Семьдесят второй

Мне семьдесят второй год.
С ума сойти!
И вот по телевизору показывают «Запорожец» Владимира Путина и то, как он демонстрирует этот раритет Президенту США (кажется Бушу). И Владимир Владимирович говорит на английском языке: «Тысяча девятьсот семьдесят второй год»…
Пятьдесят два года назад был этот самый удивительный год в моей жизни.
Начался он с того, что я практически не мог ходить.
Летом (в июле! 25-го!!) я пробежался в Анапе по берегу Чёрного моря двадцать километров.
Ночью я проснулся от того, что меня душило воспалённое горло, а пульс был сто сорок ударов в минуту. Пульс я себе постоянно мерял, поскольку я тренировался и мне был необходим постоянный самоконтроль. Я вёл свой дневничок тренировочных нагрузок и шёл на рекордную нагрузку по Артуру Лидьярду – 8000 километров за год. Когда двадцать пять, когда тридцать, а по выходным и все пятьдесят километров. У меня была небольшая ангина, но я всё детство болел ангинами, бронхитами, пневмониями и потому полагал, что двадцаточку на берегу Чёрного моря мягким стелющимся махом пробежать можно.
И вот получил смертельное осложнение.
Врачи мне категорически запретили:
- бегать
- загорать
- купаться в море
И остались у меня тогда только шахматы и …
Про «и» я написал небольшую книгу – частично уже давненько опубликованную.
Но тонзилл-кардиальный синдром развивался.
По возвращении в Свердловск мне на Уралмаше удалили гланды.
И я почти полностью потерял возможность ходить.
Передвигался так: десять минут преодолевая дикую боль в суставах раскачивался и наконец садился, затем кое-как вставал и на полусогнутых подвывая от боли одевался и полз на занятия в техникум. При этом учился так хорошо, что мне преподаватели трёх дисциплин доверяли принимать зачеты у одногруппников.
И только в конце января как раз к поездке в Москву я наконец начал понемногу ходить.
Когда возвращался в начале февраля из Москвы на меня напал на улице Пушкинской милиционер.
Была практически ночь. Часов десять вечера. Я шёл с вокзала пешком домой. И вдруг с другой стороны улицы от аптеки я услышал странный крик:
- Стой!
Не знаю, какая во мне сработала «чуйка» но я ускорил шаг, и кричавший с той стороны улицы тоже ускорил шаг и вдруг я услышал выстрел.
Тогда я реально побежал.
Даже в моём ужасном состоянии бежал я резво и он отставал и орал «Стой!» и стрелял!
Я добежал до дома и нырнул в подъезд. Как он вычисли дом не знаю. Но он ломанулся в наш длинный изогнутый коридор и в нашу дверь. И тут на пути у него встала мама.
Он был пьян!
Чем я ему не угодил – понятия не имею по сей день.
Но мама его выгнала.
И он ушёл!
Мама до двух ночи ожидала повторного вторжения но он не вернулся и наряд с собой не привёл.
Случай был дичайший.
Позднее я узнал, что это был уже второй случай, когда в меня стреляли из огнестрельного оружия, но тогда я думал, что это впервые.
Увы! Не только Россия – держава с непредсказуемым прошлым.
У меня прошлое тоже как выяснилось к шестидесяти непредсказуемое!
Дело в том, что в маму, когда она было мной беременна на позднем сроке стрелял конвоир с вышки. И целился ей именно в живот, потому что решил, что прикидываясь беременной женщина пытается пронести мимо него что-то запрещенное под робой. И пуля по касательной прошла рядом с животом, царапнув кожу и пробила маме бедро навылет. Солдатика судили и дали ему год! Мама рассказывая не уточняла, за что дали год: за то что стрелял или за то что промахнулся маленько. Естественно я сам об этом случае ничего не знал.
Итак первое крупное событие семьдесят второго года для меня была поездка в Москву и посещение «Лебединого озера» в Кремлёвском Дворце съездов!
Второе крупное событие – приём зачётов у одногруппников.
Третье крупное событие - … о нем я даже написал небольшой роман и часть его опубликована!
А пятым крупным событием стал мой прорыв в Вооружённые Силы на действительную военную службу.
У меня была отсрочка – ведь я учился в техникуме.
Но я рвался служить.
Осенью семьдесят первого я не прошел комиссию поскольку не умел врать и честно признался, что у меня осложнение на сердце.
Я просто не привык врать врачам. Ведь в больницах я провел две трети детства!
Получив отказ осенью я всё время обдумывал план как прорваться хотя бы на два года в какой-нибудь гарнизон для хронических больных.
И вот в мае я наконец сыграл свою первую большую игру в жизни.
На комиссиях всем врачам я твердил одно: жалоб не имею!
И добился своего!
Даже перевыполнил план и попал в Военно-морской флот на три года!
Я был счастлив.
Для нас – уральских пацанов – не служить было позором.
Лучше умереть, чем не попасть в армию на службу.
Так мы все были «воспитаны».
И я по сей день горжусь, что отслужил «от звонка до звонка» три полновесных военно-морских года. А закончив Университет стал офицером!
Вопреки всем своим хворям и болячкам.
Так что для меня семьдесят второй – это приезд во Владивосток в «Экипаж», это учеьная рота, это принесение Присяги.
Да! В семьдесят втором я присягнул Советскому Союзу и никогда от этой Присяги не отказывался.
За СССР я был готов умереть и готов умереть по сей день.
В семьдесят втором я стал матросом БЧ-5 а проще говоря котельщиком.
И я полюбил наши паровые двухбарабанные котлы ДКВР 10/13!
Таков вкратце был мой 1972-ой год. Но центральным событием этого года в моей жизни стала встреча с Любой!
Она в составе группы из трёх красоток прибыла по распределению из Архангельска и в ЖЭУ - куда их направили по распределению (они были как и я – строители, но не ПГС а коммуналка) им дали для расселения комнату в нашем старинном особняке в центре Свердловска.
Было ясное яркое утро. Я мыл руки в коридоре у единственного умывальника в доме, куда была подведена холодная вода. За моей спиной был наш большой коридор. Передо мной было окно во двор. Слева от меня располагалась огромная русская печка, где бабушка всегда пекла пироги, пока была жива. Я помыл руки и с восторгом рассматривал косые солнечные лучи, пронизывавшие мимо меня пространство коридора и миллионы танцующих пылинок в этих лучах. Редкое зрелище! Повернувшись, чтобы в три шага оказаться у двери в нашу комнату я остолбенел.
В дверях коридора за моей спиной стояли три женские фигуры!
Три девушки!
Одна высокая в центре.
Одна худенькая справа от высокой и одна полненькая слева от высокой.
Они стояли молча и я тоже молчал.
Так мы стояли молча минуты три!
Своей девушки у меня до того никогда не было!
Девушек я страшно стеснялся и не знакомился.
Я жил марафоном, архитектурой, шахматами и… Но про «и» я уже упоминал.
Как раз поездка в Москву это «и» беспощадно зачеркнула!
С Ленкой Машуковой мы дружили, но она меня всерьёз никогда не рассматривала.
Я  был явно ей не ровня.
И вот предо мной отверзлась бездна.
Когда я обрёл дар речи, я узнал, что они к нам заселяются, что они здесь по распределению и будут работать в нашем ЖЭУ.
Пока на этом информация и ограничилась.
У нас в то время жил Витя. Молодой талантливый человек. Он имел свой мотоцикл, где-то учился и дружил с Ритой Зельмановой на которой вскоре и женился.
Но в тот вечер он был еще не женат и я предложил ему пойти вместе к соседкам знакомиться.
На самом деле я просто страшно стеснялся и боялся что меня просто пошлют подальше.
И вот Витя предложил мне гениальный план: попроси их помочь тебе с каким-нибудь заданием в техникуме!
Проблема была в том, что помогать мне в техникуме было смешно.
Я сам кому угодно мог помочь.
И за недостатком времени я решил попросить их о переводе учебного текста на английском языке.
Прикол был в том, что я восемь лет проучился в специальной английской школе где мы на английском изучали кемистри и литрачу. Естественно я писал песни на английском язвыке и свободно читал художественные книжки. Но ведь наши соседки об этом пока ничег не знали. А «для знакомства» повод был вроде бы убедительный. И мы с Витей постучались к ним в дверь и я попросил помочь мне с переводом. Мы посидели за круглым столом, попили чай, поболтали и я узнал, что высокую зовут Люба, полненькую – Люда, а худенькую – Руфа!
Девочки показали мне фотографию (это была открытка!) Архангельска на которую чудом попал пятиэтажный дом Руфы. Руфа ткнула мне пальчиком в окно этого дома и сказала: «Вот моя квартира!». Люба усердно переводила английский текст. Через четыре года я буду сидеть в квартире Руфы с Вовочкой, а Люба после родов будет лежать в областной больнице и я буду носить ей сынулю на кормления дважды в сутки!
Но тогда в Свердловске я всего этого предвидеть не мог.
Просто я понял, что вот с этой девушкой мы и будем строить жизнь вместе.
Весна семьдесят второго!
Последний мой год в ССТ.
Первая моя весна с Любой.
Мы не обнимались, не целовались.
Но мы впервые вместе отмечали её день рождения 9 апреля.
Мы вместе ходили на выступление Ледового шоу во Дворце спорта у Зелёной Рощи.
А потом долго шли домой по вечернему городу, по вечерним мостам.
Весна семьдесят второго!
Мой проект гаража. Который таки был воздвигнут.
Моё прощание с Любой.
Она ничего не обещала но проводила меня до военкомата и я сказал ей: жди меня!

У меня в части был один матрос, который переписывался чуть ли не с полусотней девушек.
Иногда к нему приходило очередное письмо с такой примерно формулой:
«Дорогой! Не огрочайся! Ты будешь светлым воспоминанием в моей жизни но я выхожу замуж!»
Он брал красный карандаш, накладывал резолюцию: «Не возражаю!» и отправлял такое письмо обратно!
К третьему году у него не осталось ни одной.
Узнав что я изредко пишу одной-единственной девушке он предрёк: «И не надейся! Не дождётся!»
В первый год мы не написали друг другу и пяти писем. Во второй год тоже писали редко. А потом она прислала мне фотографию где она в Петергофе. Под фонтаном-грибком.
В начале семьдесят четвёртого я слетал к ней в самоволку и мы подали заявление в загс. А двадцать четвёртого июля расписались у нас в Реттиховке. Она приехала на регистрацию за десять тысяч километров. И еще девять месяцев ждала моего увольнения в запас.
Вот в этот период я послал ей 320 писем. Их много лет хранил для меня Павел Зарубин. А потом выслал мне. Так что переписка с единственной это намного эффективнее чем переписка с группой кандидаток! Да! Главным событием семьдесят второго года для меня стала встреча с Любой.
Одна из самых важных встреч всей моей жизни.