Непридуманная история одного стихотворения

... и вот однажды в ПАУТИНЕ появился стих. Забавный, трогательный, немного загадочный. Любители поэзии читают его, переписывают для себя, публикуют на своих страницах... И никто не может сказать, перу какого поэта принадлежат эти строки. Стих стал "народным". Вот он:

Я сердце свое на ладони,
Как капельку трепетной ртути,
Как солнце в лазури бездонной
Несу, и считаю минуты...
* * *
Несу и боюсь поскользнуться,
Боюсь расплескать эту нежность…
Боюсь, не смогу улыбнуться
В ответ на улыбки безбрежность...
* * *
Прими эту каплю! Я близко
Так близко, что выдох твой тронет...
Прими… иль на новые брызги
Разбей ее взмахом ладони...
* * *
...нет слов... Автор может гордиться СВОИМ произведением... Только вот какая фишка присутствует: здесь три строфы. И в них есть некая тайна: почему сердце на ладони? Почему оно - капля ртути? Причем здесь солнце? Почему "боюсь - не смогу улыбнуться в ответ на улыбки безбрежность", если сам иду на эту улыбку?
 
   Полагаю, любители аналитического разбора могут долго спорить по этому поводу... А "ларчик открывается просто". Изначально в этом стихотворении присутствовали не только эти три строфы по четыре строчки - всего их двадцать пять плюс еще одна строка. Его авторское название - "Моё милое ЧУДО". И в полном варианте всё-всё-всё просто и понятно. И раскрывается смысл именно этих двенадцати строк. Впервые этот стих "проявился" на планете Земля в декабре 1971 года. А таким "укороченным" стал в июле следующего года. Он был записан на последней страничке толстой тетради вместе с множеством других авторских стихов. Но тетрадь канула в недрах Союза Писателей СССР летом 1972 года.

   Дело в том, что я лично знаком с Автором. И однажды, давным-давно, за чашкой чая он мне показал свой новый стих. Мы тогда были молоды, полны желаний, мечтаний... как и все люди того возраста из того времени. Никогда не устраивали соревнование: кто напишет больше, лучше, красивей... Оба понимали, что любой "творческий конкурс" - это полнейшая чушь. В спорте - да: быстрее, выше, сильнее... Но в творчестве? Как расставить на пьедестале Толстого, Чуковского, Байрона, Рафаэля, Утесова, Леннона и прочих известных личностей из мира искусства? Кому какие медали вручить? И главное (классическое): а судьи кто? Мы не были судьями друг для друга. У меня что-то получилось - он радовался за меня. Получилось у него - мне было приятно едва ли не больше, чем ему самому. И вот он показал мне это свое творение. Я поначалу испытал ощущение легкого шока... попытался как-то осмыслить услышанное... А он просто улыбался. Я спросил: "Это про нее? Для нее?" Он только кивнул. Все стало понятно. Я единственный знал, что его сердце занято давно и без шанса для других девушек. Мы с ним никогда не обсуждали тему под названием "дела сердечные". Но я видел, как он на  нее смотрит... И на мой тупой вопрос: "А у... ммм...это... гмм... и что?" он рассмеялся: - "Вот когда она согласится пойти со мной под венец - подарю ей этот стих. А пока - молчок!" Я только руками развел. А потом робко так попросил: - "А можно... гммм... я этот стих в свою тетрадь перепишу? Уж очень он меня зацепил..." Он кивнул и с легкой усмешкой сказал: -"Только уговор - никому, никогда, ни под каким видом. Разве что если я помру до срока. Вот тогда покажешь ей". На том и порешили. И таким образом этот стих, необычно (для его стихов) длинный, оказался в моей тетради.

   А потом произошло нечто такое, чего никто не ожидал. Два события, которые повлияли на всю его жизнь. Первое: он каким-то образом передал свои тетради некоему благообразному (по его словам) пожилому товарищу, якобы члену Союза писателей СССР (даже удостоверение его видел), с тем, чтобы этот товарищ показал его произведения своим коллегам. И заверил, что по первому требованию вернет тетради автору. Это сегодня мы все всё знаем: и про плагиат, и про нечистоплотность некоторых товарищей. А в то время мы были наивными и верили в идеалы. Вот и он, автор, нисколько не сомневался в искренности "товарища члена" и его чистом желании оказать помощь молодому дарованию. А по прошествии нескольких месяцев это "молодое дарование" пришло ко мне и молча протянуло свежий номер журнала "Юность". В то время в этом журнале регулярно печатали стихи неизвестных до поры широкому кругу любителей поэзии авторов, и мы этот журнал почитывали. И вот этот номер. Я открыл страницу, где была закладка, бегло окинул взглядом, затем напрягся и принялся читать... Это были его стихи. Под чужой фамилией. А потом я посмотрел на него... Он был мрачен. Помолчали. Он вздохнул, а потом выдал фразу, которая меня ошеломила: - "Я сегодня повзрослел, и мои розовые очки изменили цвет..."

   А потом произошло еще одно событие, после которого он... умер. То есть, его плоть существовала в прежнем виде, но его душа будто улетела вслед за его любовью... туда... и не хотела возвращаться... Он планировал подарить этот стих своей невесте в день их свадьбы... Увы. Свадьба не состоялась. И "того автора" уже тоже нет в живых. Есть он - другой. Никто из окружающих этого не понял, тогда, в те далекие уже годы. А я это увидел, почувствовал. Мы однажды заговорили о той тетради. Точнее, я вспомнил, напомнил... А он только усмехнулся и отмахнулся: - "А зачем это всё мне сегодня? Для кого?" Мне нечего было ответить на этот риторический вопрос. Он это "знал", а я "понимал". Наши "творческие посиделки" закончились. Я по-прежнему что-то писал, как обычно - в стол, для себя, а он будто забыл о том, что есть такое занятие - слушать свою музу. Его Муза осталась в прошлом, и он, похоже, мыслями и душой остался с ней там же, в их прошлом. А здесь и сейчас это был уже другой человек...

   С той поры прошло много лет. Где он сегодня? Это уже не имеет значения. Он - в этом  мире, живет, чем-то занимается, с кем-то общается... Но его - того, прежнего - уже никогда не будет. И я это знаю. И он знает, что я это знаю. И я знаю, что мы оба это знаем... Общаемся? Да, конечно. Но уже не так, как когда-то в юности. И, вот ведь в чем дело: я понимаю, почему он не общается со своими прежними... как сказать? Друзьями, приятелями, или... знакомыми? По сути, он перестал дружить с мальчиками и девочками из тех, что всегда были рядом с ним, с ней... еще в тот день, когда мы все вместе проводили её в последний путь. Он тогда держался так, что никто не видел его слез. А у него их и не было. Я был рядом с ним, но он меня "в упор" не видел, как не видел и никого вокруг. Только на нее и смотрел, молча... Он будто в один миг просто отрешился от этого МИРА, в котором он и она пока еще рядом, на расстоянии нескольких шагов... Но это уже
не она... и это уже не он... А через очень короткое время останется в этом мире только он, одинокий, замкнутый в себе, на себя... И вот всё свершилось. И мы все вместе сидим за столом в ее доме... а ее с нами уже нет... А еще через какое-то время мы идем по  улице, все еще притихшие, напуганные этим страшным событием... Она была первая из нас, кто ушел из этого мира, не попрощавшись с нами. Просто ушла... а мы все... А мы шли по улице... И вот... даже сегодня не знаю, как назвать поведение окружающих... Я смотрел на это со стороны, не желая принимать участие в общем действии. Смотрел с недоумением, с горечью, а он, казалось, вообще никак не воспринимал все, что происходило вокруг него. Он будто так и остался там, возле свежего холмика... Я это понимал и не приставал к нему с утешениями. Кому они нужны, такие вот проявления милосердия и сострадания... А что происходило вокруг? Ничего необычного, самая  обыкновенная Жизнь... Раздался первый, робкий еще, смешок... затем еще один... кто-то в  кого-то бросил снежок... кто-то кого-то слегка толкнул... и вот уже мальчики и девочки  устроили догонялки со снежками... Обычные школьники старшего класса, "самого
дружного", самого привечаемого учителями... Мне было не по себе. Я никогда не думал, что можно вот так, в один момент, вдруг предаться общему веселью, когда еще час-полтора назад мы вместе шли в скорбной процессии... А что - он? А кому это было интересно? Кто вообще что-то знал о его чувствах? Я проводил его до дома, а он так и не заметил этого. Уже позже, когда прошло изрядно времени после того страшного дня, я спросил, помнит ли он, как мы с ним шли домой? Он удивленно посмотрел на меня и пожал плечами: - "Ты меня провожал? Хммм... не помню... я вообще ничего не помню..." Более мы с ним этой темы никогда не касались. И вообще, я чувствовал, что ему общаться со своим прежним окружением ни разу не в радость...

   Прошло уже много времени. Мы с ним разошлись по жизненным дорогам. Осталась некая недосказанность, но... как французы говорят? Да и не только они... Всем всё понятно, а банальных фраз можно привести великое множество. Его невеста так и не узнала, что "во имя ее" родилось некое нежное признание. Да и не успела она стать его невестой. А он... ему осталось одно: хранить в себе ее образ и всю жизнь любить его. Он сам однажды в этом признался мне. И еще в том, что все свои стихи он писал для нее...

***

   Волею случая однажды мне в телефоне выпало прочитать некий спич некоей поэтессы. И это было как забавно, так и странно. Она, поэтесса, негодовала по поводу присвоения некоей другой поэтессой принадлежащего ей некоего стиха. А стих... Я оторопел! Это был фрагмент того самого стихотворения, которое в далекой юности так меня зацепило! Его стихотворение. Те самые сто и одна строка. Только поэтесса приводила не все эти строки, а только отрывок в три строфы, то есть двенадцать строк. И что я сделал? А просто: забил в поисковик несколько строк и... Результатом поиска явилось удивительное открытие: оказывается, у этого фрагмента именно из трех строф есть еще несколько авторов!!! Эва как... И все эти авторы утверждают, что это именно их перу принадлежат эти строки. Как-то так... И вот тут я не выдержал и позвонил ему. Объяснил ситуацию. И он... рассмеялся. Весело так, задорно! На мой вопрос, мол, чего ты так развеселился, он с удовлетворением сказал: - "Вот так и становятся Великими. Я и знать - не знаю, а мой старый стих стал "народным". Это ли не признание моего таланта?" На что я заметил: - "Между прочим, я стих этот помню очень даже хорошо. Читал его, читал, да как-то так и выучил наизусть. Вопрос только вот в чем: почему вдруг ожил именно фрагмент, а не полный стих?" И тут он рассмеялся: - "А потому, что я сам его укоротил. В тетради уже не осталось места, только последняя страница, обложка. Весь он туда никак не вписывался, и я его таким вот образом обрезал. А полный вариант остался в черновиках". Это сообщение и меня рассмешило. И я спросил: - "А почему бы тебе не выступить с опровержением?" В экране телефона его лицо приняло выражение откровенного недоумения: - "Мне это зачем? Да плюнь ты... Великое дело - кто-то у кого-то что-то украл, а потом бодается с другими, теми, которые тоже пытаются это же украсть. Помнишь ведь поговорку: вор у вора дубинку украл? Этот стих уже не актуален, причем, очень давно. Пусть его читает кто хочет. А мне это более не интересно..." Мы поговорили еще о том, о сем... И вдруг он мне предложил: - "Ты сказал, что помнишь его наизусть. Вот сам и опубликуй его. В своем стиле. Ты же еще пишешь иногда что-то о чем-то? Сам вот не хочешь свои творения нормально издать в нормальном издательстве? А почему? Вот... Тебе это тоже не надо, как и мне. А стих этот... Ты же знаешь его историю? Вот и напиши некое эссе о том, как и для кого он был сотворен. Только пообещай, что моего имени не назовешь. А не то прокляну!" Посмеялись... Я обещал подумать... И вот. Написал. Отправил ему. Ответ не заставил долго ждать. Он вернул мне текст. Боже ж мой... Он его обкорнал до  невозможности. И я тут же позвонил ему. На мои гневные высказывания он только и ответил, коротко и внятно: - "Или совсем никак. Услышал меня?" Пришлось все переделывать. Оставил одни только намеки. Без имен. Без дат. И снова отправил ему. И вот таким образом и получилось то, что получилось. Он всегда был не похожим на нормальных обычных людей. Вот таким и остался. Вместо того, чтобы как-то отреагировать на то, что из-за его стиха бодаются третьи лица, он им... благодарен, видите ли! За что? А за то, что они помогли ему узнать, что его стихи из тех трех тетрадей таки пригодились хоть кому-то. Стало быть, его труды оказались не впустую и не вполне в стол. А остальное - ни разу не важно. А те люди, что опубликовали короткий стих в интернете, оказывается, сделали большое дело. И не столь уж важно, кому принадлежит авторство. Его имя все равно никому ничего не скажет.

   Что я могу добавит к его словам? Пожалуй, только одно. Если у кого-то возникнут претензии - обращайтесь ко мне в личку. И тогда я, возможно, назову вам имя автора. И точно знаю, что вас это удивит премного! Как-то так. А сам стих, тот, изначальный - вот он. Во всей своей прелести. Только вот еще что: будете читать - имейте ввиду, что милое Чудо, о котором идет речь, смотрит на вас с Небес. И, возможно, ждет его там. Как и он сам ждет встречи с ней, единственной...



Моё милое ЧУДО

Льет дождь… С неба падают слезы –
Взлетевшие ввысь чьи-то грезы,
Мечты и желанья простые,
И хлопоты вечно пустые…

К небесным чертогам взмывая,
За чудом летят, забывая,
Что там, в одиночестве вечном,
Летать можно так бесконечно…

Устав, охладев, уникают…
Так капли дождя возникают
Из чьих-то несбывшихся прежде
Мечтаний в напрасной надежде…

По листьям, зонтам и по крышам
Бьют капли, а с ними, неслышно,
С небес возвращается к людям,
Как призраки, грезы о чуде….

Летят, в догонялки играют,
Реальность со сказкой мешают,
И мысли мои замирают,
Эмоции дружно стихают.

Пространство безбрежного света
Как холст в ожиданьи сюжета,
А чувства, как кисти и краски,
Рисуют фрагменты из сказки…

И... снится мне(?)... быль… или небыль…
Глубины лазурного неба,
Из огненной ртути светило
В безбрежности нежности плыло.

Мгновенья блаженства в минуты
Сливались искринками ртути,
Покоем в груди отдавались,
Безоблачным счастьем казались…

И я глубине улыбался,
Руками в нее погружался,
Мгновеньями сна наслаждался…
Ладонями солнца касался,

А солнце по пальцам струилось,
С ладошек на небо пролилось,
На мелкие брызги разбилось…
И что-то во мне пробудилось...

Мне милое Чудо... приснилась?
Лазурная высь заискрилась,
Мне капелька в сердце вонзилась,
И сердце ожило, забилось.

А капелька солнца так жжется
Впервые влюбленностью яркой!
Улыбкой твоей обернется,
И нежностью трепетной, жаркой…

Но все это призрачно, зыбко...
Ты... будешь мне... рада? Не рада?
Иду... на твой смех... на улыбку...
На радужность ясного взгляда...

И сердце свое на ладони,
Как капельку трепетной ртути,
Как солнце в лазури бездонной
Несу, и считаю минуты:

В них яркие брызги мгновений
Сверкают – смотреть невозможно!
Но робок я, полон сомнений,
И каплю несу осторожно,

Несу и боюсь поскользнуться,
Боюсь расплескать эту нежность…
Боюсь, не смогу улыбнуться
В ответ на улыбки безбрежность…

Кому улыбаются губы
И чьих ищут прикосновений,
Что станут одни тебе любы?
Мне до пробужденья – мгновенье...

Мгновенье… до нового знанья:
Всерьез это все..? понарошку..?
А капля трепещет признаньем
И светится ярко в ладошке...

Прими эту каплю! Я близко!
Так близко, что выдох твой тронет...
Прими… иль на новые брызги
Разбей ее взмахом ладони,

И пусть эти брызги на небо
Вернутся, чтоб с солнышком слиться...
Такие вот быль или небыль
Однажды лишь могут присниться

Мгновеньем до нового знанья,
До радости, или до боли,
Где сердце трепещет признаньем,
Блаженствуя в сладкой неволе...

Летят в небеса чьи-то грезы,
Зной лета сменяют морозы.
Не дождик уже, а снежинки,
Холодные мертвые льдинки...

А снег на ресницы ложится,
На щеки стекает водицей.
Нам застит глаза снегопадом...
Не видишь меня... а я рядом...

Снежинки летают... порхают...
Нам встретиться взглядом мешают...
Мерцает искра на ладошке...
Всерьез всё, а не понарошку!

И сердце ожило, забилось!
И Чудо мое - не приснилась!
Лишь раз это может случиться,
И более не повторится -

Однажды... впервые... влю-бить-ся...


Ноябрь 1971 г.