Земля гл. 1-12

"Земля" (написано осенью 2020-ого, воспоминания и размышления, осторожно, есть парочка матов)

1
     Вот так живёшь, живёшь… и не знаешь, что ты утыкан детскими проблемами, как ёжик. А они, будто палки в колесе, не дают двигаться. Ты прикладываешь массу усилий, изматываешься весь, и… стоишь на месте. Оказывается - ты просто борешься сам с собой. С одной стороны, ты понукаешь себя, с другой – вставляешь палки себе в колёса. И ненавидишь себя за твой уровень кпд, потому что все вокруг давно уехали вперёд…      
     Самое забавное во всей этой истории, что я вспоминаю своё детство счастливым. Может быть, даже образцом детства. У меня были и мама, и папа, и старший брат. Между родителями не было пьяных драк, а если и были ссоры, то я их не помню. Моё детство в моей памяти светлое. Но оказывается… Всё не так просто, как казалось. Выясняется вдруг, что ты всю жизнь тащишь с собой кучу недопережитого барахла. Как комок в горле, которого не ощущаешь, точнее, не ощущаешь связи этих постоянных невыплаканных слёз с тем, что когда-то где-то пошло не так. Как шкаф со скелетами, дверца которого постоянно норовит открыться, тебе неудобно, ты её пытаешься закрыть, и живёшь навыверт, постоянно шифруясь не столько от других, сколько от себя самого. И веришь в то, что ты - счастливый ребёнок, и детство кажется тебе беззаботным, безоблачным. Главное, дверцу не открывать. Потому что… это, блять, больно.
     Ничего, что я матерюсь? Материться я стала после того, как плотно села за руль. Не знаю, где есть такие святые водители, которые не матерятся. Хотя бы раз в две или три поездки ты отмечаешь какого-нибудь е*анутого дебила, понимая, что сам ты для кого-то бываешь точно таким же «подарком» дня. Остаётся надеяться, что нечасто…   
     Так вот, это, блять, страшно. Дать вывалиться из шкафа своим «скелетам». Это всё равно что поставить на себя клеймо самолично. Это всё равно что прибивать прилюдно свои яйца к мостовой на площади, как это сделал один экстравагантный человек. Кто-то посочувствует, кто-то покрутит пальцем у виска. Ни то, ни другое неприятно… Но - что делать? Либо надрываться и пройти ещё несколько шагов с этим долбанным шкафом, в лапки к смерти, просто потому что сил уже нет ни физических, ни моральных, либо… остановиться, сбросить эту маску «я в порядке», «у меня такого ничего нет». В конце концов, разве ребёнок виноват в том, что с ним случается?
     Из самых неприятных воспоминаний детства, на вскидку, я бы назвала поход в больницу. В ту лабораторию, или что это там было, где берут бактериологический анализ.  Вот это реально насилие. Очень неприятное ощущение. Было. Впрочем, подобного «насилия» в детстве хоть отбавляй. Взять хотя бы уколы. Но тебе объясняют, что так надо. И - терпимо, оно становится переносимым, как непременная часть жизни. Совсем другое – то, чего не должно в твоей жизни происходить, но так получилось, что оно состоялось. Ну, например, кража сгущёнки. Я как сейчас помню, что это невозможно было остановить. Искушение выше человеческих сил, - точнее, сил такого маленького человека. Вот что значит жить с подселением. Это когда на кухне стоит стол, а на нём открытая банка сгущёнки, и тебе её трогать нельзя.
     Я даже точно не помню, понимала ли я, что её нельзя трогать. Но, видимо, да, потому что старалась украдкой. На кухню падал свет из коридора, я подвигала табуретку, брала – одну только ложечку! – сладости (боже, какое это в детстве блаженство!) и слезала тихонько, всё вернув на свои места. Я думала: ну, ложечка, кто же заметит… Суть в  том, что время тянулось. Искушение не пропадало. То есть пропадало ненадолго, но время тянулось… и так вторая… третья… Ну, сколько это было – пятая часть банки, четверть, треть? – в итоге открылось зловещее преступление.
     Самое смешное, что на вопрос родителей: почему ты не попросила у  нас, - не ответишь ничего вразумительного. Ты же не знал, что соседка такая жадная. И потом, тебе хотелось именно сейчас.
     Всё понятно, брать чужое нельзя, ты уяснил. Даже если это очень вкусно, всё тайное становится явным… К моей чести – и к чести моих родителей – надо сказать, что по жизни мне глубоко чуждо в принципе воровство. Что касается других проблем…
     Страшно, что ты не понимаешь, что есть проблема. Тебе кажется, это просто: накосячил… хм! - улыбнёшься себе виновато, хотя… при чём здесь ты? Но глубоко там, внутри – всё, батенька, твоя Вина. Ты не виноват, но вина - твоя, твой крест, который приводит ни к чему кроме мучения, истоков которого ты никогда не поймёшь… И ходишь, ты ходишь по кругу своей вины, собирая шишки, синяки, прочее, запертый в вину как в чулан. И когда тебя спрашивают: что с тобой не так, ведь всё хорошо?.. Ты сам не знаешь, что с тобой не так. Просто чувствуешь, что вся твоя жизнь –  чулан.  И объяснить не можешь, почему у других иначе… Ты как бы изгнал себя из «приличного общества». Живёшь, стараешься, чувствуешь радости, чувствуешь горести, достигаешь определённых вершин, но… во всём этом нет тебя, поэтому нет и той полноценности, без которой не будет счастья.
     Даже если всё будет складываться более чем удачно, ты сделаешь какой-нибудь выверт коленцем, чтобы всё это похерить: чтобы убедиться, что ты недосущество, - и самое коварное, самое подлое во всём этом то, что ты даже не догадываешься о причине своей неблагополучности. Есть проблема, но нет истоков. Нет её причины; раз нет причины, нет и проблемы. Вот так и живёшь – без бед, но в депрессии. Сам себя гнетёшь. Гнобишь. Доказываешь себе, что ты ничтожество, намеренно ставишь себе подножки и думаешь, что это судьба... и ничего нельзя исправить…      
     При том, что в тебе масса талантов. Ни одному из них ты не даёшь раскрыться, как бы они ни пёрли из тебя своей красотой. Всё потому что ты – косячный. Тебе нельзя сиять. На тебе пятно. Одно. Второе. Третье.  Стой в сторонке. Молчи в тряпочку. Знай своё место. Отрабатывай свой грех. Точнее – чужой. Вот что обидно. Чужой…
     Чужую слабость, чужую боль ты принимаешь на себя и несёшь. И в этом есть своя прелесть. Ты становишься немножко Христос. С надеждой на воскресение – там, когда-нибудь, однажды, стать счастливым…
     Брось. Для счастья у тебя всё есть. У тебя нет одного только – себя. Сними себя с креста. Только ты это можешь, и никто другой не сделает это за тебя. Ты не сможешь никому и ничему помочь, пока не поймёшь, что твои пятна – это только одежда, которая  досталась тебе от других людей. Но снять её – значит, остаться голым. А это неприлично.  Поэтому ты просто стараешься быть незаметным. И наказываешь себя за то, что кто-то обращает на тебя внимание. Но душа живёт и просит внимания. Она скажет слово – и замирает испуганно, потому что привыкла получать удары от надсмотрщика за то, что осмелилась о себе заявить. И прячет свои невыплаканные слёзы, которые превращают мир в один сплошной серый дождь. И думает: какой неинтересный этот мир, в нём нет солнца… нет тепла… всё серо… серо…
     Эй, душа моя!  Поплачь… Поплачь.
     Это всего лишь дождь. Он пройдёт. Ты видишь, вон в том уголке небо уже становится чистым?
     Это твоё небо.
     Это твоя земля…   

2
     Зачем я всё это говорю. Потому что у меня плохое самочувствие. И что толку, что я унесу своё с собой. Так хотя бы есть шанс попытаться что-то исправить…
     Мне всегда хотелось что-то исправить в мире. Но теперь я понимаю, что для начала надо что-то исправить в себе. Не понимаю только, почему чаще всего хорошие люди оказываются самыми беззащитными. Это неправильно. Так не должно быть. Видно, что-то идёт не так. И надо выяснить, что именно это что-то… И если мы не разберёмся в хорошем человеке хорошо, мы не узнаем, что же это что-то: что не даёт добру в этой жизни чувствовать себя хозяином жизни. Мы снимаем с поверхности предлагаемые  нам объяснения и довольствуемся ими, это неправильно.  Нам говорят: хорошим плохо, потому что мир - зло. Поэтому добрый не может быть в нём счастлив. Но это неправда. Я вот исхожу из того, что чем порядочнее человек, тем он должен быть счастливее. И меня никто в этом не переубедит. Почему происходит обратное – вот вопрос. Мир потому что груб? Ну-ну. Вешайте лапшу кому-нибудь на уши другому. Мир такой, каким его сделали те, кто были сильнее. Грубые оказались сильнее – они сделали мир грубым. Подлые оказались сильнее – они сделали мир подлым. Они установили свои правила, но я плевать хотела на их правила. У меня – свои.   
     Итак, ты беззащитен. Мой хороший. А знаешь, почему? Потому что ты пользуешься арсеналом их объяснений этого мира. Их объяснений своей беззащитности. То есть их оружием – и, поверь, их оружие устроено именно так, чтобы сделать тебя беззащитным.
     Отбрось его. Оно тебе ничем не сможет помочь. Оно только занимает твои руки, а ты бы мог взять в руки другое.
     Образно говоря.
     У меня этого оружия пока нет. И я не знаю, каким оно должно быть. Мы с тобой его должны найти. Мы должны его выработать. Что лично я вижу на этом направлении?
     Стыдно быть хорошим, вот что. Поскольку (пока что) быть хорошим практически означает быть бессильным в мире, где правят дурные, а бессилие, слабость – это стыдно, поэтому и хорошим быть стыдно. То, что Джон Рёскин назвал ложным стыдом. Это так же, как стыдно быть изнасилованным, потому что ты оказался слабее. Ты не смог себя защитить. И это стыдно.    
     Тебя обманули – это стыдно. Тобой воспользовались – стыдно. Ты добр – это стыдно, потому что, ты видишь, добро в этом мире бессильно. Ты стыдный - с ног до головы. И ходишь в этом позоре, как куколка, спелёнатый, как младенец. Связанный своим позором. Ты стыдишься неуклюжести, стыдишься своих родителей, если тебе кажется, что с ними что-то не так, ты стыдишься своих ошибок и своей неуверенности, проистекающей из ошибок. Хорошо ещё, если ты замечаешь, что ты стыдишься, а ведь может так быть, что ты совсем не чувствуешь стыда. Это значит – ты в маске. Тебе её надели, и ты привык её считать своей неотъемлемой частью, она – твоё лицо для тебя. На минутку, когда маска отслаивается, ты приходишь в ужас, и сам приклеиваешь её обратно. Ведь ты не такой.
     Конечно, ты не такой. На самом деле ты гораздо сильнее и даже могущественнее. Но ты  этого не узнаешь, пока не посмотришь на себя того, стыдного ни за что. Стыдного оттого, что тебе что-то недодали. Или дали слишком много. Или провели через опыт, через который стыдно в детстве проходить. Тебя просто взяли за руку и перешли с тобой рубеж. И тому, кто тебя вёл, ничего не было, а ты - маешься всю жизнь. Это правильно?
     Детка, скажи, это правильно?
     Нет.
     Это просто неправильно. И всё... Это ни хорошо, ни плохо для тебя. Это плохо для того, кто обидел, даже если ты не понимаешь до сих пор, что тебя обидели, это плохо для твоих родителей, если они узнали: они напуганы, оскорблены… но это – они. Для тебя это просто опыт, который ты в состоянии оценить. Опыт, начавшийся раньше времени. Нависающий над тобой, как гильотина. Неудобно жить под гильотиной. Но если под ней кто-то должен быть, пусть это будет тот, кто вёл тебя когда-то. Хорошим людям там не место.
     Оказывается, детство – это серьёзно. Все страхи родом из детства. Страх темноты, страх одиночества. Страх отверженности. Комплексы – тоже оттуда. Взрослые неудачи – тоже. Как однажды неправильно пережитый опыт. Как будто тебя подбрасывали и ловили, подбрасывали и ловили… а однажды не поймали: это ты вырос. Здравствуй, земля! - поцеловались…

3
    С точки зрения психологии ничего особенно страшного в моём детстве не произошло. Невинность я потеряла, как и положено, повзрослев. Меня – никто не трогал. И, тем не менее, не всё было так безоблачно, как могло бы быть в лучшем раскладе. Хотя – кто знает, какой расклад в действительности лучший? Мы мыслим бумажными категориями. И наши представления, должно быть, весьма посредственны с точки зрения по-настоящему разумного существа. Не зря же мы можем смеяться над тем, что казалось нам когда-то исключительно важным, позже принимая эту невероятную значимость за пустяк. Или выясняется вдруг, что то, что мы числили за пустяк, на самом деле едва не главная вещь в нашей жизни.
     Мы думаем, что наша жизнь должна быть красивой, как цветочек, чем-то восхитительно прекрасным… И когда на этот цветочек кто-то наклал, мы спрашиваем себя: зачем нам такой? Если мы не ценны в этом мире, зачем нам мир? Это главная причина, по которой люди хотят наложить на себя руки: их неразделённая ценность. Их воспитывают так, что они должны быть ценными для других, но их не учат быть ценными для себя. Человек, который ценит, понимает и уважает себя, вынесет любую тяжесть. Скорее всего, он и не попадёт в неприятную ситуацию.
     В этом, кстати, причина конца советского общества. Людей учили быть ценными для других, и они потеряли своё я. Потерявшие своё я, они не сумели сохранить свой мир. Всё-таки есть разница, быть полезным людям или быть полезным делу. Если ты хочешь быть полезным делу, тебе приходится переступать не только через себя, но и через людей. Тут, опять же, смотря какому делу. Но если тебя воспитывают быть полезным людям, ты теряешь - и себя, и делу от тебя уже никакого  толка, потому что ты превращаешься в жертву обстоятельств. Уступаешь одному, уступаешь другому, в итоге какие-нибудь скоты определяют развитие твоей страны, будущее твоих детей… А ты озираешься в удивлении и думаешь: ну почему так? Ну почему люди такие – нехорошие, пустые, хамы, воры, жулики и так далее, владеют всем, а тебе шиш? Потому что не для людей надо жить, на самом деле, и не каждый является ближним, а только тот, кто готов позаботиться о тебе. Иначе ты просто раздаёшь себя, бросаешь под ноги, становишься пьедесталом, на который встают более успешные.
     Нас убедили, что успех – это плохо. Ну а как же успех дела? Что вообще такое человек без успеха? Вопрос в том, успех ради чего. Чей успех. Чего успех. Если твоя слава становится славой вообще человека, достижением человечества, гордостью страны – такой успех да здравствует! Иначе медленно и неуклонно ты опускаешься в жопу мира, где и гадко, и горько, и грязно… Всё потому что воспитали тебя хорошим человеком. Правда же, тут есть какое-то несоответствие? Воспитали хорошим и… никчёмным. Только потому, что представление о хорошем такое вот было своеобразное у них.
     И вот, глядя со стороны на такое жуткое противоречие, дети решают: а зачем быть хорошими? И начинают тешить и лелеять своё я, делаясь плохими. Суть в том, что быть хорошим – это не совсем то, чему нас учили. Быть хорошим действительно хорошо, это просто мы не так уж и хороши, но только потому, что нам несколько неверно преподнесли идеал.
     Идеал – это нравиться. Это почти что быть любимым, а быть любимым очень приятно. Это всё равно что быть богом, идолом. Именно к этому люди и стремятся, добывая и власть, и деньги. Или отказываясь от власти и денег, чтобы нравиться богу. Им нужно нравиться. Быть чем-то. Когда они не могут быть просто сами собой. Они заменяют себя – чужими взглядами. Они любят себя чужими глазами. Они ценны для себя только тогда, когда вызывают восхищение. И это западня, в которую всегда попадает человечество. Быть хорошим – значит, быть любимым. Мы все по этому принципу живём. Если меня не любят, значит, я нехорош. Если я нехорош, зачем мне жить.
     Любят меня, когда я жертвую или когда мной восторгаются. Вот вам и два пути, по которому идут люди: одни становятся жертвами ради любви, другие накапливают богатство, чтобы вызывать восторг своими владениями. Всё это ради того, чтобы нравиться. Чтобы почувствовать свою значимость. Чтобы понять, что «я есть». Не пустое место. Величина.
     В некотором роде это мания величия. Только она удачно вписана в жизнь и заметна становится только тогда, когда человек совсем уж перестаёт быть собой, ассоциируя себя с кем-то другим. С другой известной личностью. Свою манию мы принимаем как данность и действуем по правилам предложенной игры. Кто не хочет играть – на выход. На выходе ты почувствуешь, что ты – есть. А до этого момента – тебя нет, есть роль, которую ты принуждён исполнять.
     И люди теряются. Чтобы почувствовать себя, они красят волосы в невиданные цвета или сбривают их, делают тату, одеваются в особые наряды… в том числе чёрного цвета, уходят из «мира сего», ради будущего царства… которого не могут найти в себе.
     Самое бесполезное дело – это кому-то доказывать свою ценность. Единственный человек, которому нужно её доказать, это ты сам. Ценность мира – то величие, которого ты ищешь в чужих глазах. Богатство и так далее. Это – игра, в которую ты играешь, следуя чужим правилам. Но если тебе опостылела эта игра, если ты чувствуешь её бессмысленность и зло, наносимое ею, единственная возможность миру стать другим – это ты. С твоими обычными волосами, в обычной одежде, абсолютно обыкновенный, вот такой точно как мама родила, с умными глазами и красивыми уже только потому, что они умны, потому что в них светится грустный свет, похожий на скорбь от обилия грязи, тобой здесь обнаруженной, тебе грустно, от того что тебя замарали… С твоей чудной улыбкой, очищающей всё. Ты есть. На сегодня это главная новость дня.
     Посмотри на себя в зеркало. Если глаза у тебя тупые и бессмысленные, в этом тоже нет ничего страшного. Когда ты себя полюбишь, ты станешь значительно умнее.
     Вопрос в том, что это значит – полюбить себя. Как это.
     Есть вообще какие-то способы? Мне кажется, любить себя – это не бояться кого-то разочаровать. Не бояться выглядеть бледно или оказаться «унылой бездарностью». При этом не быть хамом и циником. И уж конечно, любить себя вовсе не означает быть эгоистом.
 
4
     Родители у меня замечательные. Не идеальные, разумеется, не идеальна и я, но замечательные. И это не их вина, что им не удалось заложить в меня, или взрастить во мне то, что делает человека твёрдо стоящим на ногах. Я не чувствую веса, выражаясь фигурально. И не так давно я точно поняла, почему, - хотя уже давно начала догадываться.
     Я не знала, насколько много может значить в жизни человека обычный момент похвалы из его детства. Момент признания его достоинства.   
     Дело было так. Я помню смутно, лишь общие черты, как и всё, что я помню из далёкого прошлого. В саду был праздник. То ли утренник, то ли просто какой-то особенный день. Возможно, особенный только для меня, хотя впечатление праздника во мне от этого дня есть. Не знаю точно, что именно мне удалось, то ли прочитать стих, то ли нарисовать что-то особенное, может быть, это был конкурс или соревнование, или просто нечто, на чём детки сверкают талантами. Я помню, что я была лучшая, что мне что-то удалось, и что я очень ждала маму, чтобы поделиться с нею радостью, этой немыслимо важной для меня новостью, что я лучшая… оказалась… Разделить гордость. Меня просто распирало от счастья, наверное, я летала. И меня одёрнули. Не знаю, на каком-то языке, неведомом людям, это переводилось так: рождённый ползать летать не может. Во всяком случае, последствия возвращения на землю были именно такие. И я всю свою жизнь не придавала этому значения. Я только совсем недавно начала догадываться, что меня это подкосило, подрубило, почти… убило. Да, что-то во мне оказалось убито. Я понимаю, что со стороны это некультурно, вопить о своих успехах. И мама, видимо, очень боялась, что я вырасту хвастливой некультурщиной. Она стала меня воспитывать. Быть может одно-два предложения. Может быть, всего пара слов или фраз. Ничего обидного. Для взрослых всё это звучит иначе, но для ребёнка обернулось учением: ты не можешь быть лучшей. Практически не должна. Ты молодец, но…
     На неведомом языке детских впечатлений от жизни её сообщение сформулировалось так: стыдно быть лучшей… не высовывайся. Просто у взрослых и детей разные отношения к жизни, и из одних и тех же слов и поступков они делают разные выводы.
     Меня не поддержали. Не утвердили в своём мнении о себе. И я в себе усомнилась.
     И дальше всю жизнь так. Я молодец, но… выходит, не совсем молодец. Что-то не так. Дальше хуже. Со временем я перестала уметь надолго радоваться. Так, чтобы моя радость мою жизнь насыщала.  Я перестала делать то, что у меня получалось лучше всего. Я всегда переставала делать то, что у меня хорошо получается. Словно сама себя осекала, само собой, мучаясь этим – не сразу, но потом. Теперь я делаю только то, что необходимо. Я замерла.
     До пятого класса я была отличницей. Звеньевой в нашей октябрятской звёздочке. Лидерство – это моё. Пока надломленная уверенность в правильности своих впечатлений не дала о себе знать. Пока я не выросла настолько, что не стала в состоянии себя самостоятельно обесценивать. Дальше пошли комплексы, свойственные подросткам, и я скатилась вообще на мази. Теперь это получается у меня очень хорошо – не давать себе слишком «высовываться» и получать от своих действий, дел и успехов настоящее удовольствие.
     При этом взрослая я всё время продолжала считать себя лучшей, пока ребёнок во мне доказывал, что это не так; я его слушалась, не слыша. И не догадываясь о своей проблеме. Много-много лет…
     Словом, и правда, можно убить. Морально. И даже совсем не желая того, а из лучших побуждений. Нечаянно. Это как стрела, с которой ты ходишь, испытывая боль. Сперва не догадываясь, от чего боль. Потому что позади счастливое детство. А она уже вросла  в тебя и загноилась, эта стрела. И ты медленно умираешь… от воспаления совести или чего там.
     В общем, всё это смешно, конечно. Мы же взрослые люди. Какие пустяки…
     А может быть, вся беда в том, что мы слишком взрослые? Что невероятно важные вещи сделались пустыми, а пустые – важными?
 
5
     Опуская детей на землю, будьте аккуратны. Не надо отрывать им крылья, научите их крылья складывать. Иначе они будут очень страдать или довлеть над другими. И то, и другое нехорошо, и то и другое для общества несчастье. Вы заботитесь об обществе? Но зачем ему несчастные, бескрылые люди? О каком обществе вы заботитесь?
     Как соблюсти эту тонкую грань между желанием вырастить человека и опасностью убить в нём То, что должно оставаться его счастьем: его «я», его гордость собой, его способность летать. Как научить его приземляться? Оглядываться на других, не теряя себя. Не растворяться в других, умея чувствовать чужую боль. Не убить похвалой, не убить отсутствием похвалы…   
     Люди удивительные создания. Они так искусны в физическом мире, они строят такие изумительные строения, они даже докопались до генов, но они почти абсолютные невежды в искусстве выстраивания счастливого общества. Да что там счастливого, они нормальное-то даже построить не могут. Люди, люди… Наглое зверство одних, вежливое скотство других, вялая доброта третьих… И надо всем этим царящий обман.
     Страх жить, страх любить, страх отстаивать свои взгляды, насилие, порождающее все эти страхи. И насилие не только прямое – насилие незаметное, изощрённое, иезуитское. Какая душа может этому противостоять? Если она неоформившаяся, неоперившаяся, застывшая однажды в испуге, подавленная обилием неприятия, неожиданного для неё. Полудуши порождают полудушевность, которая порождает полудуши…
     Остановившееся развитие. Которое постоянно останавливает развитие. Вы знаете, что в итоге? Но это можно уже наблюдать. В итоге деградация, вырождение, смерть.
     Но расскажу ещё об одном случае, раз уж я решилась по полочкам разложить.
     Мы сидим напротив воспитателя. В рядочек на маленьких табуреточках. Воспитатель читает сказку. Или рассказ. Что-то читает. Видимо, скучно. Или весело. Или какая-то другая причина, но мы с моей малолетней соседкой перепихиваемся локтями. Нам делают замечание. Но знаете, как трудно остановиться… дети бывают так шаловливы… Эээ… судя по всему, мы ещё и болтали немножко. Может, обзывались. Спорили или задирали друг друга. Или похохатывали. Не суть. Нас… или меня? -  бережно предупредили, что ещё слово и зашьют рот. Фу! господи, как можно зашить рот? И как можно остановиться, если тебя только что пихнули…
     В общем, бездна разверзлась и карающая десница воспитателя повела меня в ту комнату, где обычно стояли раскладушки в сложенном виде, что-то типа подсобного помещения, со столом. Представьте мой ужас, когда воспитатель полез в стол и достал нитки с иголкой. И начал нитку в иголку вдевать. Приговаривая, что нельзя себя так плохо вести, и раз я не умею молчать и сидеть тихо…
     О, мы же верим взрослым. Не сразу, но как самим себе. Не знаю, сказалась ли эта угроза на моём мироощущении впоследствии, но помню, что ревела я жутко. Этот ужас невозможно было остановить.
     Остановили.
     Живу.            
     Меня не тяготит эта история, скорее забавит. Теперь. Но кто её знает, какие она дала плоды. Вдруг она меня подспудно тиранит и диктует, как жить?.. 
     Боже, как мы беззащитны…

6
     Я поняла, что в жизни, как при аресте: всё, что ты скажешь, может быть направлено против тебя. Всё, что ты когда-то кому-то произнёс, изложил на бумаге или компе и, тем более, выложил в сеть.
     Однажды я уже попыталась познакомить мир с двумя «скелетами из шкафа». По доброте душевной. Мне казалось, что это забавно. Тогда мне так казалось, много лет назад. В этом планируемом душевном эксгибиционизме был очень ценный для того времени эпатаж. «Разденься и выйди на улицу голой», - пел Бутусов. Время выносило мозги: дезинформация, либеральная пропаганда разрывались, как снаряды; люди оставались живые, но уже безмозглые. В большинстве, если судить по результатам их выбора. 
     Итак, я высказалась; в себя, никому записи не показав. И как это мило, что они – два очаровательных скелета, две мои тайны - вернулись обе в чужом изложении. С перерывом во времени. Одна в стихе человека, которого я любила безумно; намёк на другую - в истории человека, которого я полюбила потому, что возникла близость переживаний: мне показалось, в целом по его следам, что мы во многом близки. Словно он мою жизнь в своих словах и картинках иногда отражает.
     Да, в итоге снова влюбилась тоже безумно. Иначе я не умею. Моя любовь перманентна. Я даже не помню периодов, когда бы я не любила. Сгорая от страсти, умирая от безнадёжности и мучаясь надеждой. То есть бесплодно. Но это ненормально. Любить так. Поэтому заклинаю вас: не любите безумно, это ничего хорошего не предвещает. У безумной любви есть одно нехорошее качество: с нею приходится расставаться.
     Впрочем, и с обычной иногда приходится расставаться тоже.
     Это больно, но от этого не умирают. Раньше умирали. Теперь, в основном, лечат. Главное – во время за помощью обратиться. 
     Так вот, случайно ли вышел такой расклад  или намеренный, как многое другое нынче, что людей извне добивает, мне уже дела нет. Бесполезно ломать голову над тем, что в твоей жизни случаются странности, если они происходят с завидной закономерностью. Только в итоге я поняла одну важную вещь: бесполезно убегать от себя. Лучше в себе честно и глубоко покопаться, и не поковырять себя привычной поверхностной рефлексией, а вытащить все занозы, или стрелы и прочее…
     В общем, спасибо психологам, которые со мной не работали, а просто выкладывали видео и писали книги. Кое-что я посмотрела, кое-что прочла. Не могу сообщить, что мне стало легче. Мне стало тяжелее. Но, во всяком случае, я поняла, откуда у моих «засад» ноги растут. И почему я в который раз наступаю на грабли или валюсь в яму. Я не очень-то уверена, что я перестану это делать, то есть биться и падать, но хотя бы понятно, в каком направлении мне пытаться грести.   
     Аааа… ещё я поняла, что некоторые стены не нужно ломать. Потому что тебя за ними всё равно никто не ждёт.
     В общем-то, я влюблялась за свою жизнь несколько раз, и почти всегда «не по детски»: неразумно. Впрочем, нет, в садике я любила по-детски. В школе – по-школьному. Того же самого мальчика, свою первую-первую любовь: мы попали в один класс.
     Ребёнком я была шустрым и с характером. Расскажу три эпизода, подтверждающих факт. Хотя нет, сперва о фотографии. Мне там что-то около полутора лет. Ясли. Все детки сидят, а я с краю, то ли встаю, то ли пытаюсь впихнуть снова свой зад в место, с которого встала. Ну, чё не сидится? И именно в тот момент, когда тебя фотают…
     Но я не была гиперактивной. Напротив, почти не доставляла беспокойства. Могла «зависнуть» с куклами, игрушками, книжками - так что меня не видно, не слышно… Несколько  раз, правда, пропадала, но всё не крамольно, как пропадают иногда задорные дети… разве что тогда, в Новосибирске, вот это точно тёмная история. Внезапного исчезновения и внезапного нахождения. Я словно телепортировалась. Мама потянулась к вещам за бутылочкой с водой, полминуты. Посредине вокзала. Достала водичку, подаёт – а некому. Меня-то нет. Тю-тю! Обегали весь вокзал. Всех спрашивали. Объявили по радио. Нет меня... И вдруг я так же нарисовалась неожиданно, ниоткуда, как и пропала в никуда. Так и не знаем мы, где я была. Вот это - «крамола». Остальное – обычная детская ерунда.
     Однажды папа потерял меня на речке. Он решил поиграть в волейбол. Посматривал в мою сторону. Глядь, а меня нет. Он - по пляжу. «Не видели трёхлетнюю девочку?» Успел испугаться, пока ему указали на гору… Очень крутая гора. Я помню, какой горячий, обжигающий ноги был на ней песок. И как он струился из-под пальцев, когда карабкаешься вверх, и из-под ступней и попы, когда съезжаешь вниз. Я помню, что наверху были ласточкины гнёзда и жили пчёлы. Это была очень крутая гора. То есть обрыв на берегу реки. С неё даже скатываться страшно было, не то, что лезть на неё.
     Я залезла. Это было страшно и интересно одновременно.
     Когда мне было два года – это всё мне рассказывали, разумеется, - я очень удивила воспитательницу в детском саду. Она думала, что я не умею разговаривать. Но потом она  увидела случайно, как мама меня одевает, и я ей обстоятельно объясняю, что делала, и всё  такое прочее, - в общем, она открыла, что я для своего возраста мастерски владею языком. Оказывается! Я думаю, скорее всего, что чем-то она меня обидела или задела, раз я с ней не хотела разговаривать. Да, застенчива очень, была и есть, хотя теперь уже немного меньше, и тем не менее… чтобы не разговаривать с воспитателем, нужна веская причина, правда?
     Что-то ещё… что…
     Пожалуй, я пойду передохну.
 
7
     Я была очень любознательная и по-своему бесстрашная, как все дети, привыкшие доверять взрослым. Для нас все взрослые похожи на наших родителей, когда мы дети. Боялась я только, как и положено, темноты. Даже в школьные годы иногда приходилось просить оставлять щёлку в комнату, чтобы была хоть полоска света.  Мало ли, кто там спрятался под кроватью… о, эта темнота! Она рисует страшные картины.
     «Мама, полежи со мной…»  И мама лежит, покачивая: а-а…а-а… «Мама, спой песню про гнома!» Мама поёт…
     Самое первое впечатление, которое я помню, это тахта около окна, яркий солнечный свет, падающий из него на нас с мамой, я ползаю по ней, забавляясь, разыскиваю титьку – она огромная, и этот большой сосок, по-моему, в нём уже нет молока, или заканчивается, это последняя  игра в «младенца»… Мама долго кормила меня грудью. У меня, к сожалению, не получилось, молоко пропало, когда дочке было полгода.
     Это одно из тех впечатлений, которое делают моё детство счастливым.
     Я очень любила и люблю своих родителей, и хочу согласиться с теми, кто так говорит: момент, растянутый во времени, когда твои родители перестают быть для тебя богами, очень болезненный. Но это один из законов жизни, которому все покоряются волей неволей, и нет ничего глупее против него протестовать; по возможности, остаётся только сгладить ощущения и принять действительность. Нашим детям предстоит пережить то же самое, и единственное, чем мы можем облегчить их участь – постараться стать более «совершенными», то есть мудрыми, грамотными и чувствительными к их переживаниям. То есть – быть ближе к тому самому богу, которого они в нас видят.
     Понять ребёнка взрослому сложно потому, что он и в своих-то проблемах не очень-то разбирается. Чем лучше вы разобрались с собой – нашли в себе, ощутили себя, наладили, воскресили, тем проще будет вашему чаду ориентироваться в мире.
     Жалко, что понимаю это только сейчас, но лучше поздно, чем никогда.
     Родители для ребёнка и есть мир. Иногда этот мир рушится, когда родители ссорятся или спорят, или ограничивают, или не разделяют чувства. Поэтому для людей так актуальна идея восстановления, воскресения – спасения мира. Вы не можете не ограничивать дитя, преподнося ему правила мира. Человек без правил не человек; даже у животных есть свои принципы ведения «хозяйства» - то есть выживания. Задача общества – поддержание жизни рода, на животном уровне, желательно каждой особи, выходя на более высокий уровень – жизни полноценной, обеспечивающей не только материальное присутствие в мире, но и духовный рост.
     Сказала и задумалась…  Духовный рост – правильно ли это мы говорим? Может быть, наши выражения не слишком точны, и отсюда все беды мира?
     Я была любимым и балованным ребёнком; роль надсмотрщика от общества, отсекающего дурные черты, выполняла мама. Отец не выпалывал мои будущие возможные пороки. Первый поразивший меня случай воспитательства произошёл уже в школе, классе в 6-7-ом. Или в пятом, я точно не помню. Он тогда встал на сторону учителя. Меня это поразило как гром среди ясного неба. Папа – он, несомненно, был человеком, для которого я всегда оставалась самой лучшей, в моём понимании. И вот… Я стояла у учительского стола, классный преподаватель высказывал претензии в мой адрес. Я спорила. Вызывающе, дерзко, как это делают подростки, уверенные в своей правоте и в поддержке третьей стороны. Третья сторона всё выслушала, извинилась перед учителем, добавила, что разберётся, и мы пошли домой. Я уже была раздавлена тем фактом, что папа – мой бесспорный почитатель! (в моих глазах) – не со мной в этом деле, пыталась что-то вякать, моё веское доказательство разбилось о стену жестокого непонимания.   
     Разумеется, он был прав. Он не прав был только в одном. Что раньше он меня не воспитывал, но почему-то в этом случае ему понадобилось мне указать границы. И я даже знаю, почему понадобилось вдруг. Потому что ему стало стыдно за меня, что я перечу учителю и веду себя вызывающе. Теперь я знаю, что мама меня воспитывала сразу за двоих, по его мнению, так что его вмешательство не требовалось, - но тогда…
     Мама явно перебирала со стремлением вырастить ценного, точнее, правильного – приличного – члена общества, поэтому позже и я не всегда занимала её сторону в учении уже моей дочери, выстраивая баланс. Боюсь, она этого до сих пор не понимает.         
     Это самое сложное в воспитании – пройти по фарватеру. Не вырастить ребёнка равнодушным, эгоистом, то есть не поставить его над обществом, и не вырастить его рабом людей, послушным служителем чужого эгоизма. Творить могут только свободные личности, но творить достойное общество, не имея к нему отношения, отрицая его, преувеличивая себя и вынося себя за рамки, невозможно; отщепиться от мира не значит быть подлинным творцом.
     У меня была собака, Рони. Овчарка. Очень умная и очень – человечная. Про неё даже стыдно было сказать «собака», такой у неё был взгляд и такое поведение. У неё были слабости, впрочем, свойственные и людям; её унесло однажды с каким-то кобелём, родились щенки, двенадцать штук, уродлив был только один, последний. Участь его была печальна. Он пошёл в отца, отец был чёрный типа шнауцера; чёрный кучерявый щенок с огромной головой. Ну, не с огромной, но большего, чем надо бы для эстетики, размера. Моя подруга взяла его к себе. Однажды её отец, напившись, выбросил «уродца» с балкона. Другого щенка Рони, которого взяла подруга, - его, то есть её назвали Дэзи, - очень симпатичную мохнатую овчарочку, в четыре месяца сбила машина. Насмерть. Я написала об этом рассказ, и его напечатали. Но речь не о том. Поскольку я узнала, что значит иметь в доме двенадцать щенков, вонючих, писающих, какающих и пищащих, вечно голодных, от которых сука-мать запрыгивает на кровать, чтобы они её не доставали, - несмотря на то, что все они невероятно милые, - в следующий раз, когда Рони родила, мы, прости Господи, с папой оставили в живых только одного. Его назвали Джим. В честь Моррисона, моего кумира на тот момент.  Я потом расскажу, как он стал для меня кумиром. Так вот, Рони делала странную вещь. Она брала Джима в зубы и раскачивала. Брала в зубы и качала головой – туда-сюда. Это было удивительно и непонятно. Самое интересное выяснилось потом, когда Джим вырос в прекрасную сильную, тоже невероятно умную овчарку. Щенка взял сын подруги моей мамы, и пошёл с ним служить на границу. И Джиму приходилось летать на самолёте. Получилось так, что Рони готовила его к полётам - точно, как готовят космонавтов на всех этих учебных штуках…            
     Джим умел открывать кран лапой, чтобы попить воду. 
     Я к чему всё это. Когда мы хотим вырастить хорошего человека, мы ограждаем общество от повреждения. Но мы нисколечко не думаем о том, что именно в нём в будущем поможет нашему чудному человечку защититься от осуждения, безразличия или пристального внимания. Мы пытаемся встроить ребёнка в мир, как винтик, с пользой для него, разумеется, на одно из самых лучших, красивых или приятных мест, и потом он очень страдает, когда его место оказывается недостаточно красивым или приятным. В этом плане советское воспитание было более человечным. Когда человек мог сам выбирать не самое приятное место, которое в итоге оказывалось почётным уже только потому, что оно было ценным для общества, то есть для Родины. Недостойным то или иное место могло оказаться только для приспособленца, для всех же нормальных людей наиболее значимым было то, что в данное время было стране необходимей. Тогда человек понимал, что я – это страна, я – это народ.
     Это что касается «освобождения личности». Если ты осознаёшь свою необходимость, занимая место, принимаешь себя в этой роли, ты уже не винтик, а свободный человек, свободно изъявивший свою волю. В этом плане свобода, как говорил Ленин, осознанная необходимость.
     Что происходит теперь? Большинство граждан чувствуют себя рабами. Большинство граждан своим местом в жизни недовольно, и поэтому несчастно. Так что все эти разговоры о «свободном обществе» - миф, замануха. В этом «свободном обществе» человек всегда недоволен – маркой машины, моделью айфона, отсутствием яхты или другой недостаточной ценностью того, что он имеет. И, самое ужасное из всего этого, он недоволен тем, куда катится мир, и тем, что происходит с его страной, если он – настоящий гражданин, а не просто потребитель блага.
     Да, возвращаясь к моменту подготовки. К жизни детей готовить надо как космонавтов к полёту в космос. С пониманием того, что неспособных к жизни мы не выращиваем. У нас есть цель: ребёнок должен справиться с жизнью. В христианской религии это заложено как «пройти испытание». Но здесь есть один нюанс. В христианстве исказились многие ценные мысли; представьте, есть свеча и поставленный перед нею предмет. Так вот, верующие рассматривают тень от предмета, а не сам предмет, именно поэтому их восприятие истины очень искажено. И это касается не только христианства.
     Испытание это не обязательно скорбь. Даже больше: испытание – это возможность выйти из ситуации более сильным. Мы растим детей не для того, чтобы они скорбели, а для того, чтобы они ДОСТОЙНО проходили испытание. Чтобы они из каждого события выносили гордость собой и свою личность ещё более окрепшей. Даже из неудачи. Это возможно?
     Если вы по-настоящему любите своего ребёнка, подумайте, как вы ответите.
     Вот это и значит – по-настоящему любить. Это значит совершать невозможное не в разрушении, а в созидании. Просто осуществлять поиск решения. Не сомневаясь ни капли, что оно есть.

8
     Все хотят появиться в жизни как на балу в сверкающем ослепительном наряде, а не в грязных обрывках с виноватым видом: эээ… меня тут немножечко помяли…          
     В этом проблема честного человека, если его действительно помяли. Он стремится надеть наряд, прийти на бал, восхитить, но внутренне корит себя за то, что лжёт, потому что он ведь честный человек. Эта двойственность позиции мешает ему жить. Сказать, что я не блещу, выше его сил. Это всё равно что стать изгоем из приличного общества. Лишить себя любви. Перестать нравиться… что может быть ужасней?
     Мы приходим в мир сияющими, чтобы расставить всё по своим местам. В итоге, запутываясь, понимаем, что всё стоит здесь не на своих местах, и в особенности мы. Забавно, правда? Просто мы незаметно для себя последовали чужим правилам. По этим чужим правилам всё правильно. Но не мы.
     Давайте жить по своим?..
     «Меня тут немножечко помяли…» В конце шестнадцати меня помяли очень сильно. Всего лишь неосторожность и доверчивость. Очень хочется всем доверять и видеть всех людей друзьями. И после того, как жизнь тебя одаряет великолепными ощущениями, а потом жестоко наказывает за подарок, ты уже боишься принимать подарки. Она тебе дарит – а ты втягиваешь плечи, сжимаешься…  сейчас ударит…
     А за что?
     За то, что ты хочешь людям доверять? Страшно наказуемое деяние. Доверие.
     Вообще жизнь – увлекательная штука. До тех пор, пока у тебя не возникают потребности, которые ты не можешь удовлетворить. Может быть, поэтому самый простой способ быть счастливым – ограничить свои потребности? Это называется – смирение. Между прочим, работает. Ты просто отсекаешь потребности, которые не можешь удовлетворить. И тогда жизнь снова увлекательная штука. Допустим, ты любишь человека. А он тебя не любит. Что ты делаешь? Ты либо вообще закрываешь себе возможность любви, либо влюбляешься в другого. А вдруг и другой не любит? Вот уже и круг. А может быть, это просто ты себя не любишь?
     А что значит любить себя…
     Что это значит? 
     Наверное… это значит замечать себя лучшим и помнить таким, и не искажать эту свою красоту, меняя её на привычный блеск, когда выходишь к людям. И возвращаться к той своей красоте, которая была до того, как тебя обидели, если тебя обидели, - ведь это она истинная, а остальное – что-то осыпалось на тебя, стряхни. Посмотри на себя. Какой ты чистенький, хорошенький, ты такой же точно как был, и не верь, не верь, что эта грязь в тебя въелась, просто умойся, как следует. Если ты поверишь – да, вот тогда ты сдался, тогда не ты победил мир, а он тебя. И запомни, побеждать нужно их мир, а твой – твой он всегда чистый. Если ты будешь помнить об этом, ты будешь собой, ты будешь себя любить. Вот тогда ты точно будешь солнышко, будешь дарить тепло, будешь дарить свет, начиная с себя, конечно, потому что именно тебе твой свет, твоё тепло всего нужнее. Согрей себя, и около тебя согреются.      
     Посмотри скорее в зеркало, посмотри на этого замечательного малыша! Что тебе там про него говорили? Если они говорили плохое, то они были неправы. Если ты находишь себя плохим, ты живёшь по их словам. Но у тебя же есть свои для себя, правда? Так скажи их!
     Эээй… Скажи. «Я – клёвый». И дальше, по списку. Я уверена, что у тебя припасён длинный-длинный список самых лучших слов для такого чудесного человечка.
     Пойду тоже список составлю…
     Но сначала расскажу, как оно должно быть на самом деле. Жила-была Элиза, и было у неё двенадцать братьев и папа король, и мама королева. Жили они весело и счастливо, до тех пор пока мама-королева не умерла, и отец король не привёл в дом мачеху. Мачеха Элизу невзлюбила, и однажды, когда Элиза купалась, подсадила ей в ванну отвратительных жаб, они должны были обезобразить девочку. Но жабы, едва коснулись Элизы, превратились в розы, и поплыли лепестками по воде… Так и в жизни. Если не ты касаешься грязи, а она тебя, ты остаёшься чистым. Если ты ей не даёшь себя поработить и обезобразить, если ты помнишь свою настоящую суть.
     Настоящая суть – ты же знаешь, какая она? Я уверена, что знаешь. Не может быть, чтоб ты этого не знал.
     Дальше у Элизы была очень долгая история, ей очень многое пришлось вынести. Но добро, как всегда бывает в сказке… как обычно бывает в сказке, победило. Ганс Христан Андерсен. Сказка о двенадцати лебедях.   
     Я в неё попала. Эта очень смешная история…
     Однажды нашей маме надоело читать нам с братом сказки на ночь, и она решила записать сказку на магнитофон. Тот ещё, с катушками. Самый первый. И вот она читает сказку, а я – ох, какая неспокойная девчонка! Не лежу смирно, мешаю. «Аля!» - говорит мама строгим, но добрым голосом. И дальше всякий раз, когда мы слушаем эту сказку на ночь, ждём того момента – сейчас, сейчас, когда среди сказки вдруг «Аля!» возникнет, и взрыв смеха… дети, чего с них взять.
     Но это классное ощущение – ворваться в сказку.
     Может, поэтому я такая волшебная?
     Хм…

9
     На самом деле, конечно, ни тогда, ни после я не думала, что попала в сказку. Просто было весело, когда чудесный мир прерывался реальным, по плану. Это была какая-то точка пересечения необычного и реального. Секундное размытие границ. Может быть, поэтому я ношу сказку в себе и верю, что добро победит неизбежно?
     Ведь это понятно. Либо добро победит с человеком, либо оно уничтожит человека вместе со злом. И уже не будет смысла жалобно вопить: как так, я же хороший! Какой ты хороший, если допустил вот этому всему править в своём мире? «Меня обманули…» 
     Нас всех обманули. Нас обманули, когда сказали, что главное в жизни – это счастье, нас обманули, когда сказали, что главное в жизни – это то, что лежит за её пределами, нас обманули, когда сказали, что главное в жизни – любовь. Нас обманули, когда нам дали образ добра, воцарение которого от нас совсем не зависит: нам подарили беспомощность. И только один раз нам сказали правду. Когда объяснили, что любить надо уметь, что жизнь надо творить, что ценность выбирается и устанавливается, что она преподаётся, преподают её – люди. И если, встречая ребёнка, мы говорим ему: какой у тебя красивый самокат (платье, бант), - он будет желать вещи, потому что в вещах – его ценность для нас. И пусть самокат действительно крутой, а платье действительно очаровательно, и мы говорим правду, потому что всё так и есть, но…
     Это и есть большое что-то не так в нашей жизни, с которым справиться нелегко. Если ты не будешь говорить человеку, что он красив, он будет комплексовать и не ощутит уверенности в себе. Если говорить ему слишком, что он красивый, ценить он будет внешнюю красоту и гнаться за ней. Мало кто описывает любовь как труд – и человек гонится за какой-то невиданной любовью, невероятными ощущениями, попадая в их ловушку на всю жизнь, как бабочка в сачок. Люди говорят о бабочках в животе и о тараканах в голове, но по факту несчастной любви оказывается, что это в голове были бабочки, а в животе тараканы. И если вдуматься, человеку позволяет быть человеком только труд. Труд души, труд мысли, труд чувства. Упорство, напряжение, цель. Чем благороднее цель, тем благороднее труд и результат труда. Труд воспитания ребёнка. Труд выстраивания отношений. Сам процесс работы над чем-то, заключающий в себе конечную цель, образ этой цели. Труд, не заключающий в себе цели, не имеет для человека смысла и от этого становится невыносимо тяжёл, он воспринимается как сизифов: зачем катить камень в гору? Кому это надо?
     Именно поэтому люди, равнодушные к вещам, редко добиваются успеха в потребительском обществе: для них вещь не цель. А достичь иного успеха в таком обществе практически невозможно, потому что вся организация общества выстроена таким образом, что в ней царит вещь. Не человек, а вещь. Не мысль, не чувство, не благородный порыв и что-то в этом духе, а – машина, яхта, дворец, дорогие часы и прочее, вплоть до бесконечности. Это первый, наипростейший уровень человеческого развития, уровень одноклеточных: он создал вещь. Он бог. По сравнению с животным, которое может смастерить только гнездо. И всё. На этом уровне мы застряли.
     Мы научились создавать вещи!
     Ух! Крууууто…
     Но вот вопрос. Почему так много материального комфорта и так мало душевного? Не потому ли, что мы не боги на самом деле, а рабы вещей? И это не мы создаём их, а они нас?
     Все замечают, что деньги портят людей. Человека портит то, что он может на деньги приобрести. Он мыслит уже не как свободное существо, а как робот, которому нужно что-то заиметь. Внутри это выглядит так: я хочу – потому что я получаю удовольствие от владения. Со стороны это выглядит так: мне нужно «уколоться», чтобы получить удовольствие. И доза становится всё больше, то есть желаемая вещь всё дороже. И нет сил остановиться. Скажите, а чем такой человек отличается от наркомана? Тем, что наркомана мы осуждаем. Его вред очевиден. А вред такого робота-раба не очевиден. Вот и вся разница. Он идёт по головам, он лжёт, осуществляет подлог, делает несчастными многих и многих – ради своего владения, ради своего удовольствия. И сия одноклеточность среди людей признаётся разумным порядком. Можно после этого людей звать разумными?
     Давайте проведём границу: человек разумный и человек потребляющий не одно и то же. Для разумного потребление не самоцель. То есть вот это вот: «прибыль», «нажива», «индивидуальное накопление», «частный капитал» - это всё из первого, низшего уровня. Это всё равно что обезьяны бы стояли надсмотрщиками над людьми, и человек помахивал бы опахалом около трона какого-нибудь обезьяньего короля. Подумайте, дорогие товарищи, почему обезьяны оказались более организованными. И вам станет смешно. Потому что в какой-то момент вы решили, что обезьяны более эффективны, и их развитие опережает ваше. Вот и всё. То есть вещь, через обезьяну, поработила и вас.

     Это изнанка события. Снаружи, конечно, всё смотрится по-другому. Снаружи вы стали более «человечны», «гуманны», «толерантны», то есть терпимы. Вы осудили кровавых палачей. Только те палачи, которые стали править, гораздо более кровавы. Что с того, что крови не видно. Миллионы ощущают этот ад, в который они попали. И легче им становится только тогда, когда ценить они перестают вещь, положение, отвергают чужую ценность, чуждые ценности: когда они становятся, в конце концов, обыкновенными, нормальными, здоровыми и здраво рассуждающими людьми. Это уже шаг на другой уровень, расправить плечи, спину, уф, почувствовать себя великаном, которое долгое время маскировался под пигмея. Что это была за игра? Чьи это были правила?          
     И – почему вам нравилось в эту игру играть?
            
10
     Пашка… Это тот парень, за которого я жила. Какое-то время. Не знаю, как долго. Может, я только-только начинаю жить лишь за себя. Как в стихе – «за себя и за того парня». Жила. Конечно, я этого долго не понимала. Но если бы он не был панком, я бы вряд ли пошла по той дорожке. И если бы он не познакомил меня с «Дорз», я бы вряд ли оценила Моррисона. Я всё-таки в чём-то «Душечка»: живу интересами тех, кто мне нравится…
     Самое печальное, что любовь оборвалась в самом-самом её начале. Когда она только-только начала расцветать. Это был – опять же – тот подарок, который мне дали и сразу вырвали из рук. Я, наверное, просто оглушена. До сих пор. Сейчас я потрясу головой, и приду в себя.
     Мне было семнадцать. Второй курс института… Или первый? Первый. Всё это так давно теперь, как будто миллион лет назад. Наверное, мне себя жалко. Ведь люди всегда себя жалеют, поэтому несчастны… Странная штука любовь. Жил человек, чужой тебе, ну, человек и человек. А потом вдруг оказывается, что ты жить без него не можешь. Почему так? Что за подлянка такая?    
     Мы даже и сблизиться по-настоящему не успели. Я и была для него только девчонка из его компании. Я так думаю…
     Мы в тот день говорили… в тот день, последний день, и почти первый день нашей встречи, после которого я возвращалась домой в новом невиданном настроении. Всё было какое-то другое. Такое уютное. Огни были яркие. Необычное какое-то ощущение. Такого тёплого-тёплого спокойствия. Должно быть, это оно называется «чувство защищённости». Радость жизни.
     День был простой. Сперва я Пашку постригла. Это был риск, и я волновалась. Но вышло красиво. Вообще я очень умею сдерживать волнение, и по моему лицу не всегда догадаешься, что я чувствую. Я скрываю свои чувства. Просто привычка. Не все, конечно, я не скрытная. Просто… зачем?
     Мы болтали, потом он залез на шкаф и дурачился, шкаф невысокий, типа сервант, Пашка просто сел на него и рассказывал о своей группе, о Федишыне и о том, что Женька носит разные носки – Женька Федишын, солист. Это как манифест отрешённости от приличий. Что-то болтали, болтали… Он был интересный. У него была забавная привычка говорить: «Да, мать?» - смотря куда-то мимо тебя, словно эта мать там стояла, но было понятно, что он обращается к тебе. «А, мать?» Будто подмигнув. Чуб, волнистый светлый волос, немного обесцветки, голубые, серо-голубые глаза. Нет, обесцветка была раньше… мы общались компанией где-то с конца десятого класса, кажется. Собирались вместе на выходные смотреть мультики – «Чип и Дейл», эти, американские. Они тогда были в новинку. Меня тянуло к нему, но так получилось, что у него была подруга, а у меня был друг. Иногда мы целовались парами рядом. Однажды мы лежали на диване и решили поменяться, ради интереса. «Партнёрами». Это были только поцелуи, разумеется. Я получила комплимент и гораздо более веское удовольствие, в смысле, я уже была почти влюблена… но так, не серьёзно. Не совсем серьёзно. Когда знаешь, что ты в другой паре, тебе хотелось бы по-иному, но это невозможно, и тебя не шибко мучает эта невозможность, только ты понимаешь, что по-иному было бы гораздо лучше…

     Может, на самом деле всё это застывшая истерика? Может, мне поистерить, поругаться матом, лечь на пол и бить ногами в пол, ногами и руками, как дитё в магазине: «Мама! Я хочу этого человека! Хочу, чтобы мы любили друг друга! Хочу, чтобы у нас была семья! Хочу, чтобы мы жили долго и счастливо, или хотя бы умерли в один день!» Почему умер он, а не я?
     Ты вырастаешь и понимаешь, что той счастливой жизни, которая тебе нарисовалась, могло и не быть, ты всё понимаешь рассудком… но сердцем ты не понимаешь ничего. Вообще ничего. В этой жизни. Тебя просто нет. Ты живёшь, чувствуешь, борешься, понимаешь, находишь, учишь, учишься, любишь, сходишь с ума… ты живёшь «за двоих» и при этом тебя словно нет. Как так?
     Я имею в виду, подспудно. Тебя подспудно нет, и это проявляется в депрессии. Пытаешься вырваться из круга… Ты уже давно всё забыл, не плачешь, даже не грустишь, мимолётно оглядываясь назад, но вот ты сел описать свою «старую» рану, и всё лицо твоё мокрое от слёз, как так?! Тебя как будто приковали к какому-то месту в прошлом, и ты в растяжке, в жуткой растяжке… любовь за любовью…  круг за кругом… напряжение неимоверное, и самое западло, ты его не ощущаешь как напряжение, но оно есть, оно в плечах, в мышцах, в этой невозможности быть довольным по-настоящему, жить той жизнью, той, тем днём, когда было уютно и город был таким спокойным…
     И всё понимаешь… то есть ты расстался с прошлым, ты его отпустил, ты всё забыл, ты даже иногда – не вру – по-настоящему счастлив жизнью, но… сидишь вот и размазываешь сопли по лицу, мешая их со слезами. Почему люди такие? Или это только я такая? Почему я такая?
     Удивительный вопрос. Задала себе и даже успокоилась. Щиплет щёки и глаза, соль. Пойду, умоюсь.

     Прощай, Малёк. Прощай теперь уже совсем. Мне нужно жить своей жизнью. С любовью или нет, но – своей. Останемся тем, на чём расстались: друзьями.

11
     Не удивляйтесь, сейчас я себя буду беззастенчиво хвалить. Это лекарство мне жизненно необходимо. Я попробую перечислить некоторые свои плюсы – чтобы описать все, нужно очень много места. (О, уже получается!)
     Я пишу прекрасные стихи.
     Я молодец.
     Я умею излагать свои мысли.
     Я молодец.
     Я имею мысли! Мммм… это вообще супер. Супер гёрл. Как разгрузить вагон с цементом – найти в себе достоинства. Признать, точнее. Так-то я понимаю, что они есть. Но это понимание как будто не доходит до чего-то главного во мне. До какого-то центра понимания. Напишу и перечитаю. Потом ещё. Пока не дойдёт.
     Я стригу маму и брата. Я вкусно готовлю, особенно торт. Я умею вязать. Я умею шить. Я молодец, молодец, молодец! (Оказывается, это приятно…) Надо сделать перерыв…
     Поняла. Есть успех, но нет удовлетворения от успеха. Оно нестойкое – раз, и улетучилось. Испарилось. Словно кто-то сказал: нет, это не то. Всё это здорово, но…
     Ах, но? Ну, ладно тогда. Тогда я этого больше делать не буду.
     И всё. Конец успеху.
     Думаю, это и называется – обесценивать себя. Это надо лечить.
     Оля, красивая Оля, красивая шумная Оля, чуть старше меня, спросила как-то: «Аля, я не понимаю, почему ты одна? Такая классная сучка!» Она не стесняется в выражениях. В общем-то, это комплимент. Почему я одна? Почему я сучка…
     Всё моё изложение – ответ на этот вопрос. Изложение не рассуждений о структуре общества, а о моих личностных переживаниях. И тут не скажешь одним словом: потому что вот так. Потому что – ещё и эдак. И вот так. А потом ещё  было то, и это. И в итоге получается что-то весьма обычное и при этом неординарное. С растяжкой от а до я, от до до си. И что же я делаю? Я пытаюсь выпутаться из всего этого. Прямо теперь. Прямо нынче. Если мне надоест, я закончу. Но пока – пока стараюсь, и буду стараться. А что ещё делать?
     А с другой стороны… зачем…
     Ладно. Клаааассная сучка… я буду копаться в себе понемножку, пока не приду к адекватному решению. В конце концов, стоит проверить, правы ли психологи. Вдруг поможет? Это всё равно что разглядывать себя в зеркало. Познакомиться с собой. Вот эти все комплексы по поводу внешности – откуда они берутся? Почему какая-нибудь мощная «богиня» с двойным подбородком кайфует от жизни, наслаждаясь своим отражением, а симпатичные девчонки разыскивают в себе изъяны? Бред какой-то. В жизни так много бредового.
     Возможно, богиня на себя плюнула, ей до идеала как до Луны, она «отпустила ситуацию», а чуть-чуть недообложкаизжурнала сосредотачивается на том, что она «недо», пусть немного, но всё-таки «недо…»
     Наверное, это будет мой личный катарсис, когда я отпущу, наконец, свою ситуацию. Когда я буду жить как та богиня с двойным подбородком, которой на всё наплевать. Не любишь? Не люби. Будь счастлив. Будь счастлив… Ты счастлив?
     Я тоже. И я вовсе не долблю кулачками по столу в бессилии и не хожу мыслями по кругу.       
     Ура. И не пью пива. Я, и правда, почти не пью. Раз в шесть месяцев или даже реже. У меня другие запои. Хотя нет… нет у меня никаких запоев. Я люблю слушать музыку, иногда одну какую-нибудь песню на репите. Я люблю танцевать, - когда я танцую, танцую не столько я, сколько музыка мною. Я её чувствую, она моя радость. Танец – это вообще мой особенный мир. В нём всё хорошо. Мой чудесный, хороший, ласковый, волшебный мир.
     И сексуальности я тоже даю выплёскиваться в танце. Иногда.
     Я сэкси. Неоспоримо.   
               
12
     Я тут подумала. Если есть что-то, что «ведёт» человека, что-то в нём, чего он не замечает, но что руководит его жизнью, заставляя наступать на одни и те же грабли, попадать в одни и те же ямы или сети, тыкаться бесплодно в одни и те же стены, в общем, бродить по кругу, возможно, что-то подобное есть и в жизни общества, человечества, чего человечество не замечает, какой-то цивилизационный «гештальт», разрушающий цивилизации. Приводящий людей постоянно к потопу. Какая-то недопережитая проблема становления торчит, как флажок, в мозгу, указывая направление – в сеть, в пропасть, в стену… за которой пропасть…   
     И человечество не только не подозревает о существовании этой проблемы, но и, пожалуй, уверено, что эта проблема и есть его главное достижение. То есть достоинство. Что-то в этом роде.
     Эту проблему надо вычленить, возможно, по такому же типу, как человек находит проблемы в себе: что-то повторяется, почему повторяется, значит, есть установка, что за установка, кто её дал. Откуда она взялась.
     Человечество всё время подходит к краю, именно поэтому в нём так актуальна идея бесконечности. Оно ставит себя на грань исчезновения. Раз за разом. Вам не кажется это странным? В некотором роде это тяга к самоубийству, заложенное внутри желание суицида. Как компьютерная программа, или… вирус в программе?          
     Если судить по человеку, в нём вопрос об уходе из жизни встаёт тогда, когда он не может ответить: я есть для чего? «Для удовольствия.» Если ты выбрал удовольствием что-то недостижимое, и однажды понял, что его не достичь, - обрыв «связи». «Для страдания.» Здесь проще. Страдать можно долго. Но не бесконечно. Тяга к страданию – тоже сам по себе своего рода суицид.   
     Может быть, нас тиранит какой-то недопережитый переход от зверя к человеку? Родовая травма, которую человечество прячет от себя, потому что она… стыдная? И этот стыд, который под контролем, на самом деле развивается неподконтрольно и разъедает «психику» человечества, его мироощущение, его координацию себя относительно мира. Ведь тело-то помнит. Человек попал в определённую ситуацию, получил опыт, забыл о нём сто лет как, а потом выясняется, что он всю оставшуюся жизнь просто пытается этот опыт ОСОЗНАТЬ. Довести до завершения, до какой-то точки блаженного понимания, в которой уже не будет тягости от неприятного опыта.   
     По большому счёту, особой разницы нет для человека, лётчик его отец или забулдыга, если он всегда был рядом: с тем, что ты видишь, ты можешь справиться. Ты можешь это понять и дать этому место в своей конструкции себя. Но если твоего отца никогда не было рядом, и ты всю жизнь был уверен, что твой папа герой – а как может быть иначе? И тебе вдруг кто-то сообщил, что «вон тот урод из соседнего дома» – образно говоря… что ты сделаешь? Ты полезешь в драку. Потом с расспросами. И если мама подтвердит, мир рухнет. Вот что такое иллюзия. Когда реальность всегда рядом, тебя будет качать, но ты всегда будешь встречать землю, касаться её, «целоваться» с ней, то есть падать и чувствовать её вкус. И знать, что она есть. То есть ощущать опору в жизни. А если ты живёшь в иллюзии, твой удел – беззащитность.
     Насколько мы близки к реальности, то есть к земле? Тут есть одна маленькая подсказка. Бог сделал людей из глины. Тот неведомый папа-лётчик.
     Мы сделаны из глины. Наше происхождение имеет отношение к Земле. Может, не к этой, но к какой-то другой. В этом наша опора.
     В целом, получается ситуация, отзеркаленная от обычной жизненной: мы знаем, кто отец, но не знаем, кто мать. Её словно нет. О ней даже говорить запрещено. Даже думать. Мать-«забулдыга». Мать сыра земля.      
     Это наша плоть. Это то, что дало нам жизнь и вскормило нас. И мы, как «звёздный мальчик» Оскара Уайльда, просто отталкиваем её от себя. Стыдно…
     Когда лежишь на лугу и смотришь в небо, правда же, идиллия? Как мир и любовь в семье, лад. Мы взрослые «маленькие дебилы», застрявшие в своих детских травмах, когда-нибудь вынуждены будем понять, что у мамы свои законы – физические, у папы свои – духовные, пытаться настаивать на конфликте бессмысленно и контрпродуктивно. Может, стоить найти точку их соприкосновения, как в семье ищут компромисс?
     Я всегда любила землю. В ней есть что-то магическое. И небо. И как солнце играет с водой.

-продолжение-