Несогласованная реальность

Дверь легко подалась, и Ерофей Кузьмич ввалился внутрь. Перед глазами плыло и туманилось, а рот настолько пересох, что даже спросить: «Есть здесь кто живой?» получилось лишь надрывным шёпотом. Впрочем, в избушке, видимо, никого не было, и мужчина неуверенно, шатаясь и, дабы не упасть, придерживаясь о стены, буквально упал на широкую лавку, покрытую медвежьей шкурой. Лавка стояла возле окна, стол, убранный тёмно-серой, с золочёными узорами, сатиновой скатертью, в свою очередь, располагался подле окошка и был пуст. На подоконнике жадный взор Ерофея Кузьмича обнаружил крынку, покрытую тряпицей. Из крынки торчал половник. Не утруждая себя мыслями о содержимом крынки, ибо жажду выносить не было более никакой мочи, Кузьмич откинул тряпицу, и, зачерпнув полный половник, роняя капли на скатерть, залил жидкость в рот. С удовольствием крякнул: «Кисло, похоже на морс - нынче самое то!», и опустошил еще три половника к ряду. Затем вновь рухнул на лавку.

Уснуть не удалось, но в некое подобие забытья он, таки, впал. Очнулся, когда уже сгустились сумерки, и тотчас, даже не вставая – мышцы еще гудели от непривычной усталости – принялся вспоминать историю закатывающегося дня. К удивлению, он долго не мог вспомнить историю своей жизни – выходило так, будто всё началось лишь нынче утром, а до того был какой-то беспросветный мрак. Мучительное напряжение памяти помогло лишь понять, что несколько дней назад он зачем-то прилетел из Санкт-Петербурга в Будапешт, вероятно, как турист, так как, начиная с нынешнего утра, воспоминания были куда более услужливыми: Ерофей Кузьмич точно знал, что отправился утром в знаменитые купальни. Даже поутру уже стояла адская жара, а цифры дневного прогноза погоды и вовсе зашкаливали за все мыслимые показатели. Так что – купаться однозначно! Автобус довёз его до «площади Героев», далее нужно было одолеть еще метров пятьсот через парк, а потом, оплатив пять тысяч форинтов (всего-то около полутора тысяч рубликов), можно было два часа выбирать из нескольких дюжин бассейнов – от почти-что кипящих сернистых, до купелей с ледяной водицей - и расслабляться в них.

Справа от купален, через дорогу, располагался другой парк, в глубине которого виднелся ансамбль древнего замка. Красив он показался необычайно, и Ерофей решил, что надобно пройтись внутри этого парка и дворцового комплекса прямо сейчас, ибо после купания тело наверняка разомлеет и большого удовольствия от прогулки едва ли получит. Напружинив шаг, и решив уделить прогулке не более двадцати минут, Кузьмич двинулся к воротам в замок, дивясь тому, как мало-помалу атмосфера средневековья поглощает всё его существо. Исходя из смутных картинок, всплывающих в воображении, мужчина рассудил, что он неоднократно посещал исторические памятники старины, в том числе – дворцы и крепости, но никогда ещё не было столь сильного ощущения перемещения в древность – от полноты погружения отвлекал только иногда пикающий смартфон в правом кармане рубашки, да часы на руке. Возможно, ощущения усугублялись тем, что и парк, и замок оказались абсолютно пустынными – дюжина китайских туристов вмиг разрушила бы весь эффект. Пройдя вглубь замка, он заметил несколько скульптур, но только одна привлекла его настолько, что он решил подойти поближе и разглядеть её пристальнее – появилась надежда, что возле этой скульптуры уже даже смартфон и часы не смогут помешать переживанию иного времени, а такие фокусы Ерофей Кузьмич любил.

Ожидания не обманули путника. Фигура анонимного монаха, чей лик почти полностью покрывал капюшон, а тело, между прочим, весьма вальяжно, и, казалось, совсем не должным для монаха манером, свободно раскинулось на скамейке. На левой руке анонимного автора летописи о перемещении венгров в одиннадцатом веке (как о том свидетельствовала надпись возле памятника), возлежала раскрытая книга, в правой красовалось натёртое туристами до желтизны перо. Импозантное расположение тела монаха удивительным образом не только не вносило в общую картину какой-то дисгармонии, но напротив, придавало композиции величие и торжественность – анонимный нотариус, казалось, столь глубоко постиг суть этого мира, что мог позволить себе многие вольности.

А вот пустые глазницы мудреца… В них путешественника, вдруг втянула настолько необычная мощь, что дальнейшее уже никак не вязалось со всей его прошлой жизнью. Да и самая эта жизнь до такой степени, вдруг, показалась ничего не значащей а, стало быть, неважной, что буквально таяла в памяти – даже о том, что его зовут Ерофей Кузьмич, а не, например, Пал Палыч, наш герой не стал бы биться об заклад. Пронзительный испуг острой стрелой прошил всё его тело с головы до пят, а затем исчезло и это чувство. Глаза расфокусировались настолько, что положительно невозможно было различать предметы, а всё существо постепенно наливалось невероятной благостью и покоем. Трудно сказать, сколько времени прошло, прежде чем Ерофей Кузьмич пришёл в себя - да и самоё выражение «самоё себя» тоже никуда не годится, так как тот, кем он был и тот, кем стал, имели крайне мало точек соприкосновения.

«Вот ведь жара!», - внутренне воскликнул Кузьмич, встряхиваясь, - «даже самоидентификация поплыла – срочно купаться!» Развернувшись и отойдя от памятника, тело мужчины двинулось к выходу из замка, а в уме фраза «самоидентификация поплыла» зациклилась, будто у попугая. Более того, с каждым шагом смысл этой фразы становился всё более странным, непонятным и смешным, так что, пересекая ворота, Кузьмич уже хохотал чуть не до слёз, хотя уже и не понимал причину своего смеха. Не удивило нашего героя, алчущего лишь одного – скорее погрузиться в прохладную воду, и то, что вместо дороги, другого парка и зданий купален, перед ним раскрылся необозримый морской простор - набережная, да ведущие от неё к пляжу через каждые пятьдесят метров ступени. Действительно, впереди лежали не только не купальни, но даже и не Дунай, впрочем, вопросом откуда, вдруг, посреди Будапешта взяться морю, решительно не хотелось себя озадачивать. Сбросить рубаху и шорты, да поскорее ощутить прохладу – вот какое желание владело всем внутренним миром нашего героя, а мир внешний как раз этому лишь способствовал. Пляж оказался почти пустым – лишь где-то далеко слева виднелись фигуры нескольких загорающих и купающихся.

Путешественник, без лишних размышлений скинул верхние одежды и опрометью бросился в воду, действительно окутавшую тело желанной лёгкой прохладой. Самозабвенно поплыл навстречу горизонту, прищурив глаза, слезящиеся от лучей палящего солнца, периодически заныривая на полметра-метр вглубь, где солёная вода была ещё холодней и приятней. Плыл минут двадцать – двадцать пять, пока не ощутил сладостное насыщение слиянием ощущения воды с ощущениями тела, затем обернулся и увидел холмистую полоску берега. Ерофей хорошо плавал с детства, так что, бывало, заплывал и дальше от берега без особого беспокойства, да и сейчас было столь хорошо, что неразличимость пляжа, с которого от стартовал, не казалось чем-то пугающим. «Видать снесло течением слишком влево», рассудил пловец и взял курс назад и чуть вправо – туда, где холмы были повыше, а правее линия берега и вовсе обрывалась - почему-то мужчина решил, что пляж именно там, так как течение казалось весьма значительным.

Выйдя из воды и обнаружив только каменистый берег и несколько гротов (ещё какая-то яхта покачивалась метрах в ста от берега), Кузьмич решил, что надобно забраться по дорожке на вершину холма и уже оттуда обозреть местность. Тщетно! С вершины холма положительно не наблюдалось хоть что-то, похожее на городской пейзаж – лишь корпуса одинокого безлюдного санатория или дома отдыха, окруженного возбуждающей глаз поляной из разноцветных цветов, да ещё горы где-то вдали. Справа и слева лес и поля. Легко сбежав с холма, свернул на дорожку, ведущую влево, через рощу, в которой то и дело мелькали какие-то беседки и скульптуры мифологических персонажей. Приободрившись тем, что город должен быть непременно где-то поблизости от этого, по-видимому, исторического парка, Ерофей перешел к бегу рысцой – бодрое, после плавания тело, хорошо слушалось и двигалось с достаточно хорошей, для его возраста, скоростью…

Стоп!, - «А каков, собственно, мой возраст? Сорок пять? Пятьдесят? Чёрт побери! Так я и имя своё забуду», - подумал, было, бегун, а тут ещё и роща закончилась, предоставив взору огромное поле, за которым уже виднелся густой и дикий лес. Но, ни отчаяния, ни даже сомнения Ерофей не испытал, а принялся пробираться сквозь высокую траву, к тому самому лесу. Лес оказался намного дальше, чем ему виделось, а на тело, к тому же, припекаемое лучами жаркого солнца, навалилась вдруг жуткая усталость. Палыч (виноват, сам себя назвал чужим именем), Кузьмич хотел, было, присесть на пенёк, да перевести дыхание, но, внезапно, его понесло, как это бывает, когда бежишь под горку. Это тоже было странно - лес располагался на равнине и, по мере углубления в него, всё более густел. Затем движение должны были замедлить буераки и болотистые островки, но – отнюдь – Ерофея Кузьмича несло и несло, будто заведённого – он едва успевал подставлять ноги и чудом лавировать между деревьями и корягами. Остановился, лишь когда уперся в небольшой деревянный одноэтажный домик. Дверь оказалась не заперта.

… Сумерки сгущались, наш герой сидел на лавке, соображая, что неплохо было бы хоть чем-то перекусить. Темнело и в комнате, а смартфон, с функцией фонарика, остался лежать где-то на пляже, накрытый рубашкой и шортами. Где-то тот пляж? Что это за избёнка? Пробрался к другому окну, обнаружив комод. В нём уже наощупь обнаружил свечи и зажигалку. Намерение покушать реализовалось – в противоположном конце комнаты был обнаружен старенький – советских ещё времён – холодильник «Саратов», в котором, на радость путнику, стояла кастрюля с внушительным куском варёной телятины. Не мучаясь угрызениями совести, отломил половину куска и, жадно прожевав, запил ещё двумя половниками «морса». И только после этого понял, что потерялся, причём – потерялся капитально: без связи, документов, мало того, в одних плавках, благо высохших по ходу бега по полю и по лесу. Вместо хоть какой-то окраины Будапешта – в странной избёнке с древним российским холодильником на опушке густого леса. Ещё и почти полностью потеряв память. Обратный путь он вряд ли рискнёт отыскать – по пути сюда его не просто несло, но и крутило в разные стороны…

Ну, во всяком случае, судя по запасам свежей еды и питья, здесь должен кто-то обитать! Может быть, это сторожка охотника или какой-то склад в лесу, и когда совсем стемнеет – должен же кто-то явиться сюда ночевать. Тем не менее, с какой стороны не посмотри – положение сложилось донельзя дурацкое. Задул свечу - в окно заглянул месяц, а свечки стоит поберечь.

Чертыхнулся с досады. И, вдруг, буквально со скамьи напротив, с другой стороны стола – тихий шепот: - «Что же ты всё чертей поминаешь к ночи? Помянул бы хоть кого-то другого!»

Вот те комиссия! Что за призрак? Тело и эмоции остаются в покое, а вот ум лихорадочно заметался: - «Кто здесь? Почему тебя не видно?»
- «А ты смотри не так как обычно»,
- «Как это?»
- «Помнишь книжки с картинками, которые лишь при определённо фокусировке зрения, становились объёмными? Или картины современных художников, где в зависимости, опять же, от положения глаз, взору является то один сюжет, то другой?»
- «Припоминаю, но там хотя бы ясно, куда смотреть»
- «Смотри на стенку напротив и поиграй фокусировкой взгляда»
Несколько минут Ерофей Кузьмич пробует настроиться на голос (судя по тембру, принадлежащий женщине лет сорока-пяти – пятидесяти) и играть напряжением и расслаблением глазных мышц. Наконец, что-то получается. Почти прозрачный силуэт женщины напротив, лица не различить, волосы собраны в пучок на затылке. Необычность происходящего рождает закономерный, как ему кажется, вопрос:

- «Виноват, вы – Баба Яга?», - уже не шепот – громкий смех в ответ:
- «Ежели тебе хочется, называй меня так! Буду отзываться»,
- «Кто же ты на самом деле?», - опять смех:
- «На каком – таком «самом деле»? А ты то, тогда кто?»,
- «Ерофей Палыч… ой, Кузьмич, пардон! И, почему-то ничего больше про себя припомнить не могу, кроме того, что прилетел недавно в Будапешт из Питера, пошёл поплавать, а потом, вдруг, оказался здесь… Вроде бы, не женат, хотя давно, когда-то – был, и кажется, сын уже взрослый где-то есть… Могу предположить, что работал преподавателем в каком-то ВУЗе, но это уже почти фантазии… Стоп. Если мы где-то под Будапештом, то почему вы так чисто говорите по-русски?»
- «Вот видишь, ты и сам толком не знаешь – кто-ты, откуда, и, тем более, где находишься!»
- «Ну так вы, всё-таки, Баба Яга?»
- «Примерно с такой же степенью вероятности, как то, что ты – Ерофей, прилетевший из некого Питера в некий Будапешт и подле него сейчас находящийся, ха-ха. Так что – назвал Ягой, так и продолжай»,
- «А где мы сейчас находимся? Будапешт действительно где-то более-менее близко?»
- «Нет, дорогой Путник! Нет здесь никакого Будапешта, и Питера нет, зато есть прекрасный лес, озеро неподалёку, луга, поля, реки и холмы. Горы тоже есть, но до них идти больше суток. А твоего мира больше нет, и не будет. Он закончился»,
- «Как же он мог закончится? Он же бесконечен!»,
- «Вот и получается, что бесконечность имеет предел, хотя понимать это следует нелинейно. Но в тот мир, откуда ты явился, увы, действительно нет возврата. Но есть возможности попасть в похожие миры. Кто знает, быть может, там и Питер какой-то существует, и Будапешт. Чем-то напоминающие  то, что ты знал, но и во многом отличающиеся. И люди есть, совсем другие – хотя во снах ты их встречал неоднократно»,
- «Вот уж попал-то!.. Баба яга, это ты меня сюда затащила?»,
- «Отнюдь! На кой ляд ты мне сдался? Впрочем, я лишь могу тебе сказать, что тебя здесь ждали. И зачем ждали – тоже могу сказать»,
- «И кто это?»,
- «Лес, озеро, сторожка возле озера, овраги и костёр, который ты будешь разводить вечерами… Кстати, неподалёку от сторожки – источник чистейшей воды, в озере пруд-пруди рыбы, в лесу – ягод и грибов, а возле сторожки – огород, с поспевающими как раз, помидорами, огурцами и прочими радостями вкуса. В лесу можно поохотиться: на перепёлок, уток, зайцев… на кабана уже не советую»,
- «Что за странности сказочные? Меня, вроде никто не посылал, типа «за тридевять земель за цветочком аленьким! А что же мой мир?»
- «Там ты, как раз, никому уже не был нужен. Тебя даже не хватятся, и не будут искать. Скорее всего, ты там даже у своего сына из памяти стёрся… А что касается того, кто посылал? Так ты сам же и посылал!»
- «???),
- «Ну, не тот ты, который Ерофей Кузьмич, конечно, хотя, вот Палыч, наверное, ближе, не даром ты оговорился»,
- «Что за Палыч? Не знаю я такого»,
- «Так вот задача как раз в том, чтобы его внутри себя отыскать, узнать, познакомиться и подружиться. А прежде этого, следует тебе познакомиться и подружиться с лесом и озером, с оврагами, дождями. Тогда и Палыча этого в себе обнаружить сможешь»,
- «Ещё пуще меня запутала…»,
- «Ну и ладно, ха-ха! Завтра, чуть рассветёт, покажу я тебе дорогу к тому месту, что ждёт тебя. Поживёшь там месяца два-три, а когда научишься общаться с лесом, полем, озером и … Палычем», они тебя направят уже туда, где есть люди и города, и где ты нужен будешь, даже очень нужен. И поймёшь это, буквально сразу, и своих найдёшь»,
- «Вот загадка-то, так загадка… Поди найди этого Палыча… С вами-то… с тобой-то… общаться можно будет?»,
- «Зачем? Я тебе, собственно, почти всё сказала. Кроме самого важного. Слушай внимательно и постигай: тебе нужно будет научиться видеть, что лес и озеро, овраги и огонь, ветер и дождь – всё это живые существа, иной раз, даже боле живые, чем ты и тебе подобные! Нужно научиться языку чувств этих существ: лес, ведь, к примеру, гневается не так, как озеро, и радуется иначе, и печалится. А чувств у них о-очень много, вот их распознавать, а затем и говорить на их языке – этому тебе и предстоит научиться»,
- «Я где-то слышал концепцию о том, что всё в мире живое и разумное, но так, пожалуй, лишь примитивные племена считали…»,
- «В чём-то они примитивные, а в чём-то, как раз – высшие среди вас. Мир живой в любом своём проявлении. А вы об этом забыли, в ходе, так называемого, развития! Вот и будешь вспоминать настоящую Азбуку, без которой и жизни-то, нету!»,
- «Что же мне, к каждой пылинке присматриваться? Так я не за два месяца, но и за двадцать лет ничему не научусь…»,
- «К каждой пылинке присматриваться не нужно. Лишь иногда это важно. Сознанием обладают достаточно большие структуры – не отдельное дерево, а лесной массив, не капля воды, но озеро или река, костёр и дождь, ветер, ну и, конечно, обитатели леса. Хотя и капля и отдельное дерево, травинка и камешек – тоже причастны сознанию, но выражают его, как правило, большие скопления таковых. Хотя, иной раз и отдельное деревце может многое выразить и дать тебе почувствовать. А дальше – научишься языку леса, озера и дождя – тогда тебе откроется многое и в самом себе – это те внутренние образы, которые и будут общаться с лесом и ветром. Отыщешь тогда среди них Палыча – а он уде тебя в мир людей отведёт – без него никак. А там тоже всё не так уж просто. Не только природа сознаёт и чувствует. Город тоже! Квартал, улица, парк… Палыч, а может быть и не только он, но и какая-нибудь Марь Иванна введёт тебя в совершенно новый для тебя мир. И своих поможет найти, и понять, чем заняться. Только не забывай всё и всех поименовывать – вводить в мир языка!..»

***