Прекрасная Эрикназ, отрывок 2. 8

– Да пребудет с тобой Аллах, Салех-Ширази, – милостиво ответил шахзаде и вни-мательно огляделся по сторонам, – я вижу, мой сын исполнил мой приказ и отправился к тебе за знаниями.
Взгляд его скользнул по лицу Эрикназ, на мгновение задержался на Батыр-Нисан. Салех-Ширази понимал, что тридцатипятилетний Аббас-Мирза, в отличие от своего пят-надцатилетнего сына, достаточно смышлен во всем, что касается женского пола, поэтому торопливо прикрикнул на «подмастерьев»:
– Пошли вон, грязнули!
Девушки мгновенно скрылись, Гайк, державший в руках один из оттисков, тоже собрался исчезнуть, но шахзаде сделал ему знак приблизиться и протянул руку к рисун-ку:
– Дай сюда, что это?
 Он внимательно разглядывал оттиск, и непонятно было, что написано у него на лице – то ли осуждение, то ли одобрение. Шахзаде был европеизирован и не считал, что изображать человека на бумаге – грех. Он и его отец Фетх-Али-шах заказывали свои портреты художникам, которых приглашали в Иран из Европы, и их примеру следовали многие знатные ханы. Рисунок шахзаде понравился, еще больше понравилась подпись – он был чувствителен к лести. Салех-Ширази, прекрасно знавший Аббас-Мирзу, улыбнул-ся:
– Это первый наглядный урок по литографии, полученный мирзой, он сам сделал подпись к рисунку.
– А рисунок?
Салех предпочел бы ответить, что изображение сделано его художником, но тут вмешался Мухаммед:
– Портрет великого шахзаде нарисовал одноглазый мальчик-подмастерье, – с по-клоном ответил он, – а этот молодой армянин объяснил мне, как получают оттиски.
Аббас-Мирза оглядел Гайка с ног до головы.
– Как твое имя? – милостиво спросил он. – Ты работаешь у мирзы Салеха?
– Да, великий шахзаде, меня зовут Гайк.
Салех-Ширази с добродушной улыбкой заметил:
– Гайк, кроме тюркского, прекрасно говорит и пишет по-французски, по-арабски и на фарси. К тому же, знает латынь. Его услуги для нашей работы неоценимы.
– Вот как, – с интересом воскликнул Аббас-Мирза и, перейдя на французский вновь повернулся к Гайку, – кто тебя обучал французскому?
Гайк сразу понял, что шахзаде во французском не особо силен, поэтому, рассказы-вая о себе старался выбирать выражения попроще. Пока он говорил, Мухаммед смотрел на него с нескрываемым восхищением – французского он не понимал, но его все больше и больше привлекали манеры, голос и поведение молодого армянина.
– Отец, – неожиданно воскликнул он, перебив Гайка, – я хотел бы тоже говорить на языке франков, пусть Гайк меня научит.
Гайк умолк. Недовольный вмешательством сына, Аббас-Мирза сердито нахмурил-ся, и Мухаммед, сам испуганный своим порывом, опустился перед отцом на колени, умо-ляя простить его за дерзость. Отвернувшись от него, Аббас-Мирза испустил тяжелый вздох. Сыновей у него было превеликое множество, но по законам страны один лишь Му-хаммед мог наследовать трон, ибо мать его Айше принадлежала к старшей царственной ветви Каджаров юкары-баш, а Мухаммед был старшим из ее детей мужского пола. Тем огорчительней для шахзаде было сознавать, что наследник его не наделен необходимыми для повелителя достоинствами. Видя его досаду, Салех-Ширази мягко сказал по-французски:
– Возможно, мирза Мухаммед и прав. Гайк помогал своему отцу-священнику обу-чать детей в школе и вел уроки в школе Эчмиадзина, у него талант обучать людей, я уже не раз в этом убеждался, видя, как он объясняет людям непонятное.
Лицо шахзаде разгладилось, он вновь посмотрел на Гайка и, устав от французско-го, вернулся к родному тюркскому наречию:
– Что ж, может, Салех и прав. Учителя говорят мне, что мой сын Мухаммед-мирза неспособен к учению, но если он изъявил желание брать у тебя уроки, то, возможно, тебе удастся вбить в его голову хоть немного знаний.
Гайк был рад тому, что Мухаммед своим вмешательством не дал ему закончить рассказ и позволил умолчать о причине побега из Эчмиадзина. Ему стало жаль угловатого нелюдимого подростка, который раздражал даже родного отца. Поклонившись, от отве-тил:
– Я постараюсь передать благородному мирзе те немногие знания, что почерпнул из книг и от наставников. Если так будет угодно Богу, я в этом преуспею, потому что мирза Мухаммед имеет хорошую память и хорошо понимает объяснения. Но пусть высо-кий шахзаде меня выслушает: если человек постоянно слышит, что ни к чему не спосо-бен, то он поверит в это и утратит дарованное Всевышним. Руссо утверждал, что цель обучения создать не ученого, а человека вообще, развить ум и способность суждения.
Выговорив последнюю фразу, Гайк покраснел, сообразив, что монолог его выгля-дит, как поучение. Та же самая мысль пришла в голову и ошеломленному Салеху, кото-рый ждал взрыва.
«Сумасбродный мальчишка, начитался книг в отцовской библиотеке, – в сердцах думал он, – если шахзаде вспылит, он велит запороть этого наглого щенка до смерти»
На щеках Аббас-Мирзы действительно выступили пятна гнева, однако искренний тон стоявшего перед ним юноши и имя Руссо, которого шахзаде никогда не читал, но уважал за принадлежность к французской нации, внезапно изменили его настроение и пробудили присущее ему от природы чувство юмора. Он милостиво кивнул и весело прищурился:
– Что ж, молодой ага, обучай моего сына французскому, европейской истории и географии – это те науки, которые учителя никак не могут вбить в его голову. Мне нра-вится, как чисто ты объясняешься на языке франков, поэтому я и сам иногда буду призы-вать тебя и беседовать с тобой.
Гайку следовало покорно склониться к ногам шахзаде и возблагодарить за оказан-ную милость, но он осмелился почтительно возразить:
– Великий шахзаде понимает, что….
– Что еще?! – раздраженно закричал Аббас-Мирза, Салех-Ширази выразительно округлил глаза, показывая Гайку, что пора умолкнуть, но юноша отвел взгляд.
– Для занятий с Мухаммед-мирзой мне нужны будут книги, – твердо ответил он.
– Книги, – шахзаде вновь оттаял, – я разрешаю тебе пользоваться моей библиоте-кой.
От Салех-Ширази Гайку было известно, что в библиотеке наследника престола со-браны редчайшие экземпляры рукописных и печатных книг, там имелась даже подарен-ная Фетх-Али-шаху при вступлении на престол Британская Энциклопедия. В порыве вос-торга юноша упал к ногам Аббас-Мирзы. Шахзаде, тронутый столь искренним порывом, велел ему явиться во дворец следующим утром. Однако вскоре мысли его потекли в дру-гом направлении, и он несколько раз оглядел помещение, ненадолго задерживая взгляд на литографском камне.
– Шахзаде хочет что-то узнать? – спросил следивший за ним Салех-Ширази.
– Где мальчишки-подмастерья, которые вертелись здесь, когда я вошел? Где тот одноглазый, что изобразил меня на камне?
– Посмотри, Гайк, куда делись эти сорванцы, скажи, что великий шахзаде желает их видеть, – невозмутимо приказал Салех, – скоро мне, наверное, придется выгнать этих бездельников и нанять новых.
Гайк вышел, прогулялся по дому и, вернувшись, столь же невозмутимо доложил, что мальчишек нигде не видно, и хозяин, по-видимому, прав – этих дармоедов давно пора выкинуть на улицу. Чуть прищурив глаза, Аббас-Мирза погладил бороду и усмехнулся.

Сатэ принесла горячей воды с мылом, Эрикназ и Батыр-Нисан, перебрасываясь шутками, долго смывали грязь. Наконец, насухо вытерев лицо и руки, Батыр-Нисан с об-легчением вздохнула.
– Ах, Эрикназ, я думала, что умру, когда увидела Аббас-Мирзу. Мне показалось, он нас узнал.
– Не говори глупостей, – возразила Эрикназ, натягивая чистое платье, – как он мог нас узнать?
– Аллах, – Батыр-Нисан испуганно охнула, – я не подумала: если шахзаде вернулся в Тебриз из Шах-Голи, то и мой муж должен был приехать. Что я ему скажу?
Эрикназ пожала плечами и вздернула подбородок.
– Скажешь, что ты решила потребовать развода. Ах, Нисан, до чего же ты нереши-тельна! Помни, что ты принцесса из рода Кенгерли.
– Ты права, я так ему и скажу! – Батыр-Нисан тоже вскинула голову и, чтобы при-дать себе храбрости, несколько раз повторила: – Так и скажу, так и скажу!
Тем не менее, когда носилки остановились у боковой двери дворца Эхсан-хана, сердце ее готово было выпрыгнуть из груди. Хан действительно уже прибыл, с мужской половины доносились голоса суетившихся слуг, в дальней комнате громко плакал ма-ленький Измаил. Батыр-Нисан, полагая, что служанки и евнухи заняты с прибывшими Зухрой и ребенком, надеялась пройти в свои покои незаметно. Однако не успела она сде-лать и двух шагов, как навстречу ей выступила Зухра. Она с нарочитой почтительностью склонилась перед женой своего господина, но взгляд ее светился откровенной насмеш-кой:
– Приветствую тебя, госпожа, да пребудет с тобой Аллах. Наверное, ты далеко уходила и очень устала?
– Да пребудет и с тобой Аллах, Зухра, – вежливо, но холодно ответила Батыр-Нисан, не собираясь вступать в беседу с наложницей.
Пройдя мимо Зухры и не удостоив ту больше ни единым словом, она проследовала в свои покои. Внутри у нее все кипело от обиды и ярости. Ко всему прочему Зухра еще больше похорошела, время, проведенное в Шах-Голи, явно пошло ей на пользу – глаза сияли, кожа напоминала атласную ткань.
Опустившись на подушки, Батыр-Нисан неподвижно сидела, настолько погрузив-шись в свои мысли, что пропустила время вечернего намаза. Вошла старая служанка, не очень низко поклонившись и зевая, спросила:
– Ханум желает чего-нибудь?
«Даже слуги не выказывают мне должного почтения. Эрикназ права, я забыла, что в моих жилах течет кровь ханов из семьи Кенгерли»
– Как только высокочтимый хан вернется из мечети, скажи ему, что я должна его увидеть, – тон ее был ледяным.
– Да, ханум, – снисходительно, хотя и с некоторым удивлением ответила служанка – все прекрасно знали, что Эхсан-хан открыто пренебрегает женой и никогда не проводит у нее ночей.
«Слуги подумают, что я пытаюсь заманить хана в постель – пусть. Наверное, и он так подумает. Но, если откажется…  если он посмеет, тогда… тогда я сама явлюсь в по-кои Зухры – туда, где он проводит каждую ночь»
  Эхсан-хан обычно заходил к жене, лишь если нужно было что-то ей сообщить. При этом он никогда к ней не входил – стоя в дверях, говорил все, что нужно, и уходил не обращая внимания на ее робкие просьбы остаться. Зухра не потерпела бы, донеси слуги, что хан провел время с женой. Вот и теперь, остановившись в дверях, он холодно произ-нес:
– Да пребудет с тобой Аллах, мне сказали, что ты хочешь меня видеть, ханум.
– И с тобой да пребудет Аллах. Нам нужно поговорить, высокочтимый хан, – голос ее слегка дрожал, и Эхсан-хан решил, что это очередная уловка жены, пытающейся за-влечь его в свою постель.
– Уже поздно, и я устал, ханум, – сухо ответил он, – поговорим завтра.
– Это важно, высокочтимый хан. Ты вызвал меня в Тебриз, я покорно приехала и столь же покорно ожидала тебя здесь, в твоем доме. В награду за покорность я прошу все-го лишь меня выслушать.
– Хорошо, – Эхсан с трудом сдержал раздражение, – говори, что хочешь сказать.
– Я хочу развода, высокочтимый хан, – громко и отчетливо произнесла она, – и бу-дет легче, если ты сам мне его дашь. Тебе стоит лишь три раза сказать перед людьми «та-лак» (разведена), и я стану свободной.
От удивления он не сразу нашел, что ответить.
– Почему ты хочешь развода, ханум?
– Ты сам знаешь, – длинные ресницы ее опустились, в голосе против воли зазвуча-ло смущение, – я тебе не жена. Если же ты откажешься дать мне развод, я пойду к кадию, закон будет на моей стороне – ведь между нами нет того, что должно быть между супру-гами.
Эхсан-хан задумчиво разглядывал жену – так, словно видел ее в первый раз. Слова Батыр-Нисан его встревожили – развод с дочерью Керим-хана мог навлечь на него серь-езные неприятности и гнев Аббас-Мирзы. Наконец, не сумев придумать, что ответить, он просто-напросто резко повернулся и вышел. Батыр-Нисан, стиснув руки, смотрела ему вслед.