Спасение

Отрывок из романа "Хатти 3"

...Хатты восстанавливались после ассирийского нападения. Враг осадил крепость, и невозможно было двигаться ни вперед, ни назад.
Обрывками хлопка пушистый снег падал с неба и ложился белым одеялом, накрывая всё вокруг. Будто небеса, сжалившись над своими детьми, украшали их тяжелые последние дни легкими белоснежными перинами. Шум бушующей реки доносится до раненых воинов пугающим грохотом. Складывалось ощущение, что Фират выйдет из своих берегов и смоет крепость без следа.
Тутхалия был так погружен в свои мысли, что застывшими глазами смотрел куда-то очень далеко и не слышал ничего вокруг. Тяжелые стоны смертельно раненного отца порой возвращали его на землю, и он подбегал к нему, боясь, что душа покидает тело некогда великого царя Хатти. Сердце Тутхалии разрывалось на части. Хаттусили периодически проваливался в глубокий сон. Но треск поленьев в очаге действовал на него пугающе, и он, вздрагивая, приходил в себя и широко открытыми глазами смотрел на сына, жадно хватая воздух. Царь Хатти выглядел, как призрак, затерявшийся меж двух миров: губы приобрели синеватый оттенок, а под глазами образовались большие темные круги.
– Нам не выбраться, Тутхалия. В этот раз мы упадем в пропасть. Поэтому я жив до сих пор – чтобы своими глазами увидеть падение Хатти и исчезновение моего народа. Видимо, небеса наказывают меня за что-то, – еле слышно прошептал Хаттусили. – Что может быть страшнее для царя? Это хуже, чем самая невероятная жестокость. Я столько крови пролил, столько сил потратил, и всё впустую. На кого мы оставим свой беззащитный народ? Как же так, сын мой?
Всё тело хаттского царя было покрыто многочисленными глубокими ранами. Лекари перевязали их как можно туже, пытаясь остановить кровотечение, но ничего не помогало. Кровь выступала всё обильнее и обильнее, вымывая из жил последние капли жизни.
Совсем позабыв о своих собственных увечьях, Тутхалия сидел над отцом, недоумевая, как и чем отвлечь его от истязающих мыслей.
– Хоть бы предводитель ассирийцев вышел на переговоры. Мы непременно остановились бы на каком-нибудь соглашении, удовлетворяющем обе стороны. Но он медлит почему-то, – сказал царевич, вытирая со лба Хаттусили выступивший холодный пот.
– Всё очевидно, сын мой. Вероятно, половина ассирийского войска всё-таки перешла реку и направляется к нам с юга, чтобы окружить с двух сторон и окончательно перебить нас. Тогда Ашереду откроются все пути в столицу, и он завладеет моим троном, доверенным предками, – постанывая, сказал Хаттусили.
– Что мне делать, отец? Как мне это остановить? – оказавшись на краю пропасти, царевич уже не стыдился своего бессилия в сложившейся ситуации.
Ему нужна была подсказка, совет. Но, казалось, уже ничто не может помочь хаттам. Даже чудо.
– Вспомнил слова, сказанные моим наставником, – Хаттусили храпел в перерывах между словами, с большими усилиями втягивая воздух. – Он говорил: Смерть – самый верный друг. Смерть всегда с тобой. Обернешься, а она следует за тобой по пятам. Если ты упал, и над тобой стоит враг с оружием в руках, всё равно не бойся. Ибо Смерть, пока стоит позади тебя, шепчет: «Я ведь не коснулась тебя. Значит, ещё не пора. Вставай и дерись. Всегда есть выход, всё можно исправить пока я не коснулась тебя». Под этим знаменем я дошёл до сегодняшнего дня. А сейчас я чувствую её. Слышу её холодный, трупный запах. Смотрю ей прямо в бездонные черные  глаза. Она стоит прямо передо мной. Но ты, Тутхалия, не теряй надежды. Крепись, сын мой.
Царевич слушал его, не перебивая. У Хаттусили ныло всё тело вплоть до кончиков мизинцев.
– Я дам тебе макового молока, господин. Это облегчит боль. Поспишь немного, – с маленькой горлянкой в руках подошел к царю Арнуванда.
Старый царь пригубил немного отвара и быстро погрузился в сон.
– Что будем делать, отец? – на ходу задаваясь вопросом, зашел Лулимес и встал рядом с царевичем.
Казалось, нет в этом горячем, упрямом, своенравном парне никакой царственности и выдержки. Если он молча вышагивал по комнате, осматриваясь круглыми большими глазами, значит что-то шло не по плану, и он мучился в поисках выхода из ситуации. А если Лулимес загадочно прищуривался, при этом потирая острый нос, значит к нему пришла необычная идея, и он всё стремительно обдумывал. И что бы ни взбрело ему в голову, он обязательно сделает всё по-своему. Молчаливый и своевольный внук Хаттусили вдруг разговорился, обращаясь к своему отцу:
– Если даже Мита отдаст нам свое войско и мы соберемся с силами, нам не одолеть многочисленную ассирийскую армию, осадившую крепость. Мы можем отсиживаться тут, пока не закончатся запасы еды и голод не сделает свое дело. Это не выход. А можем выйти на переговоры. Как думаешь, отец?
– Что ты скажешь ассирийцу, Лулимес? Он проделал такой сложный и длинный путь не для того, чтобы договариваться. Хатты не нужны ему и он не будет тратить своё время на переговоры. Ему нужна Хатти без хаттов. Ты это понимаешь? Ашеред не ищет союзников, – спокойно ответил ему Арнуванда, заметив задумчивость Тутхалии.
– А чего мы ждем? Чтобы он покончил с нами и мы бесследно исчезли с лица земли? Ашеред уговаривал повелителя на брачный союз, хотел породниться с нами. Если бы наш царь согласился тогда, можно было бы избежать вот этой резни, – всплеснул руками Лулимес.
– Мы с тобой не имеем права сомневаться в словах и поступках повелителя. Как ты себе вообще представляешь эту ситуацию, чтобы Великая Хатти укрывалась под крылом каких-то ассирийцев? А, Лулимес? Ашеред не просил о союзничестве. Он уговаривал нашего царя преклониться перед ним. Разве это не унизительно для нас? – возмутился старший из братьев.
– Ну, тогда мы пожинаем плоды своей гордыни. Смотри, что с нами сделали. Ассирия уже завоевала Вавилон и Митанни. Вот увидишь, нас она тоже поработит. Нас окружили волки и падальщики, но вы ослеплены своим величием и ничего не видите. Мы терпим крушение из-за собственной гордыни. Ничего не случилось бы, если мы приняли предложение Ашереда. Ты говоришь, ему нужна Хатти без хаттов. Думаешь, эллины жаждут чего-то другого? Они тоже хотят Хатти без нас. Когда Ашеред сказал: отдаю вам свою дочь в качестве царевны, давайте породнимся, и ты, и отец, и повелитель выступили против. Я понимаю, вы выбирали из двух зол, но мы вовремя не рассмотрели, какое из них меньшее. Мы изначально действовали неправильно, – присев на стул и звонко похлопав себя по бедрам, заключил Лулимес.
– Прекратите, – тихим, но твердым голосом велел Тутхалия, обернувшись на своих сыновей. – Что толку жалеть о прошлом? Если бы... Прошлое осталось в прошлом. Не паникуйте. Арнуванда прав, если Ашеред хотел бы переговоров, мы уже целую неделю здесь, он послал бы кого-нибудь. К сожалению, это уже ни к чему. Даже если и сдадимся, он нас казнит. Он всегда мечтал покорить Хатти, всё остальное – просто повод. Ашеред приблизился бы и обязательно перекрыл нам дыхание. Он уже близко. Осталось лишь нанести последний удар.
– Раз всё уже предрешено и мы погибнем при любом раскладе, давайте хоть умрем достойно. С мечом в руках на боле битвы. Я не понимаю, чего мы ждём. Вставайте уже, давайте делать что-нибудь! – воинственный Лулимес рвался в бой.
– Ты прав, сын мой. Прав. Но… – с туманным лучиком надежды в глазах Тутхалия посмотрел на сыновей. – Я всё ещё надеюсь на меотов. Аладама ни за что не оставит нас на краю гибели. Если он перешел реку, то до Цопка неделя пути. И он должен прибыть со дня на день. Я этого жду.
– На твоём месте, отец, я бы не терял времени, надеясь на меотов. Если вспыхнет какая-нибудь зараза, это добьет нас удачнее, чем ассирийский царь, – Лулимес покачал головой.
– Подождем еще немного. Если Аладама не появится до завтрашнего вечера, наутро отправлю переговорщиков. Попытаюсь договориться с Нинуртом. Получится – хорошо, а нет, так пропадем вместе со своей родиной. Мы можем послужить Хатти напоследок и пасть вместе с ней, – сказал царевич.
Остановившись на этом, вымотанные и измученные наследники Хаттусили погрузились в сон.
Крепость была переполнена людьми. Все они почему-то смотрели на небо. Тутхалия не понимал, кто их здесь собрал, что высматривают в небесах и чего ожидают, но сердце трепетало, предчувствуя какую-то неминуемую угрозу. Царевич никак не мог найти свои доспехи  и в одной рубахе вышел на балкон. Тут же пошел кровавый дождь, чему Тутхалия не мог найти вразумительное объяснения. Он поднял глаза на небо и в ужасе отскочил в сторону. Над крепостью витала густая стая птиц. Он еще никогда не видел такого количества всевозможных  пернатых. Они клевали друг друга, проливая ливень крови. Люди всё так же стояли неподвижно и не моргая смотрели на это зрелище. Одежда их была пропитана кровью, но, казалось, они этого не замечали. Тогда Тутхалия закричал: «Расходитесь! Возвращайтесь в свои дома! Прячьтесь!». Но его никто не слышал.
Крики птиц становились всё громче и ближе. Что-то в воздухе пульсировало нарастающей волной, казалось, ещё совсем немного и мир разобьется вдребезги. Тутхалия закрыл уши руками и согнулся, зажмурив глаза. И тут птицы замертво  посыпались на землю, наводя на царевича ещё больший ужас.
Тутхалия  проснулся в холодном поту. Было ощущение, что этот кошмар лишил его всяких сил. Царевича трясло. Он дышал прерывисто и был напуган. Сыновья на месте, значит всё хорошо. Только вот Хаттусили беспокойно постанывал.
– Что, отец? – Тутхалия подбежал к повелителю и коснулся его руки.
– Я иду. Иду. Подожди, я не могу найти свои ноговицы. Не уходи. Подожди меня, – бормотал тот в полудреме.
Тутхалия коснулся лба Хаттусили. Он горел.
– Арнуванда, Лулимес! Просыпайтесь! – позвал он сыновей, испугавшись, что настал тот самый час для царя Хатти.
– Что такое? Ему стало хуже? – вскочили оба.
– Он горит. Быстро принеси снега, надо остудить его, – сказал Тутхалия и скинул мохнатую шкуру с отца.
Хаттусили был весь в крови: раны его открылись и жизнь стремительно утекала из Великого царя Хатти.
Лулимес вылетел на балкон, но тут же пригнулся, высматривая что-то вдалеке.
– Быстрее, брат! Что ты там рассматриваешь? – повысил голос Арнуванда.
Оставаясь в полусогнутом положении, Лулимес вернулся в комнату, прихватив с собой небольшой комок снега.
– Мы пропали, отец. Я знал, что Мита предатель. Это конец. – сокрушался Лулимес, прикладывая снег ко лбу повелителя.
– Что там? – недоумевал старший брат.
– Мита нас предал. Он направляется на юг в сопровождении группы всадников. Они не просто так выехали в полночь. Я же просил вас пойти на переговоры с ассирийцами. А теперь поздно. Поздно уже. Нас преподнесут ему как жертвенного теленка! – негодовал Лулимес.
Арнуванда вышел на балкон и посмотрел на горизонт. Лулимес был прав. Мита шел к ассирийцам навстречу. Там, вдалеке горел огонь. Видимо, их ждали предводители ассирийской армии. И кто же знает, о чем они будут договариваться.
Тутхалия поник головой. Его отец умирал у него на руках, хозяин Цопка предал своих гостей, хаттское войско почти истреблено и враг мог справиться с ними, не прилагая особых усилий. Это действительно был конец.
– Муваталли, не торопись. Я иду… – Хаттусили разговаривал с умершим братом.

***
Нинурт намеренно вызвал Миту на переговоры глубокой ночью. По словам ассирийского царевича, крепость Цопк могла уцелеть в сложившейся ситуации, но при одном условии.
– Всё предельно очевидно, Мита. Хаттам настал неизбежный конец. Не вмешивайся не в свои дела, не стоит растрачиваться на ненужное. Отдай нам тех, кого ты укрываешь у себя, и мы забудем обо всем. Это ведь не твоя война, – говорил Сауштер, переводя слова ассирийского царевича.
Укутанные в медвежьи шкуры и не привыкшие к таким холодам ассирийцы дрожали, словно ивовые листья на ветру. Беспокойные лошади громко фыркали, потряхивая гривами и сбивая с себя пушистый, серебристый снег. Холодный разреженный воздух подхватывал их голоса и распространял на всю округу, и воины переходили на шепот, чтобы их не услышали лишние уши. Со стороны они выглядели как старые, добрые друзья, мирно обсуждающие что-то непринужденное и легкое.
– Убить своего гостя – самый большой позор. Ты призываешь меня совершить бесчестный поступок, ассириец! – сопротивлялся Мита.
– Хатти пришел конец, друг мой. Пойми уже. Мы пытались заключить с ними мир, но ничего из этого не вышло. Тебя втянули в это дело против твоей воли, я знаю. Но ты можешь выйти сухим из воды. Более того, будешь и дальше править своей провинцией, прильнув к Ассирии. Выбирай: либо падешь вместе с Хаттусили, либо возвысишься с Ашередом, – перевел Сауштер и добавил от себя лично: – У тебя самая плодородная почва, богатые леса, чистая вода, и вы никогда не страдаете от засухи. Прекрасно устроился, Мита. Ашеред тоже понимает это, потому до сих пор и не сжёг твою крепость. Ты стоишь перед сложным выбором, Мита. Я понимаю это. Не будь глуп. Ассирийцам нужно только одно – отдай им Тутхалию с его сыновьями. Старик уже не жилец, я полагаю. Говорят, он был тяжело ранен в бою.
Конечно, Мита понимал это всё. Он и сам не горел желанием стать жертвой межгосударственных противостояний просто из-за того, что занимает пограничные владения. И тем не менее, честь не позволяла ему выдать укрывающихся у него хаттов.
– Думай до утра. Если к утру врата крепости не отворятся и ты не выпустишь оттуда хаттского царевича с сыновьями, будь уверен, я тебя не пожалею. Меньше всего мне хочется стоять тут на холоде и уговаривать тебя. Договоримся по-хорошему – прекрасно, нет – я заберу то, за чем пришел, но и тебя не пожалею. Я проложу путь к Хатти телами растерзанных воинов и членов твоей семьи! – Нинурт вскипел и, отодвинув дипломатию в сторону, назвал вещи своими именами.
– А где твой царь? Что-то я не вижу того грозного царя, от которого ты черпаешь вызывающую дерзость! – огляделся Мита, глумясь над молодым Нинуртом.
Отсутствие ассирийского царя на поле битвы вызвало подозрение не только у него.
– Узнаешь. Потерпи немного. Со мной ты ещё можешь договориться. Но когда царь Ашеред нападет с запада, перейдя Фират возле каркемишских высот, и встанет прямо перед тобой, я посмотрю, как ты будешь насмехаться.
Хотя Нинурт и пытался держаться уверенно, он тоже недоумевал, где же его отец и почему другая часть армии до сих пор не прибыла.
– Вы все втянули меня в войну, Сауштер. Если бы я хотел воевать, то с самого начала добровольно принял бы чью-то сторону. Будь ты проклят вместе со своим царем, ублюдок! – сокрушался Мита.
– Тише, тише, Мита. Сейчас не время для угроз. Вернись в крепость и подумай. Хорошенько подумай. Утром отдашь нам хаттов. Нет – пеняй на себя. Ты слышал Нинурта, мы не пожалеем ни детей, ни женщин, – пригрозил правитель Митанни.
Мита ничего не ответил. Он лишь презрительно плюнул в сторону и, демонстративно развернув коня, направился обратно в крепость. Оказавшись внутри, он спрыгнул с лошади, сорвал с себя малахай  и с силой бросил оземь. Он был взбешен и еле сдерживал гнев. Правитель Цопка долго шагал взад-вперед, не зная, что делать и как проглотить оскорбления, нанесенные ассирийским царевичем. Кровь ударила в голову, лицо покраснело от злости. Он завел пальцы в серебристые свои волосы и сильно дернул клок, словно хотел вырвать его из головы. Мита метался меж двух огней: он то хотел выдать хаттов в условленное время, то думал наказать дерзких налетчиков и разгромить их, приняв сторону своих гостей.
Он так и встретил рассвет в раздумьях. До самого утра Мита сидел перед очагом, погрузившись в тяжелые мысли. У него не было ни одной причины спасать хаттов. Это было рискованно. И тем не менее, правитель Цопка решил поставить честь выше жизни и защитить своих гостей.
Хатты тоже не сомкнули глаз. Ибо они видели, что там вдалеке, в застланном белым ковром ущелье выстраивалось ассирийское войско, готовясь к штурму. На заре всё прояснилось и подтвердилось окончательно: Цопк был окружен. И представителям хаттской царской династии оставалось одно – мужественно принять свою участь.
Тутхалия с сыновьями стояли посреди комнаты, облачившись в доспехи. Они готовились к последнему бою. Последние представители воинственной хаттской династии решили умереть на поле битвы с мечом в руках, и назад дороги уже не было.
– Они тут. Ассирийцы у ворот! – распахнув дверь и уставившись на своих гостей покрасневшими глазами, прорычал Мита.
– Знаю, – невозмутимо ответил Тутхалия.
– Я не выдам вас, Тутхалия. Ты не переживай. Ночью приходил Нинурт, хотел договориться со мной, требовал, чтобы я выдал вас. Но я не могу так. С какой совестью я предстану перед своими предками, если буду ославлен бесчестным предателем?
По выражению лиц хаттов было ясно, что они в курсе ночных переговоров. Тутхалия с громким лязгом вернул меч в ножны и безжизненными, пустыми глазами посмотрел на Миту. И он, и его сыновья явно были готовы к самой ужасной участи. Они в этой жизни навидались зла, предательства, смертей, разрухи и ничем их нельзя было напугать. Казалось, их ничего уже не волновало и не держало в этой жизни.
 – Моё войско наготове. Мы тоже будем биться вместе с вами, – молвил Мита.
Одним своим поступком – тайной встречей с врагом – он перечеркнул всё хорошее, что сделал для хаттов, и, осознав это, пытался хоть как-то избавиться от сжиравшего его чувства вины.
Тутхалия кивнул, но ничего не ответил. Он был так разочарован во всём и во всех, что уже никому не верил на слово. Царевич был уверен, что Мита обманывает его.
– Мы скоро встретимся, отец. И с чистой совестью предстанем перед тобой, – поклонившись своему царю, что на рассвете отошел в мир иной, Тутхалия с сыновьями поспешно покинули комнату.
Хатти потеряла своего великого и неповторимого повелителя. Лишенный материнской ласки, отцовской любви и брошенный на произвол судьбы, он никогда не терял человечности, гордости и чести. Его сердце не очерствело после того, как был предан собственным отцом. Он ни на кого не таил обиду. Хаттусили был честолюбивым, добрым, мужественным, храбрым человеком. Благодаря его усилиям народ познал, что такое мир, покой и процветание. При нем Хатти расцвела, возвысилась, но при нем же и пала, разбившись вдребезги. В этом не было его вины. Таковы законы мироздания. Кто-то умирает, а кто-то рождается. Всё это было предрешено богами. Наверное, это то, что люди называют судьбой. То, чего никак нельзя избежать или изменить.
Тело царя Хаттусили покоилось на кровати. Он уже не сдерживал слёз, лицо его не искривлялось в мучительной боли, он не мучился от невыносимых кошмаров, что не давали ему спокойно отдохнуть. Лицо его озаряло умиротворение.
Новый царь терпящей крушение Хатти, Тутхалия, уверенно шагал по коридору. Проходя мимо оконных проемов, он краем глаза заметил, что ассирийское войско окружило крепость. Но это мало волновало его.
Ворота крепости отворились, и немногочисленная армия, состоящая их воинов Хатти и Цопка, выдвинулась навстречу ассирийцам. Всё указывало на то, что они будут воевать.
– Я никогда в жизни не встречал более глупого и упрямого человека. – покачал головой Нинурт. – Ладно. Пусть будет так. Повоюем.
– Больше всего переживаю за то, что Ашереда еще нет, – заметил Сауштер.
– Явится – хорошо, не явится – такова жизнь, Сауштер, правление перейдет ко мне, – улыбнулся Нинурт, уверенный в том, что скоро он возьмет Хатти и войдет в неё уже новым царем Ассирии.
И тут произошло невероятное. С левого берега Фирата поднялась группа всадников, неторопливо обошла хаттское войско и встала прямо перед Тутхалией. Они были укутаны в меховые тулупы и малахаи почти закрывали их лица так, что невозможно было понять, кто они и откуда.
– Я верховный царь Ассирии. Ты стоишь перед Ашередом Грозным! – сдвинув головной убор, громко сказал всадник.
Тутхалии было безразлично, кто стоит перед ним. Он просто отрешенно смотрел на измученное от голода и холода лицо странника и молчал.
– Посмотрите на ассирийское войско и оцените свои возможности. Вас горстка. Вы даже не успеете вытащить мечи из ножен. Мы уже завоевали Хатти. Так что примите это уже и сдавайтесь. С этого момента вы стоите на ассирийской земле! – прокричал царь и, достав из-за пазухи кожаный мешочек с ассирийской землей, рассыпал вокруг себя.
– Что он несёт? – раздраженно сказал Лулимес и посмотрел на старшего брата.
– Кроме имени «Ашеред» ни слова не понял. Должно быть, это он и есть, ассирийский царь, – ответил Арнуванда.
– Ну так получай, ассирийский царь! – вскричал Лулимес, выхватил свой хлыст, заправленный в ноговицы, и ударил Ашереда по той руке, которой он рассыпал землю.
Узкий кожаный ремень мгновенно обвился вокруг руки, и Лулимес, резко дернув ручку кнута, вышиб царя из седла. Ашеред упал на землю. Арнуванда спрыгнул с лошади, выхватил меч и отрубил руку ассирийского царя по локоть.
Нинурт еще минуту назад радовался тому, что отца так долго нет. Хатты в меньшинстве, Ашеред, скорее всего, мертв, всё почти закончилось, думал он. Но ситуация приняла крутой оборот, и он, ошеломленный, просто наблюдал за происходящим, не зная, как реагировать и что делать. Он узнал своего отца и не веря своим глазам следил за дерзостью и смелостью хаттских царевичей.
Ашеред лежал на земле, держась за окровавленную рану и рычал от боли. Он проделал такой тяжелый путь, спасся от меотов, выбрался из бурной реки, выдержал холод, голод, наконец, из последних сил добрался до своей свиты и встретил такое унижение.
Нинурт опомнился и закричал что есть мочи:
– Этих четверых возьмите живыми! Я хочу их живыми!
Ассирийский царевич выхватил меч и сорвался с места. Тутхалия поощрительно посмотрел на своих сыновей и, подав сигнал хаттскому войску, ринулся навстречу ассирийцам.
Предсмертная битва не была борьбой за жизнь. Это была месть врагам. И хатты бились отчаянно, как израненный лев, неистово отбивающийся от стаи шакалов. Хатти пала, но её дети хотели уйти мужественно, остаться героями в истории, а не завоеванным и угнетенным народом.
Ассирийцы встретили невиданное сопротивление. К полудню битва, на которой Ашеред Грозный был растоптан копытами хаттских скакунов, была остановлена. По приказу Нинурта Мита и новый царь Хатти вместе со своими сыновьями были схвачены.
Мита стоял на коленях перед Нинуртом, а несломленные хатты стояли гордо вытянувшись.
– Ты сделал свой выбор. И поплатился за него, – обращаясь к правителю крепости, новый царь Ассирии сдвинул меховую шапку со лба и презрительно посмотрел на него, оставаясь в седле.
Выплюнув густую кровавую массу, Мита усмехнулся:
– Делай своё дело.
– Опустись на колени перед своим повелителем! – крикнул Нинурт, переводя взгляд на Тутхалию.
Хатты не понимали его речь. Но они отрешенно смотрели мимо царя не только из-за этого. Им вообще был безразличен сам факт существования ассирийцев на земле. Они держались всё так же гордо и спокойно. Они не удостоили захватчика даже своего взгляда.
– Где Сауштер?! – закричал Нинурт.
Ассирийцу было важно, чтобы хатты понимали его слова. Он хотел их унизить, перед тем как убить собственноручно.
Тут же доставили митаннийского переводчика. Он был тяжело ранен. Правая щека Сауштера была порезана от уголка губ до уха. Из зияющей раны свисал отекший до невероятных размеров язык. На него было так страшно смотреть, что Нинурт, поморщившись, велел убрать митаннийца подальше от его глаз.
– Обойдемся без переводчика. Поступим так: соберите всех жителей Цопка, женщин, стариков и детей, и заприте где-нибудь. Всех пленённых воинов распределите по темницам. А этих гордецов привяжите к столбам на центральной площади. Пусть видят своими глазами то, что я сделаю с хаттами. Я не убью их сразу. Это слишком легкая смерть. Сначала я отомщу за отца – сожгу здесь всех и всё, а потом разрежу на куски этих четверых.


***
В крепости Цопк властвовало вражеское войско. К четырём столбам, сооруженным на главной площади, привязали четверых трофейных пленников. Стоял как никогда лютый мороз, и в крепости гулял свистящий ледяной ветер. Справа от главных ворот вглубь крепости простиралась длинная конюшня. Загнанные туда женщины и дети плакали навзрыд, просили пощады и кричали от страха. Далее, в пристроенных к конюшне сеновале и амбаре, были заперты старики, а воинов держали в темницах. Вооруженная до зубов охрана бродила по крепости, а довольные успехом ассирийские воины вольготно отдыхали, переводя дух.
Нинурт планировал сжечь Цопк до последнего колышка. Готовясь к решающему акту сожжения пленных и расправы над хаттскими царевичами, Нинурт представлял, как его будут возносить на родине, когда он вернется домой царем, который смог одолеть великого Хаттусили.
Арнуванда был прав: ассирийский царь желал Хатти  без самих хаттов. И Нинурт собирался стереть все следы некогда непобедимой Хатти и построить на её месте Новоассирийское государство. Хаттов разгромили и уже никто не смог бы помешать осуществлению этого плана.
Привязанные к столбам и подвешенные за руки мужчины не чувствовали ни холода, ни боли. В них горела ярость. Выворачивая нутро, яростно бурлила обида. Огонь безысходности, охвативший всё их существо, мешал даже думать. Они знали, что уже ничего невозможно изменить, но случившееся с ними прокручивали в голове снова и снова. Но ведь прошлого не вернуть. И когда понимаешь, что по твоей собственной вине была упущена хорошая возможность, это не даёт тебе ни житья, ни покоя, съедает изнутри и перекрывает дыхание.
Лютый мороз ударил ночью пуще прежнего и ледяное покрывало сковало овраги и равнины. К рассвету у четверых мужчин мокрая от дождя и снега одежда прилипла и примёрзла к телу, на бровях и ресницах висел иней, а опухшие губы приобрели черно-синий оттенок. До полуночи с конюшни доносился плач проголодавшихся детей и вопли женщин. Думая о них, мужчины даже не чувствовали холода морозной ночи. Что спасло их, почти раздетых и привязанных на центральной площади мужчин? Огонь несправедливости или последняя искра угасающей надежды?
И только глубокой ночью, когда пьяные и уставшие захватчики сладко уснули, а все плененные угомонились, они дали волю чувствам. Слёзы безысходности потекли по высоким скулам, прокладывая путь к густой щетине, и они почувствовали боль кусающегося мороза, что заставляло их проваливаться в небытие.
Под крик первых петухов на площадь высыпались ассирийские воины и их предводители.
Четверо мужчин знали, что, если заснут, то не проснутся больше никогда, и из последних сил сопротивлялись. Отяжелевшие веки помогла приподнять утренняя заря, и хатты увидели перед собой собравшихся на площади врагов. Поднимающееся на востоке солнце быстро растопило теплыми лучами образовавшийся на лицах иней. По всем приметам подтверждая, что медленно, но уверенно приближается весна, выкатившийся на небосклон золотой шар ласкал хаттов и светил ярко. Наслаждаясь своим последним рассветом, окоченевшие мужчины с трудом приоткрыли глаза и посмотрели на небосклон.
Ассирийские воины начали обкладывать все входные двери конюшни и амбара сеном и соломой. Уловив замысел врага, подвешенные за руки мужчины истошно начали кричать.
– Эй, вы, выродки! В чём же они виноваты? Прекратите! Прекратите! – во весь голос кричал Мита.
Но среди ассирийцев не было ни одного, знающего хаттский язык, и хатты тоже слышали ассирийскую речь впервые, а потому их диалог был похож на разговор немого и слепого.
–  Я же говорил тебе, Мита, если не присоединишься ко мне, то умрёшь жуткой смертью? – злорадствовал Нинурт, приблизившись к соломе с лучиной в руках.
– Я найду тебя на том свете и заставлю испытать то же самое, – сквозь зубы процедил Тутхалия.
Его трясло. Но не от холода, а от злости.
– Да чтоб тебя голодные псы разодрали. Отойди оттуда. Я сказал, отойди от греха... – от бессилия скулил Лулимес.
Ничего не понимающему в хаттской речи ассирийскому царю было смешно смотреть, как неистово злятся пленники. Нинурт с ухмылкой уронил лучину и  мгновенно вспыхнул огонь.
– Поджигай! – приказал ассирийский царь стоящим вдоль конюшни и сеновала воинам.
Те резво притащили на площадь чёрные бочки, облили маслом поленья, лежащие под возвышенностью, где были привязаны пленники, и подожгли их.
– В Хатти мертвецов не хоронят, а сжигают. Так ведь? – довольный содеянным, злорадствовал Нинурт.
Безжалостные ассирийские воины смирно стояли позади него и следили за огнем. Языки пламени, проскальзывая меж досок, кусали ноги, а густой черный дым начал душить привязанных хаттов. Тутхалия высоко поднял голову и сжал зубы. Он не хотел, чтобы враги слышали его голос скорби.
И вдруг он увидел вдали надвигающуюся лавину – с юга поднималось меотское войско. Он здесь! Он рядом, Аладама. Как и обещал, не оставил его в беде... И когда у Тутхалии, воспрянувшего духом, на лице появилась радостная улыбка, Нинурт вспылил.
– Вон, посмотри, чудовище, твоя смерть пришла! – не обращая внимания на упрямо поднимающийся огонь, громко засмеялся Арнуванда.
Вся правая сторона крепости пылала рыжим пламенем. Увидев издали поднимающийся над крепостью чёрный дым, Аладама понял, что там творится  что-то ужасное. Было очевидно, что над людьми совершено насилие, и нетрудно было догадаться, кто был привязан к столбам на площади и под кем подожгли огонь.
Меоты, неожиданно налетев на ассирийцев, нанесли им большой урон. Нарты молниеносно скосили половину ассирийской армии.
Сначала Нинурт был настолько ошеломлен происходящим, что не сразу понял, кто напал на них. Быстро всё осознав, он начал кричать своим воинам во весь голос:
– Куда бежите? Назад, безродные! Колесницы, встаньте в ряд! Лучники, огонь!
Ещё мгновение и началась ожесточенная битва: всюду сверкали мечи, копья, стрелы, беспощадно унося души, по большей части ассирийцев. Смерть торжествовала с новой силой.
Ассирийский царь, которому и в голову не приходила мысль, что всё может так круто обернуться,  не мог опомниться и собраться с мыслями.
– Кто-нибудь из воинов проберитесь! Освободите людей из конюшни и сеновала! – пройдя такое расстояние и пожертвовав стольким количеством воинов, и опасаясь, что всё может оказаться напрасным, неистово кричал царь меотов.
Пробравшийся в крепость с меотским авангардом Догамыс, услышав зов отца, пришпорил коня и, не щадя сил, начал рубить врага направо и налево, расчищая себе путь. Догамыс искоса заметил выбитые западные ворота крепости, через которые залетело непонятно откуда взявшееся войско амазонок во главе с его матерью. Но у него не было уже времени удивляться этому: пылали ворота конюшни и сеновала, откуда доносился дикий вой людей.
– Выбивайте двери и спасайте пленных! – крикнув своим воинам, Догамыс спрыгнул с коня у первых же ворот конюшни.
Засовы были прибиты к воротам по диагонали, а горячие языки пламени, скользящие по щелям, и падающие с тростниковой крыши комки огня и близко не подпускали меотских освободителей.
Как бы там ни было, у молодого воина была единственная цель: оказавшихся в пекле людей необходимо спасать. Догамыс, не раздумывая, сбил копьем засов, распахнул пылающие двери и заскочил в конюшню.
Удина, ворвавшаяся в крепость во главе амазонок, видела, как её мальчик, снова и снова возвращаясь в конюшню, вытаскивал на себе обессилевших, возможно уже мертвых, женщин и детей.
– Девушки, спасайте хаттских царевичей, пока они не сгорели! Остальные – бейте ассирийцев! – громко призывала Ассей.
Ассирийцам уже некуда было деваться. Наивно полагая, что он уже захватил всю Хатти и вольготно проведя прошлую ночь, расслабившийся Нинурт не сразу сообразил, что делать и в какую сторону ему бежать. Сначала он просто бегал глазами по сторонам, как умалишенный.
– Живыми не упущу! Во что бы ни стало живыми не упущу! Они убили моего отца... – шептал он.
Нинурт заметил, как несколько амазонок, поднявшись на возвышенность, освобождали его трофейных пленников. Для ассирийского царя это стало большим ударом, и он, брызгая по сторонам слюной и с глазами навыкате, прорычал, как разъяренный бык:
– Лучники! Цельтесь в ту группу. Не дайте им спуститься. Убейте их всех!
В этот момент амазонка, отвязав потерявшего сознание от невыносимой боли в горевших ногах Лулимеса, уже спускала его на своей спине по лестнице. Атиса своим коротким кинжалом отчаянно пыталась разрезать неподдающуюся конопляную плетёнку. Огонь разгорался всё сильнее, и была опасность провалиться сквозь деревянный помост и  угодить в жаровню.
– Опасайтесь стрел! – близко раздался чей-то голос. – Прикройте царя! – крикнув и не успев отвязать Арнуванду, Атиса прикрыла царевича своим телом, спасая от летящих на них стрел.
– Атиса! Атиса! – не обращая внимания на горящие ноговицы, кричал Арнуванда.
И хотя у единственной дочери меотского царя уже закатывались чёрные очи, она упрямо резала конопляную крепкую веревку.
Когда Атиса поднималась на сооруженный для казни помост, закинула за спину щит, который мешал ей. И потому, кроме спины, не было на ней ни одного живого места, не пронзенного ассирийскими стрелами. Но она выполнила приказ предводительницы прибрежных амазонок.
У девушки, заслонившей Тутхалию, спина оказалась уязвимой, и, изрешеченная, она начала медленно сползать на помост. Мгновением раньше освобождённого ею от пут хаттского царя подхватила другая амазонка и быстро стащила его вниз. Арнуванда подхватил свою спасительницу и спрыгнул вниз прежде, чем деревянный настил помоста провалился в пепелище.
Благодаря щиту, который остановил несколько стрел, Атиса ещё дышала, но было очевидно, что раны её смертельные и спасти меотскую царевну не представляется возможным.
Только Богу Души было ведомо, что творилось на сержце Удины. Она одновременно переживала и за супруга, и за сына, и за дочь. Как за всем уследить, к кому кинуться на помощь? Она потеряла из виду Аладаму, который  сражался в ожесточенной битве, а Догамыс в очередной раз забежал в горящую конюшню и исчез...