Суд Б-й 7. Культурный ребёнок или Месть Нептуна

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: Картина Павла Филонова  "Пир королей" (1912 г.; фрагмент) - в своё время вызвавшая скандал вариация на тему - "Последняя вечерня Христа".
                   
            О сердце, твой удел, – вовек
                не зная сна,
            Из чаши скорби пить, испив её
                до дна.
            Зачем, душа, в моём ты поселилась
                теле,
            Раз из него уйти ты всё равно
                должна?(Омар Хайям)
                *        *        *

                ...Ватный локоть мой, наконец, надломился. Не устояв перед непреодолимой истомой забытья, мир закружился, распался на кружащиеся кусочки - брызги, осколки цветов и звуков. Ослепительно вспыхнув, осколки погасли и рассыпались. Исчез, пропал мир.  Исчез, пропал - я. Тьма. Бесчувствие... 
               
6. ПОХОД  В  РУССКИЙ  МУЗЕЙ.  ШЕДЕВР  НА  ОБОЯХ  ИЛИ  МЕСТЬ  НЕПТУНА. К этому моменту из далёкого прошлого кое-как вывалившийся я – нынешний легонько покачивался на табуретке на своей кухне в состоянии психологически сложно живоописуемом. Тогда в Иерусалиме я умер или всё-таки нет? Боже-ж мой!!

 Хоть физически пребывал я конкретно на кухне, пространство нашей с тётей на последнем пред чердачном этаже двухкомнатной квартирки освещалась всеми имеющимися лампами, торшерами и светильничками (Катя любит свет нежный, разбросанный). Свет – энергия, а мне её сейчас так не хватало. Хорошо ещё, что вообще чувствительная к эмоциональному настрою и особенно на моём лице тётя не покладая рук отдыхает на даче.

  Интересно, у меня всегда судьба такая – вырастать без родителей? В этой нынешней жизни папин-мамин стремительный развод с бурно мелодраматичными сценами помню смутно. Меня, около пятилетнего, тогда срочно временно подкинули к маминой старшей сестре Кате до прояснения нервных обстоятельств. С тех пор временность эта продолжается уже более двадцати лет. Недаром же говорят, что временное самое прочное!

 Папа на фоне средней руки бурного бизнеса женился ещё раза два. Папина бывшая первая жена по журнальному евро стандарту моя красиво длинноногая мама удачно улетела замуж в Швецию. Подросшим я бывал там в гостях, но остаться не ощущал желания. Кукольные какие-то у них отношения, честное слово! И я с облегчением возвращаясь к ответственно обожавшей племянника тёте Кате. Особых страданий от разлуки с матерью вообще не припоминаю. Как-то раз нечаянно подслушал мамины жалобы своему шведу: дескать, у меня нет к родительнице нежности и даже никаких родственных чувств. Швед дипломатично смолчал. Признаю, что при всех своих ослепительных европейских достоинствах - недостатках человек он довольно неглупый. Да и откуда бы у брошенного сыночка нежности взяться: эту женщину я почти не знаю! Тётя Катя - совсем другое дело: она меня вырастила.

Мои отношения с папой тоже нельзя назвать особенно близкими и уж тем более нежными. Обеспечивая материальную сторону, папа не особенно мешал, в нашу с Катей квартиру являясь не слишком часто, дистанция же способствует авторитету. Сомнения в загадочном папочкином могуществе забрезжили, когда вместо неоднократно просимого шотландского пони, мне последовательно дарились модельки маленьких автомобильчиков. Увы! Наши вкусы и взгляды на жизнь уже тогда многообещающе не совпадали. Папа - технарь, а я - прирождённый художник, с гордостью говорю. Папа всё ждал, когда я подрасту и поумнею, вот тогда уж мы и пообщаемся - поймём друг друга!.. Вот только на папином пути однажды явилось препятствие, олицетворённое известной картиной художника Филонова. Что же! - и замыслы более крупных исторических деятелей нередко терпели полный крах из-за случайностей.

 В тот знаменательный день моего детства по крайней необходимости до самого вечера оставленный дома (тётя звонила каждые сорок минут) в компании с кривоногим плаксивым таксиком Микой и ленивейшим чёрным котом Пушиком я, неплохо справившись с разрисовкой стен своей комнаты (как раз мне гуашь подарили!), новенькие коридорные, скучноватые, на мой взгляд, обои решил тоже мило оживить батальными морскими сценами в сюрреалистическом духе.

 Одну коридорную стену сплошь заслоняла пальтово курточная вешалка. Зато стеночка напротив дразнила фантазию нетронутым бледно полосатым пространством. Самовлюблённый нечуткий Пушик равнодушно дрых, зато Мика, сочувственно потявкивая, взволнованно путался в ногах и лизал красочную воду. К вечеру завершённое монументальное стенное полотно, безусловно, должно было впечатлить чьё угодно воображение! На вздувшемся под потолок ножевидном гребне волны (с риском для жизни рисовалось, балансируя на трёхногой табуреточке поверх стула!) возвышалась чешуйчатая исполинская фигура грозного царя морей Нептуна, страшно разгневанного легкомысленным киданьем в солёную пучину пушечных ядер и консервных банок. Поэтому Нептун и мстил людям бурей - очень страшной нептуновой местью.

Треть стены впритык к входной двери захлёстывала ультрамариновая царская борода, из которой весело торчали и выглядывали разные рыбки и крабы. На нептуновы вилы в правой руке была безжалостно насажена парочка мелких кораблей, левой он многообещающе грозился гигантским лилово зелёным кулаком! Из нептуновой головы и кровожадно выпученных пурпурных глаз пучками выскакивали ветвистые, хитро завитые молнии. Разверстый до ушей рот извергал ругательства в виде цветных клякс зловещего оттенка. Будучи ещё нетвёрд в правописании, юный художник пожертвовал ясностью выражения ради экспрессии.

Вокруг Нептуна в морской пучине тонули штук 10 королей - разноцветными ногами кверху, чтобы художнику не возиться с лицами негодяев. Для обозначения королевского титула над ногами были изображены трёхзубые короны. Да! я был рождён поколебать славу авангардистов и особенно славу Филонова, раздражавшего меня ещё с нежного возраста.

Описанная мною гениальная картина имела свою предысторию. Дело в том, что Катя очень любила и любит погулять по музеям. Кроме того тётя была страстно увлечена воспитанием из меня культурного ребёнка, чем, по её мнению преступно пренебрегали мои родители. В целом Кате её план удался, за что я ей искренне благодарен! Но как и во всяком масштабном начинании случались передержки и перехлёсты, как ни странно, и определившие мой жизненный путь.
________________________

ПОХОД  В  МУЗЕЙ  ИЛИ  БИТВА  С  КОРОЛЯМИ.  (ВСТАВНАЯ  НОВЕЛЛА) Помню, тем утром Катя облачила меня в по её мнению миленький синенький костюмчик под матроску! (У-у, какая гадость!) В этом костюмчике и в не менее отвратительном беретике с хвостиком как культурного ребенка с локонами до плеч тётя (связующая времена эстетика тётина слабость!)обычно водила племянника в театры и музеи – развивать вкус. На этот раз по плану был Русский музей, что в центре нашего прекрасного Санкт-Петербурга.

Музей с первого впечатления был ничего себе даже интересный. Только вот делать что культурному ребёнку хочется тётя Катя и всякие другие мне не позволяли. Как чёртики из табакерки выскакивавшие из углов бодрые караульные старушки требовали не залезать на подоконники. Потом одна из старушек очень мешала мне прыгать на коленках на превосходно круглом малиновом диване в центре большого зала, где было вообще людно как на Невском проспекте. Кучками млея в лучах искусства, тоже развивающие вкус взрослые слушали очень умных, но, на мой взгляд, скучных девушек-экскурсоводов.

  «А вот посмотрите туда!» – от нечего делать внимая отчаянным призывам, приличный ребёнок таращил "туда" глаза. Там высоковато на стене «Гибель Помпеи» впечатлила мой юный ум невмещаемой в наше с Катей скромное повседневное жилище величиной и выскочившим вопросом: почему на картине все эти мускулистые, очень плохо одетые атлетического вида дяди и тёти с разинутыми ртами млеют – столбенеют на фоне багровеющего вулкана? Там же пожар! Почему ничего полезного не предпринимают?! Красная пожарная машина в центре этих странных событий очень приблизила бы их к реальной жизни!

На противоположной стене от что-то уж слишком долго гибнущей «Помпеи» (она до сих пор всё гибнет, гибнет и никак недопогибне: не верите - сходите сами посмотрите!) пенисто весёлые волны и упадающие с лодочных весел гениальные капли кисти Айвазовского были гораздо приятнее на вид. Прозрачно зеленеющие многоэтажные волны весело швыряли кораблик. Обдаваемые радужной пеной моряки в ЛОДОЧКЕ бурно махали вёслами! Жаль, только, что художник не нарисовал ещё и производящего бурю царя морей Нептуна.

 Про капли и волны рассказывала на вид очень умная тётя в занятно отражающих картинный зал и меня очках-зеркалах. Весёлое разгулявшееся море. Весёлая картина. Наверное, тёплая водичка?.. Вот хорошо бы в настоящем море поплескаться! Вот бы туда смочь забраться – внутрь рамы: на лодке там поплавать, на коне покататься... Тогда я каждый день согласен ходить в музей!

 Вылезут - выльются волны в зал, – отличный получится бассейн! В недавно с большим интересом изученной мною волшебной сказке маханием рук и таращеньем глаз (картинка) волшебник заклинал - приманивал облака. А волны из картины выманить можно?! Надо попробовать! Для собственной устойчивости изнутри подперев щёку языком, смотрю на вону: смотрю, смотрю, буравлю волны взглядом - гипнотизирую. Вот оживая, уже шевелится - заглядывает в зал зелёный гребешок, лопаются пенистые пузырьки. Вот-вот сейчас - сейчас!..
 
  – Мальчик! У тебя зубик болит или животик? – коварно подкралась сбоку маленькая старушка - смотрительша.
  – Не-ет! – вечно всё испортят эти взрослые! – Спасибо! (Без спасиба вежливые люди просто никуда! – внушала мне Катя.)

С нарастающей в душе критикой окружающего мрачно бреду за тётей дальше. Везде картины, катины... В глазах уже мельтешит.
  – Ты не устал, Лёвочка?
  – Не-е ещё, – бубню со вздохом. Я ведь и не делал пока ничего. Самая тяжёлая работа – скучное ничего не делание: сам того не зная, я стоял на пороге великого психологическогос  открытия. – Ка-ать! Обязательно всё запоминать?
  – Всё не обязательно. Смотри на красоту.
  – Ну, хорошо. ...А у тёти Маринки на даче клумба красивее вот той!
  – Во-первых, не у Маринки, а у тёти Марины. Во-вторых тыкать пальцем не красиво, Лёвик. И это не клумба, а на столе букет в кувшине на белой скатерти.

  – Какая она белая скатерть? Она вся в пятнах синих и жёлтых! Совсем плохо постиранная.
  – Это тени! Художественный приём такой. И надо говорить - не «красивее», а «более красивая».
  – Всё равно – Маринина клумба более красивее. Мы там букет нарвали пахучий вкусно. Помнишь?!
  – В словах молодого человека есть доля истины, – благодушно роняет величественно шествующий мимо профессорского вида высокий дед табличкой на груди «Искусствовед...».

  Очень прямой дед: спина прям как как линеечка. И красивый такой замечательно мужественный кривой шрам на щеке, - аж завидно. Вот бы и мне такой! Не поредевшая буйная дедова шевелюра серебряным ореолом облекала его картинно вскинутую голову. Усы и бородка будто серебряные. Дед похож на Деда Мороза. Может, зимой он Мороз, а в свободное время летом в музее работает? Вместо беретика на дедовой голове - на макушке красовалась неожиданная восточная тюбетейка, импозантно оттенявшая дедовский безукоризненный серенький костюмчик без единой мятой складочки. У него тоже любящая всё до хруста нагладить тётя есть? Главное же, он с уважением ко мне отнёсся: всегда приятно, когда тебя уважают! Пользуясь случаем, завязываю интеллигентную беседу. С этим-то - со знакомствами - у меня в первой юности не было проблем:

  – А ты... (многозначительный Катин взгляд) Вы часто тут часто любуетесь красотой?
  – Хм хм... Давненько. Лет тридцать уж ежедневно.
  – Да ну?! Так долго уже!(На самом деле хотелось спросить: " И не надоело?") Мне сколько ещё доживать?
  – Да, немало, честно говоря. Ты, главное, не торопись. Успеешь.
 
– Я и не тороплюсь. А у тебя шрам откуда: с тигрой или с демоном подрался? Ну, с тем, с картины.
  - Это вы, юноша, про картину Врубеля?
  - Ага! такой и по уху может запросто врубить, - будь здоров!
  - Лёва! где ты таких слов набрался?! - стонет Катя.

  - Ну, можно сказать, что одна картина со мной сама подралась: она, видишь ли, на меня упала вместе с тяжёлой рамой, - слегка уклонился интересный дед от прямого ответа.
  - Врубель толкнул, да? А они... ну, в картинах которые, погулять выходят? А когда выходят?! Ночью, да?

  – Гм... – дед теребит пушистый правый ус, – думаю, выходят, когда нет никого: ночью. Это логично. Просто... Просто у них своя другая жизнь в ином измерении.
  – Ты... вы эту другую жизнь в измерении видел?
  – Ну... - озадачился дед-искусствовед, - по-почти что видел. Один раз, когда сердце прихватило, всё эдак поплыло, знаешь ли, задвигалось. Рамы исчезли... Боже мой, – уж думаю: всё! Помоги Господи!

  – И он помог? Видел его?
  – Кого?
  – Того, который  "Боже мой - помоги господи"! Он какой? («Кто такой Бог? Заходи на наш христианский сайт!» – в детстве моём подобного ещё не было, а вот "боже мой!" слышал я частенько.
  – Мм... Не смогу точно сказать, чтоб не соврать.

  – Конечно не врите. Некрасиво ведь! – за спиной отчего-то снова тихо стонет Катя. Чем, скажите, она на этот раз недовольна?!
  – О-о! С вами, юноша, однако не соскучишься. Язык хорошо подвешен!
  – Зуб только лечили. Язык не подвешивали. Я сам такой от папы, мамы и от Кати.
  – Логично, – порывшись в нагрудном кармашке, собеседник протягивает культурному ребёнку шоколадку для поддержания ценного развивающегося интеллекта.
 – А мне нельзя. У меня диабет, - вздыхает дед.

  – Ой, спасибо! – у ребёнка временное примирение с действительностью: хороший такой, понимающий обстоятельства, попался среди скучных картин шикарный дед! – диабет лучше шоколада или вместо?
  – Лёвочка! – новый Катин укорительный возглас.
  – Ничего, ничего! (Это он – Кате.) Диабет – вместо всего! – подмигивая, смеётся музейный дед.

И помахав на прощанье рукой, исчезает среди нарисованных и их разглядывающих вполне живеньких незнакомок. Конечно! С такими как у этого деда длинными ногами и без контролирующей меня Кати я бы тоже быстренько до конца музея добежал и совсем из него выбежал!

И вот мы дальше с тётей бредём.Одна картинная комната, другая картинная комната... пятая, десятая... Конца нет этим комнатам! Кончилась шоколадка. Тоска зелёная вокруг! Катя от моего воспитания поотвлеклась на разговоры. Вот в очередной комнате в золотых слегка облупленных рамах очередные неизвестные незнакомки – одна молодая, другая уже не очень-то. В ней художнику удалось на фоне серебряного воротника выписать даже душу, – дуэтом соглашается  Катя с другой восторженной тётей. Поэтому не молодая – более красивая.

  С не дожёванной жвачкой в открытом рту незнакомый тинейджер* вылупленными вроде как от ужаса глазами поводит с нарисованных тёть на живых. Увы! Сияющий свет одухотворённости с тёмных полотен гениального художника Боровиковского тогда ещё не смог проникнуть в моё малолетнее сознание тоже.

 ГОСПОДИ  БОЖЕ  МОЙ! Здесь просто нескончаемый тоннель сплошь завешанных картинами комнат! На «Ужине» Бакста под чёрным бантом-пропеллером черно одетая бледноватая дама за белеющим пусто столом почему-то внушает нездоровую мысль о людоедстве: с которого дня она тут уже непокормленная?.. Странные они тут все на стенах! Опасно для жизни обугленный, мурашками по спине впечатляющий горящеглазый «Демон» не вызывает никакого желания поиграть с ним: такой и не только шрам может поставить!

 Сколько же вообще их тут?! Как лиса из избушки, разом выскочат все, – просто не знаю, что и делать тогда?! Как тот смелый дед с ними справляется?! 
 – Ка-ать! Лабиринты всегда кончаются выходом?
 – Всегда... – пленённая гениальными незнакомками, тётя рассеяна.
 – А когда они кончаются?
 –  ...Что ты говоришь? Как?
 – Где кончаются, – правильнее говорить, что-ли? А ты бога видела?

– А? – тётин слегка замученный взгляд. (Все дети прирождённые мучители или только некоторые?) – Кого?
 – Ну, "господи - боже мой", - кого все зовут. Он сильно известный? Какой он?
 – Оо... Никто его не видел, Лёвочка.
 – А говорят зачем?
 – Это... это просто культурная традиция такая.
 – Вроде "спасибо" когда говорят?
 – Да-да, вроде того, Лёвик, – спешит Катя с ответом. Какие странные иногда эти взрослые!
 
 – А почему ты бледная такая как... та пятнистая скатерть в картине?
 – Голова немного болит. Давай помолчим Лёвик. Пожалуйста!
 – Ну, давай, – вздыхает жертва своего великодушия. – Охо-хо-хо...  – Скучно же замученному ребёнку. Как скучно, божеж-мой!

  Подустал культурно развиваемый ребёнок. Разом столько красоты, нещадно хлещущей по мозгам информацией, - это вредно. Сил никаких уже нет! Как не заболеть голове?! Помрачнело на душе. Когда же эти музейные императрицы и незнакомки с демонами-то все кончатся?! Когда, наконец, за муки получу обещанное мороженое - шоколадную трубочку?! Из усталых раздумий меня вывел и разом морально вышиб филоновский «Пир королей»: кривляющиеся голые уродцы из рамы прямо средь бела дня с кровожадной нахальностью почти высовывались в зал. Когда они короли, почему голые? Денег на одежду не совсем нет? А... вот сейчас – выпрыгнут! Караул, – держите их, люди!.. Да не держит никто, - такие все непонятливые!

  Просто поражают эти взрослые! Как дед говорил? Господи-боже-мой помоги!.. Помоги бож-мой!? Нет ответа. Видно, у него перерыв, или погулять вышел. Или спит, он. Тогда я сам! Всё приходится самому: и кровать утром стелить, и зубы чистить, и воевать. Вот где шрамы-то получаются!

Смутно я чувствовал, - это жутко неправильная картина! Это даже хуже огнеглазого демона. Так нельзя! Настоящие люди не такие противные как эти на картине! Я с этим  Филоновым не согласен. Эта его картина мне сразу начала дико мешать жить, как хочу! И всегда будет мешать. Даже когда я выйду из этого бесконечно скучного музея противные короли занозой будут торчать в моей памяти.
 
 За неделю до похода в музей вместе с Катей и кульком конфет я уже отсидел целого оперного «Онегина» в красиво поющем театре. Было даже терпимо. Дуэль в конце мне больше всего понравилась: трах-бах-пах! Так бы сразу сначала постреляли и домой. Нечего тянуть. Но главное в опере я понял! Несогласные друг друга могут вызвать на дуэль, что бы, значит, разобраться, - кто прав?! Что же, - дуэль, так дуэль!

Сейчас никак нельзя без дуэли: Катя на незнакомок отвлечённая. Старушки местные - усталые. А короли такие уж препротивные! Мальчика в беретике можно понять, а?! Жаль, не было пистолета, так пришлось импровизировать. Поэтому культурный ребёнок топал ногами, грозил королям кулаком и даже – о стыд! – за не нахождением мелкого пригодного для кидания предмета и к ужасу Кати плевался в ценное полотно. А всё почему?!
 
  Потому что забыли около Филонова поставить табличку «Детям до шестнадцати!», – это не только ведь про любовь и курение. У детей, между прочим, тоже нервы есть! Схватив в охапку выскочившего за рамки всех приличий приличного ребёнка, несчастная тётя Катя на возможной с таким грузом скорости понеслась в гардероб.

– Какой нервный мальчик, балованный! – сказала смотрительша другой старушке.
– Упёртый! – возвестила другая. - Нынче уж такие дети пошли!
– Не-еправда! Это они - короли первые начали! А-а... – уносимый, ору во всё усталое от долгого культурного молчания горло. Орать - легче чем молчать! 

 Звонкое эхо в Русском музее – хорошее эхо! И потерялся по пути противный хвостатый беретик: сам нечаянно обронился... Честное слово! Около гардероба разнервничавшегося юного зрителя заткнули мороженным, но испытанное средство на этот раз не помогло. Не охлаждённое таким примитивом возмущение упрямо захлёстывало яростными волнами Айвазовского. Мне хотелось немедленно возразить странному дяде художнику по поводу искажения не такой уж уродливой, на мой взгляд, действительности! Жаждая справедливости, сей час же и сей же момент, я потребовал купить мне краски.  Они были мне клятвенно обещаны ("Только успокойся, Лёвочка!" ) и на следующий же день вручены. Катя всегда выполняет свои обещания.

Думаю, что именно в тот знаменательный музейный день вместе с эмоционально критическим осмыслением увиденного проснулся мой художественный вкус. Родилось профессиональное призвание. Активной движущей силой сего знаменательного события была, конечно, моя одарённая недюжинной педагогической интуицией тётя. Пассивными камнями преткновения, разбившими моё неискушённое равнодушие, оказались - незнакомки, демоны и художник Филонов с его жуткими уродцами - королями.

 Нам не дано предугадать, каким конкретно образом деяния и творения рук наших воздействуют – куда-то толкнут других?.. А короли… Что им сделается?! И поныне висят себе в Русском музее. Взрослому, мне приятно знать, что знаменитый тёзка мой, историк Лев Гумилёв им, этим пирующим голым, тоже совсем не симпатизировал: разложение сознания, - говорил тёзка. Вопрос: разложение чьего сознания, - королей, художника или зрителей?..

*«Тинейджер» — молодой человек 14–17 лет от англ. - teenager — «подросток».
 ________________________
 
Итак, посрамляющая фантазии Филонова картина "Месть Нептуна" была изображена моими собственными руками на обоях коридорной стены. Уф... Устал шеститилетний творец. Шедевры всегда рождаются в муках. С гордостью взирая на своё бессмертное творение, я стал ждать понимающих зрителей. Точнее - единственную зрительницу. Наконец, ключ в замке повернулся, и я еле успел принять небрежно равнодушный вид гения с устремлёнными к потолку глазами.
- Лёвик! Это я! У тебя всё в порядке...

Всплеснувшая руками тётя замедленно опустилась на жирно блескучую гуашевой радугой трехногую табуреточку:
- Господи! – простонала Катя. Взрослые так любят не к месту его поминать. Не он же, – я один рисовал, честно-слово!

 – Ээ...  Это не... неописуемо! – после некоторого задохновения, наконец, высказалась донельзя впечатлённая (как я и жаждал!) зрительница, с фиолетового нептунова кулака переводя томный взгляд на сияющую гордостью личность юного творца, на котором тоже не оставалось ни единого скучно серого пятнышка, – Бе... безо... Я хотела сказать, - здорово! Ммм... Этим можно бы прямо хорошие деньги зарабатывать. Профессионализма только, вот, поднабраться...  В последствии ни слова не обронившая относительно испорченной в коридоре стены Катя, перед ремонтом аккуратно срезала обойную картину вместе со слоем газет (в старые добрые времена стену под обоями оклеивали газетами), и сиё гениальное творение до сих пор украшает мою мастерскую. 
 
Профессионализм - это что же такое? Грибы в лесу собирают, а этого где поднабираются? И мудрая тётя моя (много ли таких?!) в ближайшее время сопроводила любимого племянника в детскую изостудию, занятия в которой как-то естественно скользили мимо папы. Поэтому после одиннадцатого класса самостоятельное поступление сына в Репинку папу плохо удивило: никчемная профессия! Разве я – Микеланджело?.. Я им не был, но упёрся на своём не хуже прославленного в том числе и незаурядным упрямством знаменитого творца Возрождения. Катя взяла нашу с Микеланджело сторону. Отступив в меньшинстве, папа временно оставил нас в покое с мыслью, что пусть у сына  хоть какой-нибудь диплом будет. Не мешает. Отдаю должное: холсты и краски долго покупались на папочкин счёт. Спасибо, - премного благодарен.

  Считалось, что папа мог убедить кого угодно в чём угодно (его мнение). Когда маме надоело слушать этот дикий вздор (её мнение), она ушла. Папины попытки после Репинки переубедить - пристроить первенца к человеческому делу потерпели крах. у меня непреодолимое врождённое отвращение к бизнесу, как и вообще ко всякой регламентируемой не мною деятельности.

Не любящий возражений, сердитый папа походит на взъерошенную птицу: по-птичьи дрожат бусинки зрачков. Сердито каркая, птица наскакивает с раскинутыми крыльями как идейский петух: вот-вот клюнет! Но сынок-то уже вырос. Среди бурных словопрений, выпады, что вечными потаканиями глупым фантазиям Катя испортила вверенного ей ребёнка, окончательно порасшатали мои с папой отношения: "Что угодно можешь обо мне говорить, а про Катю не смей!" - от таких слов глаза у отца полезли на лоб. Развеялись и обещания подарить сыну настоящую большую машинку. Меня лишили наследства, надо понимать. Надеюсь, мои сводные братья от других папочкиных браков его больше радуют.
 
 С Катей мы жили душа в душу, если не считать растекающегося по квартире и мешающего расти её цветам запаха масла и таинственнейшим образом попадавшие в неположенные места красочные масляные капли. Когда же всеми правдами и неправдами удалось арендовать под мастерскую запущенное подобие чердака прямо над нами, наша с Катей жизнь превратилась почти в идиллию: цветы цвели на подоконниках в красивых горшочках. Я, радуя тётю не курением (сама Катя бросила курить моментально после моего временного водворения в её квартире) и относительной по современным меркам скромностью, в меру таланта творил на чердаке, там же оставляя опасно замасленные рабочие художественные одеяния.

 Да! именно тётя Катя была мне матерью, отцом, преподавательницей, музой и первым критиком моих творений от шести лет до настоящего времени включительно.
 – После тех, ну, ещё с лиловыми пятнами...  мухоморов на фоне пустыни (аллегория меланхолии – по моему замыслу), что  новое думаешь писать, Лёвик?

 – (Я раздражён творческой неудачей и ироничен) На стихи Блока смерть царицы Египта Клеопатры.
 – Бож-мо! Ни в коем случае!
 – Тётя! Я уже на четвёртом курсе! ...А ты имеешь ввиду – обнажённую натуру?
 – Какую натуру?! Я имею ввиду – ядовитых змей! Ты же их добудешь живыми для натуралистичности. Я тебя знаю. Потом забудешь. Гадюки расползутся.

 – Гадюк не будет! – дребезжа, чашка прыгает под нервный стук ребра ладони по столу. – Клеопатра на втором плане. Главное – настроение поэта в стиле Бакстова «Древнего ужаса». Катино лицо бледно вытягивается: гадюки уже представляются ей относительно безобидными.
– Лёвочка! Ты только не нервничай! Ты ещё так молод! Художники все такие нервные. Вот Гоголь это хорошо знал. Ван Гог! Пикассо! Врубель тоже так страдал на нервной почве.

Моя дорогая тётя! В нежном детстве моём весёленькую же я ей обеспечил жизнь! При всём при том тётя исхитрялась глобальность культурного мышления сочетать с практичностью в обращённой на меня перспективе:
– Где-то у нас была замечательная резиновая змея. Почти как настоящая. Ты её ещё боялся в детстве, - помнишь?.. Я найду эту змею!
– Ка-ать! я пошутил. Клеопатра – слишком затёртая тема.
 – Знаешь, Лёв, серьёзное иногда пропадает. Шутки – сбываются... Особенно в нашей стране!

Катиных подозрений в пристрастии к излишней натуральной реалистичности мне так и не удалось полностью развеять. Но всё же лет с восемнадцати мне даровали милостивое разрешение пребывать в нашем двухкомнатном заколдованном замке одному долгое время. Катя не домоседка: летом она много увлекается клумбами и розами на даче, а в остальное время года тётя заседает на переводческих конференциях иногда даже далеко от Петербурга. Прошедшей весной мы с тётей ездили в Прагу погулять по музеям: не мог же я её отпустить одну в такой нелёгкий вояж?! Теперь-то моей музейной выносливости может и Катя позавидовать.

  В общем, сейчас в моей жизни выделялась одна сложность: имя – "Лев". Кто, скажите, станет обычного жителя Петербурга - Александра немедленно сравнивать с Пушкиным?! Иначе со Львами: князь Мышкин, могучий старик Толстой, (я никогда не отпущу бороды!). Ярчайший Леон Бакст – ещё и художник! Хитро речистый, скользкий Троцкий. Суровый воин науки Гумилёв... – такие всё известные и значимые Львы! Приятно ли в ответ на твоё имя видеть затаённые ухмылочки: философствуете, дескать, или босиком ходите? «Я опрощаюсь по восточной системе!» – «Мм... от толстовства чем отличается?» – «Внешней формой реализации».

  Как же представляться?  "Лёвик " – не обсуждаем. "Лёвочка" – для дорогой тёти только. Лёва – не солидно?! "Лео" – второй породистый шведский мамин муж исключительно в Швеции так пусть и называет. "Лев Вадимович" – как то, ещё знаете ли... Не успел состарится. М-да...  А вот теперь, в свете новых событий я вообще – кто? Юсуф – этот там, а Иерусалиме десять с гаком веков назад. Но я его вижу, - я за него мыслю. Где же я - и где он? Сложная это штука – память прошлого. И этот упрямый парень – прошлый «я» всё-таки не умер тогда на жаркой арене: не захотел умереть. И дальше что?! Так нельзя оставить, - придётся довспоминать - досматривать...