Земные чувства, их остаток скудный...

    « Земные чувства, их остаток скудный отдайте постиженью новизны…»
                ( Данте « Божественная комедия»)

            Ранним утром в аэропорту Дели уже не так сильно пахло карболкой, как бывало раньше, и путь наш был украшен тропическими растениями, что придавало уверенности. В огромное окно до полу в гостинице  врывалось встающее за далекими холмами солнце, внизу бушевали настоящие джунгли, а семья обезьян обустроилась на крыше, почесываясь и зевая – это был зеленый пригород Гургаона, города спутника  Дели. Вся наша группа отправилась на экскурсию, а я осталась отсыпаться и копить силы на путешествие, поскольку много раз бывала в Дели и не горела желанием встретиться с ним еще раз.
                Джайпур.
     Утром в индийском автобусе меня попросили освободить место самым, что ни на есть грубейшим образом, и все мои извинения, что я не знала, чье оно, поскольку не была на экскурсии, ни к чему не привели. Не споря, я убралась в самый конец автобуса на колеса, и, трясясь так, что стучали зубы, провела там всю дорогу до Джайпура, размышляя о том, как удивительно быстро в Индии проявляется человеческая сущность в своеобразном человеческом катализаторе - как за вполне приличным фасадом кроется в человеке не проявленная его суть. Как эта уверенная в себе и привлекательная женщина ищет в других то, что кроется в ней самой – грубость, нахрапистость, низость, что проявляется в ее словах: « Хабалка, прошмондовка, корова». Мне было стыдно за то, как явно из нее полезла эта скрытая бабья натура, которую она сама норовила отыскать в других. В Индии говорят: «Человек-сосуд. Чем наполнен, то и начнет выплескиваться из него». Но, как быстро в этот раз началось это испытание Индией, которое происходило часто и со мной, когда мне бывало за себя стыдно. Осознав, что испытывали и меня, я с покорной благодарностью приняла свое изгнание и тряску, уставившись в окно, где тянулись горы нескончаемого мусора, щебенки, ужасающие развалины, в которых копошились люди – казалось, что Дели продолжает бежать рядом, не отставая ни на шаг. Все это мелькало за окном с изрядной скоростью, и похожий на танк индийский автобус вытрясал из меня всю душу, не давая, ни заснуть, ни укачаться до тошноты. Зрелище трущоб за окном сопровождалось беспрерывным, громким  вещанием нашего гида, похожего на отпетого фанатика. Он был высок, жилист и тощ, глаза его горели мрачным пламенем, рот кривился в сардонической зловещей улыбке – весь он источал в нашу сторону одно презрение, а на его бледном челе было написано: «И на кой черт я связался с этими неприкасаемыми!». – Не иначе, как брахман! - подумала я и не ошиблась, как оказалось потом. Он без конца сыпал разными цифрами, без устали прославляя премьер-министра Моди, нынешнего отца нации, будто началась его предвыборная кампания,  при этом, не уставая проклинать на все лады британцев, которые мало того, что ограбили Индию, так еще и перекроили всю ее историю. Он призывал не верить лживым британским учебниками, но доверять лишь индийским. На что хохотливые и крикливые, как сороки, Девицы, прилетевшие на экскурсию с Гоа, не выдержав, вскричали: « А кто их читает?!». Так они, мрачный гид и веселые Девицы, перекрикивали друг друга всю дорогу с переменным успехом. Так что в моей голове история Индии смешалась с россказнями самой хриплой и разбитной из Девиц о ее сожителе, травке, которую они курили, чьем-то брошенном ребенке, рыбке, сковородке и прочей дребедени. Все это сыпалось вперемешку с раджпутами и  махараджами, махарани, сипаями и коварными британцами на наши головы. На подъезде к Джайпуру,  мы заехали в средневековый город Самод и бывший форт, а ныне замок, принадлежащий семейству Равал, превращенный в дорогой отель, где мы прогулялись по садам и патио,  но не были допущены внутрь из-за свадьбы богатых индийцев, которые  уже прибывали, надменные и разряженные в пух и прах. На порог нас не пускали стоящие на высокой лестнице раджпуты в белых одеждах с красной чалмой и кушаком, держа в руках устрашающего вида барабан. Мы отправились восвояси к огромному баньяну, где на ветке восседала увесистая обезьяна, явного вида вожак, который смотрел на все философски презрительно, напоминая мне нашего гида. Отсюда нас прокатили на верблюжей повозке через старинный, очаровательный городок Самод. При этом сам величественный верблюд периодически оглядывался и обдавал нас холодным, подозрительным взглядом, размышляя видимо, стоит в нас плюнуть или же мы и этого не заслуживаем. Вслед за нами бежали толпы галдящих детишек, жители отрывались от своих дел – кто паял, кто столярничал, кто стирал, и приветливо нам улыбались. Мы не увидели прекрасные росписи самого дворца, но проезжая через запущенные полуразвалившиеся хавели,  замечали следы былой красоты и славы города – частично стертые, обвалившиеся фрески с потускневшими красками, которые промелькнули перед глазами, как былые грезы. Но город продолжал жить, хоть и бедно, но вполне достойно. Собаки были веселы, не понуры, козы жались к хозяйским резным дверям, помахивая хвостиком, проносились мотобайки с девушками, за которыми развевались их яркие шарфы. Здесь шла своя самобытная, кипучая и кажущаяся мне более настоящей, реальной, жизнь. В городе, который  сохранял свой феодальный вид, было больше скрытого истинного благородства, чем в напыщенном, похожем на свадебного генерала, дворце. Пусть нас  и не пустили в него, но зато отвезли в хозяйский райский сад, где оглушительно щебетали на закате птицы и цвели разномастные кусты, где слух и взгляд, наконец, могли отдохнуть от дорожного гама и трущоб. В одном из белых, раскидистых шатров нас напоили душистым чаем с кардамоном, вызвавшим самые приятные воспоминания, и угостили настоящим британским кексом – научились у проклятых англичан! Мы только как расслабились, периодически отбиваясь от толп птиц, нагло норовивших похитить кусок кекса, как интеллигентного вида мужчина, с томным видом попивавший чай, принялся рассуждать о Востоке и вопрошать нас, зачем мы сюда решили приехать.
- С чего нас принесло сюда? – уточнила разбитная Девица.
- Именно! – подтвердил мужчина с видом инквизитора, взявшегося за щипцы, чтобы вырвать из нас правду.
- Мы сами востоковеды… - необдуманно сообщила я, чувствуя, как меня изо всех сил толкают ногой под столом, чтобы я замолчала.
- А-а-а! – радостно провозгласил любознательный мужчина, отставив чашку с чаем и потирая руки в предчувствии славной охоты.
- Ну, так почему же  Индия, а не Япония или Китай? – приступил он.
До меня стал все слабее доноситься щебет птиц, хотя они сидели прямо над головой, и пропадать вожделенный вкус чая с кардамоном.
- Потому что мне интереснее Индия – я попыталась от него легко отделаться.
- И чем же?! – уже засучил рукава Любознательный.
- Вы не могли бы дать мне кусочек вон того шоколадного бисквита? – попыталась я сбить его с толку. Но он протянул мне кекс и принялся за свое.
- Так чем же вас влечет Индия?
- А черт его знает чем! Но влечет! – спасла меня Девица.
- Точно! – обрадовалась я, смутно понимая, что передо мной либо вивисектор, либо преподаватель, либо то и другое, и он не остановится ни перед чем. Но тут явился  Фанатик  гид и погнал нас в автобус. В Джайпур мы прибыли к ночи, тщетно пытаясь пробиться к гостинице через запруду из рикш, автобусов, машин и мотоциклов, которые нещадно голосили и чадили так, что на город была наброшена, как на вдову, черная пелена смога. Номер наш оказался совсем без окон, зато стена между ним и ванной была зачем-то стеклянной. Еда была европейской – печеная картошка, конечно, курица и  даже говядина в виде бефстроганов, а на десерт настоящее ванильное мороженое. А рано утром, пока поток транспорта еще тек, как ручеек, мы очутились лицом к лицу с розовым Хава Махал – Дворцом ветров, который еще протирал свои 1000 глаз – окон после сна и потягивался, совершенно не готовый к приему гостей. Тем временем наш Фанатик пустился в свои любимые цифры – дворец был построен в 18 веке, у него 953 окна и ни одной лестницы, толщина стен не больше 20 см, здание пятиярусное, каждое окошко чуть больше человеческой головы.
- И зачем возвели это чудо? – тут же поинтересовался Любознательный.
- Ясно, что для гарема! Они бы сдохли тут от жары и скуки, эти махараджевы жены! А так сидят себе перед окошками, обдуваемые ветерком, и глазеют на прохожих! Как в театре! Этот махарадж , как его там, Сингх, просто душка! Отгрохал для своих крошек целый дворец! – как всегда четко и  ясно пояснила Девица гид.
- Балконы-джхароки строились для соблюдения традиции пурды, по которой женщинам было запрещено показываться перед людьми! – добавил Фанатик, чтобы не ударить в грязь лицом перед слишком образованной девицей и заодно напомнить ей о женском месте в обществе. -  В архитектуре дворца есть и мавританская арка, и решетчатые окна с цветными стеклами, эркеры и балкончики- все, что создает воздушность и ветер в покоях внутри – так и сыпал Фанатик, злобно косясь на Девицу.
 Сбоку дворец выглядел совсем плоским, а в фас кружевным и похожим на ширму или огромный раскрытый веер благодаря своей полукруглой форме в виде венца Кришны. Говорят, что внутри дворец гудит от ветра, проникающего из окошек так что, кажется, что он поет.
- А что же из него видать? – не отставал Любознательный.
- Базар Сиредеори, Джантар-Мантар и городской дворец – отрезал Фанатик.
- О! – только успел молвить Любознательный, как его окружила толпа попрошаек вкупе с продавцами безделушек, и ему стало не до вопросов. Мы с трудом пробились сквозь эту толпу к автобусу – за окном пронесся Хава Махал, как яркая открытка, лицо и символ Джайпура, а следом за ним и Джал Махал – Озерный дворец, по колено стоящий в водах, как приводнившаяся гигантская утка. Это была еще одна прихоть махараджи Сигха II , который устроил себе охотничий домик на воде. Мы приближались к Амбер форту, горделиво отражающемуся в воде большого озера, где плескались слоны.
- Кажется, начинается! – подумалось мне, позабывшей не только автобусную тряску из Дели, но и все, что было до этого момента. Мы были в первых рядах штурмовавших Амбер форт и его свеже искупанных слонов, покорно склонивших свои разукрашенные спины у высокой стены. Вся наша группа ловко прыгала по двое со стены в кибитки на спины слонов по команде его погонщиков, а  я невольно осталась наедине с Любознательным,  с которым судьба мне и уготовила подняться в форт Амбер. Мы уселись в кибитке, не глядя друг на друга, и слон заходил под нами, быстро набирая скорость. Он устремился вперед так резво, что быстро обогнал всех наших спутников, несясь во весь опор в гору.
- Бэйби слон! – сообщил нам его погонщик. – Совсем еще ребенок! Самый резвый и чистый! Я его утром хорошо искупал, и он доволен.
 В доказательство его слов веселый слон-ребенок завернул калачиком хобот и обдал меня теплым слоновьим душем. Я завопила от неожиданности, так как сидела над самой его ушастой головой, а мой спутник остался невозмутимым, как истый британец. За нами гнались продавцы всяких резных деревянных штучек, но наш слон был таким быстроходным, что они вскоре отстали и напали на наших попутчиков, которые плелись позади. Мы все трусили и трусили, поднимаясь спиралями вверх на нашем резвом иноходце, и у меня перед глазами все рос и рос форт Амбер, а перед глазами всплывали кадры из фильма «Ярмарка тщеславия», где Бекки также на слоне под ярким зонтиком вступала в его величественные стены.
- Мы почти, как в «Ярмарке тщеславия»! – крайне неосторожно вырвалось у меня, вызвав бурю вопросов, которые, икая от тряски, стал источать из себя мой Любознательный сосед. Но тут мы на мое счастье триумфальным слоновьим шагом прошествовали во двор форта, отбиваясь от назойливых просьб погонщика дать ему денег на прокорм этого «ребенка».
- Знаете, сколько он ест бананов?
- Трудно себе представить! – ответил Любознательный, успев изящно соскочить со спины слона на стену и тут же улизнуть, оставив меня расплачиваться с погонщиком, который продолжал подсчитывать, сколько ест его подопечный, потрясая палкой, пока слон его уносил вдаль.
   Форт Амбер заворожил своими видами, охряно-песочными красками, изящными яркими фресками с зеркальными вставками, нарядными парами молодоженов, которые картинно красовались там и сям, расставленные, как манекены в музее, а также, совершенно естественно вписывающимися в архитектуру,  миловидной каменщицей в ярко-оранжевом сари, месившей бетон в миске, и стоящей над ней старухой, словно выточенной из сандала. В соседней кружевной мавританской арке живописно застыла уборщица в канареечно-желтом сари, мечтательно приникая к своей длинной метле – нарочно не придумаешь такие картины, которые нам позволил наблюдать Фанатик, избавив от своих поучений. В резном овальном окошке балкона над лестницей на фоне лазоревой мелкой росписи кружилась, парусом раздувая свою пепельно-розовую юбку и играя мглисто серым, прозрачным шарфом, миловидная невеста с распущенными иссине-черными волосами, вызывая стон восхищения и нетерпения у ее жениха, топчущегося в страстном желании присоединиться к ней. Но строгий свадебный фотограф исправно следил за порядком.  Глаза разбегались от всех этих  ярких красок и форм. Из маленького окна – бойницы внизу виднелось озеро и крошечный остров, а по горам вверху тянулась грозная, тяжелая крепостная стена форта, увенчанная раджпутскими башенками, похожими на шлемы русских витязей. Внутри форт не казался таким неприступным и грозным.
    Уже внизу, куда мы спустились на джипе, Любознательный попросил Фанатика запечатлеть его на фоне крепости и озера рядышком с заклинателями змей, где он чуть не наступил на хвост кобры, только начинавшей поднимать свою голову под робкий звук флейты. Заклинатели едва успели спасти свою кобру от ног зазевавшегося Любознательного, отчаянно размахивая руками.
-  Это что? Кобра была?! – сонно вопросил Любознательный и так громко закашлялся, что кобра поникла и скрутилась в клубочек,  как  кошка.
 После обеда мы отправились в беломраморный храм, возведенный стараниями местного богача, чье имя можно было видеть на каждой вывеске и столбе – Бирла Мандир или Лакшми Нараян, посвященный Вишну и его жене Лакшми. Похожие храмы, сооруженные семьей  Бирла, разбросаны по всей Индии и главный из них находится в Дели. Но этот Бирла Мандир в Джайпуре своей сахарной белизной почему-то напомнил мне сикхскую гурудвару Бангла в Дели в мой первый приезд. Тогда, только вернувшись из Кашмира в столицу, поздно вечером мы отправились в Бангла сахиб, и я застыла перед прудом, якобы наполненным амритой – пищей богов, в котором отражалась  эта инкрустированная прекрасной резьбой «сахарная голова», куда мы босиком поднимались по нескончаемой лестнице. Там на белоснежных просторных террасах я обнаружила застывших в непритворном экстазе людей. Особенно меня поразила очень красивая девушка в белом покрывале, рядом с которой,  я почувствовала, что сама начинаю очень быстро таять и исчезать, погружаясь до самозабвения в глубокое умиротворение и покой так, что мне пришлось собрать все свои силы, чтобы  отойти от нее и бродить у стен, прикасаясь к мраморной резьбе. Бродя по закоулкам храма, я обнаружила в его укромных уголках пристанища и столовые для паломников. Из главного зала неслась на всю округу завораживающая музыка, сопровождаемая звоном колокольчиков, которые приманили меня, как одурманенную гипнозом кобру. Я сомнамбулически направилась внутрь гурудвары и спряталась за одной из многочисленных колонн, вновь погрузившись в удивительный покой и гармонию. Передо мной довольно далеко в глубине зала сидела фигура в белом, от которой я не могла оторвать взгляда. Медленно, как во сне, я увидела, что фигура поворачивается в мою сторону, огромные, бездонные серые глаза над седой длинной бородой, обрамляющей тонкое, иконописное лицо обволакивали и тянули меня. Еще не веря, что смотрели именно на меня, я вопросительно указала пальцем на свою грудь « Я?!». Удивительный дух, иначе этого человека нельзя было назвать, ласково указал мне на место рядом с собой. Я опять удивленно уперлась пальцем в свою грудь, и тут он кивнул головой, не сводя с меня глаз и как - бы ведя ними к нужному месту. Я отделилась от колонны и стала не идти, а парить к моему духу. Он еще раз указал ладонью на место рядом с собой, все еще чувствуя мою нерешительность, а я просто упала ниц, не помня себя. Так мы и сидели всю службу рядом – мой таинственный дух и я, неизвестно чем заслужившая такую честь. Я чувствовала себя рядом с ним совсем прозрачной и невесомой, прочитанной ним за один поворот головы, за один брошенный взгляд книгой. Он знал про меня гораздо больше, чем я сама. Пожалуй, и того больше – мои прошлые и мои будущие жизни, мои грядущие страдания и многократные смерти, от которых меня каждый раз спасали неведомые мне силы. Он все это уже видел и знал. Мне даже казалось, что он – это я. Мы сидели, рядышком молча, и он ни разу не повернулся в мою сторону, а я и боковым зрением не смотрела на него. Но мы видели друг друга каким-то глубоким внутренним зрением, мы проникали друг в друга. Я поняла, что мой взгляд привязал его, как ниточкой, и повел за собой, он повернулся, найдя меня в толпе за столбом. Это было поразительное и неожиданное единение душ. Я чувствовала, что и он испытывает – единение и глубокую любовь, но для него это было, как дышать, он жил этим, в отличие от меня, которая только сейчас и начала дышать. Внутренним чутьем я понимала, что здесь внутри гурудвары  и на террасах, где меня подключила к себе удивительная девушка – все они одно целое, как и я сейчас с моим седовласым духом. И все вместе мы соединяемся  с тем высшим, ради чего все здесь собираются. Каким-то странным образом и в первый раз с девушкой, и потом с моим духом мы были настроены на одну волну, вибрацию. Невольно, не осознавая, чувствуя себя всего лишь легким перышком, просто никем, а главное, не сопротивляясь, принимая все происходящее, на какое-то время я смогла слиться с ними. Может быть, в силу своей всеядности и непритязательности, за что меня часто ругали, умении растворяться в окружающем, а не в своем эго, я оказалась в общем потоке гармонии и любви в гурудваре. Неожиданно моего плеча коснулся один из наших спутников, который что-то понял. «Пора!», -  произнес он. Я тихо поднялась и ушла, мой дух не шевельнулся, будто меня и не было. Но он знал, что навсегда останется со мной. Не я с ним, а он со мной. Мой спутник, много лет живший в Индии, шепнул мне на ухо: « Ну, мать! Что в тебе такого, что он из всех выбрал тебя?!».
- Ровно ничего! Ничего кроме пустоты, которую можно наполнить!  - ответила вроде я и не я.
 И вот теперь, смутно напоминающий гурудвару Бангла, Сахиб храм Лакшми Нараян стоял на холме, поражая своей новизной и современностью. Храм единения трех религий Индии – индуизма, христианства и ислама, что выразилось в его трех разных куполах, соответствующих каждой из этих религий. Меня расстроило, что я не увидела здесь  близкого мне самой буддизма, через который прошла Индия. Фанатик перед храмом расправил плечи, как орел, воодушевился и ввел нас в пределы Бирла Мандир. Здесь, презрев не только ислам и христианство, но и сонмы великих мыслителей и святых вроде Будды, Конфуция, Св. Антония и Заратустры, изображенных в мраморе, он принялся яростно проповедовать индуистские истины,  меча глазами молнии на ослушников, отошедших в сторону.  Девицы послушали его, открыв рты, и испарились в христианских пределах храма. Главный критик и раздражитель Фанатика Изольда, которой было плевать на все на свете, демонстративно надула губы и удалилась наружу искать свою обувь в общем мешке, чтобы погулять в парке. Проходя мимо нас, также проскользнувших наружу и сидевших на ступенях храма, она процедила: « Чушь! Тоже мне, Савонарола на костре! Проповедник выискался!», и гордо проследовала к мешку с обувью. А нас окружили дружелюбные и теплые джайпурцы с семьями, робко, но решительно наступая со всех сторон. Пошли вопросы, ответы, пожатия рук, обмены улыбками и общее фотографирование – дошло и до того, что они толпами стали покидать храм и присоединяться к нам. К тому времени, когда Фанатик вывел группу наружу, храм опустел, а вокруг нас была галдящая масса людей. Ему ничего не оставалось, как метнуть в толпу свои громы с молниями и удалиться. Любознательный произнес известную фразу « А чё вы  тут делаете?» и стал фотографироваться со всеми. Потом, правда, он пытался от меня добиться: « Разве вам было не интересно?! Вам, востоковеду?».
- Вот поэтому и было не интересно! – ответила ему я в духе наших Девиц, чтобы прекратить вопросы. Но дальше меня вдруг понесло – Я не люблю проповеди! Никакие – индуистские, православные, иудейские, коммунистические, демократические и иже с ними! Мне интереснее вот они, кто сидит на ступенях рядом с нами. Они живые и настоящие, так я больше ощущаю Индию, чем с вашим Фанатиком! Любознательный что-то залепетал, как заведенный, про сансару, карму и калачакру, наслушавшись Фанатика, тут же запутался и побежал к скульптуре Шивы, сидящем в беседке. После всего, когда ночь опустилась на Джайпур и появилась огромная полная луна, мы долго плутали на автобусе среди гор, пока попали в кипящий водоворот центра города, а Девицы почем свет проклинали Фанатика и его Бирла Мандир: « И какого черта нас понесло в этот новодел? Мы давно могли взять рикшу и посмотреть храм обезьян вместо этой муры, которую вы нам впаривали! Да, и к массажисту бы успели!». Фанатик побледнел, как мертвец, и дошел до того, что стал повелительно огрызаться: « А вот, я вас сейчас! Как сказал, так и сделаете!», что вызвало общую перепалку в автобусе.
- Это, что еще такое « А вот, я вас сейчас !»? Это мы «Вот, сейчас вас!». В один момент! Тоже мне, гид гребаный! Ну, полный зашквар! – сорвались с цепи, рассвирепевшие в конец Девицы. Так закончился для нас Джайпур, из которого ранним утром мы двинулись в сторону Агры во главе с Фанатиком, который одним своим присутствием накалял и отравлял атмосферу.
                В сторону Агры.   
   Из Джайпура мы убрались с некоторым удовлетворением, оставив шум, гам и толпы людей  в его розовых стенах. Дорога по мере отдаления от него становилась все зеленее и веселее, за окном тянулись поля и милые деревушки. Вплотную к дороге стояли стеной густые, жесткие травы, в которых застряли блестящие на солнце капли – это было похоже на ячмень или сорго, или что-то еще, из чего получаются прекрасные, пышные веники, так поразившие нас в Амбере. Наш путь только начинал мне все больше нравиться и вселять  надежды, как автобус затормозил, все проснулись, потянулись и высыпали на дорогу, на другой стороне которой, как радуга в чистом небе, сиял всеми красками на холме ванильно-пудровый  храм Кришны – Гирирадж Дхаран. Утренний воздух был чист и прозрачен, бесчисленные птицы щебетали и порхали над храмом, как над разукрашенным свадебным тортом. Это был затесавшийся сюда не так давно  типичный южно-индийский храм, выглядевший, как парвеню в кричащих красками одеждах среди аристократов в смокингах на званом ужине. Он был так хорош снаружи, что я уселась на скамейку, не отрывая от него глаз, и погрузилась в птичий щебет, ласковое мычанье коров, мерный треск красавицы метлы по камням, что вызвало внутри тихое кошачье урчание. Звуки флейт и звон колокольчиков оповестили о начале пуджи внутри храма. Казалось, что храм -  это огромная музыкальная шкатулка, которую завели ключиком, и она заиграла.
    Следующей остановкой был Чанд Баори – древний колодец 8-11 веков, а само это место Абанери скрывалось в чудесном саду, где все еще пели птицы. Слово колодец не совсем подходило по моим представлениям для такого поражающего воображение места – 30 метров ступеней вниз в виде перевернутой пирамиды и нечто вроде древнегреческого театра на одной из ее граней. Тут Фанатик решил восполнить упущенное,  и зачастил цифрами, как пулемет – здесь 13 ярусов по 7 ступеней каждый, итого 91  ступень, а всего их 3500, ширина верхней части 16,2 х 19,3 метров, ширина воды 6х9 метров. В нишах скульптуры Ганеши и Дурги. Эта вода раньше была питьевой, а сейчас она способна убить человека за пару дней, столько в ней скопилось бактерий. Впрочем, она и убивает – есть люди, которые сводят здесь счеты с жизнью.
- Неужели пьют эту воду?! – ужаснулся Любознательный.
- Да, нет! Топятся! Видите, как позеленела эта вода! – пояснила Девица-гид.
А я размышляла над тем, что спускаться за водой в такой колодец - это все равно, что нисходить по прекрасным ступеням в храм. В Индии даже колодец – это культовое сооружение, полное духовного и эстетического смысла. Наверняка в этом месте, похожем на театр, где скульптуры и арки,  проводились молебны и ритуалы.
- Ничего себе, по водичку сходить! – отозвалась на мои мысли хриплая Девица, устраиваясь на заграждении колодца для фото, чтобы быть здесь увековеченной.
- Да, уж! Грандиозно! Но лететь туда, мама не горюй! – ответила ей другая из Девиц и сделала фото. – А теперь и меня сфоткай с этим, с позволения сказать, колодцем! – и сплюнула от восхищения. 
- Бог мой! 8-11-й век! 15 этажей вниз! Колодец- место для церемоний! Хотя вода здесь в засушливом Раджастане этого заслуживает – молебнов и почитаний! Если у них колодцы такие монументальные, то чего нам ждать дальше? – восхищенный Любознательный все не мог оторваться от колодца и маленького музея вокруг него, пытаясь докопаться до какой-то сути.
- Колониальные захватчики Индии положили конец этому колодцу! – мрачно процедил Фанатик, проходя мимо в сторону храма Харшат Мата – богини счастья и радости.
- И чего еще было ждать от британцев, которые пришли и угробили эту антисанитарию! – добавила эрудированная Девица, сносно болтавшая по-английски. – Сами же говорили, что эта вода убивает за 2-3 дня! И что им было делать, когда они увидели, что здесь творится?!
- И что, в самом деле?! – оживился Любознательный.
- Рассадник паразитов и болезней – а здесь купались, стирали, тут же было и отхожее место. Вам же говорили, что это удобное местечко для самоубийств, в воде, бывало, и трупы плавали. А они эту воду пили! Как вы думаете, могли ли такое стерпеть британцы? Пришли и прикрыли это безобразие! Счастье еще, что сейчас здесь не помойка!
- Ну, надо же! Спасибо! Какие поразительные детали! – не уставал восхищаться Любознательный, вскидывая свои длинные ноги на каменные глыбы, на которых покоился храм Харшат Мата. – И как это у них в Индии одно с другим совмещается?! – не мог успокоиться он. Тем временем храм богини счастья и радости, плоский и приземистый, примостившийся на груде каменных глыб, судя по их виду, времен ледникового периода, заполнялся желающими получить красную бинди на лоб и священную нить калеву на запястье от милейшего вида молодого брахмана, который, не совершая ни малейших усилий, тут же получал щедрую лепту пожертвований. Наши попутчики, как карусель, кружили вокруг него, благодарно вкладывали ему в руку сотню рупий и отходили умиротворенные и осчастливленные. В древнем храме 8-9 века царил сумрачный мир и покой, несмотря на эту свистопляску. Из храма была похищена скульптура воительницы Дурги – супруги Шивы, которую  заменили на более благосклонную  супругу Вишну – Лакшми, олицетворение удачи, счастья, процветания, обаяния и красоты. Об этом я поведала приставучему Любознательному, который и здесь успел улучить момент и получить, как ненасытный колибри, питающий его нектар познаний. Он шлепал за мной босиком  по пятам и выпивал из меня остатки знаний. Когда он зазевался и вопрос застыл в воздухе, я успела исчезнуть, пристроившись в опустевшую нишу рядом с брахманом. Мы сидели друг напротив друга, а над нами висел гигантский, покрытый зеленью колокол, высунув длинный свой язык, как повешенный. Сквозь тяжелые колонны и замшелые вековые камни виднелись нежные, изумрудные поля, поросшие нежным пушком, как на голове у младенцев, в деревне мычали коровы, и пахло молоком. Брахман не шевелился, застыв рядом со мной – и на нас стала нисходить то ли Лакшми в ипостаси Харшан Мата, то ли умилостившаяся, обычно гневливая Дурга -  мы с брахманом зависли в нише, испытывая блаженный покой и благость. Наконец, он очнулся, ласково поставил мне бинди на лоб  и обвязал фиолетовой ниткой мое сломанное запястье, неожиданно делая мне намасте. Тут и я пришла в себя и смущенно протянула ему подаяние, от которого он отшатнулся и стал шарить руками за спиной. Мне на мгновенье показалось, что он собирается отдать мне все свои пожертвования, но он протянул мне прасад и принял мои рупии. Вокруг была полная пустота – все наши давно исчезли. Мне пришлось бежать, прыгая с одного древнего камня на другой, чтобы догнать группу, а сожаление, что мне приходится покидать это место, догоняло и било меня в спину.
- Сидеть бы тут и сидеть рядом с брахманом до окаменелости под сенью Лакшми – Харшат Мата и Дурги. Все идет по нарастающей! Каждое последующее место лучше прежнего! – подумалось мне в автобусе, который трясся в сторону Агры среди зеленых дубрав и долин. Умиротворение, чувство защищенности и гармония остались со мной до сих пор в виде уже потрепанной временем фиолетовой нитки. Впереди ждало нечто необыкновенное, которое нарастало, как крещендо.
                Фатехпур Сикри.
      В покинутый город мы шли пешком по длинной пустынной дороге, а впереди маячили одни из девяти внушительных ворот, похожих на римскую триумфальную арку, поросшую дикими кустами и травой. В голове было пусто,  в душе уже никаких былых ожиданий и предвкушений. Дело шло к закату, было совсем не жарко и очень тихо, лишь временами раздавался сухой кашель одной из наших попутчиц, у которой уже и температура поднялась, что не сулило ничего хорошего, но не вызывало тревоги – настолько все казалось бесполезным и тщетным.
    Заброшенный город  явился перед глазами, озаренный заходящим солнцем, молчаливый, пустой и выглядящий слишком молодым  для  старого призрака. Он был цвета пламенеющей охры – весь! Для меня это стало настоящим подарком при моей любви к охряным хризантемам, глиняным горшкам и тканям, а тут – целый город из песчаника удивительно теплого и яркого цвета охры, из-за чего город казался не покинутым, а стоящим в ожидании своих жителей. Фанатик, меряя пустынный город  длинными ногами, как ножками циркуля, с непроницаемым видом давал пояснения скороговоркой, явно отделываясь от неблагодарных, невежественных туристов. Группа неслась за ним вслед по пустынным площадям и бесчисленным дворцам. Фанатик не удостаивал Фатехпур Сикри, город Победы завоевателей Великих моголов, которых он ненавидел всею своей брахманской душой, конечно, не так сильно, как «великобританцев», пространных объяснений. Он просто указывал на здание, пробегая мимо – это конюшни, а это гарем, а это дворец визиря. Благодаря этому группа быстро рассеялась по безлюдным аркадам и закоулками Фатехпур Сикри, оставив в гордом одиночестве Фанатика  презирать и ненавидеть всех завоевателей Индии. Так что и я смогла бродить одна среди обширных зеленых газонов и террас, где располагались в гармоничном и каком-то танцевальном порядке павильоны, лестницы, переходы,  сокровищница и отдельные дворцы для жен. Пятиярусный ажурный дворец, прозванный « Ловцом ветров», продуваемый насквозь, легкий и кружевной с раджастанской башенкой, венчающей его, казалось, до сих пор благоухает травами, которые, как опахала, развевались на его резных решетках, создавая ароматную прохладу. В этом чудном городе смешались все стили и религии – индуизм, зороастризм, суфизм.  Акбар, создавший этот сказочный город, был веротерпим, терпелив и милостив. Для своих жен – раджпутской, христианской, турецкой он построил для каждой отдельные павильоны в соответствии с их вкусами  и религией, украшенные изящной резьбой, колоннами, башенками и общим прудом для омовений. В центре же огромной площади расположился обширный « Бесподобный пруд», разделенный четырьмя мостиками, ведущими к помосту с балюстрадой, на котором, как на сцене любил нежиться сам Акбар. Из огромных глыб красного песчаника, словно из дерева, были выпилены «Барабанный дом», в котором объявляли о прибытии гостей,  зал для личных и общественных встреч, а также сакральная часть Сикри с мавзолеем суфия Селима Чишти, собственно которому город и обязан своим появлением. Святой суфий, живший в деревушке в этом месте, предсказал Акбару Великому рождение долгожданных сыновей.  Осчастливленный Акбар решил построить здесь небывалый город – так и возник Фатехпур Сикри с его дворцами, широкими площадями, прудами и величественными воротами Буланд  Дарваза,  с нахлобученными на них по краям, ставшими моими любимыми, раджпутскими многочисленными башенками и,  похожими на кремлевские, стенами с зубцами. Ворота возвели в честь победоносного похода Акбара на Гуджарат, и назвали городом  Победы. За воротами простиралась безбрежная площадь перед пятничной мечетью Джама Масджид и белоснежным мавзолеем  Селима Чишти.  Для въезда Акбара на площадь специально построили Ворота падишаха, украшенные каменными, стилизованными гранатами и бутонами лотоса, а также множеством раджпутских  башен и башенок, напоминавших мне колокола и колокольчики. Сама мечеть была плодом смешения персидского и индийского стиля.
В спускающейся  после заката солнца на застывший город  мгле виднеющиеся сквозь ажурные деревья башни и башенки Ворот падишаха и пятничная мечеть вводили в состояние оцепенения. Хотелось не двигаться и застыть, как и этот город, словно в детской игре «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три - каждый на месте своем замри!». Похоже, что и Фатехпур Сикри, как в этой игре,  замер на 400 лет по команде Акбара Великого, который взял и перенес свою столицу  в Лахор поближе к границе. Фатехпур Сикри с 200 тысячным населением опустел в одночасье – кто говорит из-за пропажи воды, а кто говорит, по политическим соображениям Акбара. Так или иначе, город застыл во всей своей красоте и сохранился в веках, как Спящая красавица. Кто знает, останься Фатехпур Сикри столицей, смог ли бы он остаться во всей своей первозданности и чистоте. Смогли бы мы бродить по нему в полном одиночестве, слушая свои гулкие шаги, переливы струй в фонтанах, ленивый шелест листвы, пение ветра в его дворцах. Очарование и волшебство затерянного города все сгущалось и крепчало. Создалось полное ощущение, что Фатехпур Сикри расправил плечи и отряхнулся  от людской суеты, уличной грязи, как от вонючей рыбной чешуи, и остался на сотни лет  нетронутым людскими бедами, тщеславием, ненавистью, завистью, враждой, пролитой кровью, мирской бренностью, застыв, как в нирване, молодым и просветленным. И вот сейчас под моими ногами он весь целиком принадлежал мне одной или скорее это я, очарованная и покоренная ним, без остатка слилась с ним в одном дыхании, став такого же цвета огненной охры. Казалось, вот уже и наступил предел в Фатехпур Сикри - чего большего можно было ожидать! Но всего в 40 км отсюда ждала Агра.
                Агра.
         Здесь в Фатехпур Сикри не хотелось и думать об Агре. Казалось, чего еще можно было ждать после пребывания в застывшем в своем вековом благородстве, красоте и достоинстве пустынном городе. Но мы прокатились  по главной улице Агры Фатехбад Роуд до нашей гостиницы Роял Риджент, и я поняла, что не узнаю город, в котором побывала довольно давно. Сейчас дорога была ровной и зеленой, по ее обеим сторонам в пышных садах сквозь густой серый смог виднелись романтичные фонарики ресторанов, а в глубине прятались фешенебельные на вид гостиницы. Пока мы сворачивали в соседние переулки, чтобы завезти наших попутчиков, я вспоминала свой первый приезд в Агру лет десять назад. Тогда мы возвращались из Сиккима через Дарджилинг, где задержались на несколько дней и погуляли по этой бывшей британской северной столице, куда съезжались колонизаторы, чтобы провести жаркое индийское лето в горной прохладе. Дарджилинг вился, как штопор, по окрестным горам, так что наша гостиница – бывшая английская дача с причудливой башенкой и белыми решетчатыми окнами в пол, утопавшая в пышных розовых кустах рододендронов и азалий, нависала над всем городом, а в свою очередь над ее крышей находились дома с соседней улицы. На этой даче все сохранилось в первозданном виде, поэтому чудилось, что вот-вот сюда вернутся ее хозяева англичане из Дели – огромная библиотека с книгами тех времен, старинные кресла, рояль, персидские ковры и очаровательная чайная комната с мягкими, низкими диванами в резной башенке, состоявшей из одних окон на все стороны света. Такими же аутентичными были и ванная комната, кухня внизу, наши спальни с коваными кроватями и пологом от москитов, покрытые старинными кружевными покрывалами, домик для прислуги, где теперь хозяйничал персонал гостиницы. Британский Дарджилинг, как истый джентльмен, пытался держаться изо всех сил, хотя сильно постарел и обветшал за это время. Мы бродили по улицам города, как и густые облака, которые кругами спускались и поднимались по его улицам. Стоило чуть задержаться, чтобы погреться на главной площади Чоурасте, где толпились знаменитые чайные лавки и чайные комнаты, как Молл, по которому мы любили прогуливаться, заглядываясь на еще оставшиеся от британцев виллы, очень похожие на наши старые подмосковные дачи с палисадниками, начинал затягиваться густым, как сливки, туманом, в котором не было ничего видно на расстоянии вытянутой руки. Более непредсказуемой и капризной погоды, чем в Дарджилинге не сыскать на всем белом свете. В ночь, когда была запланирована поездка на Тигриный холм, чтобы, наконец, увидеть на рассвете неприступную Каченджангу, разразилась умопомрачительная гроза с таким проливным дождем, что наш домик могло унести по склону гор. А утром уже сияло безмятежное солнце, и кусты рододендронов, как собаки, отряхивали с себя ночной дождь, что не помешало, впрочем, туману после обеда упасть на город с такой стремительностью, словно Дарджилингу надели мешок на голову. С такой же частотой и непредсказуемостью в городе случались забастовки и протесты местного большинства – гуркхов, только и мечтавших о том, как бы им отделиться от Индии в независимый Гуркхаленд. Тщетно прождав несколько часов такси, которое должно было отвезти нас в аэропорт Багдогры, мы были оповещены четой пожилых тибетцев, служащих гостиницы, что город в осаде – гуркхи вышли на протест и перекрыли все дороги. Тибетцы так пылали желанием от нас отделаться, что посуетились и нашли нам гуркха штрейкбрехера, который решил на нас заработать. С небывалой резвостью он погрузил и нас, и наши вещи в свой старый джип, пришпорил его и понесся, как угорелый, по одним ему известным закоулкам  и объездным путям, чтобы миновать кордоны на подступах к городу. Порой нам казалось, что он несется без всякой дороги через лес прямо вниз с утеса. Тем не менее, мы успешно миновали все препоны и вынеслись на прямую дорогу, если так можно было именовать горный серпантин, по которому мы мчались к Калимпонгу. Наш водитель свято помнил мою просьбу успеть заскочить по дороге в Калимпонг на могилу, вернее ступу Е.И. Рерих, которая жила там со своим сыном Юрием после смерти в долине Кулу Н.К Рериха. А после ухода из жизни, ее кремировали, и буддистские монахи построили на холме ступу, где и упокоился ее прах. Я не верила своему счастью, когда правдами и неправдами мы все же оказались в Калимпонге. Я обошла кругом белую ступу, вокруг которой был разбит цветник, где мирно гудели пчелы, и откуда с одной стороны открывался вид на Каченджангу и ее пять вершин, а с другой завораживающий вид на всю долину далеко внизу. Лучшего места для упокоения Е.И. Рерих трудно было и найти – казалось время застыло здесь и само упокоилось. Уходить никак не хотелось, но наш водитель оторвал нас от ступы и повез какими-то кривыми путями  к жилищу Елены Ивановны – имению Крукети Хаус  на склоне горы, где открылся со временем музей, но времени оставалось совсем в обрез, чтобы успеть к самолету в Дели. Мы опрометью бросились нагонять время на джипе, подскакивая на камнях и ухабах на дороге, вьющейся вдоль горной реки. Попрощавшись с нашим чудесным водителем, мы вихрем ворвались в аэропорт ровно тогда, когда толпа пассажиров принялась брать самолет на абордаж – никакой регистрации и досмотра в этой давке не было. Каким-то чудом нас с толпой внесло в самолет, мы даже ухитрились сесть в кресла и взлететь, во что я никак не могла поверить. А затем и сесть в  аэропорту Дели, где все, что с нами произошло с утра, выглядело сном. Но этот сон продолжался - узнав, что в это время года самолеты в Агру не летают, а у нас оставались сутки до вылета в Москву, мы польстились на предложение взять такси туда - обратно. Опять погрузились в машину и помчались 200 км до Агры. За окном стояла неимоверно душная жара, которая очень досаждала после прохладного, свежего воздуха Дарджилинга, где мы зябли. Было ощущение, что нас поместили на противень в духовку, которая чадит и подгорает. Немного спасал кондиционер в машине, без которого мы бы просто задохнулись. Но когда наш шофер, благообразного вида индиец, вышел на улицу на базаре, чтобы выпить и перекусить, и отворил дверь машины настежь, мое сознание стало мутиться. На нас пахнуло адом – на базаре в темноте горели костры, что-то жарилось на кучах мусора, что источало удушающие миазмы и гарь, в которых метались тени людей и собак. Стекла в машине от жара так накалились, что до них нельзя было дотронуться рукой. Наш шофер насытился, впустил в машину струю адского жара и вони, крякнул и сел за руль. Мы летели в полнейшей тьме и жаре, как мне казалось, совсем без дороги, и будто в фильме ужасов прямо у нас под носом  внезапно возникали  то коровы, то прямо в лоб неслись огни встречных грузовиков, которые издавали истошные звуки. В последнюю минуту мы ухитрялись увернуться. Я сидела на переднем сиденье рядом с шофером и от всего этого впала в ступор и потеряла последние силы хотя бы закрывать глаза, чтобы не видеть весь этот ужас. Застыв, я уставилась на тот клочок мрака, который хоть на дюйм могли освещать фары машины, гипнотизируя его и призывая всех святых спасти нас, неразумных, пустившихся в эту авантюру. Но вскоре я осознала, что и молчать опасно. К своему ужасу я увидела, что шофер все чаще и чаще стал кивать головой, склоняясь к рулю, чтобы окончательно уснуть. Я принялась из последних сил трещать, как сорока, петь, ругаться, сучить ногами и руками, и даже толкать его острым локтем в бок, что давало хоть какую-то надежду попасть в Агру живыми. В кромешной темноте мы все же достигли своей гостиницы, условившись, что наш индиец заедет за нами в 4-30 утра, и бросились на кровати вытянуть ноги хоть на пару часов. Но прежде, чем это сделать, я подошла к окну, сама не зная почему, и обнаружила, что стекла оклеены фольгой, к которой невозможно было дотронуться, как к сковородке – ночь за окном в Агре так и не успела остыть. Ровно в 4-30 утра нас поднял с кроватей шофер и отвез к Тадж Махалу. Часть пути в рассветной мгле мы проделали пешком, двигаясь еще в полу сне. И когда в кружевной арке ворот в полной тишине и пустоте перед нами возник розовеющий на восходе  Тадж Махал, мы лишились дара речи. Это было чудесное видение, которое появилось перед нами, росло и шло нам навстречу, отражаясь в воде каналов и прудов, которые тянулись к нему. Мы были первые и пока единственные  еще довольно долго, пока Тадж Махал становился для нас реальностью, которую все равно было трудно осознать. Мы вошли внутрь, побродили вокруг да около него, поразились широте и какой-то грозной потусторонностью  и первобытностью Ямуны. Потихоньку занимался день, и нас стали окружать толпы индийцев. На террасе над рекой уселась, скрестив ноги, группа пожилых индианок в ярких сари, похожая на клумбу. Проходя мимо, я не смогла скрыть улыбки. В ответ индианки засмеялись, замахали руками и пригласили меня присоединиться к ним и сфотографироваться, что я и сделала, вдруг ощутив прилив бодрости и счастья, словно выпила так необходимую сейчас чашку кофе. Тут же рядом взорвалась возгласами такая же толпа мужчин, сидевшая поодаль.
- А нам?! А нам?! – кричали они. – Дайте ее и нам!
Женская кучка и мужская смеялись и перекрикивались, пока я усаживалась то к одним, то к другим.
- Тадж Махал?! Хорошо?! – спрашивали и те, и другие. Узнав, что я из Москвы, пришли в еще большее оживление и окружили меня уже общей толпой. Поднималось солнце и становилось все жарче. Тадж Махал стал принимать более жесткие  очертания, превращаясь из дрожащего, розового, эфемерного призрака в белый, на грани обморока мраморный дворец. Пора было скрываться в гостинице до вечера, чтобы потом пуститься в обратный путь. В самой Агре кроме Тадж Махала, который казался инопланетянином среди гор мусора, выщербленных дорог, канализации, проходящей поверху, мы  тогда больше ничего не успели увидеть. Но и одного Тадж Махала было довольно – это было выше всяких ожиданий и похвал. Это стоило того, чтобы вот так, очертя голову, нестись из Дели  всего на один день навстречу ему – Тадж Махалу.
    Именно поэтому теперь мне было страшно встретиться с ним вновь спустя десять лет, как с бывшим возлюбленным – неизвестно, что почувствуешь. А вдруг разочарование?! На январском рассветном холоде дрожь пронизывала до самых костей, стучали зубы. Била еще и нервная дрожь от ожидания, пока Фанатик, разбудивший нас ни свет ни заря еще затемно, вел свои пространные речи как о могольских, так и о британских завоеваниях Индии под раскидистым баньяном. И в этот раз мы были в первых рядах, когда открылись резные ворота  и точно также, как и десять лет назад передо мной затрепетал нереальный , как мираж в пустыне, жемчужно-розовый на рассвете, словно еще в утренней росе, только проснувшийся Тадж Махал, от которого я ничего не ждала и ни на что не надеялась, до смерти боясь разочароваться. Но сейчас мне показалось, что передо мной живое существо, одухотворенное создание, которое за века напиталось восхищенными взорами и вздохами, ожило и своим присутствием преображает все окружающее пространство. Его отражение не дрожало и жило в фонтанах, откуда спустили воду, но он сиял и вибрировал, насыщая воздух трепетной радостью, возвышенным духом, бездумным счастьем и лучезарной энергией. Все прибывающие группы индийцев, которые суетились, выбирая ракурсы для фото, не портили, но скорее оживляли атмосферу. Женщины в ярких сари прекрасно вписывались в пейзаж, как  живые скульптуры на террасах у фонтанов на фоне Тадж Махала, переливавшегося, словно перламутр и прямо на глазах менявшего краски, становясь из розового нежно-персиковым по мере того, как всходило солнце и легкими касаниями, как кисточкой на лице красавицы, добавляло новые краски и линии на его мраморе. Тадж Махал просыпался и вставал во всей своей красе , немало не смущаясь толпы, окружавшей его. Ничего не способно было смутить, испортить ему настроение, ничто недостойное не могло пристать к его совершенству. Все мои страхи разочароваться испарились, все теперь казалось мне нипочем. Я уверила себя, что мы узнали друг друга, и наши чувства остались прежними – и у меня, и у него. Майское солнце, которое так жгло в прошлую нашу встречу, в январе было сияющим и ласковым. Утро свежее и прохладное. Ямуна катила еще полные свои воды, не успев сбросить с себя утренний туман, отчего так очаровавшие меня в Фатхепур Сикри  красно-кирпичные чатри – павильоны зонтики на воротах и стенах Тадж Махала таинственно зависали в молочной дымке, склоняясь над рекой. На фоне тумана, как на папиросной бумаге, четко вырисовывались черные профили деревьев, так что была видна каждая веточка, каждый листик. Чатри на стенах, резные, кудрявые деревья, извив Ямуны и дымчатый покров, наброшенный на все это, создавало  нереальную картину, больше схожую тонкостью своих линий на японскую гравюру.
- Спасибо! Спасибо! Спасибо! – бессознательно бормотала я себе под нос.- Вот только это увидеть – и больше ничего не нужно! – убеждала зачем-то я себя, боясь спугнуть все то, что уже получила сполна. – Спасибо и тебе, Фанатик! - возблагодарила я и гида, заставившего нас встать так рано, чтобы не пропустить утренний Тадж Махал. – Спасибо тебе, Тадж Махал, за то, что остался верным себе. За то, что живешь и дышишь, щедро озаряя своим присутствием этот мир, примиряя нас с ним. Я была уверена, что от него исходит сияние не только утром, но и  глухой, темной ночью. Ореол! – осенило меня. – Это ореол живого, теплого существа. Напоследок я провела рукой по его мраморному боку, пока никто не заметил  - это была встреча с дорогим мне созданием, которое очаровало, околдовало меня еще сильнее, чем прежде.
   Все, что было потом – и гробница Акбара в Сикандре, и усыпальница Итимад-уд-Даулы с ее прекрасными цветными мозаиками и резными, мраморными инкрустациями  цвета топленого молока, и пышные сады над Ямуной, а также и форт Агры - все это не могло уже затмить собой волшебства Тадж Махала. Он продолжал реять перед глазами и напоминать о себе. Красный форт Агры встретил нас пестрой и извилистой, как змейка, очередью индийских экскурсанток в одинаковых белых панамах и желто-оранжевых сари,  что делало их похожими на традиционную мала или малат, цветочную гирлянду бархатцев, выстроившихся в ряд под исполинскими, крепостными стенами. Эта живая цветочная гирлянда переминалась с ноги на ногу, хихикала, сверкала очками и раскрывала над собой зонтики, защищаясь от солнца и сводя на нет все величие и напыщенность форта. Дальше я всецело попала под власть « Знака четырех» Конан Дойля, на каждом шагу, вспоминая его: « Ночью я был в Агре…. – оказалось, что и там небезопасно. Вся страна гудела, как растревоженный улей. Англичане собирались в небольшие отряды. Они оставались хозяевами только на той земле, которую удерживали силой оружия. На всей остальной земле они были во власти восставших. Это была война миллионов против нескольких сотен». « Агра находилась в центре мятежа»,- уверял меня Конан Дойль. Это было восстание сипаев, так страшно подавленное этой британской «сотней». С детства я помнила картину Верещагина, где чередой стояли сипаи в белых одеждах, привязанные спиной к пушкам, у огромных колес которых стояло по англичанину в красном мундире, чтобы отдать приказ о выстреле. « Дьявольский ветер» - так называлась эта жестокая казнь сипаев. Тут сквозь Конан Дойля и воспоминания детства до меня донесся зычный голос Фанатика, который  по своему обыкновению мрачно сверкая глазами, воздвигся над ажурной оградой могилы Джона Рассела Колвина, лейтенант-губернатора Северо-Западных провинций Индии, умершего не в бою, а от холеры при осаде Агры сипаями.
- Обратите внимание! – небрежно ткнул пальцем Фанатик в сторону могилы.  – Это не восставшие против  британского колониализма убили его. Он умер от слабости, страха и чуть-чуть от холеры во время освободительной войны индийцев за свою независимость. Я вас изо всех сил призываю не читать британские учебники, где история Индии извращена до неузнаваемости. Читайте только индийские учебники! И заметьте, как нагло  англичане разместили могилу этого никчемного губернатора среди  наших исторических памятников – прямо перед Диван - и - Амом, залом публичных приемов. Эта могила никак не гармонирует с архитектурой дворцов Великих Моголов. Но мягкая душа индийцев не позволила им разрушить эту могилу!
- Не смешите мои танки! – молвила одна из Девиц, смачно сплюнув на землю в подтверждение своих сомнений. – Та еще была резня англичан! Око за око! Зуб за зуб! Сипаи тоже кротостью не отличались!  Те еще были звери!
- И все из-за «скуси патрон»! – задумчиво поведал Любознательный, поводив ногой по земле, очерчивая ею круг.
- Чего?! – воззрилась на него Девица. – Скуси чего?
- Патрон! Англичане заставили сипаев откусывать патрон перед выстрелом, а те были уверены, что он в свином или того хуже  коровьем масле, и подняли восстание – неохотно сообщил Любознательный. Фанатик стал чернеть лицом – Индийцы глубоко верующие люди и не потерпят осквернения их религиозных чувств.
- Так и пришла хана британской Ост-Индийской кампании! – неожиданно проявила недюжинные познания та Девица, которая сама была гидом.
- Да, представьте себе, у этих английских торгашей была первая в мире частная армия. Они же и взлелеяли сипаев на свою беду. Ну, и к чему же привело это восстание – к тому, что вся Индия стала владением Британской короны – продолжал Любознательный.
- Что сказать, англосаксы! Вот, и афганских моджахедов также вскормили! Какую нечисть они только не развели в мире! – не уставала клеймить колонизаторов Девица-гид на радость Фанатику, который и раздул это пламя.
- И хочу завершить наш разговор Чарльзом Диккенсом, их великим писателем, который позволил себе сказать это о народе Индии: « Жаль, что я не могу стать главнокомандующим в Индии… Я бы объявил им на их собственном языке , что считаю себя назначенным на эту должность по божьему соизволению и, следовательно, приложу все усилия, чтобы уничтожить этот народ». Фанатик прочитал эту цитату в телефоне и удовлетворенно  оглядел нас, выполнив свою миссию  по выведению колонизаторов на чистую воду.
- Давайте лучше вернемся во времена Великих Моголов и отправимся к месту заключения Джахан хана.
- Одни других лучше! Что же это вы позволяете всем вашим завоевателям, начиная  с ариев и Александра Македонского только и делать, что завоевывать вас?! Все они, завоеватели, хороши вместе с вами! Но таких хапуг, грабителей, как англичане, еще поискать надо! Одни тити-мити у них на уме! – подытожила все эти речи Девица, которая попроще.
Мы тронулись через многочисленные могольские дворцы к месту заключения шаха Джахана –  к Жасминовой башне. И здесь на террасе у восьмиугольной мраморной башни Мусамман с балконом  Фанатик  еще раз помянул британцев.
-  Крыша башни была покрыта золотом, которое украли англичане!
- Знамо! «Сокровища Агры»! Смотрели! В курсе!  - не преминула и тут встрять в разговор разбитная Девица.
 Я отошла от них подальше к ограде и присела от неожиданности. Жасминовая башня нависала над Ямуной, за которой в серебристой дымке тянулись изумрудные поля, перемежающиеся мелкими рощицами, за которыми стоял по колено в траве и густом мареве Тадж Махал с зеленовато-желтым отливом, будто в нем отражалась вся зелень полей и деревьев. На фоне бледно-желтого неба он выглядел дрожащим миражом, готовым в любую минуту раствориться в воздухе. Все краски этого водянистого акварельного пейзажа были размыты и нечетки, текучи и эфемерны. Я несколько раз протерла глаза, чтобы  убедиться, что это не привиделось мне, поскольку все остальные мои попутчики прошли мимо этого видения, ничего не заметив.
- Вот, что, оказывается, видел  шах Джахан из своей темницы каждый день – любимое свое творение. Когда что-то безумно любишь, то твоя сильная привязанность материализуется  странным  и неожиданным образом, порой, жестоко привязывая к себе. Что хотел, то и получил шах Джахан – лицезреть утром, днем, вечером и ночью при луне прекрасную усыпальницу, которая меняет свои краски в зависимости от часа дня. Налюбовался, как говорится, до смерти! И упокоился рядом с любимой женой. Желтая дымка тем временем густела и заволакивала Тадж Махал, который в ней таял и исчезал  у меня на глазах.
- Смог! В конце концов, он его и сожрет, этот ядовитый смог Агры! – разогнала мои чары Девица гид всезнайка. И, правда, когда ночью мы вернулись в гостиницу из Вриндавана, в горле першило от гари, свет фонарей с трудом пробивался сквозь густую пелену смога, так что было ничего не видно на расстоянии двух шагов.   
                Вриндаван.
 Во Вриндаван  - Кришнаитскую мекку мы отправились после всех  могольских дворцов, мавзолеев Агры столь переполненные впечатлениями, что почти не обратили внимание на то, как накаляется атмосфера в автобусе. Любознательный затеял спор с Фанатиком, который слушал его с каменным лицом.
- Куда вы меня поселили? Я провел ночь в какой-то кладовке без окон, практически без света, на грязной постели! Это чрезвычайно опасная ночлежка, меня заперли в ней на ночь. Случись пожар, я бы сгорел в ней заживо! Вторую ночь я не намерен так рисковать жизнью! Ищите мне нормальный номер! – горячился доведенный до крайности Любознательный. Фанатик, как мог, отбивался в ответ, но было ясно, что он и пальцем не пошевелит. Ситуацию на время разрядило очередное посещение магазина, на этот раз это были ковры. Всю нашу компанию усадили по лавкам, расстелили перед нами шерстяные и шелковые ковры, угостили ромом «Олд монк», чтобы дело пошло веселее. Девицы, не долго думая, со стаканом рома в руке пошли плясать на коврах танец живота, а за ними следом и Изольда, пожилая, бывалая туристка, сидевшая в автобусе прямо передо мной и снабжавшая меня информацией обо всем на свете. Изольда глотнула рому, притопнула, широко раскинула руки и пустилась плясать барыню. Ну, что твоя Наташа Ростова из «Войны и мира».
- Барыня-сударыня! – подпевала себе Изольда, наступая на взгрустнувшего Любознательного, отбивавшегося от нее из последних сил. Захмелевшие Девицы все же купили себе по маленькому ковру с видом Тадж Махала: « Не все же нам ром пить на халяву!». Распоясавшуюся Изольду с трудом впихнули на ее место в автобус – с тем мы и отчалили во Вриндаван, о котором сказано, что ехать туда следует « с  открытым сердцем и чистыми помыслами, иначе там возможны неприятные приключения - и будешь ты видеть не красоты  многочисленных храмов, а нечто весьма не привлекательное».
 На подъезде к Вриндавану показалась гигантская статуя многорукой богини Дурги, которая напомнила мне бегущего боком отвратительного паука. Исполнена она была в стиле и духе развлекательных аттракционов, что сразу настроило меня на не соответствующий божественному Вриндавану, городу 5000 храмов, дух и лад. Мы сразу же попали в гигантскую толпу, которая куда-то неслась, громко голося. В жуткой давке приходилось уворачиваться от туч надоедливых детей, которые норовили, изловчившись, влепить  на лоб красную печатку – трезубец Шивы, за которую требовали денег. Стараясь изо всех сил сохранить « открытость сердца и божественный настрой», которые так и рвались покинуть нас, мы были внесены нескончаемой плотной толпой в широкий двор, на стенах которого была раскинута история создания Прем Мандира, храма Божественной любви, открытого в 2012 году Джагадгуру Шри Кричалу Джи Махараджем с титулом мирового учителя, знатоком и философом священных индуистских писаний. Он не замедлил и сам появиться перед нами на огромном экране  в оранжевых одеяниях, с полосатой, красно-белой цветочной гирляндой на шее, с длинным до плеч жидкими волосами, поучающий толпу своих почитателей, как на самом видео, так и рассевшихся на земле, смотрящих его в записи.
   Мы избавились от обуви, сдав ее в камеру хранения, и зашлепали по теплым еще плитам в плотном людском потоке в храм из белого итальянского мрамора. А нам вслед продолжал  вещать свои истины Крипалу Шри Махарадж. На внешних стенах 2-х этажного святилища были размещены картины жизни и божественных игр – лил Кришны в самых, что ни на есть, ярчайших красках, как по цвету, так и по содержанию. Как сказано « игры Кришны всегда в высшей степени сладостны и исполнены нектара». Но я бы сказала, что они еще в большей степени непостижимы – эти сакральные лилы. Кришнаитский поэт Чандидас так сказал об этом: « Тот, кто способен представить, как можно нанизать гирлянду из горных пиков  на тоненькую нить или поймать слона в паутину, может понять игры Кришны». Но можно сказать, что я не поняла ничего. Мало того, мне показалось, что я именно та нечестивая, которая явилась во Вриндаван без должной подготовки, без открытого сердца, благодаря чему и толковала все увиденное превратно. На первом этаже Прем Мандира был храм Кришны и Радхи, но во всех нишах и на всех картинах мне почему-то попадался один Джагадгуру, он же мировой учитель, словно живой в том же оранжевом одеянии с цветочной гирляндой и жидкими, лоснящимися длинными волосами. Он стоял, он сидел, он лежал.
- Во, старикан! Ничего себе, какой храм отбабахал! Деньжищ тут сколько! Не меряно! – донесся до меня сиплый голос Девицы попроще. Я вздрогнула и оглянулась, боясь признаться себе, что Девица точно выразила и мой ход мыслей, словно уличила меня на месте.
- Ну, нет! Надо отсюда выбираться! – решила я, чувствуя удушье. Мало того, что это место явно меня не принимало, мне стало чудиться, что и толпы верующих смотрят  подозрительно, видя меня, нечестивую, насквозь. Я опрометью бросилась из храма вон, так и не поднявшись на второй этаж Рамы и Ситы, где опять побоялась увидеть одного Крипала Джи Махараджа. Я пристроилась на ступенях храма сбоку так, чтобы не прозевать свою группу, и стала наблюдать за толпами верующих, снующих среди множества фонтанов, клумб и аттракционов, напоминающих мне цирк, парк развлечений, музей восковых фигур, где главной и почти единственной фигурой был все тот же мировой учитель. Ощущение парка аттракционов все усиливалось по мере того, как храм стал сиять тысячей неоновых огней, меняющих цвет от кислотного зеленого до такого же приторного розового под оглушительную музыку. Верующие приходили сюда целыми семьями и казались мне совершенно счастливыми.
- Может, и это лилы – игры Кришны?! Непостижимые?! В таких разнообразных формах?! По крайней мере, в доходчивых для народа, веселых и развлекательных формах! – размышляла я – Но для всех этих людей, очевидно, в постижимом виде! Все довольны и счастливы!
- Блин! Куда ни плюнь, везде этот хмырь патлатый! Как его там – учитель мира! Настоящий Кришналенд тут себе устроил, хитрый старикашка! – опять стал выводить мои мысли на чистую воду грубый, наглый голос все той же простоватой Девицы.
- Вам не кажется, что только здесь и начинаешь понимать смысл лозунга « Религия- опиум для народа!», который нам вдалбливали в школе – подступился ко мне и Любознательный.
- Кажется! Ох, как все это кажется! – выдохнула я с облегчением, обнаружив, что не одна я явилась сюда без чистых помыслов и открытого сердца.
 С тем нас и вынесло с осчастливленной толпой с обширной территории Прем Мандира, оглашающего всю округу бравурной музыкой и коварно подмигивающего огнями всех цветов радуги.
  Довольный произведенным впечатлением, Фанатик быстро зашагал, ловко лавируя среди встречных толп, коров, рикш и машин, ведя нас по Вриндавану, состоящему сплошь из храмов и паломников. Оглушенные и еле волочащие ноги, мы юркнули вслед за ним  в ворота очередного храма, откуда доносилась музыка и громкие крики так, что все та же откровенная Девица не преминула засомневаться: « Может нас, наконец, тут накормят!? Смахивает на наш ресторан! Веселее ребята! Даже шашлыком, вроде, попахивает!». Фанатик расстрелял ее очередью беспощадных взглядов, не удостоив ответом, и стал ввинчиваться в битком набитый храм. Тут меня угораздило вспомнить про недавнюю пандемию и ковид , отчего мне захотелось дать задний ход, но толпа напирала со спины и меня несло, как в метро в час пик, один Бог знает куда. Без всякой надежды на результат, я уткнулась носом в свой шарф, стараясь не дышать, а потом беззастенчиво укутала ним все лицо, оставив одни глаза. Толпа вокруг пела и бушевала. Забравшись повыше, в это столпотворение  бросал красные цветы гибискуса крепкого телосложения мужчина с бритой головой и кричал « Харе Кришна! Харе Рама!». Счастливчики, кому попался  красный цветок, как свадебный букет, заходились в экстазе и скакали, как сумасшедшие. От них заражалась экстазом и плотно прилегавшая масса людей, начинавшая еще пуще толкаться и подпрыгивать. Музыка неслась галопом, за ней следом поспевали молитвенные песнопения киртаны, переходящие в общий, пронзительный вой. Меня начинала охватывать паника. Толпой нас вынесло в подобие патио, с черно-белым в шахматную клетку полом, в центре которого росло, видимо, священное дерево.
- Тулси! Тулси! – кричал Фанатик через головы.
- А! Дерево тулси?! Кажется, оно еще и лечебное?! – всплыло в моей воспаленной голове.
Вокруг дерева творилось нечто невообразимое, превосходящее все прежде увиденное – транс, экстаз, экзальтация, опьянение, бесовский хоровод. Обезумевшие женщины с оскаленными лицами, с пеной у рта и закатившимися глазами бились в экстатических судорогах под музыку, все больше  становясь похожими на больных эпилепсией. Вокруг них в таких же судорогах корчилась и остальная  куча народу. Девицы с красными цветами в руках, присоединились к ним, выплясывая и делая умопомрачительные пируэты под одобрительные возгласы толпы, но потом тоже испугались.
- Малахольные! Обкурились!  Надо давать ходу отсюда! – вынесла вердикт сердитая Девица, вытаскивая за руку свою подругу из визжащего месива. Мы с нечеловеческими усилиями выбрались из толпы на свежий воздух, где тут же попали в руки к светловолосой паломнице с совершенно пустыми, как у статуй, глазами. Она вела за руку покорную девочку лет десяти.
- Русские! Наши! Вот, уж где благодать! Непостижимый! Сладостный! Божественная любовь! – так и сыпалось беспорядочно из нее, когда она бросилась к нам с объятиями. – Харе Кришна! Харе Рама! - Но мы дружно отшатнулись от нее и отправились мыть ноги под кран, чтобы надеть обувь и убраться восвояси. Пока мы отмывали грязь с ног, простоватая Девица под впечатлением от встречи с русской кришнаиткой и ее дочкой, пустилась в рассуждения.
- Вот, и моя подружка совсем очумела! А, вроде, сама из хорошей, богатой семьи! – трещала она, изо всех сил тряся босой ногой навесу, как кошка. – Сдвинулась! Свихнулась совсем! Все бросила – работу, дом, Москву! И «подалася» с таким же трехнутым сожителем и их ребенком в Индию! Скитается! Вот так же, как эта чокнутая кришнаитка. И ребенка с собой потащила! Куда? Зачем? Спрашивается! Ночуют они в храмах, едят, что бог пошлет, да в храмах пожертвуют! На матрасах вместе с собаками спят у дверей храма. А блохи? Зараза всяческая?! Моются? Да, вот так, как мы сейчас, моются! Вот так! – она энергично встряхнула второй чистой ногой и сплюнула в сторону. – Тьфу, ты! Ребенку скоро в школу, где он будет учиться? Вот, здесь?! У этих обкуренных? «Хари Рама» будет учить? «Хари Кришна»? – встав на обе ноги, она воздела руки к небу и обреченно опустила их – Бестолочи, что сказать!
  Тут Фанатик с опозданием  сообщил нам, что толкались мы в толпе в одном из лучших храмов Вриндавана  - храме Баларамы, и тут же рассадил всех по подоспевшим рикшам, чтобы доставить нас к автобусам. Нам повезло попасть к рикше с Девицами.
- По коням! – завопила совсем простая Девица. И мы понеслись в бешеной скачке по Вриндавану, так что только ветер свистел в ушах, мимо его 5000 храмов, над которыми всплывала невиданных размеров холодная, надменная луна и, словно издеваясь, так и висела над нами всю дорогу. Девицы, а за ними и мы, хором стали петь « Харе, харе Кришна! Харе, харе Рама!», что подзадорило нашего водителя нестись во весь опор, на ходу подпевая нам.  Встречные рикши, набитые под завязку бритоголовыми кришнаитами паломниками со всего мира, приветствовали нас встречным « Кришна,Кришна! Харе,харе! и оглушительным улюлюканьем,которое неслось нам вслед. В ответ Девицы нагло и призывно хохотали.
- Если и это лилы – сладостные, как нектар игры Кришны, то мне это по душе! Наконец, Вриндаван начинал и меня очаровывать. Может быть, все-таки был найден общий язык с Кришной, который заговорил на понятном языке.
- Вот это жизнь! Вот это скорость! И луна обалденная! Харе Кришна! Харе Рама! Ура! –резюмировали Девицы, выбираясь из рикши. И тут мы только их и видели – они отправились с частью группы в Дели, а потом и на Гоа проводить там остаток зимы. Мы же вернулись в загазованную Агру, чтобы рано утром отправиться на поезде экспрессе в Джанси и дальше в Орчху и Каджурахо.
                Орчха – Каджурахо - Читракут.
      Рано утром, пока еще не рассосался туман в Агре, мы отправились с нашим новым гидом, который на счастье сменил Фанатика, на вокзал, уже набитый индийцами со скарбом под завязку. Оказалось, что гид родом из Дарджилинга, что сразу нас сблизило, когда он выяснил, что я была не только в Дарджилинге, но и в Сиккиме с Непалом. Сам он был из гуркхов, но какого-то особого гигантского вида, похожий на борца сумо и спецназовца одновременно.
- Стойте у края платформы и, не долго думая, сразу прыгайте в вагон, потому что экспресс стоит не больше минуты! – сообщил он, и по его лицу было видно, что он не шутит. Нам предстояла крайне волнительная операция.
- Чтобы узнать страну, надо проехаться по ней от края до края. Я-то сам доехал до Владивостока и только тогда понял, что такое Россия, а этот Шатабди экспресс идет от Дели до Тривандрума в Керале – через всю Индию до самого юга! – рассказывал он, тревожно кося глазами на табло, дабы не проворонить момент подхода поезда. Мы сгруппировались почти по-военному и опрометью бросились в подоспевший вагон. Проникнувшийся ко мне теплой симпатией громадный гуркх одним движением забросил в вагон и меня, и мой чемодан, едва успев выскочить уже на ходу из экспресса, крикнув напоследок: « Не забудьте быстро выскочить из поезда в Джанси !». Мимо нас проплывала пустая платформа.
- И как это вся толпа сумела так быстро разместиться в поезде?! – протянул Любознательный, расположившись в соседнем кресле. – Какое счастье! В Агре меня все же переместили в другой отель, где мне уже ничего не угрожало!
 В Джанси мы ухитрились также споро и молниеносно дебаркироваться из экспресса, приноровясь к индийским повадкам. Здесь нас встретил очередной, благодушный и веселый гид, так что мы мало - помалу стали оттаивать и приходить в себя после Фанатика. До Орчхи было рукой подать, за окном зеленели поля и мелькали рощи, в голове было пусто, а на душе легко.
 Орчха нас совершенно очаровала и покорила. Казалось, чего еще было ждать после Агры. Однако  маленький раджпутский город, скорее по размерам деревня,  основанный в 16-м веке раджей Рудрой Пратапом Сигхом, был просто набит старинными дворцами, храмами, усыпальницами и фортом, что мне напомнило Флоренцию из-за количества памятников на один квадратный метр и быстрой реки Бетвы, через которую были переброшены мосты.  Орчха также смахивала и на поляну каменных сморчков, на которых были похожи коричневые, бугристые остроконечные купола храмов и дворцов. В форте мы успели забежать в боковой дворец Шиш Махал, в котором устроили гостиницу. И позавидовать ее постояльцам, которым посчастливилось здесь окунуться в средневековую атмосферу покоя, тишины, ленивой роскоши и первозданности. Пахло хорошим кофе, индианки шуршали своими шелковыми сари, усаживаясь на резные диваны. За узким окном щебетали птицы, и звенела о камни река – время здесь застыло, как и в форте, куда мы долго забирались по многочисленным ступеням. Мы бродили в полном одиночестве по дворцу Радж Махал с его удивительными росписями на стенах и потолках, чья сдержанная изысканность красок и тонкость, изящество письма вновь напомнили мне флорентийские фрески, несмотря на то, что здесь были изображены бог Вишну, Хануман с длинным обезьяним хвостом, раджи, слоны, танцовщицы и святые риши в охряных одеждах. В обширном и пустом Джахангире Махале мы совсем затерялись среди многочисленных лестниц, переходов, галерей, башен и башенок, резных беседок и зарешеченных окон, из которых виднелись то луга, то этот волшебный город. Нам, как в сказке,  был подарен этот дворец целиком и полностью, чтобы бродить в нем, как во сне, и не выйти. Но мы все же оторвались от дворца и, как муравьишки, поползли по ступеням лестницы, устремленной, словно лестница Иакова, прямо в небо, такой она казалась крутой и неодолимой. Лестница вела в Чатурбхудж – храм четверорукого бога Вишну, который был под стать лестнице и устремлял высоко в небо, как свои боковые башни, так и центральную, которые мне и напомнили гигантские сморчки на ножках. По своему величию и просто космическим размерам храм не уступал ничем лучшим, известнейшим европейским храмам, разве что превосходил их по своей неземной необычности. А то, что он так и сохранился в своей первозданности, когда каждый шаг гулко раздавался в тишине и летел к куполу, ничуть не пугая гнездившихся там грифов и зеленых попугаев, а также обезьян, таившихся в нишах, придавало ему живой прелести. На каждом шагу Орчха поражала и околдовывала – ее улицы были чисто вымыты с утра речной водой и полны той реальной, почти средневековой неспешной жизнью, о которой забыли наши города, а  жители были  ненавязчиво приветливы. Здесь на улицах по- прежнему:  мылись, брились, шили одежду, стирали, лудили посуду, готовили еду на огне, рисовали картины, рвали зубы, стригли и, конечно, торговали всякой всячиной – горами фруктов и овощей на любой вкус, всевозможными сладостями, церковной утварью, игрушками, специями и пирамидальными горами красок, за которыми не видно было продавца. Здесь было столько движения и жизни -  в шныряющих и визжащих детях и вездесущих обезьянах, в белых коровах, которые подкрадывались незаметно, как кошки, и дышали в спину. В портных, которые невозмутимо строчили на своих антикварных швейных машинках, словно индийские мойры, прядущие нити судьбы и пространства не иначе, как с 16 века, в ярких сари и звенящих браслетах на руках женщин, в белье, которое невозмутимо и бесконечно долго сушилось на камнях над бегущей рекой. Здесь все было настоящим, не музейным – и дворцы, и храмы, и звуки, и запахи, и грифы с попугаями, и собаки, и изысканные фрески на стенах, и огромные зубцы на воротах, чтобы не прошли слоны, и крепкие, надежные мосты, и высокие лестницы в небо, и гробницы.
 Пустые гробницы, кенотафы, похожие на небольшие дворцы, с такими же шапками сморчками чатри, нахлобученными на них, выстроились стройными линиями в прекрасном саду с превосходными английскими лужайками, розовыми кустами и раскидистыми деревьями за высоким забором, за которым текла река Бетва. В гробницах никого не хоронили, так как в Индии кремируют, но строили вот такие памятники упокоения – затейливые, но не громоздкие дворцы, чем-то напоминающие небольшие дворцы в долине Луары с их милыми парками, которые взяли и сосредоточились тут в Орчхе забавы ради. На куполах дворцов – гробниц любят посиживать редкие теперь в Индии стервятники – грифы, которые, не заботясь о своей численности, откладывают только одно яйцо и питаются исключительно чистой, без примеси химии мертвечиной. Здесь их целая зловещая колония на радость индийским орнитологам. В одной из гробниц велись реставрационные работы – женщины все в поту складывали в тазы валуны и таскали их на голове, вынося наружу. Было невероятно стыдно глядеть на их тяжкий труд. И, будто чувствуя это, женщины - одна сидевшая на корточках в грязной жиже и разбиравшая камни и та, что несла эту несусветную тяжесть, неожиданно так широко и лучезарно мне улыбнулись в ответ на мои стыдливо опущенные глаза, что я почувствовала теплоту и чувство примирения с тем, что ненароком увидела. Неведомая доселе Орчха крепко запала мне в душу и посеяла желание обязательно сюда вернуться, чтобы пожить в отеле Шиш Махал, неспешно до заката бродить по дворцам форта, сидеть на заоблачной лестнице и бездумно глядеть на живые улицы внизу, сновать между коровами и велосипедами, сидеть на скамеечке под раскидистым деревом у чатри, валяться на их лужайках, смотреть, как парят редкостные грифы в небе, слушать вечный бег Бетвы и за все это благодарить создателя.
  К вечеру мы прибыли из Орчхи в Каджурахо. Гостиница нас сразу обрадовала – впервые это было то, что надо! В ресторане вокруг нас порхал изрядный рой официантов, которые, как в сказке, несли блюдо за блюдом, что было излишне, но и понятно – похоже, в гостинице мы были одни. Широкое окно в большом номере открывалось и выходило в сад с приличным бассейном, за верхушками деревьев которого при полной луне вырисовывались остроконечные верхушки храмов. Сам отель был похож на антикварную лавку – столько в нем было разных старинных вещей, что глаза разбегались.
На заре мы едва отбились от еще сонных, но уже ретивых официантов, порывавшихся нас закормить до смерти, и отправились  к храмам. Собственно, в основном ради Каджурахо и Варанаси  я и отправилась в это путешествие, еще не оправившись от 30-летней работы. Я и духом не ведала, что кроме заветных Каджурахо и Варанаси здесь за каждым углом меня будет поджидать столько невиданного и невероятного, не говоря уж об Агре и Тадж Махале, от которых, мне казалось, нечего было уже и ждать. Каджурахо меня поразило еще в юности после прочтения « Лезвия бритвы» Ефремова, и я тогда дала себе тайный зарок умереть, но побывать в этом месте. И вот теперь после долгого и часто мучительного пути в моей жизни, который, казалось, уводил меня совсем в другую сторону, я шла и размышляла обо всем этом вдоль прямоугольного и скучного пруда Шив Сагар, дрожа от утреннего холода и нетерпения.
 Храмы открылись мне при полном отсутствии здесь хоть одной живой души, стоя на своих платформах среди зеленой, не просохшей с ночи травы, умытые и новехонькие, словно родились по утру. « Искать больше было нечего, самое лучшее, что создало древнее искусство его страны находилось тут на расстоянии вытянутой руки»,- лучше, чем об этом сказал сам Ефремов, трудно было найти слова. Это можно было не только видеть, но и впитывать вместе со звуками раннего молебна со стороны единственного здесь действующего храма Матангешвара, где проводились службы у самого большого в Индии, как говорят, лингама Шивы. Вместе с запахами  сандаловых благовоний из храма доносились отдельные мантры с главной  из них « Ом намах шивайя», что означало  « весь этот мир, живой и неживой, принадлежит не мне, существует не для меня, а для Шивы». Лучи встающего солнца начинали слегка золотить первый храм на нашем пути – Лакшмана, посвященный Вишну. И он розовел, словно смущаясь откровенных эротических сцен и поз, воплощенных в теплом песчанике на его стенах, портиках, фризах. Скульптуры одних из самых прекрасных  в Каджурахо апсар, небесных танцовщиц, как мне показалось с первого взгляда, еще круче вскидывали свои крутые, округлые бедра и подхватывали тяжелые, полные груди руками, как торговки на привозе дыни-дубовки,  пока лежащие у их ног возлюбленные, задрав головы, с вожделением пожирали дев глазами, под густые, дурманящие звуки мантр, которые неслись  из-за забора и казались еще призывнее и страстнее. В воздухе разносился запах не только благовоний, но мне уже почудилось, что и серы с перцем. Барельефы, опоясывающие террасу храма Лакшмана, были, пожалуй, самыми откровенными и даже вызывающими из всех эротических изображений в Каджурахо, и включали не только людей, но и животных. Видимо, они так впечатлили своего первооткрывателя капитана Берта, который обнаружил эти храмы среди джунглей, что он не смог скрыть своих чувств, посчитав их « в высшей степени непристойными и отвратительными». А основатель индийской археологии сэр Александр Каннигем поддержал его в этих чувствах, описывая скульптуры Каджурахо  « неприличными до отвращения». Мне не хватало наших веселых, задиристых Девиц, которые уже вернулись на Гоа и присылали оттуда виды океана и их вечерних посиделок. Трудно было представить их реакцию на Каджурахо и его первооткрывателей, но те слова,  в которых они бы ее выразили, заставили бы краснеть не только Вишну с Шивой, но и прекрасных апсар и их бесстыдных возлюбленных, жрецов, воинов и даже их слонов – в этом не было никакого сомнения. Самое малое могло выглядеть примерно так : « Эта британская колониальная сволочь капитан Берт идет в джунгли по своей нужде, раздвигает  лианы – а тут такое! Хотела бы я видеть его морду при этом!». Любознательный после приключения с гостиницей в Агре притих, вопросы в нем иссякли . Он потеряно бродил в одиночестве среди храмов и только один раз не выдержал, столкнувшись со мной в кустах алеющего гибискуса.
- А не кажется ли вам, что все это целомудренно, возвышенно и даже наивно по сравнению с тем, что сейчас творится в мире? Эти смены пола, трансвеститы, педофилы, гермафродиты,  голубые и розовые – и все напоказ, демонстративно, нагло и пошло! Следующий шаг, видимо, узаконить и скотоложество! – поделился он своими мучительными соображениями.
- Ничего нового нет под луной! – ответила ему я самым банальным образом.- Только в 9-м веке это было искусством, религией и философией, способом подняться над собой, учением! - и тут же смутилась от своих же слов, потому что говорить и думать здесь совсем не хотелось. Разве что опять вспоминать Ефремова у храма Вишнаватха: « Здесь были наиболее прекрасные и выразительные небесные красавицы апсары или сундари. Художник особенного дарования, сочетавший удивительную жизненность с божественной красотой сделал эти статуи и работал он только в Вишнаватхе». « Гордое достоинство и снисходительная нежность, пламенная, все отдающая страсть и отважная стойкость – все гармонично сочеталось в статуях». Мне казалось, что я совсем одна, касаясь теплых и ласковых на солнце каменных плит босыми ногами, кружила и кружила , обходя по галерее-прадакшине самый грандиозный храм Каджурахо , посвященный Шиве Кандарья Махадева с его 800-ста, как говорят, скульптурами, опять погружаясь в Ефремова « Необъяснимое волнение охватило художника. Изваяния уже казались ему старыми знакомыми и, странное дело, несмотря на то, что их размеры не превышали половины нормального роста человека, они не теряли величия и спокойной серьезности. Даже в эротических сценах –майтхунах, это серьезное достоинство отбрасывало всякую непристойность». Тут я переступила порог и очутилась в святая святых – гарбагрихе, святилище Шивы, где царила тьма, из которой ко мне вышла женщина в алом сари с метелкой в руках, которой она почтительно сметала пыль со скульптур. Женщина ласково взяла меня за руку и повела во тьме, будто в погребе, вокруг алтаря Шиве. Я натыкалась на скульптуры и спотыкалась о камни, руководимая моей водительницей. Когда показался выход, она усадила меня на ступени алтаря, где перед самым моим носом оказался  священный шива лингам, с которого служительница что-то истово сметала. Мы с ней тепло попрощались, и я побрела в соседний храм супруги Шивы – Парвати,храм Деви Джагадамбика, где в соседней беседке была та скульптура Сардулы или Вьялы, похожая на льва, перед которой в молитвенной позе так и сидела женщина, как это описывал Ефремов : « В павильоне стояла странная скульптура – огромный лев, занесший правую лапу над женщиной , присевшей перед ним на корточки и с мольбой или отчаянием поднявшей лицо и обе руки к нависшей над ней голове чудовища. Лев, сделанный в средневековой традиции, круто изгибал переднюю часть тела и шею, пружиня задними, готовыми к прыжку лапами. Нижняя челюсть разверстой пасти была отбита, и вместо нее зияла широкая дыра. Казалось, что лев раскатисто хохочет над женщиной».
 Храмы Каджурахо пребывали в полном покое, тишине и одиночестве – удивительным образом единственными посетителями были мы, растворившиеся среди лестниц, галерей, беседок и цветущих в округе кустов бугенвиллей. Один только раз по тропинке прошелестела инвалидная коляска с ввалившейся в нее девушкой с прозрачным, как папиросная бумага, лицом и блуждающими, счастливыми глазами. Ее катил крепкий, мускулистый парень с обреченным видом. Это были те русские, которые выпрыгивали с нами из вагона экспресса в Джанси. Они промелькнули и исчезли из виду, как видение. Это было зачарованное пространство, где все застывало и останавливалось во времени, замирая на месте. Так и хотелось прислониться к теплому песчанику и вплестись в хоровод скульптур, отвердев навеки. Каджурахо было прекрасной моделью мироздания, увековеченной в камне. Каждая деталь храмов имела сокровенный смысл – купол-шикхара состоит из семи восходящих выступов, восходящий аспект всего сущего, и по горизонтали разделен на семь  уровней, выступов, которые отражают нисходящий аспект мира. В  скульптурах и барельефах храмов  Каджурахо отражена жизнь во всей ее красе и многообразии – охота, рыбная ловля, ритуалы, молебны, военные баталии, процессии, как свадебные, так и похоронные, застолья и пиры, омовения и прочие важные детали человеческого существования. Все эти картины наводнены множеством животных – слонами, обезьянами, верблюдами, попугаями, лошадьми и всяческими мифическими животными. Храмы увиты пышными каменными цветочными гирляндами и прекрасными символическими геометрическими узорами. Здесь реют сонмы богов и богинь , полубогов, добрых духов – видьядхар,  гандхарв, кумар и бесчисленных других существ. Эротические же сцены – майтхуны  явились из глубокой древности, как культ плодородия. Соединение же человеческой души с Абсолютом, высшей душой можно достигнуть путем слияния женского начала Пракрити  - олицетворения всего материального, начала начал с мужским началом Пурушей – духом. Эта же идея лежит в основе Тантры с ее майтхуной – тантрическим сексом. А также в Шакти – источнике вселенской энергии, питающем Шиву, а именно в физическом акте между мужчиной и женщиной, как акте сотворения жизни.
 И все эти невообразимые сложности мироздания воплощены здесь так изящно, артистично легко и доступно, что воспринимаются, как радость бытия во всех его проявлениях. Хочешь, не хочешь, но этой витальностью пропитывается здесь каждая клеточка и создается ощущение опьянения жизнью. Я так и слышала  хриплый голос  одной из Девиц: « И «аптеки» тут не надо! Классно эти идолы дурят башку! И без косяка такое колотилово, будь здоров!». Точнее про Каджурахо и не сказать!
К вечеру, еще не пришедших в себя от храмов, нас погрузили в маленький автобус и повезли в загадочный Читракут, который нам казался досадным недоразумением после Агры и Каджурахо  на пути к Варанаси, в который большинство путешественников не рискнули отправиться. Но и это досадное недоразумение оказалось невероятно красочным и самобытным, не похожим, ни на что, виденное прежде. Впрочем, как и Орчха, Читракут оказался совсем не прост – здесь, как повествует «Рамаяна», провели большую часть своего изгнания сам Рама, его жена Сита и брат Лакшмана в окрестных лесах и пещерах, оставив следы своего пребывания для многочисленных паломников. В пещерах Гупт Годавара мы проследовали по узкому, темному проходу между скал по колено в мутной воде в пещеру, где на валуне сиживали Рама и Лакшмана, а в небольшом бассейне купалась Сита. Но там было так влажно и душно, что испугавшись упасть без сознания в воду, я опрометью бросилась наружу глотать свежий воздух, как обезумевшая рыба. Остальную часть времени я провела среди торговцев благовоний и прочих религиозных сувениров, подвергаясь со всех сторон насмешкам, подтруниваниям и наглым взорам, как зевак мальчишек, так и продавцов, чью скуку мне пришлось скрашивать помимо своей воли,  без конца отвечая на единственный вопрос, который они могли мне задать по-английски « Where are you from?» с таким ужасающим произношением, что я понимала их с десятого раза под общее улюлюканье и ликование.
- From Moscow! – выдавливала из себя я, и тут же со всех сторон ко мне в сотый раз неслось ненавистное « Where are you from ?». Было ясно, что о Москве здесь никогда не слыхивали, как и не видывали таких паломниц, как я. Эта была настоящая, без дураков, индийская глубинка со всеми ее прелестями. Тогда я отвечала  « From Russia !». С десятого раза они улавливали, что это Россия и начинали широко и радушно улыбаться : « А-а! Руссия!». Руссия! Руссия!», – кричали они друг другу, не веря своим ушам. Некоторые в радостном порыве бросались похлопать меня по спине, но я уворачивалась, пытаясь сохранить свое изрядно потрепанное достоинство.
- И каково же тут было Раме и Сите?! – подумалось мне. Вдалеке  от их родины, в изгнании?! Да, не позавидуешь!
  Спустившаяся  по крутой лестнице от скал со священными пещерами моя поредевшая группа вырвала меня из объятий собравшейся вокруг меня толпы из мальчишек, торговцев и подоспевших к ним многочисленных семей паломников, которые  горели нестерпимым желанием запечатлеть себя со мной в святых местах. За спинами моих почитателей столпилось на столбах, крышах и деревьях большое стадо обезьян, прыгая и визжа от возбуждения, а вплотную к общей толпе, тяжело дыша, пуская слюну и пытаясь просунуть голову вперед, подступили коровы.
- А вы тут успели произвести фурор, как я вижу! – едко заметил  Любознательный. – Можно сказать, что даже Раму с Ситой переплюнули по популярности, учитывая и ажиотаж среди коров и обезьян. С чем вас можно и поздравить! – и он картинно поклонился, вызвав шквал одобрительных криков, как на футбольном поле, « Руссия! Руссия!».
- Это не я, это Россия! Слышите, как они скандируют?
- Пропагандистка вы, наша! – оставил последнее слово за собой Любознательный.    
  Солнце клонилось к закату, и нам надо было успеть к церемонии Аарти в Читракуте, который иногда называли мини Варанаси. И который оказался прелестным индийским захолустьем без туристов, но с паломниками со всех концов Индии, придававшими ему искренность и благородную простоту. В заходящем солнце город светился в золотистой дымке, раскидываясь на гхатах, священных набережных реки Мандакини. На ступенях еще сушились многоцветные сари, сидящие на корточках женщины, плели цветочные гирлянды, готовясь к вечерней церемонии. В сумерках краски густели и застывали, делая это зрелище еще ярче и живописнее. У набережных тихо плескались на привязи многочисленные лодки с навесами, украшенные внутри коврами, а снаружи цветами, флажками и гирляндами веселых фонариков, что их делало похожими на новогодние елки. Благость и покой разливались в воздухе, так что даже обезьяны сонно замерли на своих постах на крышах и воротах храмов. Тихо переговариваясь, очень чинно народ стекался на гхаты, усаживаясь на приготовленные одеяла, кутаясь в шали и пледы – становилось заметно холодно. Рам Гхат, где все ожидали начала огненной церемонии, был овеян такими же легендами, как и весь Читракут с его большими и крошечными храмами и храмиками – здесь на гхатах впервые провели ночь Рама и Сита.
На нижних ступенях у самой воды стали появляться молодые, плечистые, наголо обритые брахманы – пуджари в одеждах цвета темной охры. Лодки зашевелились, заплескали веслами, замигали всеми своими фонариками и, как стадо голодных рыб, сгрудились  у ступенек. В некоторых лодках стояли клетки с птицами или кроликами для пущей прелести, к радости паломников. Зазвенели колокольчики в руках монахов, громко разносилась музыка « Сита Рам Джай Джай Рам…»-  мантра, должная даровать радость и успокоение ума, освобождение от земных привязанностей. Я освободилась от ума, похоже, еще до приезда в Индию, радость меня здесь не оставляла ни на минуту, а что до земных привязанностей, то мне казалось, что я вся состою из них, этих земных привязанностей. Особенно, когда я зачарованно следила за плавными движениями хорошо сложенных, мускулистых пуджари, колдующих живым огнем. Я чувствовала, что все глубже привязываюсь : и к этой реке, освещенной множеством огней,  к запахам курящихся благовоний, к благодушным читракутцам, приглашающим посидеть рядом с ними на теплом одеяле, к седобородому риши с лицом, словно вырезанном из сандалового дерева, в огненного цвета одеждах, опирающемуся на крючковатую палку, тихо подкравшемуся и уставившемуся на меня пустыми глазами. И к ничего не просящей девочке, которая сунула мне в руку крошечную тарелочку с цветами и свечой. Девочка все же получила в ручку рупии, а тарелочку я пустила плыть по реке с единственным желанием – мира, покоя и любви. Сита Рам, Сита Рам! – все еще доносилось с гхатов, когда мы, дрожа от холода, голодные, но умиротворенные были водворены в наш гест хаус « Мандакини резот», похожий скорее на пристанище для паломников своей незатейливой простотой. Комната оказалась просторной, окна распахивались на реку, воздух был чист и свеж, а в душе не оказалось воды.  Вызванный нами с конторки молодой человек в строгом офисном костюме и белой рубашке, немало не задумываясь, повозился немного, встал под душ и включил кран. Его тут же окатило водой с головы до ног. Он отряхнулся и сообщил нам, что все в порядке. Едва он закрыл за собой дверь, как мы повалились на кровати, катаясь от хохота. Паломническая еда нам показалось обильной и вкусной, чай замечательным, сон живительным, доносившиеся с реки всю ночь мантры убаюкивали, а утром их сменил щебет птиц. Читракут оказался самобытным и неповторимым.
                Варанаси.   
  Варанаси был и лакмусовой бумажкой, и венцом всего путешествия, от которого меня до последней минуты предостерегали.
- Тебе только в Варанаси ехать! Ты и без Варанаси то тонула, то с лестницы падала. И опять туда же, где провал между мирами. Уж, кому, так это тебе туда и нос совать не следует! Вы противопоказаны друг другу – я и за Варанаси опасаюсь, зная, чего от тебя самой можно ждать! Куда не поедешь, то там или потоп, или землетрясение! – не знал, как меня отговорить от поездки  и какие доводы привести, мой муж.
- Что уж такого может ожидать от меня этот вечный город, единственный сохранившийся на всей земле живым в отличие от своих ровесников Вавилона и Луксора! Он за 5000 лет, как утверждают, всякого навидался и выстоял.
- Ну, не сунься ты в это дьявольское место соединения двух миров! Ведь рискуешь не вернуться!
- Ты ведь не веришь в такие вещи!
- Поживешь с тобой, и поверишь! Ну, на что тебе дался этот древний крематорий?!
  Все это отчетливо звучало у меня в ушах, когда мы въезжали в Варанаси, живой и очень шумный город, мало чем отличающийся на первый взгляд от других индийских городов. Но это была новая часть города, где мы разместились в гостинице. Еще затемно, пока толпы не запрудили старый город, мы понеслись в кромешной тьме на рикше, петляя и заваливаясь на бок, грозя перевернуться, в сторону Ганги. Дальше уже пешком мы пробирались сквозь древние кварталы –мохаллы по узким улочкам – гали , прижимаясь к облупленным стенам и уступая дорогу то задумчивым коровам, то озабоченным собакам. В спешке и темноте вступали в зловонные лужи, вдыхая запах от жаровень, где по углам своих трущоб варили утреннее варево, сидя на корточках и зябко кутаясь в шерстяные шали, варанасцы и варанаски в вязаных шапочках. В предрассветном тумане, опасаясь сломать себе шеи и ноги, мы неслись вскачь по разбитым ступеням нескончаемой лестницы, как нам чудилось, в полную пустоту, а на самом деле к гхатам на берегу Ганги. Вот тут то мне и показалось, что это есть тот провал во времени, мистический портал перехода в мир потусторонний, в который я врываюсь очертя голову на полном скаку, что и предсказывал мне мой многострадальный муж. Мне даже померещилось, что укоризненно улыбающаяся его физиономия висит за моей спиной и пытается заглянуть мне в глаза: «Вот! Вот! Я же говорил!».
    Река скрывалась в густом утреннем тумане, над многокилометровыми гхатами- ступенчатыми набережными во мгле возвышались фантастические сооружения, кое-где чадили маленькие костры, кто-то шевелился на ступенях, только просыпаясь, а кто-то уже возносил ранние молитвы – кто, стоя по пояс в воде, а кто, сидя на коврике под большим зонтиком с бахромой, звоня в колокольчик и воскуривая благовония. От нас шарахались в сторону стаи собак с впалыми боками, косились влажным глазом вездесущие коровы – начинало сереть. В этой зыбкой, неверной мгле, придававшей этому нереальному миру двойную дозу нереальности, на одной из преодолеваемых нами лестниц нас оглушила адская какофония звуков, будто поварешками били в десяток кастрюль. На изгибе лестниц в глубине раскрашенных яркими цветами арок на фоне нарисованного солнца, похожего на гигантский подсолнух, стоял совершенно голый тощий человек, с ног до головы вымазанный пеплом, как- будто его только что вытащили из погребального костра. Из его косматой, сбившейся в кудели бороды торчал курносый, заострившийся  нос, глаза ввалились, как у трупа, на голове задорно петушились два задиристых кокона. Он истово колотил в два барабана, которые и звучали, как кастрюли, а его ссохшиеся, похожие на сухофрукты, гениталии при этом тряслись и подпрыгивали.  Рядом с ним примостились риши в ярко-оранжевых одеждах, сонно похлопывая в ладоши в такт барабанам. Мы остолбенело уставились на эту группу.
- Напоролись на агхори! – пояснил нам наш гид. – Агхори означает неустрашимый  – и он принялся не без примеси отвращения повествовать об этой странной, если не сказать, отвратительной секте почитателей бога Шивы, изо всех сил старающихся погрузить себя во тьму, дабы так познать свет. Им часто приписывают некромантию, подозревают в магии и колдовстве, пьянстве,  но как еще можно предаваться медитации, сидя на трупе, не напившись перед этим в стельку. Агхори полагают, что только такие крайности способны заставить их осознать, что в этом мире, созданном богом, не бывает ничего, что хуже или лучше – все в этом мире равноценно. И в качестве доказательства этой истины и способа воссоединения с Шивой, они могут поглощать плоть мертвецов, конечно, с согласия их родственников, а также употреблять не только спиртное, но и всяческие дурманящие, запрещенные вещества для укрепления силы духа.  Индийцы их стараются обходить стороной, веря в легенды об их зловещих, колдовских, нечеловеческих способностях. Мы выслушивали это под все удалявшийся барабанный бой агхори, пока быстрой рысью передвигались по гхатам.
- Истинно, нам повезло, что мы не застали этого исхудавшего, пепельного агхори, отгрызающим руку у трупа. Интересно, они предпочитают свежие трупы или хорошо прожаренные? – привязался к гиду Любознательный, напомнив мне одну из Девиц, от которых можно было ждать подобного. Но гид не воспринимал такого роды шутки и отшатнулся от него в сторону.
- Extra rare  или  Rare ! Почти сырые  или с кровью, я полагаю – вдруг поддержал Любознательного один из записных шутников в нашей группе, увешанный с ног до головы камерами.
- Где же они питаются? Здесь на дороге  трупы не валяются. Очевидно, у костров и у крематориев. Знай, таскают себе еду из костра! – не унимался Любознательный, до неприличия возбужденный видом агхори.
- Ну, будет вам! Это духовный ритуал – сказано, ведь, что так они соединяются с Шивой, а тот весьма мрачное и кровавое божество. Видимо, так и находят с ним общий язык! – предположила я и добавила - Не бывает в этом мире ничего худшего и лучшего, все равноценно, как считают агхори. Надо сказать, что последнее утверждение мне запало в самую душу.
- Я ни разу не видел агхори, который бы питался умершими – добавил для верности гид.
  Тем временем небо светлело и розовело, делая различимыми реку, выглядевшую безбрежной, сливавшуюся своим жемчужным цветом с небом, и яркие красно-зеленые и голубые, полосатые лодки , сбившиеся в стада у ступеней. В одну из таких лодок мы погрузились и поплыли  вдоль гхат , где уже стали проступать в тумане шикхары храмов, многочисленные высокие лестницы, ведшие в город, величественные дворцы, превращенные в гостиницы, и разноцветные дома поменьше, на крышах которых их постояльцы приступали к завтраку. На гхатах сушилось белье, носились собаки, сновали коровы, сидели кучками чайки, кое-где индийцы начинали заходить в воду и совершать священные омовения и действа – кто-то лил себе воду на голову, кто-то чистил зубы, а кто-то и стирал одежду. Горело несколько больших костров, у которых стояли носилки с умершими. Мы плыли совсем рядом с берегом. Вода в Ганге была чистой, в ней не было ни обещанных человеческих останков, ни коровьих туш – ничего подобного!
- Вот, смотрите! – гид зачерпнул ладошкой воду из реки и выпил. – Это священная вода, как в церкви! Ее можно пить! 
Но я решилась только опустить руку в воду, и она заструилась у меня между пальцев. Лодка развернулась и поплыла к середине реки, удалившись от гхатов. Я забралась на нос, свесив ноги к воде с полным, как я была уверена, ощущением агхори – единением со всем сущим. И агхори с их странностями, и костры с горящими на них трупами, и собаки, подбирающие не сгоревшие останки, и толпы молящихся людей в реке,  и черный дым, валящий из дальних труб главного крематория, и Любознательный с его вопросами, и расстилающаяся передо мной молочно-розовая бескрайняя  водная гладь, над которой совсем низко, касаясь реки, парила стая птиц и журчащая подо мной священная Ганга – все это было единым проявлением всего сущего, в котором в это остро ощущаемое мной мгновенье, не было ничего, что хуже или лучше.
- Вот так и горят эти костры то ли 3000, то ли 5000 лет и не гаснут. В них беспрерывно поддерживают огонь  - произнес гид.
- А люди все мрут и мрут, поддерживая своими телами этот огонь – добавил Любознательный.
Я смотрела на пустынный правый берег Ганги , где и должен был быть тот провал в никуда, в потустороннее , куда уходили души, сожженных на левом берегу людей. Ганга в этом месте у Варанаси делала петлю и текла вспять, меняя стороны света. Из дымки над рекой на нас надвигался жуткий, громадный, как домна, старый крематорий с открытой печью, где полыхало пламя. Рядом на возвышении на площадках горели гигантские костры, вокруг которых суетились люди. Мы подплыли совсем к берегу, и Шутник выхватил камеры. Он усадил свою кокетливую блондинку жену на борт лодки и принялся ее снимать  во всех ракурсах на фоне крематория и горящих костров с трупами на них. Она принимала жеманные позы, закидывала голову назад и закатывала в ужасе глаза.
- Только радостной улыбки не хватает! – съязвил Любознательный.- Улыбочку нам, пожалуйста!
- Ах, оставьте! – пискляво умоляла его дама.- Какой кошмар и ужас!
- Но, ведь, заметьте, нет запаха жареного мяса! Никакого тебе смрада! Останки в воду никто не сбрасывает. Полный порядок! – не унимался безжалостный Любознательный.
- Прекратите! Прошу вас! – картинно взмолилась блондинка, продолжая позировать.
- Все! Закончил! Снял! Потрясающе вышло! – успокоил ее муж.
- Чтобы сжечь одного человека нужно 200 кг дров! – возвестил гид, стоя во весь рост в лодке.
- Дорогое удовольствие! – крякнул со своего борта Любознательный.
Лодка причалила к берегу, и мы стали подниматься по тем же крутым ступеням высоко вверх, переводя дыхание и оглядываясь на Гангу, также безмятежно и отрешенно катящую свои воды, как и пять, и десять тысяч лет назад. Варанаси мне уже не казался таким великим и ужасным с его погребальными кострами и крематориями, обнаженными, тощими агхори , и похоронными процессиями, которые зачастили и заставляли нас вжиматься в заплесневелые стены. На одной из узких улочек в углу дряхлого дома  с башенкой громоздилась до самой крыши груда черных дров, которые здесь на вес золота – те самые 200 кг, которых  хватило бы, чтобы сжечь меня. Это все  было биение жизни – в Ганге плескались паломники, встряхиваясь и фыркая, как утки в пруду, у двери своего дома – старой развалины, нес снопы соломы пожилой варанасец в шерстяной шапочке ,в бежевом кашемировом свитере и в синем с коричневым пледе, обернутом вокруг  его чресел. На газетах, аккуратно расстеленных на камнях у порога, его ждал завтрак. Развалины скрашивали яркие картины  - гроздья бананов на кислотно- зеленом фоне и гирлянда алых цветов, похожих на мальвы, на черном фоне.
- «И все так чинно, благородно!» - прочитал мои мысли Любознательный, проталкиваясь между мной и коровой. – Что вы застыли!? Поторапливайтесь, а то потеряетесь в этих закоулках!
Рядом переулок перегородила рыжая, весьма упитанная корова, воззрившаяся в недоумении и нерешительности на кафельную стену дома с изображениями Ханумана, богини Сарасвати с виной в руках, седовласого риши в позе лотоса, Вишну, летящего на ездовой птице Гаруде и, наконец, восседающего на спине коровы Говинду, что, видимо, и озадачило и привлекло  животное. С трудом миновав корову, я наткнулась на стайку мотоциклов, вальяжно развалившихся у  жутковатого вида картины на всю стену, где был изображен господин Шива во гневе, опутанный рударакшей и коброй, с развевающимися всклокоченными волосами и тремя горизонтальными полосками на лбу, проведенными святым пеплом вибхути, разящим своим устрашающих размеров трезубцем полчища наступающих на него асуров – демонов. За спиной у Шивы примостилась вполне себе европейского вида смерть с косой в руке.
 Когда мы, наконец, выпутались из клубка улочек гали и покинули древние кварталы мохаллы, ускользая то от встречных коров, то от мотоциклов, и вышли на просторы улиц, нас оглушил такой грохот, что захотелось бежать назад. По улицам неслись вперемешку, не разбирая дороги, машины, велосипедисты, рикши, повозки, что есть силы, сигналя друг другу, так что теперь приходилось только и делать, что уворачиваться от их колес. Среди всей этой уличной сумятицы прямо на дороге, сохраняя полную безмятежность, сидели на корточках продавцы еды, а рядом с ними стояли их покупатели, флегматично пережевывая свой завтрак. У самых ног торговки в ярком лазоревом сари разместились большие и маленькие плетеные корзинки со разными цветами, которые обстоятельно выбирали две солидные дамы в ярко-розовом  и оранжевом сальваре-камизе с теплыми шалями на плечах. Утренняя жизнь Варанаси так и кипела – горели костры с покойниками, текла себе Ганга, не замечая ничего вокруг, мохаллы и гали жили своей привычной жизнью, остальная, современная часть города своей – и все сочеталось, перекликалось,перетекало естественным образом из одного в другое – как перетекает и сама жизнь в смерть, молниеносно и незаметно.
 В промежутке между лодочными путешествиями по Ганге на рассвете и на закате промелькнул Сарнатх с его зелеными лужайками и мрачной массой ступы, у которой Будда прочитал свою первую проповедь, что никак не хотело укладываться в голове. Но в Варанаси это было не удивительно – за эти пять тысяч лет существования города могло происходить, что угодно. Даже неожиданное появление на нашем пути Хилари Клинтон в сари, такой невзрачной седенькой старушки в сопровождении индийских чиновников, нас не впечатлило.
- Додумалась приехать в Индию, где ее терпеть не могут! Ничего она не добьется! – пробурчал раздраженный ее возникновением наш гид. – Идет подготовка к саммиту Большой двадцатки  в Индии – пояснил он.
   Варанаси закружился перед нами, как его главный господин Шива Натараджа в своей священной пляске  гандаве – кроваво-красный храм Дурги с его бесчисленными обезьянами, белоснежный Тулси Манас Мандир с его скрижалями, Золотой храм лишь издалека из-за сложностей со входом в него, новый храм Вишнаватха на территории университета, храм Ханумана и крошечный непальский храм Катвала. Все это промелькнуло перед глазами до вечера, когда мы опять отправились через старые кварталы к гхатам, чтобы сесть в лодку и завороженно плыть по Ганге , наблюдая , как она снова на глазах розовеет, потом бледнеет, словно впадая в обморок, и становится жемчужно-серой, плавно неся лодку в  пепельное никуда. На берегу на гхатах зажигаются огни, храмы начинают светиться изнутри, а на Маникарника  гхате все зловещее и ярче полыхают погребальные костры уже в спустившейся кромешной тьме, делая это зрелище достойным «злых щелей» Дантова ада. Лодок на реке становится все больше и больше, они подтягиваются к гхату Дасашвамед, где будет проходить церемония подношения  Ганга Маха Аарти, и стоят в плотной толпе, покачиваясь на воде. Слышится звон колокольчиков, мантры мечутся в воздухе, сталкиваясь друг с другом, кружась в танце огненной церемонии. В Варанаси церемония аарти выглядит грандиознее, по-столичному – пуджари, проводящие церемонию брахманы, более зрелые, крупные и плечистые, уверенные в себе красавцы – в каждой группе их по восемь человек. За их спинами волнуется и напирает масса людей, затопившая гхаты и лестницы, ведущие в город, так что отступать некуда. Огонь все быстрее вертится в руках пуджари, мантры набирают звук и темп, индийцы в окрестных лодках начинают бить в такт в ладоши, им вторит толпа на набережных – вся округа начинает вибрировать – приплясывают старинные храмы так, что кажется, что их шикхары кренятся на бок и наползают им на лоб, как колпаки. Погребальные костры бодро взвиваются в небо прямо, как пионерские, а их искры разлетаются праздничным фейерверком. Жизнь и смерть смешались так очевидно и красочно здесь в нераздельное целое. За спиной незримо застыла Ганга – я лежу на носу лодки и не могу отвести глаз от белого пятна на своей босой ноге, забинтованного пальца. Мне кажется, что если я перестану гипнотизировать свой палец, чары развеются и единый мир рассыплется на куски. Моя примиренность, полное приятие всего, что происходит и будет происходить потом, исчезнет без следа. Я начинаю тихонько мурлыкать, чтобы не спугнуть чары: « Я уплываю, и время несет меня с края на край, с берега к берегу, с отмели к отмели… друг, мой прощай!».