Здравствуй, Альцгеймер!

- Так, тряпку берете эту, - она показывает на ведро накрытое половой тряпкой, - вы сгибаться можете?
  Не дожидаясь моего ответа,  она продолжила:
- В вашем возрасте сгибаться не сложно, мыть полы надо руками. Голова не болит? – она опять на меня глянула. Видимо,  я махнула головой,  она продолжила, – пыль вытирать вот этой тряпочкой, с мест ничего не убирать, просто: подняла и протерла.
  Я пыталась скрыть тихий ужас, наполнявший меня:  кругом стояли иконы на стенке, на тумбочке, не спинке дивана, на подоконнике, на микроволновке и на столе, где она ела.  Меж ними стояли стакан, банки, бутылки с уксусом, соусом, плошка с натертой тыквой, весь стол был засыпан крошками и под  ним тоже – пару голубей отменно бы тут наелись на несколько дней вперед.
-На кухне вы моете пол и протираете раковину, плиту и холодильник, если они вдруг запачкались,-  я зашла на кухню: на плите убежала овсянка, но она была белая в сравнении с моим фронтом работ,  - потом вы в моей спальне веником сметаете пыль, она там почему-то собирается, и моете пол, - я хотела спросить про швабру, но угадав, она продолжила, - шваброй не получится, там столько много  углов, только руками. С этим вы справитесь быстро, за полтора часа моя прежняя помощница делала все. Самое главное, помочь мне помыться!
   Она молчала и улыбалась. Я поняла, что пауза подчеркивает важность сказанного, она молчала и смотрела на меня как-то странно, по-доброму. За время нашего знакомства, а это минут 10, показавшихся мне вечностью, ее властный тон, приказы, не подлежащие обсуждению, бескомпромиссные жесты… а тут она улыбалась?!  Очень худая старушка 69 лет, с седыми остриженными волосами, как ободок по голове проходит черная лента с молитвами и старая коричневая шаль в дырках и заплатках,  бельевыми прищепками застегнуты широкие рукава халата произнесла жалобным голосом с улыбкой:
-Ко мне надо приходить с 13.30 до 15.30, меня надо мыть в 13.30 – это непременное условие, у меня режим, знаете ли, у меня большие проблемы со здоровьем: мышцы вдруг каменеют и я не могу двинуться  и  могу только лежать, - кажется,  на лице моем неосторожно отразилось сочувствие и тут мне за полчаса была поведана история неизлечимой болезни.
   Кое-как справившись, она устало откинулась на спинку дивана…

   Я пришла чуть раньше, мне велено было не беспокоить хозяйку раньше времени, и потому я начала уборку на кухне.  Баночки, контейнеры, стаканчики от сметаны, ванночки от плавленого сыра расставленные повсюду – как это было знакомо! Теперь сомнения отпали, маркеры на лицо! Здравствуй, Альцгеймер!
   В 13.30 она бодрым шагом скаковой лошади влетела на кухню, где я, стоя на коленках , мыла полы.
   «Оставьте это! Будем мыть!» -  в лучших театральных традициях было мне продекламировано.
   Все строго, все в соответствии с ее планом,  в определенном порядке раскладываем чистое белье, в определенном порядке снимает она грязное, наконец, погружает в ванну ноги и говорит мне: «Ваша задача вот эту футболку мочить и прикладывать мне на спину, а после губкой массировать, а потом помыть».  Слов «спасибо», «да», «так», «хорошо» она не знала; «еще», «мочите», «давайте» - я слышала очень часто.
   Но с этим этапом мы чудом закончили. Она погрузилась в ванну и… расслабилась. Над водой было только лицо и колени.
-Поливате мне колени из этого ведерка!
  Я поливала, а сама наблюдала и сравнивала: нашу тетю Валю я всегда считала очень гибкой – она сама запрокидывала ногу, перемещаясь в ванну, а эта… она обладала пластикой балерины! Вытягивая ножки и моя свои пальчики,  зависая  под 135 градусов умывала лицо и массировала себе голову, болтала как пташка:
-Вы знаете, у меня такая тяжелая болезнь…  А ведь вы знаете, что и Амвросий Оптинский и ….  был очень тяжело болен, и,  страдая здесь он сразу попал на небеса, поэтому я так рада, что болею… пусть-пусть мне тут туго…
  Я слушала и понимала: «вот он, Альцгеймер, сам себя и сдал»
-Так он же святой, - я осознанно оборвала ее размышления вслух.
-Да-да… конечно. Святой, - лирику я разрушила, она размышляла, по–видимому, «насколько прокололся Штирлиц», словесные излияния прекратились, что в этой ужасно-влажной жаре  было самое лучшее.  Носки одеть было поручено мне «я так давно не могу нагибаться», потом  соизволено проводить ее до комнаты  и велено поскорее отправляться восвояси…