Смерть Оскара Уайльда

Александр Гидони (статья из журнала "Апполон" 02. 1912 г.)

Обычная версия о последних днях Оскара Уайльда известна. «Король жизни» умер всеми забытый, брошенный, в нищете, далёкий от родных, презираемый ханжеской Англией, оставленный малодушными друзьями. За гробом его, кроме любопытных ко всякой сенсации репортёров, шёл только содержатель того третье-разрядного отеля, где кончились печальные дни человека, начинавшего своё земное поприще столь блестяще. На гроб Уайльда был возложен лишь один венок, и на венке этом была надпись: «Моему постояльцу». Венок этот был возложен хозяином отеля d`Alsace г-ном Дюпуарье, и надпись, конечно, была сделана без всякой задней мысли. Но для тех, кто любит разнообразить свою жизнь отыскиванием везде и повсюду символов, – хотя жизнь человеческая по своей значимости должна была бы стоять выше такой кропотливой работы, – для тех надпись г-на Дюпуарье казалась «полной иронией»: – мир провожал одного из апостолов красоты, одного из лучших своих сыновей, как случайного постояльца…
Может быть версия эта, пущенная французскими репортёрами, не без участия такого видного писателя, как Andre Gide, в глазах сентиментальных людей имеет значение, но любовь к истине требует, чтобы элемент фантазии, выдумки был, наконец, вычеркнут из тех сведений, которые сообщаются публике под видом биографических данных об Оскаре Уайльде.
Andre Gide, благодаря которому сохранились для нас некоторые драгоценные черты из жизни Оскара Уайльда, рисующие блестящий ум и гениальную фантазию автора «Саломеи», говорит о смерти Оскара Уайльда следующее: «Он умер в жалком небольшом отеле на Rue des Beaux Arts, семь человек следовали за его гробом. Не все дошли до последней цели…».
Даже такой точный и добросовестный биограф Уайльда, как Шерард, в общем относящийся с большим скептицизмом к рассказам всяких «очевидцев», о последних минутах его жизни сообщает, сведения, весьма неточные.
По словам Шерарда, уход за Уайльдом был случайным, необходимая операция не была своевременно произведена в следствии непомерных требований хирурга. И умер Уайльд на руках г-жи Дюпуарье, так как друзья Уайльда в это время отсутствовали…
Лучший и бескорыстный друг Уайльда, м-р Роберт Росс, опубликовал недавно свою переписку с Редженальдом Тернером, из которой явствует совершенная неточность сведений, распространяемых обычно о последних днях Уайльда. В свете этой переписки, которая сопровождена несколькими страницами личных воспоминаний Роберта Росса, видно, что сообщенные гг.
Andre Gide, Ernest La Jeunesse данные страдают неточностями, большими, чем позволительно при условии сильной забывчивости. Видно, сентиментальное сердце и требование стиля руководили этими писателями при составлении некрологических статей, более чем холодный, но точный язык правды. Из антитезы Wahreit und Diehtung была взята лишь последняя часть и, надобно сказать, что память об Оскаре Уайльде от этого не выиграла. Простой безыскусственный рассказ о днях его агонии, о нестерпимых его мучениях, доводивших его до беспамятства, до безумия, трогают нас сильнее, чем театральное повествование, в котором так много фейерверка и фраз.
Роберт Росс писал Уайльду в начале октября 1900 года, что собирается к нему в Париж. Получив ответную телеграмму Уайльда, сообщавшую о том, что Уайльд подвергся операции, очень слаб и просит немедля приехать, м-р Росси выехал в Париж и утром 17 октября был у Уайльда. Несмотря на физические свои боли, Оскар Уайльд был бодр и, по обыкновению, много шутил. Это настроение у него сохранялось до самого отъезда из Парижа м-р Росса. 25-го октября Росс был у Уайльда со своим братом и нашёл там невестку Оскара Уайльда, жену Вильяма Уайльда. Во время общей беседы Уайльд жаловался, что «обстоятельства вынуждают его умереть», что он не встретит наступления нового столетия, что англичане бойкотируют из-за него всемирную выставку в Париже, а французы знают это и не могут простить ему, Уайльду, убыли в барышах. Спрошенные Робертом Россом доктора сказали, что положение Уайльда весьма серьёзное, что вряд ли он выживет более трёх лет, особенно, если не перестанет пить. Но душевное самочувствие Оскара Уайльда не позволяло думать, чтобы возможна была скорая развязка. Уайльд был осведомлён о состоянии своего здоровья, близость смерти его не пугала… Так, гуляя однажды с Робертом Россом по кладбищу Pere Lachaise, он со смехом спрашивал, приобрёл ли уже Росс для него здесь местечко. Только в минуты большой нервной слабости, – у Оскара Уайльда часты бывали истерические припадки, – говорил он о тяжёлых своих предчувствиях, но лёгкая шутка быстро возвращала его к весёлости. Единственной заботой Уайльда были долги, сделанные им во время последнего приезда в Париж и не превышавшие 400 фунтов. Главная часть этого долга падала на счёт в гостинице, на лекарства и т.д. Несколько раз возобновлял Уайльд разговор с Россом на эту беспокоившую его тему. Росс писал лорду Альфреду Дугласу, молодому другу Уайльда, подробное письмо, прося Дугласа помочь Оскару в нужде, чего сам сделать не мог личными средствами и между тем стал готовиться к отъезду из Парижа.
Действительно, близость конца предполагать было невозможно. Редкие припадки уныния, случавшиеся в это время у Оскара Уайльда, друзья его объясняли общей истеричностью у Оскара, ещё усилившейся после тюрьмы и от болезни. Вспоминая о своём отъезде из Парижа, м-р Росс пишет, что, хотя отъезд был совершенно необходим для него по личным условиям, тем не менее он сознаёт, что следовало тогда поступиться личными интересами, что следовало быть более чутким и поверить тяжёлым предчувствиям Оскара Уайльда, хотя они и были высказаны во время припадка. Однако тогдашний отъезд м-ра Росса из Парижа так естественен, так понятен, что осуждать его за бессердечие невозможно, тем более, что мистер Росс предполагал через несколько недель вернуться и что заместителем его оставался такой верный друг Оскара Уайльда, как романист Реджинальд Тернер.
М-р Роберт Росс уехал в Ниццу, где должен был встретиться со своей матерью, нуждающейся в его помощи, – 13 ноября. В течение нескольких дней болезнь Уайльда, по-видимому, давала картины ухудшения. В это время Уайльд испытывал головные боли, доводившие его иногда до потери сознания. Боли эти приходилось успокаивать впрыскиваниями морфия. К болезни своей вообще Уайльд относился очень нетерпеливо. С ухаживавшими за ним часто бывал груб, но к другу своему Тернеру относился мягко, почти с нежностью, лишь иногда под влиянием сильных болей, отталкивая также и его помощь. В болезни Уайльда было за это время несколько светлых моментов, когда боли оставили его, так что врачи разрешили ему даже предпринять небольшую прогулку с Тернором. После этого Уайльд простудился. В здоровье его внезапно объявился резкий поворот к худшему, и уже 26-го Тернер был вынужден написать Россу, что доктора считают положение Уайльда весьма серьёзным, – настолько, что полагают необходимым немедленный приезд родных. Почти всё время с 26 ноября Уайльд находился в бредовом состоянии. Так как злоупотреблять морфием было опасно, то часто врачи ограничивались лишь симуляцией впрыскиваний, и больной на некоторое время успокаивался. Предполагая близкую смерть писателя и видя почти полное его одиночество, консультировавшие врачи очень боялись, как бы материальная ответственность после смерти Уайльда за долги его не пала на них, хотя опасения эти были совершенно несостоятельны, ибо Тернер и Росс уже готовы были исполнить после смерти друга также и эту обязанность. 27-го ноября врач констатировал, что больной потерял умение выговаривать некоторые слова, так, например, требуя газету “Patrie” упорно называл её “парафином”. Врач Туккер просил Уайльда свистать, но больной не мог исполнить его просьбы. Все эти симптомы очень волновали врачей и Тернера. Между тем раздражительность больного всё возрастала: Уайльд совершенно отказывался принимать лекарства и пищу. В светлую минуту, он смеясь рассказал Тернеру, что последнему следовало бы посвятить себя карьере врача, потому что, как все врачи, он требует от людей того, чего люди не терпят. Но, относительно, он подчинялся просьбам Тернера охотнее, чем предложениям врача и указаниям приглашенного брата милосердия. Прежняя любовь к афористической форме речи его не оставила: – чувствуя признательность к ухаживающему за ним Тернеру, Уайльд сказал ему: «У вас, евреев редко бывает глубокое миросозерцание, но вы внушаете симпатию». Фраза эта, очевидно, относилась к самому Тернеру или к общему другу их Стренгмену. Так как угрожающие симптомы наступили к вечеру этого дня, то Тернер остался ночевать в отеле d’Alsace. Действительно, 28-го числа Тернер вынужден был потребовать у Росса, как ближайшего друга Уайльда, распоряжений на случай смерти Оскара. В течение этого дня, когда определился с несомненной ясностью неизбежный конец роковой болезни, Реджинальд Тернер отправил Россу три тревожных письма, одно след за другим и телеграмму в конце этого дня, гласившую: ‘положение почти безнадёжно’. Читая эти письма, проникаешься ощущением горечи и стыда… Умирает блестящий писатель, человек замечательного ума, ещё недавно желанный гость в лучших аристократических салонах по обе стороны Ламанша. Возле него единственно преданный ему человек, который изнемогает в стремлениях разбить окружающую несчастного писателя стену бессердечия, жестокости и лицемерия. Обратится за помощью решительно не к кому, так как английская колония в Париже сознательно бойкотирует Уайльда и, не желая нарушить добрых отношений с англичанами, писатели французские следуют их примеру. Официально Уайльд в Париже не существует: писатель, имя которого звучало, как лозунг, в интересах содержателя гостиницы, – единственно хорошо к нему относящегося в Париже француза, – записался в книге под вымышленной фамилией Себастьяна Мельмота. Врачи отказывались лечить больного в виду неполучения ими гонорара и требовали немедленного вызова кого-либо из родных или опекуна детей Уайльда. Сознание возвращалось к Уайльду очень редко, больной от невыносимых болей начал буйствовать, срывать с себя горчичники и сбрасывать мешки со льдом, которые врачи прикладывали к его голове. Бред Уайльда не прекращался. Не переставая говорил он громко что-то, лишённое всякого смысла, но иногда среди этих безумных речей проскальзывали отдельные фразы о книгах, писателях, – предметах, которые Уайльд не мог забыть, даже потеряв сознание.
Реджинальду Тернеру, еврею по происхождению и, кажется, атеисту по убеждениям, приходилось решать трудную задачу. Ему было известно, что Уайльд, рождённый в англиканской вере, её не придерживался, но склонялся в последние годы жизни к католицизму, наиболее отвечающему его эстетической натуре. Стало быть, предстояло решить важный вопрос: – пригласить ли, по личной инициативе, духовное лицо и если пригласить, то англиканского пастора или католического патера?
И Редженальд Тернер требует у Росса указаний, как ему поступить в этом случае. Вместе с тем он делает все необходимые приготовления к печальному концу, приглашает сиделку, взамен ушедшего вследствие переутомления брата милосердия, но так как Уайльд гонит всех от себя, то Тернер остаётся безотлучно подле больного и, прибегая к разного рода хитростям, заставляет его принимать пищу. В это время мозг Уайльда был уже поражён: бред его почти не прекращался. Бредил он частью по-английски, частью по-французски. На короткое время вернулось к нему сознание: – он спросил, где Росс, и что-то говорил о своей книге, которую должен написать, и которая будет стоить 50 сантимов. Консультации врачей по настояниям Тернера созывались беспрестанно. В шесть часов вечера этого дня врачи написали своё заключение о болезни Уайльда и заставили Тернера его подписать. Сделано это было для того, чтобы заставить Тернера разделить с собою ответственность перед родными и друзьями Уайльда. Так как Тернер уверил их, что деньги будут им заплачены, а равно будут выплачены все долги Уайльда, то врачи, особенно волновавшийся прежде Туккер, перестали беспокоиться. 29-го утром, согласно данной накануне телеграмме, приехал в Париж Росс и застал последнюю консультацию врачей, во время которой выяснилось, что положение больного совершенно безнадёжно. Поэтому Росс озаботился пригласить католического патера. Такого он нашёл в лице своего соотечественника Эйдберта Денна. Денн крестил умирающего и причастил его, хотя причастие больной принял плохо. Сделал это Росс на основании неоднократных своих бесед с Уайльдом, во время которых Уайльд ясно выражал свою склонность к католицизму и желание своё умереть на этой вере.
Ночью 29-го началась агония. Этой ночью Тернера и Росса дважды звали к постели больного, – сиделка предполагала, что смерть наступила, но организм продолжал ещё бороться. С рассвета Тернер и Росс не отходили больше от кровати. В половине шестого констатировали, что Оскар Уайльд потерял слух и что глаза его перестали реагировать на свет. Началось ужасающее хрипение, на губах умирающего выступила пена и кровь, которые приходилось беспрерывно обтирать платком. В 2(3/4) вошёл хозяин отеля Дюпуарье. Пульс Уайльда быстро падал. Через несколько минут Уайльд издал глубокий вздох, первый естественный вздох среди всего этого храпа. Несколько раз вздрогнуло его тело и, наконец наступила смерть. Это было 30-го ноября, без 10 минут, в 2 часа пополудни.
Все приготовления к похоронам были сделаны заранее, но только после смерти Уайльда начались горчайшие мытарства друзей покойного. Беспрестанные визиты полицейских чинов, расследования, расспросы, розыски. Власти, которые прежде не проявляли к Уайльду особой заботливости и только терпели его присутствие в Париже, как нежелательного иностранца, вдруг проявили особый интерес к его личности. И хотя им было отлично известно, что Оскар Уайльд жил под псевдонимом и долгое время болел, тем не менее они стали проверять предположения, самые невероятные: – не было ли здесь самоубийства или даже обыкновенного убийства. Полицейский врач, явившийся в гостиницу, вёл себя пошло, неподобающе обстановке и выдал свидетельство о смерти только за мзду, соответствующую важности обстоятельств. Когда, наконец, все сомнения были разрешены и друзья Уайльда могли приступить к погребению, им пришлось испытать ещё тягость неожиданных и ненужных визитов: французские писатели явились отдать долг памяти почившего ‘конфрера’. Несколько англичан, по-видимому, опечаленных смертью своего соотечественника, не рискнули объявить свои имена и забросили карточки с вымышленными фамилиями. Явились также две дамы под вуалями. Из ближайших друзей Уайльда ко дню погребения успел приехать только лорд Альфред Дуглас. В понедельник 3-го декабря тело Уайльда повезли к могиле… За гробом кроме Дугласа, Росса, Тернера и хозяина гостиницы шла прислуга отеля и два неизвестных Россу человека. В церкви St. Germain des Pres была совершена тихая месса, и оттуда шествие направилось к кладбищу. На кладбище Росс заметил м-м Стюар Мэрриль и графиню Дебремон, Поля Фор, Анри Даврэ и Сар-Луиса. Всего было на кладбище 56 человек. Венков было положено 24, из них один от хозяина гостиницы, другой от прислуги отеля, третий от ближайших друзей писателя. Из французских журналов прислала венок редакция ‘Mercure de France’.
Оскар Уайльд был похоронен на кладбище Bagneux. На памятнике был помещён следующий стих из книги Иова:
Verbis meis addere nihil audebant et
super illos stillabat eloqninm meum (Hiob XXIX, 22)
В прошлом году удалось м-ру Россу осуществить давнишнюю мечту, перенести тело Уайльда на ‘Волково кладбище’ Парижа, – на кладбище Pere-Lachaise.

Текст адаптирован В.Жуковым - сотрудником творческой студии "ДЭВЭКЕРТ"