Катуан. Гл. 16. Бремя

На него вдруг разом навалилось. Он сел прямо в колышущееся под ногами голубовато-серое марево рядом с Фонтаном. И даже не выбранился, угодив задом в какой-то кандальный мотлох. Отодвинул, угнездил поудобнее части своей упитанной тушки, передвинув вещмешок наперёд. Повозившись внутри, достал кисет и трубку. Кураж, который он оседлал с момента пробуждения непойми где, схлынул вместе со страхом и злостью. Аристократ по рождению, придворный по воспитанию и авантюрист по натуре, Катуан умел держать язык на привязи, но во всей этой истории его то и дело заносило. Он грубо сорвал бинты с постыдных язв по крайней мере двух фигур на этой доске. Не первых, но и не последних по своему значению фигур. Но это его не беспокоило. С монстрами стоило разбираться по мере поступления. А на повестку дня поступили Балахоны. И не где-нибудь, а в Спящем. И его предположительно спящий владелец.
Только сейчас, выплеснув накопившееся за день напряжение, он почувствовал сырость одежды. Тело била крупная дрожь, но разум был чист и безмятежен.
Так они и сидели рядышком: усталый, замёрзший, но уверенный в себе посреди чуждого мира человек и печальная нечисть, которую снова побили на собственном поле. Катуан подумал, что должен бы испытывать гордость за превосходство своей расы, но как-то не получалось.
Микль садиться не стал, только прислонился спиной к камню и напряжённо следил за сидящей парой боковым зрением, делая вид, что задумался о своём
- Что нас там ждёт? - Спросил наконец рыцарь, выбивая трубку о поднятую цепь.
- Не знаю. Нам вход в цитадель заказан.
- А пытались?
- Сам увидишь.
- Какие-нибудь прогрессивные идеи есть?
- Ты кого спрашиваешь? Оценил, как мы здесь управились? А ведь это наше место силы. Сам сказал: приходится наступить на горло видовой ненависти.
- Вырвалось. - Катуан не стал уточнять, что вслух он этого не говорил.
- Знаю. Но именно так. Чтобы управиться с людьми нужен человек. Таатар умён, хитёр, беспринципен и знает материал. Но он не воин. Никогда им не был. Придворный, учёный, интриган – это да, но не воин. А ты – всё в одной упаковке.
- Ты мне льстишь.
- Когда к тебе плывёт только третий сорт неразбор приходится верить, что на руках лучшее из возможного.
Катуан расхохотался и хлопнул собеседника по спине, но не рассчитал. Кисть враз онемела, из глаз брызнули слёзы, он вскочил и разразился ругательствами. Ящер отпрянул, хрипя и кашляя. Микль нырнул за выступ стены, на котором прежде сидел Фонтан и выставил нож. Это была роковая ошибка: из камня сразу же потекли фонтанчики, шипя и разевая пасти.
- НЕ СМЕТЬ!
- Убери нож, болван! Я ушибся!
Рыцарь хохотал, ругался и плакал, растирая здоровой правой напрочь отбитую левую руку. Фонтан в стороне ссутулившись и вызывая опущенной мордой пыльные смерчи, давился своим простуженным смехом. А вышибала и бирюзовчики осоловело таращились на старших.
- Как у вас это получается? – задыхаясь простонал чешуйчатый.
- Что именно? - прохныкал рыцарь, вытирая мокрые от боли и смеха глаза.
- Быть такими болванами, чтобы со всей дури дружески лупить голой рукой по камню, и при этом подминать под себя всё.
- Ааа… Это просто: нам никого и ничего не жалко. Включая себя. Ну что, пора? Пока с поцелуями не полезли.
И оба снова захохотали, одновременно и помимо воли представив это зрелище.
- Погоди, - зашипел Фонтан. - Дай руке отойти. Чай не на прогулку.
- И то верно.
Катуан снова сел, ящер рядом. Фонтанчики втянулись в камень. Микль занял прежнюю позицию.
- А ведь могли порвать друг друга из-за такой фигни.
- Можно ещё один неудобный вопрос?
- Чего уж там, валяй. Всё равно меня теперь только в цацки вправлять.
- Э?
- Проехали. Что за вопрос?
- Я не вижу других взрослых.
- Нечего видеть. Или некого… Вопрос семантики.
Катуан посмотрел на собеседника. Бирюзовый всё это время здорово давил его своими эмоциями. Эмоции в этой долине вообще хлестали через край, взять хотя бы Костячка или эффект виноградных ягод. И, затапливаемый со всех сторон, он в конце концов вышел из равновесия, сбросил накопившееся и теперь жалел об этом. Ответ ящера скрывал в себе драму, если не трагедию. Но в нём не было ни стыда, ни печали, ни горечи. Камнезверь просто констатировал факт. Его глаз, обращённый к человеку, затянуло ярко-зелёным с перламутровым отливом третьим веком.
Молчание тянулось и повисало медовой каплей. Вдруг веко ушло угол глаза, тварь встряхнулась, точно мокрая собака, и заговорила.
- Наверное, тебе стоит это знать. Да, думаю стоит. Для начала, ты не понял про цацки. Бирюза стареет на воздухе. Её со временем приходится оживлять, используя животные и некоторые растительные жиры, красители… Укреплять лаками и смолами. Иногда, чтобы получить эффектное украшение или для инкрустаций и панно бирюзовую крошку замешивают с клеевыми варами и получают или самоцвет с интересной фактурой, или заливают массу в форму и вставляют полученную деталь в узор.
Катуан кивнул. Он знал и даже видел, как это делается. Но не хотел перебивать. Надо было дать созданию выговориться. Их ждала битва. Только Катуан шёл сражаться и при плохом исходе терял жизнь, а Фонтан мог лишь ждать исхода этой битвы. Человек когда-то ворвался и изуродовал его мир и его судьбу. И от человека зависела сейчас судьба этого мира.
- А теперь посмотри на меня. Что я твёрдый ты убедился. Я камень. И я живое существо. Камень на мне питается и растёт, как кожа.  Понимаешь?
Катуан вздрогнул.
- Вряд ли я теперь надену что-нибудь с бирюзой.
- Чушь. Кожаные вещи ты носишь. Или собачьи шубы. А я был собакой.
- Это как?
- Когда я впервые открыл глаза, я увидел человеческое лицо. Мы запечатлеваем того, кого увидели при вылуплении. Он до самого взросления становится самым близким нам существом. Наставником, защитником, другом, опорой, всей Вселенной.
- Спящий?
- Он был одинок и не доверял никому. Но даже ему была нужна компания. Он выбрал меня, потому что не боялся. Он воспитал меня. Он учил меня. Я был домашним любимцем, защитником, компаньоном. Я даже не знал, что существуют другие такие же. А когда узнал, осталась только горстка яиц. И, знаешь, я до сих пор люблю его. Если бы я смог до него добраться, я сам бы его убил. Но не перестал бы любить.
Рыцарь мочал. Он вспомнил одного мужика, которого знал ещё в Катире. Молодым парнем тот ушёл из родной деревни в город, выучился ремеслу меховщика, женился на дочери мастера и сам встал во главе дела. Зная спрос на мех фирнии, редкой в этих краях, и имея опыт разведения пушных зверьков, он сам привёз из Маагдиша три пары. И потом время от времени посылал агентов за новыми производителями для улучшения крови. Что интересно, сам он зверьков никогда не забивал, и очень этим гордился. Для забоя и обдира у него был работник. Такого чистоплюя и брезгливца среди низших сословий Катуан вообще не встречал ни до, ни после. Возня с кожами и мехом – это вам не букеты составлять, не духи продавать. А вот поди ж ты! Однажды в подпитии старый меховщик рассказал, что много лет назад заметил в вольерах молодняка детёныша мельче и слабее прочих, которого остальные топтали, отнимали корм и кусали почём зря. Мужик забрал его и стал растить отдельно. Дал ему имя, кормил с рук, чесал за ухом, гладил пузо, учил командам и нехитрым фокусам. Молодой фирния не отходил от хозяина ни на шаг, понимал с полуслова. Но когда зверёк достиг полного размера и зрелого меха, тот отдал его забойщику. Для крестьянина нормальное дело: скотину кормят на убой. За один воротник можно коня купить, а если мех высшего качества, то и целый выезд. Катуан сам был из семьи заводчиков и таких историй знал не одну и даже не пять. Но мужика внезапно зацепило.  Вот уже и жизнь к закату, большая семья, громкое имя, крепкое дело, а уважаемый мастер, солидный гражданин, глава Цеха Меховщиков сидит и роняет в кружку пьяные слёзы, вспоминая зверька, одного из многих сотен, которых отправил на убой.
- Вот откуда у меня ваши замашки.
Они посмотрели друг на друга. Катуан подумал о когтях на этих длиннопалых лапах и, сжав уже немного остывшую кисть в кулак, с улыбкой протянул ящеру.
- Я сделаю всё, что смогу. А большего ты от меня требовать не можешь.
Тот, как смог, поджал пальцы и легонько ткнул своими костяшками о костяшки собеседника.
-  Замётано.
Они встали. Оба понимали, что откладывать дальше нельзя. И трудно сказать, кого из них ждало большее испытание.