным не отличавшимся от остальных командировочных. Но что-то он не разглядел или не понял, хотя кто знает причуды, которые посещают иногда людей.

Через два года Береговы уехали из Валдая в Саратов, на компрессорную станцию газопровода «Саратов-Горький». В их квартире, полученной за год до этого в газопроводской пятиэтажке остался сын Елены Береговой Володя Довганюк, пришедший из армии.
Как-то при очередной командировке на КС Валдай Виртанен познакомился с инженером-элетриком Довганюком, и Виртанен вспомнил его маму Елену очень теплым словом.
Владимиру Довганюку было это слышать очень приятно, и он пригласил вечером Виртанена в гости.
Конечно ужин, состоящий из яичницы с колбасой и луком, а также в придачу банка магазинных маринованных огурцов и подаренные соседкой по площадке соленые грузди, был скромнее, чем два года назад у Береговых, но разговор не менее интересным.
И тут то Виртанен узнал от Володи и об оккупации, и о смерти сестренки Тамарочки, и о том, как они мыкались после войны и о многом другом, с чем пришлось столкнуться людям на оккупированных территориях Белоруссии, Украины и России во время войны и после нее.
И Виртанен понял, почему Елена среди ночи готовила кроличье рагу. Это рагу было не столько для него, сколько для поминальной памяти двум несчастным девочкам, втянутым в водоворот войны и так и не выплывшим из этого водоворота.
Довганюк сообщил также Виртанену, что он тоже скоро уедет в Саратов, его девушка не дождалась его из армии, и его здесь ничего не держит. Виртанен попросил передать его привет всем Береговым, и сообщить им, что он их помнит и не забудет никогда.
И действительно, каждый год покупая на рынке кролика к новогоднему столу Виртанен постоянно вспоминал Елену Берегову и ее семейство, и идя с покупкой домой испытывал смешанное чувство теплой грусти и зарубцевавшейся боли на душе. И вспоминались слова пастора из его детства, когда отец и мать водили его в кирху, что дети суть ангелы и умирая попадают в рай, ибо на них нет грехов. И взрослый советский человек Эйно Виртанен, с юности не ходивший в кирху, немного успокаивался под воздействием этой христианской мысли, и шел дальше, к дому, к жене и сыну, а если по-философски – шел к жизни, которая в любом случае побеждает смерть.