Треснувшие небеса гл. 6

                6


Московская пятница, уже с обеда, вступила в свои греховные права. Микрорайон Довженко, крепко обнявшись с Мосфильмовской, с блаженной покорностью предавался тлению и разврату. Снежные сугробы, в полметра высотой, хаотично разбросанные владельцами припаркованных авто в более крупные кучи, желтели следами выгула домашних питомцев, хозяева которых даже не подозревали о том, кто и кого на самом деле выгуливает и имеет.
Заметно «похудевшая» речка Сетунь, помрачневшая от нечистот и практически безжизненных вод – принимала на постой в своё лоно, вечно неугомонную и пополняющуюся, стайку уток, к которым периодически примыкали голуби и вороны, не брезгующие халявными харчами.
 Причудливо сгорбленные, деревья, всё же, сохраняли сказочный шарм и необъяснимость своего странного присутствия в центре столицы, словно первобытное естество, затаившееся в бетонном пленении, просто доживало свой век в надежде на лучшие времена.
Люди – просто чёрные сгорбившиеся и неуклюжие фигурки, вырезанные умелой рукой мастера Оригами, уныло двигались к местам сборищ с одной только целью – убить время. Поводов для встреч было не много, да и те, что имелись, уже не являлись аксиомой и эстетической данностью. Район мегаполиса, в котором все друг друга знали, практически все друг с другом спали, ели и пили, все друг друга неоднократно предали и обманули, но так – без задней мысли – натружено выдыхал в ожидании приторной событийности.
Пётр понуро брёл по узкой снежной тропинке, протоптанной вечно шатающимися жителями, отчего-то тяжело дыша, словно в предчувствии чего-то трагичного, не обращая никакого внимания на редких встречных прохожих, больше погружаясь в созерцание пространства.
Алкогольная клоака «КБ» выпустила наружу очередных своих постояльцев, которые распределились шумной возбуждённой гурьбой на «лавочках отчаяния». Небольшие компании, разделённые на «опохмелившихся», «в здравии» и «не очень», гудели ульем трутней, основная забота которых сводилась к примитивному присутствию в этом бренном пространстве, не заполняя его ни смыслом, ни пользой, и… ничем.
Пётр брёл в темноте, прихрамывая в оттепельной хляби, брезгливо косясь на пьющие компании, не утруждая себя в анализе и критике происходящего, однако, периодически выплёвывая пренебрежительное:
-- Эх, люди… Вы же когда-то, кем-то и для чего-то рождены… В чём смысл вашего существования?
Спустя ещё пару десятков метров, он остановился, достал из кармана чекушку водки, нервно открутил непослушную крышку, сделал большой глоток, смачно крякнул. Переводя дыхание, после прикурил сигарету и скорбно прошептал:
-- А твоё… Твоё, бл…ь, предназначение в чём?
Обречённо сплюнув в погрустневший снег, Пётр поплёлся в сторону своего дома, ставшего уже не просто ненавистным, а – данным, как тюрьма арестанту.