Читая Буковски

"Мне уже стукнуло 50, и в постели с женщиной я не был четыре года. Друзей-женщин у меня не водилось. Я смотрел на женщин всякий раз, когда проходил мимо на улицах или еще где, но смотрел без желанья и сознавая тщетность... Сама мысль завести отношения с женщиной – даже на несексуальной основе – была выше моего воображения".
Так начинается роман Чарльза Буковски "Женщины". Почему-то считается, что женщина так никогда не напишет.
Любая лихая фраза заимствована у кого-то. Не знаю так ли это, но это тоже лихая фраза и она заимствована, как и другие.


Глава 1

У меня имелась дочь шести лет, внебрачная. Она жила с матерью, а я платил алименты. Но о ней я практически не думал – мне становилось грустно, что после встречи с ней, моего долга перед семьей не уменьшится. А в душе я был совершенно уверен, несмотря на все свои обиды и озлобления, которые вызывали в моем сердце лесбиянки, что нормальные женщины не подходят для долговременных отношений, они не могут отвечать мне по духу. Ну разве что так, мимолетно, на скамейке в сквере. И это тоже не более, чем красотка-отпускница. Такой женщины, какой мне хотелось, не существовало. Девочки как-то не вдохновляли. Знакомиться с ними? Ну попробуй… Кто знает, как будет потом. По-моему, это было лишнее. Не, увольте.
Пока у человека есть бухло и сигареты, он может многое вынести. А когда он начинает жить по средствам, его тоска превращается в ненависть к этим же средствам. Все беды от этого. Потому что человеку не до чего больше руки приложить. Когда вместо бухла появляется деньги, они ему больше не нужны. Он сам – средство. Но он должен как-то приспособиться к новому существованию. Тут возникают в первую очередь семья и дети. Как бы то ни было, общество будет делать все для сохранения баланса, чтобы уравновесить достаточно сильные и быстро развивающиеся разрушительные силы. Это трудно, ибо все виды деятельности, которые идут рука об руку с деньгами, представляют собой инструменты войны. Ну и так далее.
Хорошо, когда есть, куда пойти, когда всё плохо. А то ведь бывает совсем не так… Я имею в виду, не от хорошей жизни… Правда, бывают разные дни. Бывают дни неожиданные, какие-то идиотские совпадения. Вот, например, вчера… Пьянка в «Огоньке». Пиво в ведёрке со льдом. Отдушина после рабочей недели, ребята. Особенно в такую погоду. Ну ты сам всё помнишь. Потом звонок по мобиле, мания преследования, знакомство с женой самого Бэрримора – так мы звали нашего главного… Лиловый закат, суетливый, как кассирша в гастрономе. И вдруг такое… Вчера ведь было ощущение, будто в центре Европы окажусь. Правда? Это судьба. Никто не в силах её обмануть. Почти никто. Выходит, что ни с кем её не обманешь.
Итак, на следующий день тринадцатого сентября ровно в 13.00 я увидел ее. Она стояла у фонтана в центре ГУМа. Для меня это был решающий момент: я знал, что рано или поздно решусь и не смогу не сделать этого. Это было не внешнее представление: на самом деле я не понимал ни слова из того, о чем она говорила – но знал по выражению ее лица и по многим другим признакам, какую роль она играет в происходящем. Я знал – и сомневался в себе. Мне казалось, я понимаю и ее, и окружающий ее мир. Но это было несомненным заблуждением. Мы встречались всего один раз – вчера, когда я заехал к Бэрримору за какой-то мелочью. Она сразу же со мной заговорила – и сразу задала мне очень сложный вопрос, на который я, честно говоря, не знал ответа.
– Вы ведь не обидетесь, если я угощу вас чашкой кофе?
Кэт, так ее звали, отличалась от других женщин, которых я знал раньше. Во-первых, она была старше меня, и во-вторых, была непосредственной. Села за столик напротив меня и спросила, с чего начать. И я ответил, что с первого бокала, после чего она выпила первый бокал. Мы продолжали говорить в таком же духе. В тот вечер я узнал об окружающих нас предметах и людях очень много нового. Впрочем, я всегда знал, но на всякий случай запоминал. (Тут уже не совсем точно. Я, скорее, не «знал», а «чувствовал». Именно чувствовал, а не знал. Именно поэтому и запоминал).
Потом мы стали говорить о литературе. Оказалось, это легко. Легко, потому что Кэт была живой. Она не заглядывала в энциклопедии, чтобы выудить оттуда больше информации, а прямо описывала происходящее в книгах. Например, оказывается, у Маркеса на стене висели афиши, которые герой с тем же именем прочитывал на лету. Для чтения книг она даже написала календарный план. Не это, конечно, было главным. Просто к любой литературе она относилась серьезно. Все великие книги, даже самые странные, непременно кончаются, и это утешало. Но тогда я начал понимать, что книга не может закончиться, если вы уверены, например, в том, о чем она говорит.
– Вы, конечно, читали Кастанеду?
Разговор перешел на связь с потусторонним миром, на эгрегоры, лярвы и прочие эзотерические темы. Причем я часто с чем-то соглашался, соглашаясь, чего-то не принимал, над чем-то задумывался. Но с каждым бокалом наша беседа становилась все оживленней, все эмоциональнее, веселее и откровенней. У меня появилось острое желание рассказать новой знакомой одну историю, даже в какой-то момент стало казаться, будто это ее касается и касается лично меня. Но я уже знал, как это достигается. История должна быть такой, к которой можно в любое время вернуться, несмотря на ее почти полную бессмысленность.
Она верила в то, что я ей говорил. Впрочем, какие-то колебания у нее все-таки были. Я чувствовал, как они подрагивают в ее гордой белой груди. Да, все говорило в мою пользу. Даже пошел романтический дождь. Но, кажется, я уже подставлял зонтик под летящие с неба косые струи, и пальцы мои как бы подлетали к ее талии. Мы вышли на Красную площадь и уселись на мокрые ступеньки у Лобного места. Картина была хороша и величественна – в брусчатке отражалось серое русское небо. Пора было ловить нить разговора. Я шепнул, чтобы она не ждала много от моих чувств, хотя часто бывал и мрачен и холоден. Это ее не остановило. Под бой курантов мы поцеловались. Ее губы легко коснулись моих, и через секунду мы уже молча мчались к метро.


Глава 2

Если вы соблюдаете все правила, вы упускаете самое интересное. Любопытное бывает и в дождевых облаках. Люди говорят, что облака не могут нести в себе истину, но это не совсем верно. Пока не пошёл дождь, и Алекс не коснулся моего локтя, всё ещё могло продолжиться иначе. Или не начаться вовсе. Но это только моя иллюзия. Случившееся со мной и было моим настоящим. Так что хватит уже бороться с моим лучшим, хватит путаться в лабиринтах сомнительных метафор. Пора рассказать, как, когда и где. В искусстве жизни всё просто: ты делаешь одно и то же множество раз. Можешь добавлять что угодно. Надо просто начать. Всё остальное за тебя сделают облака.
Всё остальное, похоже, предназначено для отвода глаз. В этом и заключается ирония судьбы: мы не только скрываем от самих себя то, что ищем, но и всё остальное – так сказать, свои мелкие забавы. Да, потехи нашей жизни – это, конечно, не всегда безобидные игры. Иногда они тянут на самую настоящую пытку. И все-таки мы думаем, будто в них заключен особый смысл. Нас уверяют, что эти милые ребячьи проделки освобождают от одиночества и помогают найти свой путь к чему-то светлому и чистому. Мы верим этому и еще тому, чему нас в детстве научили взрослые. А если человек познает истину сам, он предает свое естество. Что остается после этого в душе?
Мы познакомились всего пару часов назад. Точнее, мы впервые увидели друг друга вчера, но сегодня, после разговоров о Борхесе и Кортасаре, почувствовали друг друга. И наконец узнали друг о друге всё. Вернее, почти всё… Есть какие-нибудь догадки? Вы со мной согласны?
В метро было много военных. Или ментов? Кажется, это не одно и то же. Менты иногда бывают в метро, но сейчас они были там всюду. Похоже, что-то случилось. Алекс следил за потоками чужих разговоров, которые были бесконечно не о том. Предупредили что? Теракт? Почему нам разрешили войти? Точно. Стоп. Выходит, то ли будет теракт, то ли нет, кажется... Накатила муть. Полицейские поплыли. Быстро. Выбора не будет... Эскалатором? Может, другим? Мы уже на лестнице. Только вверх. Он что-то услышал? Алекс совсем не боится, вглядывается с интересом. Это скорее беспокоит, чем успокаивает. Вокруг всё ненастоящее, как в зеркале. Направо? Куда? С кем? Конечно. Почему? Чего? Наверх. Бежать... Исчезающая дверь в стене. Говорят, уже поймали! А... Понятно. Какая-то англичанка, хорошо говорит по-русски. Зачем она хотела совершить теракт? Такая молодая, совсем девчонка. Зачем ей это? Она просто хотела сюда попасть. А что говорят? Она ни при чем. Все решают другие люди... Где она? Уже недалеко. Хочу ли я на неё посмотреть? Здесь на эскалаторе?
– Мы ещё успеем... Мы просто глянем.
Не хочу. Куда мы? Мы идём, как первые люди на Земле. Я хочу задать вопрос. Запнулась... Что? Быстрее. Нет. Не могу. Невыносимо болит голова – снять бы её с плеч! «Без жертв!» - разжало тиски. Уф! Выдох. Открываю глаза.
– Ты в порядке? Дай руку.
– Теперь легче.
Осторожно! Цунами людских тел... Нас резко отбрасывает в сторону. До открытой двери. Наконец кто-то додумался разогнать зевак. Меня впечатало в Алекса. Момент блаженства. Он тоже тихонько смеётся. Выход есть. Теперь совсем вернулись эти заоблачные облака. Стало очень спокойно. И те же губы – окно в невысказанный поворот. Никто не заметит. Перелом в развитии прелюдии. Аппассионата в лунном свете. Нет, это огромный белый плафон под потолком – и круглый... как луна. Ощущение полёта. У тебя тоже? Да… Спасибо тебе, высота! Главное и лучшее не успеваем сказать. Вдруг понимаю... И не задаю никаких вопросов. Холодеет в лицо. Выходим на улицу. Город сразу справа.
– Увидимся. Люблю. Счастливого тебе метро! – говорю я.
Я стала грациозно удаляться, отстукивая каблучками. Почему? Я была такой красавицей, что у Алекса наверняка закружилась голова. И он чуть не упустил меня. Нет! Он кинулся следом.
– Не уходи... Стой. Давай обнимемся. Ну пожалуйста. Я люблю тебя. Как же ты не понимаешь, ты моя... Мне холодно без тебя, – сказал он. – Я сейчас заберусь на крышу и буду выть на луну, а потом превращусь в собаку и побегу по небу к Большой Медведице. И ты больше никогда меня не увидишь...
Алекс, слегка касаясь, обнял меня. Почувствовав его ладонь на своем теле, я стала растворяться в его нежности, медленно переплывать в другое измерение… «Да, хорошо, поедем… Не знаю… Согласна, конечно…» Его глаза сияли.
В такси аромат моего тела завораживал даже меня. Алекс чуть-чуть вдохнул его и улыбнулся. Я погладила его по голове, провела пальцами по волосам… Потом легко кивнула, и тоже улыбнулась. Через полчаса мы были в его квартире – и минуты были точно те же. Но Алекс уже не понимал, было ли это на самом деле, или же он видел колдовской сон. Он знал только, что это и есть та самая любовь, о которой поют во всех песнях. Я здесь, я никуда не исчезла. Иногда только неуловимо, почти неощутимо время переливается. Да, у него, как ни странно, тоже есть свой цвет. Но узнать его я никогда раньше не могла. Просто не было случая. Он похож на цвет текущей в даль веков воды.
– Почему слово «люблю» такое магическое? Даже, когда его говорят, особо ничего в него не вкладывая, – спросила я.
– В него уже всё было вложено во времена оно.
Я не в первый раз изменила мужу, у которого был целый гарем юных наложниц. Я знала, что он не будет жаловаться мне на одиночество. Он был выше таких вещей. Через много лет я узнала, почему он не сделал ни одного шага ко мне в спальню. Причина была в том, чтобы… Он хотел испытать на мне свои порочные инстинкты. Только не подумайте, будто я оправдываюсь. Не поймите меня превратно… я никогда не считала себя легкомысленной женщиной. Напротив, я гордилась своим могуществом. Но после того, что мне удалось пережить, всякая гордость кажется мне смешным и ничтожным изъяном… Может быть, для кого-то из моих подруг это завершилось бы крахом – а я даже думать об этом не хочу…
А моим первым мужчиной был Зейнал. Мы познакомились, когда он впервые развелся. После этого у него отбоя не было от красивых женщин. Это был немыслимый развратник. Никто так не изощрялся в пороке, как он. Хотя он был невероятно образован, постоянно читал много книг по древней Греции. Коллекция классической литературы всегда стояла на почетном месте в его кабинете. Мало того, его единственной страстью была ревность. Когда он сталкивался с кем-то не по своей воле, во всяком случае, на людях, все взгляды устремлялись на него. Все видели в нем человека, избранного судьбой, и старались соответствовать его блеску. С ним вели себя не так, как с остальными.
Я знала, что над ним висела постоянная угроза. Но он умел терпеть и даже скрывать свой страх. Он был горд, умен и изобретателен. Иногда он мог удивить меня. Например, в тот раз, когда выяснилось, где он проводит каждый день. Оказалось, неподалеку от дома. Здесь по моим подсчетам было всего три или четыре заведения, в которых он бывал. Он расспрашивал служителей и видел все своими глазами. Да, я поняла всё, увидев его в окошке паба. Похоже, он каждый вечер… Нет, не буду.


Глава 3

Не каждая красивая женщина показывает на людях, что она кому-то принадлежит. Она не демонстрирует свою привлекательность, а сразу как бы говорит: "Посмотри, какая я! Я даю тебе бесплатный совет, дебил! Отдай мне все, и я сохраню тебе жизнь! Ты заплатишь за то, чтобы побыть со мной счастливым часик-другой!" Самое страшное, когда на ней нет ничего, кроме красных туфель. Они играют первую скрипку в этой симфонии страсти. Как считал Генри Миллер, в них женщины скрывают самые дикие и непристойные вещи, потому что это как раз то место, где таится сладостная свобода, о которой они мечтают с юности. Поэтому не сердись на женщин. Ты ведь знал, почему они иногда раздеваются в присутствии почти незнакомых людей. Эти высокие ножки созданы для того, чтоб их обнимать. Какие волшебные ножки…
– Повтори, – попросила она.
– У тебя волшебные ножки. Ты давно замужем?
– Давно. Я все время думаю, как это, когда надо просыпаться в семь тридцать утра. Ты задумывался, для чего ты живешь?
– У меня нет ни малейшего представления о моих способностях, – честно признался я. – Я абсолютно слеп ко всему, кроме моих бзиков. Я сам не знаю чего хочу. А не знаю потому, что не даю себе труда подумать. Вот как сейчас. Задумываться я о смысле жизни? Да ни разу в жизни! И никто не задумывался. Все живут как придется, как живется, и мне того же хочется. Зачем думать о том, чего ты делать не хочешь? Причем делать самому. Есть такая китайская пословица: «Живи одним днем, ибо завтра будет хуже».
– Сколько женщин у тебя было?
– Одна, две...
Если видишь женщину голой достаточно долго, опять начинаешь обращать внимание на ее лицо. Следишь за мимикой, за складками кожи, изучаешь цвет лица. Но гораздо важнее почему-то состав косметики на коже. Женщина кажется просто верхом совершенства, когда у нее под мышками есть крохотные карманчики-тайники. Именно их ты и разглядываешь, надеясь, что из-за того, как все удачно сложилось, судьба подарит тебе визит к этой женщине. Начинаешь представлять, какая у этой женщины жизнь, откуда она пришла и куда возвращается. Она уже не так наивна и стеснительна, но и не прочь завлечь тебя в свои сети.
У нее была копна рыжих волос, вся в мелких кудряшках, а на тонких губах играла улыбка, которую я запомнил на всю жизнь. Или просто показалось. Память редко обманывала меня в тех случаях, когда появлялся кто-то, кто вызывал во мне умиление. Вскоре она засобиралась домой. Я стал помогать ей. Вот как далеко распространилась ее власть! А может, это было влияние незримо присутствовавшего в комнате Бэрримора. В любом случае только он решал мою судьбу. Как депутаты решают судьбу всей страны...
Как я убедился на горьком опыте, мир держится на сексуальных отношениях. Нет этих отношений – и нет мира. Так сказал Миллер, и в данном случае он был абсолютно прав, хотя его мысли были посвящены не столько материальному миру, сколько платоновскому идеальному. А в идеальном случае исчезает сама причина существования мира – люди. В большинстве случаев они просто исчезают, становясь мельчайшими частицами мира, в котором живут. Редкие же души и даже целые цивилизации, одухотворенные светом истины, после окончательной гибели человечества воскресают в пространстве чистой мысли, чтобы существовать там вечно. До чего же безысходен, однообразен и безрадостен наш мир, думал я, если после смерти он воображается таким.
– Три, – ответил я.
– Последняя недавно?
Если женщина изменяет, не надо искать разумных причин: всё дело не в разуме, а в чувствах. Надо просто запомнить, что такая женщина в любой момент готова переменить всё, связанное с её внешним видом. В молодости это случается само собой, под действием гормонов и звёзд. А вот в более зрелом возрасте… Опытная женщина поймёт, в чём дело. Ей недостаточно сохранить внешний вид – ей надо обновить все внутренние стороны своей жизни. Потому что всё важное в ней изменилось, всё старое у неё уже вышло, и она остаётся наедине с самой собой. Происходит полная смена приоритетов: пусть её новая жизнь в старости будет максимально «нормальной», пусть в мелочах она будет стараться походить на своих детей, внуков и правнуков, но это будут уже другие люди, совсем другая жизнь. И если есть хоть одна подходящая возможность создать такую жизнь, нужно к ней идти.
– Сейчас мне кажется, что они были одновременно, – сказал я.
Кэт была уже совсем одета, и это вновь меня возбудило. Я бросился опять раздевать ее. Но она остановила меня: «Не торопись, пожалуйста…» Это было сказано тихо, но внятно, так, что я услышал: у меня все равно нет шансов. Во всяком случае, на этот раз. Впрочем, если бы у нас с ней действительно было что-то серьезное, вряд ли у нее появился бы такой спокойный тон.
Женщина должна быть одета так, говорила Коко Шанель, чтобы ее приятно было раздевать. Конечно, женщины, по обыкновению, врут, что с этим проблем нет, потому что они сами раздевают нас в темноте. Но все же я думаю, если бы они могли представить себе, как это делается на самом деле, они не лгали бы так самозабвенно. И так притворно, словно им все равно, но я уверен, это не так. Мне кажется, когда такое происходит в последний раз, женщина, делая вид, будто ей это совершенно безразлично, становится полностью беззащитной. В этот момент раздевающего ее человека уже не существует. Ну, может, не совсем в этот. Еще немного – и он исчезнет навсегда.
Красота дана женщинам, чтобы мужчины любили их, а глупость – чтобы они любили мужчин. Как ни печально, но в сущности все так и обстоит. Ничего тут не поделаешь. Впрочем, совсем не так обидно, как может показаться. Потому что другого в жизни просто нет. Остальное – вариации на тему банальности. Которая, опять же, банальна сама по себе. Так что… Не расстраивайся. У тебя всё впереди. Если бы на свете не стало мужчин, женщины перестали бы одеваться. А мужчины, наоборот, принялись бы делать это даже при свечах, так что все было бы в порядке. Ну, не считая того, что некому было любоваться их свечами. Но не будем спорить о том, чем могут заняться женщины, чтобы их не лишали привычного им занятия. Разве я не прав? Разве сейчас у женщин нет того же, о чем они мечтали?