Как Я стал художником или Месть Нептуна

КОЕ ЧТО ИЗ МОЕЙ  БИОГРАФИИ.  Интересно, это у меня уж такая судьба – вырастать без родителей? Папин-мамин стремительный развод с бурно мелодраматичными сценами помню смутно. Меня, около пятилетнего, тогда срочно временно подкинули к маминой старшей сестре Кате: до прояснения нервных обстоятельств. Временность эта продолжается уже более двадцати лет. Недаром же говорят, что временное самое прочное!

 Папа на фоне средней руки бурного бизнеса женился ещё раза два. По журнальному евро стандарту красиво длинноногая мама, удачно улетела замуж в Швецию. Подросшим бывал там, в гостях, но остаться не ощущал желания. Они – и я с облегчением возвращаясь к ответственно обожавшей племянника тёте Кате. Особых страданий от разлуки с матерью не припоминаю. Как-то раз нечаянно подслушал мамины жалобы своему шведу: дескать, у меня нет никакой нежности и даже родственных чувств. Неглупый швед дипломатично смолчал. Откуда бы нежности взяться издалека?

Мои отношения с папой тоже нельзя назвать особенно близкими. Обеспечивая материальную сторону, папа в нашу с Катей квартиру, в общем, являлся не слишком часто, дистанция же способствует авторитету. Сомнения в загадочном папочкином могуществе забрезжили, когда вместо неоднократно просимого шотландского пони, мне последовательно дарились модельки маленьких автомобильчиков. Увы! Наши вкусы и взгляды на жизнь уже тогда многообещающе не совпадали. Папа - технарь, а я - прирождённый художник, с гордостью говорю. Папа всё ждал, когда я подрасту и поумнею, тогда уж мы и пообщаемся!.. Вот только на папином пути однажды явилось препятствие, олицетворённое известной картиной художника Филонова. Что же! - и замыслы более крупных исторических деятелей нередко терпели полный крах.
_________________________________________________

МЕСТЬ НЕПТУНА. В тот знаменательный день моего детства по крайней необходимости до самого вечера оставленный дома (тётя звонила каждые сорок минут) в компании с кривоногим плаксивым таксиком Микой и ленивейшим чёрным котом Пушиком я, неплохо справившись с разрисовкой стен своей комнаты (как раз гуашь подарили!), новенькие коридорные, скучноватые, на мой взгляд, обои тоже мило оживил батально морскими сценами в сюрреалистическом духе.

 Одну коридорную стену сплошь заслоняла пальтово курточная вешалка. Зато стеночка напротив дразнила фантазию нетронутым бледно полосатым пространством. Самовлюблённый, нечуткий Пушик равнодушно дрых, зато Мика, сочувственно потявкивая, взволнованно путался в ногах и лизал красочную воду. К вечеру завершённое монументальное стенное полотно, безусловно, должно было впечатлить чьё угодно воображение! На вздувшемся под потолок ножевидном гребне волны (с риском для жизни рисовалось, балансируя на трёхногой табуреточке поверх стула!) возвышалась чешуйчатая исполинская в два моих роста фигура грозного царя морей Нептуна, страшно разгневанного легкомысленным киданьем в солёную пучину пушечных ядер и консервных банок. Поэтому Нептун мстил страшной нептуновой местью.

Треть стены впритык к входной двери захлёстывала ультрамариновая царская борода, из которой весело торчали и выглядывали разные там рыбки и крабы. На нептуновы вилы в правой руке была безжалостно насажена парочка мелких кораблей, левой он многообещающе грозился гигантским лилово зелёным кулаком! Из нептуновой головы и кровожадно выпученных пурпурных глаз пучками выскакивали ветвистые, хитро завитые молнии. Разверстый до ушей рот извергал ругательства в виде цветных клякс зловещего оттенка. Будучи нетвёрд в правописании, юный художник пожертвовал ясностью выражения ради экспрессии.

Вокруг Нептуна в морской пучине тонули штук 10 королей - разноцветными ногами кверху, чтобы художнику не возиться с лицами негодяев. Для обозначения королевского титула над ногами были изображены трёхзубые короны. Да! я несомненно был рождён поколебать славу авангардистов и особенно славу Филонова, раздражавшего меня ещё с нежного возраста!

Описанная мною гениальная картина имела свою предысторию. Дело в том, что Катя, во первых, очень любит погулять по музеям. А во вторых  тётя была увлечена воспитанием из меня культурного ребёнка, чем, по её мнению преступно пренебрегали мой родители. В целом Кате её план удался, за что я ей искренне благодарен! Но как и во всяком масштабном начинании случались передержки и перехлёсты, как ни странно, и определившие мой жизненный путь.
________________________

ПОХОД  В  МУЗЕЙ  ИЛИ  БИТВА  С  КОРОЛЯМИ. Помню, тем утром Катя облачила меня в, по её мнению, миленький синенький костюмчик под матроску! (У-у, какая гадость!) В этом костюмчике и в не менее отвратительном беретике с хвостиком, как культурного ребенка с локонами до плеч тётя (связующая времена эстетика тётина слабость!)обычно водила племянника в театры и музеи – развивать вкус. На этот раз по плану был Русский музей, что в центре нашего прекрасного Санкт-Петербурга. (я, кажется, ещё не сообщил, что живу в Петербурге?!).

Музей с первого впечатления был ничего себе даже интересный. Только вот делать что хочется тётя Катя и всякие другие мне не позволяли. Например, выскакивавшие из углов, бодрые караульные старушки требовали не залезать на подоконники. Потом одна из старушек очень мешала мне прыгать на коленках на превосходно круглом малиновом диване в центре большого зала, ГДЕ, вообще, было вообще людно как на Невском проспекте.

Кучками млея в лучах искусства, тоже развивающие вкус взрослые слушали очень умных, но, на мой взгляд, скучных девушек-экскурсоводов. «А вот посмотрите туда!» – от нечего делать внимая отчаянным призывам, приличный ребёнок таращил "туда" глаза. Там высоковато на стене «Гибель Помпеи» впечатлила мой юный ум невмещаемой в наше с Катей скромное повседневное жилище величиной и выскочившим вопросом: почему на картине все эти мускулистые, плохо одетые  атлетические дяди и тёти с разинутыми ртами млеют – столбенеют на фоне багровеющего вулкана? почему ничего полезного не предпринимают?! Красная пожарная машина в центре этих странных событий очень приблизила бы их жизни!

  На противоположной стене от что-то уж слишком долго гибнущей «Помпеи» (она до сих пор гибнет: не верите - сходите посмотрите!) пенисто весёлые волны и упадающие с лодочных весел гениальные капли кисти Айвазовского были гораздо приятнее на вид. Прозрачно зеленеющие многоэтажные волны весело швыряли кораблик: обдаваемые радужной пеной моряки в ответ бурно махали вёслами. Жаль, только,  что художник не нарисовал производящего бурю царя морей Нептуна.

 Про капли и волны рассказывала на вид очень умная тётя в занятно отражающих картинный зал и меня очках-зеркалах. Весёлое разгулявшееся море, - весёлая картина. Наверное, тёплая водичка: хорошо в настоящем море поплескаться! Вот бы туда смочь забираться – внутрь рам: на лодке там поплавать, на коне покататься... Тогда каждый день ходил бы в музей!

 Вылезут - выльются волны в зал, – отличный получится бассейн! В недавно с большим интересом изученной мною волшебной сказке маханием рук и таращеньем глаз (картинка) волшебник заклинал - приманивал облака. А волны из картины выманить можно?! Надо попробовать! Для собственной устойчивости изнутри подперев щёку языком, смотрю на вону: смотрю – смотрю, буравлю волны взглядом - гипнотизирую. Вот оживая, уже шевелится - заглядывает в зал зелёный гребешок, лопаются пенистые пузырьки. Вот-вот сейчас - сейчас!..

  – Мальчик! У тебя зубик болит или живот? – коварно подкралась сбоку маленькая старушка - смотрительша.
  – Не-ет! – вечно всё испортят эти взрослые! – Спасибо! (Без спасиба вежливые люди просто никуда! – так Катя внушала.)

С нарастающей в душе критикой окружающего мрачно бреду за тётей дальше.
  – Ты не устал, Лёвочка?
  – Не-е ещё, – со вздохом: ведь и не делал пока ничего. Самая тяжёлая работа – скучное ничего не делание: я стоял на пороге великого открытия. – Ка-ать! Обязательно всё запоминать?
  – Всё не обязательно. Смотри на красоту.
  – Ну, хорошо. ...А у тёти Маринки на даче клумба красивее вот той!
  – Во-первых, не у Маринки, а у тёти Марины. Во-вторых тыкать пальцем не красиво, Лёвик. И это не клумба: веранда и на столе букет в кувшине на белой скатерти.

  – Какая она белая: вся в пятнах синих и жёлтых! Совсем плохо постиранная.
  – Это тени! Художественный приём такой. И надо говорить: не «красивее», а «более красивая».
  – Всё равно – Маринина клумба более красивее. Мы там букет нарвали пахучий вкусно. Помнишь?!

  – В словах молодого человека есть доля истины, – благодушно роняет величественно шествующий мимо профессорского вида высокий дед табличкой на груди «Искусствовед...».

  Очень прямой дед: спина как линеечка. И красивый такой: кривой шрам на щеке – замечательно мужественный, - аж завидно. Вот бы и мне такой! Не поредевшая буйная дедова шевелюра серебряным ореолом облекала его картинно вскинутую голову. Борода тоже белоснежная, как у Деда Мороза: может, зимой он Мороз, – в свободное время, летом в музее? Вместо беретика неожиданная восточная тюбетейка на макушке импозантно оттеняла дедовский безукоризненный серенький костюмчик. Ни единой складочки. У него тоже любящая всё гладить тётя есть? Главное же, он с уважением ко мне отнёсся: всегда приятно, когда тебя уважают! Пользуясь случаем, завязываю интеллигентную беседу. С этим-то у меня в первой юности не было проблем:

  – А ты...(много значительный Катин взгляд) Вы часто тут... любуетесь красотой?
  – Давненько. Лет тридцать ежедневно.
  – Да ну! Долго уже! Мне сколько ещё доживать?
  – Да, немало, честно говоря. Ты, главное, не торопись. Успеешь.

  – Я и не тороплюсь. А у тебя шрам откуда: с тигрой или с демоном подрался? Ну, с тем, с картины.
  - Это вы, юноша, про Врубеля?
  - Ага! такой и по уху может врубить, - будь здоров! (Лёва! где ты таких слов набрался?! - стонет Катя)
  - Ну, можно сказать, что одна картина со мной подралась: она на меня упала вместе с тяжёлой рамой, - слегка уклонился интересный дед от ответа.
  - Да ну! Врубель толкнул, да? А они... ну, в картинах которые, погулять выходят? А когда выходят?!

  – Гм... – дед теребит пушистый правый ус, – думаю, выходят, когда нет никого: ночью. Это логично. Просто... Просто у них своя другая жизнь в ином измерении.
  – А ты... вы эту другую жизнь в измерении видел?
  – Ну... - озадачился дед-искусствовед, - по-почти видел. Один раз, когда сердце прихватило, всё эдак поплыло, знаешь ли, задвигалось. Рамы исчезли... Боже мой, – уж думаю: всё! Помоги Господи!

  – И он помог? Видел его?
  – Кого?
  – Того: "Боже мой - помоги господи"! Он какой? («Кто такой Бог? Заходи на наш христианский сайт!» – в детстве моём подобного ещё не было, а вот "боже мой!" слышал я частенько.
  – Мм... Не смогу точно сказать, чтоб не соврать.

  – Конечно не врите: некрасиво ведь! – за спиной отчего-то снова тихо стонет Катя: чем, скажите, она на этот раз недовольна?!
  – О-о! С вами, юноша, однако не соскучишься: язык хорошо подвешен!
  – Зуб только лечили. Язык не подвешивали. Я сам такой... От папы, мамы и от Кати.

  – Логично, – порывшись в нагрудном кармашке, собеседник протягивает культурному ребёнку шоколадку, – Для поддержания ценного развивающегося интеллекта, – вздыхает, – А мне нельзя: у меня диабет.
  – Ой, спасибо! – у ребёнка временное примирение с действительностью: хороший такой, понимающий обстоятельства, шикарный дед! – А диабет лучше шоколада или вместо?
  – Лёвочка! – новый Катин укорительный возглас.
  – Ничего, ничего! (Это он – Кате.) Диабет – вместо всего! – подмигивая, смеётся музейный дед.

И помахав на прощанье рукой, дед исчезает среди нарисованных и вполне живеньких ходящих мимо картин незнакомок. Конечно! С такими как у него длинными ногами и без контролирующей меня Кати я бы тоже быстренько до конца музея добежал и совсем из него выбежал!

И вот мы дальше с тётей бредём: другая картинная комната,  пятая, десятая... Конца нет этим набитым картинами комнатам! Кончилась шоколадка. Тоска зелёная вокруг! Катя от моего воспитания поотвлеклась на разговоры. В очередной проходной комнате в золотых рамах облупленные неизвестные – одна молодая, другая уже не очень-то. Но именно в ней художнику удалось на фоне серебряного воротника выписать даже душу, – дуэтом соглашается  Катя с другой восторженной тётей. Поэтому не молодая – более красивая. 

С не дожёванной жвачкой в открытом рту незнакомый тинэйджер близко к ужасу вылупленными глазами поводит с нарисованных тёть на живых. Увы! Сияющий свет одухотворённости с тёмных полотен гениального художника Боровиковского тогда ещё не смог проникнуть в моё малолетнее сознание тоже.

ГОСПОДИ БОЖЕ  МОЙ! Здесь просто нескончаемый тоннель сплошь завешанных картинами комнат! На «Ужине» Бакста под чёрным бантом-пропеллером черно одетая бледноватая дама за белеющим пусто столом почему-то внушает нездоровую мысль о людоедстве: с которого дня она уже непокормленная?.. Странные они тут все на стенах! Опасно для жизни обугленный, мурашками по спине впечатляющий горящеглазый «Демон» не вызывает никакого желания поиграть с ним: такой и не только шрам может поставить!

Сколько же их тут?! Как сказочная лиса из избушки, разом выскочат все, – просто не знаю, что и делать тогда?! Как этот смелый дед с ними справляется?! 
 – Ка-ать! Лабиринты всегда кончаются выходом?
 – Всегда... – пленённая гениальными незнакомками, тётя рассеяна.
 – А когда они кончаются?
 –  ...Что ты говоришь? Как?
 – Где кончаются, – правильнее говорить, что-ли?! А ты бога видела?

 – А? – тётин слегка замученный взгляд. (Все дети прирождённые мучители или только некоторые?) – Кого?
 – Ну, господи - боже мой, - кого все зовут. Он сильно известный? Какой он
 – Оо… Никто его не видел, Лёвочка.
 – А говорят зачем?
 – Это... это просто культурная традиция такая.
 – Вроде "спасибо" когда говорят?
 – Да-да, вроде того, Лёвик, – спешит Катя с ответом. Какие странные иногда эти взрослые!

 – А почему ты сегодня бледная такая как... пятнистая скатерть в картине?
 – Голова немного болит. Давай помолчим Лёвик. Пожалуйста!
 – Ну, давай, – вздыхает жертва своего великодушия, – Охо-хо-хо...  – Скучно же замученному ребёнку, божеж-мой! Никто меня не понимает, не  жалеет. Мороженого,  что, ещё сто лет ждать?!

  Подустал культурно развиваемый ребёнок: столько красоты с нещадно хлещущей по мозгам информацией – сил никаких нет! Как не заболеть голове?! Помрачнело на душе. Когда же императрицы и незнакомки с демонами-то все кончатся?! Когда, наконец, за муки получу обещанное мороженое - шоколадную трубочку?! Из усталых раздумий вывел и разом морально вышиб филоновский «Пир королей»: кривляющиеся уродцы из рамы средь бела дня кровожадно высовывались в зал. Безобразное такое поведение. Вот сейчас – прыгнут! Караул, – держите их, люди! Не держит никто, - такие непонятливые!!!

 Просто поражают эти взрослые! Как дед говорил? Господи-боже-мой помоги!.. Помоги бож-мой!? Нет ответа. Видно, у него перерыв, или погулять вышел. Или спит, он. Тогда, – я сам! Всё приходится самому: и кровать утром стелить, и зубы чистить, и воевать. Вот где шрамы-то получаются!

Смутно я чувствовал: это жутко неправильная картина! Это даже хуже огнеглазого демона. Так нельзя: настоящие люди не такие противные как эти на картине! Я с этим  Филоновым не согласен. Эта его картина мне дико мешает жить, как хочу! И всегда будет мешать: даже когда я выйду из этого бесконечно скучного музея занозой будет торчать в памяти.
 
  За неделю до похода в музей вместе с Катей и кульком конфет я уже отсидел целого оперного «Онегина» в красиво поющем театре. Было даже терпимо. Дуэль в конце мне больше всего понравилась: трах-бах-пах! – так бы сразу сначала постреляли и домой. Но главное я понял: несогласные друг друга могут вызвать на дуэль, что бы,  значит, разобраться: кто же прав?! Что же, - дуэль, так дуэль!

Сейчас никак нельзя без дуэли: Катя на незнакомок отвлечённая. Старушки местные - усталые. Короли такие уж препротивные! Мальчика в беретике можно понять, а?! Жаль, не было пистолета: пришлось импровизировать. Поэтому культурный ребёнок топал ногами, грозил королям кулаком и даже – о стыд! – за не нахождением мелкого пригодного для кидания предмета и к ужасу Кати плевался в ценное полотно. А всё почему?!
 
  Потому что забыли около Филонова поставить табличку «Детям до шестнадцати!», – это не только вед, про любовь и курение. У детей, между прочим, тоже нервы есть! Схватив в охапку выскочившего за рамки всех приличий приличного ребёнка, несчастная тётя Катя на возможной с таким грузом скорости понеслась в гардероб.

– Какой нервный мальчик, балованный! – сказала смотрительша другой старушке.
– Упёртый! – возвестила другая. - Нынче уж такие дети пошли!
– Не-еправда! Это они - короли первые начали! А-а... – уносимый, ору во всё усталое от долгого культурного молчания горло. Орать - легче чем молчать!

 Звонкое эхо в Русском музее – хорошее эхо! И потерялся по пути противный хвостатый беретик: сам нечаянно обронился. Честное слово! Около гардероба разнервничавшегося юного зрителя заткнули мороженным, но испытанное средство на этот раз не помогло. Не охлаждённое таким примитивом возмущение упрямо захлёстывало яростными волнами Айвазовского: хотелось немедленно возразить странному дяде художнику по поводу искажения не такой уж уродливой, как ещё утром представлялось, действительности! Жаждая справедливости, сей час же, сей же момент я требовал красок: они были клятвенно обещаны ("Только успокойся, Лёвочка!" ) и на следующий же день вручены. Катя всегда выполняла свои обещания.

Думаю, что именно в тот знаменательный музейный день вместе с эмоционально критическим осмыслением увиденного проснулся мой художественный вкус. Родилось профессиональное призвание. Активной движущей силой сего знаменательного события была, конечно, моя одарённая недюжинной педагогической интуицией тётя. Пассивными камнями преткновения, разбившими по пути моё неискушённое равнодушие, оказались - незнакомки, демоны и художник Филонов с его жуткими уродцами - королями.

Нам не дано предугадать, каким конкретно образом деяния и творения рук наших воздействуют – куда-то толкнут других. А короли... Что им сделается?! И поныне висят себе. Взрослому, мне приятно знать, что знаменитый тёзка мой, историк Лев Гумилёв им, этим пирующим, тоже совсем не симпатизировал: разложение сознания, - говорил тёзка. Вопрос: разложение чьего сознания, - королей, художника или зрителей?..
 ________________________
 
Итак, посрамляющая фантазии Филонова картина "Месть Нептуна" была изображена моими собственными руками на обоях коридорной стены. Уф... устал пятилетний художник. Шедевры всегда рождаются в муках. И я стал ждать понимающих зрителей. Точнее - единственную зрительницу. Наконец, ключ в замке повернулся, и я еле успел принять небрежно равнодушный вид гения с устремлёнными к потолку глазами.

- Лёвик! Это я! У тебя всё в порядке...

В изумлении всплеснувшая руками тётя замедленно опустилась на жирно блескучую гуашевой радугой трехногую табуреточку:
- Господи! – простонала тётя. Взрослые так любят не к месту его поминать. Не он же, – я один рисовал, честно-слово!

 – Ээ...  Это не... неописуемо! – после некоторого задохновения, наконец, высказалась донельзя впечетлённая (как я и жаждал!) зрительница, с фиолетового нептунова кулака переводя томный взгляд на сияющую гордостью личность юного творца, где тоже не оставалось ни единого скучно серого пятнышка, – Бе... безо... Я хотела сказать, - здорово! Ммм... Этим можно бы прямо хорошие деньги зарабатывать. Профессионализма только, вот, поднабраться...

 Профессионализм - это что же такое: грибы в лесу собирают, а этого где поднабираются?
___________________________________________________

Ни слова не обронившая относительно нужных на ремонт коридора денег, перед переклейкой обоев Катя аккуратно срезала обойную картину вместе со слоем газет (в старые добрые времена стену под обоями оклеивали газетами), и сиё гениальное творение до сих пор украшает мою мастерскую.

А мудрая тётя моя (много ли таких?!) в ближайшее после ремонта коридора время сопроводила любимого племянника в детскую изостудию, занятия в которой как-то естественно скользили мимо папы. Поэтому после одиннадцатого класса самостоятельное поступление сына в Репинку папу плохо удивило: никчемная профессия! Разве я – Микеланджело?..

Я им не был, но упёрся на своём не хуже прославленного, в том числе, и незаурядным упрямством знаменитого творца Возрождения. Катя взяла нашу с Микеланджело сторону. Отступив в меньшинстве, папа временно оставил нас в покое: пусть диплом будет. Не мешает. Отдаю должное: холсты и краски долго покупались на его счёт. Спасибо, - премного благодарен.

  Считалось, что папа мог убедить кого угодно в чём угодно (его мнение). Когда маме надоело слушать этот дикий вздор (её мнение), она ушла. Папины попытки после Репинки переубедить - пристроить первенца к человеческому делу потерпели крах: у меня непреодолимое врождённое отвращение к бизнесу, как и вообще ко всякой регламентируемой не мною деятельности. Среди бурных словопрений, выпады, что вечными потаканиями глупым фантазиям Катя испортила вверенного ей ребёнка, порасшатали мои с папой отношения. Развеялись и папочкины обещания подарить сыну настоящую большую машинку. Меня лишили наследства, надо понимать. Надеюсь, мои сводные братья от других папочкиных браков его больше радуют.
 
 С Катей мы жили и живём душа в душу, если не считать растекающийся из моей комнаты и мешающий расти её цветам запах масла и таинственнейшим образом попадавшие в неположенные места красочные масляные капли. Когда же всеми правдами и неправдами удалось арендовать под мастерскую запущенное подобие чердака прямо над нами, наша с Катей жизнь превратилась почти в идиллию: цветы цвели на подоконниках в красивых горшочках. Я, радуя тётю не курением (сама Катя бросила курить моментально после моего временного водворения в её квартире) и относительной по современным меркам скромностью, в меру таланта творил на чердаке, там же оставляя художественно замасленные одеяния.

 Да! именно тётя Катя была мне матерью, отцом, преподавательницей, музой и первым критиком моих творений от пяти лет до настоящего времени включительно.
 – После тех, ну, ещё с лиловыми пятнами…  мухоморов на фоне пустыни (аллегория меланхолии – по моему замыслу), что  новое думаешь писать, Лёвик?

 – (Я раздражён творческой неудачей и ироничен) Смерть Клеопатры на стихи Блока.
 – Бож-мо! Ни в коем случае!
 – Тётя! Я уже на четвёртом курсе! ...А ты имеешь ввиду – обнажённую натуру?
 – Какую натуру?! Я имею ввиду – ядовитых змей! Ты же их добудешь живыми для натуралистичности. Я тебя знаю. Потом забудешь. Гадюки расползутся.

 – Гадюк не будет! – дребезжа, чайная чашечка подпрыгивает под нервный удар ребром ладони по столу, – Клеопатра на втором плане. Главное – настроение поэта в стиле Бакстова «Древнего ужаса», – Катино лицо бледно вытягивается: гадюки уже представляются ей относительно безобидными.

 – Лёвочка! Только не нервничай! Ты ещё так молод! Художники все такие нервные. Вот Гоголь это хорошо знал. Ван Гог! Пикассо. Врубель тоже так страдал на нервной почве.

Моя дорогая тётя! в нежном детстве моём, весёленькую же я ей обеспечил жизнь! Тётя глобальность культурного мышления сочетала с практичностью в обращённой на меня перспективе.
– Где-то у нас была замечательная резиновая змея: как настоящая. Ты её ещё боялся в детстве. Я найду!
– Ка-ать! я пошутил: Клеопатра – слишком затёртая тема.
 – Знаешь, Лёв, серьёзное иногда пропадает. Шутки – сбываются... Особенно в нашей стране!

Катиных подозрений в моём пристрастии к излишней натуральной реалистичности мне до сих так и не удалось полностью смыть. А вообще моя любимая Катя всегда права... Почти всегда. Мистическим образом права,даже когда внешне не права. А жизненным выбором своим я доволен: главное в жизни - творчество.  Пусть папуля сколько хочет зудит, что я пять лет потратил на неполучение никакой порядочной профессии и если дальше намерен... Я намерен. Уговоры бесполезны. Тётя Катя меня поймёт.