Шкатулка княгини Вадбольской, отрывок 9

Вадбольские приняли молодую сноху ласково – пусть и не принесла приданого, зато хороша собой, в обращении приветлива и, кажется, здорова. Марфа Ефимовна после первого визита в Покровское сказала мужу:
– Порадовал нас Петенька наш, славную жену себе отыскал.
– Порадуюсь, когда внука мне родит, – буркнул Сергей Иванович.
– Ну, за этим дело не станет, – возразила ему княгиня, – они друг на друга не нарадуются, и детишек она любит – с Петрушей-то маленьким гляди, как ласкова. Другая бы, может, и запретила ему в доме проживать, а она с ним, как с родным, и тетушкой он ее зовет.
– Это уж не наша забота, – грубо ответил старый князь, – дело княгини сыновей рожать, а не с байстрюками возиться.
Марфа Ефимовна обиделась, она до сих пор не могла простить мужу, что тот грозил Петру продать внука, но решила, что спорить с супругом – все равно, что против ветра плевать, тебе же и вернется. После первого визита в Покровское старый князь к молодым больше не наведывался и всего лишь дважды посылал звать их к обеду. Марфа Ефимовна подозревала, что мужа мучает совесть, но он, как все мужчины, не желает в этом признаться, поэтому не настаивала и навещала сына одна – от Иваньковского до Покровского дороги пять минут, всего-то через речку по мосту перебраться, а уговоров будет на день с четвертью.
В сухую погоду она приходила пешком в сопровождении дворовой девки, в дождь приезжала в крытой коляске. В доме сына ей все радовались – и Петр, и невестка, и маленький Петруша. Елена Филипповна занималась с мальчиком французским и с гордостью рассказывала свекрови, какая хорошая у него память.
– Вы не поверите, матушка, ему только услышать, и он все запомнил. А уж считает и чертит в сто раз меня лучше, мой князь сам его учит.
Мой князь – так Елена Филипповна с нежностью называла мужа.
– На следующий год думаю в Москву в пансион его отправить, – с улыбкой глядя на жену, говорил Петр, – там учителя хорошие, я им не чета. Окончит, в корпус поступит, пусть на инженера учится.
Когда взгляды супругов встречались, между ними словно возникало незримое единение. Марфа Ефимовна радовалась за них и за маленького Петрушу. Воротившись домой, она, сияя радостью, докладывала мужу, как славно живут молодые, но князь лишь сдвигал брови.
– Не понесла она еще?
– Да отколь же я знаю? Еще и полугода не прошло, как повенчались, – возмущалась Марфа Ефимовна и ехидно добавляла: – Иль ты хотел бы на следующий день после свадьбы внука получить?
К Рождеству ее наметанный глаз все же приметил, что талия молодой княгини начинает округляться. Сергей Иванович, обрадованный сообщением жены, подобрел. Теперь они с женой часто обедали в Покровском, за столом старый князь много шутил, делал невестке комплименты и не пил больше двух стопок водки. Когда по весне ощенились его гончие, он две недели до хрипоты спорил со старшим псарем Никиткой, выбирая лучших щенков.
– Это, барин, неублюдки, Белка с арликаном спуталась, Афоня недосмотрел, – сердито басил Никитка, всем своим видом выражая презрение к щенкам Белки, по недосмотру псаря Афони предавшейся свободной любви.
– Врешь, дурак! – кричал старый князь. – Ты на передние лапы глянь и пятно белое под горлом!
– Покоя от вас нет, – тяжело вздыхала Марфа Ефимовна.
– Молчи, я внуку будущему щенков выбираю! – отвечал Сергей Иванович, и жена в ответ на это закатывала глаза к небу.
– В уме ли ты, старый? Сколько еще дитя расти будет?
В конце мая, разочаровав свекра, Елена Филипповна родила дочь Елизавету. От огорчения старый князь даже заболел, а Марфа Ефимовна, глядя на внучку, про себя вздыхала – девочка казалась маленькой копией отца, и уже теперь было видно, что она унаследовала его некрасивость, а ведь барышне личиком жениха приманивать! Хотя, утешала себя старая княгиня, с таким-то приданым, какое будет у княжны Вадбольской, жених найдется.
Молодой князь Петр Сергеевич, хоть и радовался рождению дочери, но тоже заметил свое с ней сходство, и испытывал нечто похожее на чувство вины. Что касается Елены Филипповны, то она огорчения мужа и свекрови просто не замечала, а заметь, не поняла бы – муж казался ей краше всех на свете, и ей доставляло удовольствие видеть повторение его черт в сморщенном личике младенца. Ежедневно, велев привести маленького Петрушу, молодая княгиня ласкала его и повторяла:
– Смотри, Петрушенька, какая у тебя славная сестренка, и как на тебя похожа! Ты станешь ее любить?
– Да, тетушка, – серьезно и застенчиво отвечал мальчик, разглядывая крохотное существо в пеленках, – она ведь очень красивая.
Осенью Петрушу отправили в московский пансион. Перед отъездом он долго шептался с Аксиньей, а потом она отвела его к деревенскому столяру.
– Вот, Васильич, молодой барчук заказ к тебе имеет.
По просьбе мальчика Васильич изготовил большую, гладко отполированную шкатулку с резной крышкой, отделанную изнутри тонкой берестой. Прощаясь с княгиней, Петруша поставил перед ней шкатулку:
– Это, тетушка, чтобы вы письма хранили, какие на книжную полку складываете, – зардевшись, сказал он.
Расплакавшись, Елена Филипповна расцеловала и благословила мальчика. Когда стих стук колес коляски, в которой Петр Сергеевич повез сына в Москву, она отошла от окна и, открыв шкатулку, вдохнула еще сохранившийся запах свежего дерева. На губах ее мелькнула слабая улыбка. Прав Петруша, если уж ей жаль уничтожать прочитанные письма, то такая шкатулка – самое подходящее место для их хранения, нынче же нужно будет переложить.