За золотом колчака. Часть 4. гл. 1-5

 ВОСПОМИНАНИЯ СИБИРСКОЙ МАТЫ ХАРИ 

1. Голос

Подвыпивший комиссар заказывал "Цыганскую венгерку" уже в пятый раз. Он выворачивал наизнанку карманы кожаных галифе и швырял музыкантам мятые "керенки" и "катеринки". Со лба скрипачки градом катился пот, кофточка прилипала к спине пианистки, гитарист притомился плести паутину романсовых переборов, но они  играли не за паршивые, ничего не стоящие бумажки ассигнаций с «бабкой»-Екатериной Великой , глядящей из обрамлённого казначейскими завитками овала и тем более не за "фантики" Временного правительства, а страшась тускло поблескивающего в свете канделябров маузера, выложенного на стол рядом с почти уже опустошённым графином водки.

- Может быть, ещё раз "Очи чёрные" или "Ямщик -не гони лошадей", товарищ? - осторожно тронул ресторатор плечо грозы кривощёковских налётчиков, чья буйная черночубая голова поникла и щека  возлежала в тарелке с недоеденной на закуску осетриной.
Но товарищу уже не в коня овес были ни брильянты очей таборной танцовщицы, ни ямщик с его загнанными лошадьми. Ему некого было больше любить. Он никуда не спешил и мирно похрапывал, инстинктивно сжимая в кулаке рукоять грозного оружия пролетариата, из неандертальского булыжника преобразовавшегося в мечущее громы и молнии орудие диктатуры.

Чучело большерогого зверя в вестибюле ресторана "Золотой лось", ливрейный швейцар, ароматные запахи кухни, рубиново мерцающее в бутылках вино, мурлыканье романсов,многостраничное меню- всё это влекло и манило тех, кто мог себе позволить. В этом ресторане уездного Новониколаевска,  как до того в кафешантане  Хабаровска, я пела вечерами под слезливый аккомпанемент скрипки и дребезжащего фортепиано. Ещё в моём оркестре был бугай с гитарой из цыган по кличке Гром.А в номерах гостиницы "Метрополь" на улице Дворцовой  с лепным лавровым венком на фасаде над замковых очертаний эркером мы с тобой, Алёшенька, поселились инкогнито под видом актрисы и антрепренёра, занимающихся ещё и кооперацией в «Закупсбыте». Кооперация -для конспирации и эта закупочная контора, для ловли душ разбежавшихся по крысиным норам офицеров, которым обрыдло кормить вшей в копах, затаившихся до времени жертв экспроприаций, монархистов, анархистов, эсеров. В этом уже булькающим, подобно камчатскому грязевому вулкану, настаивающемся бродилове должно было что-то вызреть, забурлить, вырваться наружу. Вот -вот  - и выбьет мощным напором снизу пробку -и ударит пенной струёй в потолок, раскупорится вулкан -и потечёт лава. Уж больно лютовали большевички. К тому же к их «эксам» прибавились бандитские псевдоэкспроприации с розыгрышами. Банда Пожогина гуляла по Новониколаевску , прихватывая и драгоценности ювелирной лавки, и банк, и приватные дома, и бани…Совсем, как одесский фигляр-налётчик, обладатель шляпы канотье , умопомрачительных жилеток и синематографических усиков Мишка Япончик , на поимку которого  направил тебя сам генерал Деникин. Но и это , и твоё самоубийство при возвращении на пароходе «Лейла», когда  посреди Каспия догнали тебя , преданного каким-то Иудой из контрабандистов, красные на своей посудине, всё это случилось позже.

А тогда, в Новониколаевске,  мы трудились , чтобы приблизить  мгновение  излечения от красной чумы.Тиф лечат изничтожением вшей и вакцинациями. Большевистскую  заразу  пришлось врачевать инъекцией вооружённого восстания.                                                                Горькое лекарство, лечение, сопряжённое с кровопусканием, но болезнь зашла слишком далеко  -и надо было действовать незамедлительно.  В Омской подпольной типографии мы напечатали билеты. В Томске дебютировали, в Новониколаевск явились с готовым репертуаром и планом создания белого подполья. Появление на театральной тумбе города афиши с надписью "Вечер романса" - было сигналом. Концерт -по сути дела съездом подпольщиков. Гастроли имели успех. Репертуар мой сложился ещё в Хабаровске, где я пела в кафе-шантане и где ты, артиллеристский офицер, поднёс мне первый букет роз. И когда , уткнувшись во влажные бутоны, я вдохнула их дурманящий аромат, я родилась заново. Твой китель висел на спинке стула гостиничного номера. Утренний луч солнца играл на Георгиевском кресте. Он посвечивал бликами на грозди винограда, румянил бока яблок, зеленил пальмовый помазок ананаса в вазоне. Луч выхватывал из образуемого тяжёлыми портьерами полумрака среброгорлую бутылку шампанского и две хрустальных балерины фужеров с недопитым вином. Солнце образовывало синеватый отсвет на моих коротко стриженных волосах, когда я трогала их гребёнкой, глядя в обрамлённое багетовой рамой зеркало. Ты ещё спал. В полуоткрытое окно доносился звон колоколов собора. Я увидела в зеркале нас , стоящих пред аналоем. "Венчаются раб Божий, Алексей и раба божия Мария!"- рокотало. Слезило глаза сверкающее золото иконостаса. Багетовое золото зеркала перетекло в оклад образа какой-то хмурой святой. В ртутном свечении амальгамы возник образ уже неузнаваемый: шансоньетка преобразовалась в монахиню. Веяло жаром и восковым запахом от оплывающих свечей. Ты одевал кольцо на мой безымянный палец, я -на твой...

Как давно и как недавно всё это было! Города нанизывались бусинами на нить - Хабаровск, Чита, Иркутск, Новониколаевск, Омск, Челябинск, Уфа, Могилёв… Меня понесло вслед за тобой в пекло войны.
 И вот он -фронт. Он ворвался давящим на перепонки грохотом артиллерии, сухим пощёлкиванием винтовок, сорочьим стрёкотом пулемётов. По эту сторону наши серые шинели…По другую – немцы, австрийцы, венгры. Даже не верится, что это была я. Но с красным крестом на косынке  медсестры, я тащила через снарядные воронки раненого солдата, ела наравне со всеми кашу из котелка, сидя в окопе, пока над нашими головами посвистывали пули и визжали осколки снарядов. Я заходилась в кашле от удушья ипритом. Теряя сознание, я проваливалась в темноту, оглоушенная разрывом прилетевшего с "той стороны" артиллерийского снаряда и контуженная отлёживалась в лазарете. И когда ко мне вернулись звуки, краски и обоняние – первым я услышала манерно-грассирующий голос , напевающего про бананы и лимоны Сингапура, спящих на львиных шкурах любовников, плачущих под хохот обезьян. Вдруг   я почувствовала запах тех самых, подаренных тобою мне роз. И с небывалой ясностью, отчётливо-двуглавого орла на пуговице кителя -всё  ещё судорожно сжимающего в когтях скипетр и державу и  свисающий надо мной сбоку от ремня портупеи георгиевский крест со Святым на коне, разящим копьём Аспида. Я понимала, что и для тебя, и для твоих прокопчённых артиллерийским дымом сослуживцев я-живая икона..."Богородица!" -шептал умирающий молоденький подпоручик. Его фиалковые глаза светились светом  очей Херувима. Молясь в палатке санбата у образа Казанской Богоматери заступницы, я видела их всех, кого потом складывали карандашиками и засыпали землей, уплывающими в небеса с нимбами над головами...
 

Понятно, что тогда мне и в голову не приходило писать какие-то дневники, не до того было в водовороте событий, в которые я была вовлечена в качестве сестры милосердия санпоезда.Вести записки я начала в Иркутской тюрьме, где оказалась вместе с Александром Васильевичем Колчаком и его подругой Аннушкой Тимерёвой...И дописывала их позже в Харбине и Сан-Франциско. Голоса меня стали посещать тогда же, в тюрьме. Сказалась контузия, последствия которой осложнились нервными потрясениями -вначале пришло известие о гибели  первого мужа Гришина -Алмазова, затем - о расстреле второго мужа Ивана Адриановича Михайлова.Будущие историки и архивисты могут обвинить  меня в анахронизме и в том, что я перепутала времена. Мистика. Но голос бесподобного Вертинского я услышала задолго до того, как побывала на его реальном концерте в Харбине или имела возможность слушать грамофонную пластинку.
«Я не знаю зачем и кому это нужно, кто послал их на смерть недрогнувшей рукой»,- звучал манерный голос Вертинского сквозь свист пуль и рвущие перепонки взрывы прилетающих "с той стороны"  «лялек». Возможно, это свойства моей окончательно изломанной психики, а возможно дар свыше подобное ясновидению-яснослышанию, медиумическое послание из будущего в моё окопное прошлое.

Как давно это было! Быть может даже очень давно. И даже не  в белорусских Барановичах, среди органно-готических сосен Серебряного Бора, а где-то на берегах Непрядвы. Звенели мечи о мечи. Из металла высекались искры. Сверкало в небесах. Грохотало. И вдруг наступила тишина.
 И в этой тишине Мерцающий белым пламенем свечи лик Архангела-Пьеро Вертинского взошёл над кровью и грязью окопов. Он плыл над нами на волнах романса. Тогда или много позже я разжилась цыганской семиструнной с осиной талией и в терцию с этим замогильным голосом спела : "Забросали их ёлками, замесили их грязью, и пошли меж собой по домам толковать, что пора бы давно прекратить безобразие, что и так уже скоро мы начнём голодать."
 Мальчики в шинелях уходили и уходили в облака и их провожал печально-меланхоличный голос. И хотелось встать на колени. И заглянуть- в какие же бесконечные пропасти ведут ступени светлых подвигов? И ещё и ещё раз возрыдать: "Я не знаю зачем и кому это нужно?" И не получить ответа.

Уже в Харбине, где я всё ещё думала о тебе, мой рыцарь, названный Алмазовым вслед за купринским героем из рассказа "Куст сирени", очаровательная жена которого выручила своего мужа- молодого офицера , сдав в ломбард все семейные драгоценности для того, чтобы выручить любимого. Я всё ещё думала о тебе, хотя во второй раз стояла пред алтарём уже с другим. И мне казалось, нас венчает не поп в золоте фелони, а ожившее изваяние Будды, безжалостно вращающего колесо кармы. И перед тем  я увидела на афишной тумбе -не Архангела , а безнадёжно старомодного денди во фраке и в цилиндре на голове -и, сидя в полумраке душного помещения, кусала губы, снова слушая и видя, как опускают в вечный покой и всех их, этих мальчиков, и тебя и, сама готовясь к тому же уже в Сан-Франциско, всё ещё слышала этот голос.

2. С жестоким романсом, частушкой и разбойной песней по жизни

 Этот дневник я начала писать, не зная, что тебя уже нет в живых. Что , стоя на палубе утлой тихоходной лоханки , на которой, торопясь ко мне, пустился ты в плавание по волнам моря Хвалынского,( а его бороздили когда-то и корабли        вещего Олега, и челны Стеньки Разина), чтобы не даться в лапы    комиссарам, ты приложил к горячему виску холод дула, взвёл курок -и нажал на спуск. Это было совершённое тобою в соответствии с кодексом Бусидо сэппуки.*
       
...Широкий бредень сети с ячеями подпольных ячеек завели мы на отмели недовольства установившимся режимом, чтобы зачерпнуть мотнёй -и словоохотливых премудрых пескаришек - лавочников, и зарывающихся в тину карасишек -мещан из тихушников - обиженок на новых хозяев жизни, и золотопогонных щурят офицерья, попрятавшегося по стрежевым приямкам, которые были не в силах продолжать войну до победного конца. Вначале они не смогли противостоять  братанию с немцами и австрияками, а затем -штык в землю -и уже попивали чаёк с сахарином вприкуску у дородного самоварчика, ковырялись в огородах закаменских нахаловок, валялись под образами до обеда в нагретых жёнами перинах , удили рыбу в тихих заводях, на всю катушку осуществляя заветную окопную мечту о безмятежной мирной жизни.         
 И хотя не такими уж безмятежными бывали эти заводи-и в теснящемся к берегу Оби у мамонтоподобных ног-быков железнодорожного моста  районе, прозванном в народе Порт-Артуром, где наползали одна на другую "фанзы" самостроя, то и дело завязывались нешуточные мордобои, всё ж -таки здесь не гремела береговая артиллерия, а вместо порохового дыма по утрам наплывали розовые туманы, которые быстро разгоняли лучи поднимающегося солнышка. Тишина стояла первозданная. Разве что петухи начнут перекликаться с первыми лучами дневного светила. Разве что под вечер, когда закатывался апельсинного цвета шар за горизонт, бросая на воду лавовые отсветы, а следом выкатывалась луна, под всплескивающим лодочным веслом и за кормой возникал оловянный расплав и образовывалась подобная нельмяжьему боку лунная дорожка, нарушалась эта безмятежность. Лениво звякала балалайка , её дребезг перебивала напористая гармонь и к мычанию гонимой хворостиной с прибрежной луговины бурёнки дуэтом добавлялся задиристый женский голосок.
       
        Мой милёнок под Мукденом,
        как его не пожалеть,
        весь как есть утоп,- ну где нам
        самураев одолеть?

Только -только алым солёным помидором солнышко выкатывало из за Ключ-Камышинского утёса,по краю которого пыхтел, прижимаясь к горе паравозик-трудяга, тянущий за собой составы с кузбасским угольком, как происходило явление бескозырки с надписью РЕТИВЫЙ**, тельняшки и чудовищных  клёшей цвета пиратского роджера. Обской ветерок играл золотистыми якорями на ленточках. Зелёный с перепоя, как грядочный огурец,милёнок- утопленник, неопохмеленный вываливался из скрипучей калитки и вначале стуча деревянной култышкой по досчатому тротуару,потом продырявливая протезом в грязи дырки, распугивая каноньерками плавающих в огромной луже гусей и уток,  направлялся к избе на противоположной стороне улицы. Пришвартовавшись у крестовой избы с украшенными рюшами резьбы наличниками, он требовательно тарабанил в высокие ворота...
- Да пошто ж ты аспид, ни свет ни заря будишь?-выглядывала в окошко хозяйка.
- В соборе уже заутреню прозвонили...
- Прозвонили! А ты всё стаканом о стакан благовестишь...Самогон глушишь ведрами, а када платить будешь?
- А вот как пенсион подгонят, тёть Фрось...
- Пенсион! Кто ж его подгонит, когда в стране бордель, как у Катьки Мануйлихи в номерах...
 И чертыхаясь, тётка вытаскивала заткнутую обрывком газеты бутылку и пахнущие укропом огурчики...
- Малосольненькие!- с хрустом вонзался нетерпеливый матросик в овощ вслед за уже нетерпеливо сделанным прямо из горла глотком. На раскрутившейся пробке возле култышки крупным типографским шрифтом симофорило слово ПОКУШЕНИЕ...
 - Ну!За здравие Петра Аркадича и за упокой министра внутренних дел*-ещё раз приложился матросик к бутылке...
 И перехватив горло бутыли удавистой горстью навроде "столыпинского галстука" пошлёпал, мотая штанинами клёшей на другую сторону улицы, горланя:
         Ой, вы  гейши, бабы дуры,
         неприступней Порт-Артура,
         междуножны ножны -рай,
         или я не самурай?
         
         
Такие картины уже канувшего в пучине времени прошлого рисовало моё воображение, когда я разбирала записи с частушками, к коллекционированию которых я пристрастилась ещё с времён моих девических песенных опытов в Мариинске. По нечаянному совпадению или же  в том  был  перст судьбы, но  родилась я в год , когда  наш сибирский городок удостоил вниманием   цесаревич Николай Александрович***.И маманя моя, будучи уже на  сносях , стоя в толпе ликующих мариинцев, приветствовала прогуливающегося по центральной улице молоденького красавца-будущего императора и его позолоченную свиту, подмечая -в какие наряды были разодеты светские дамы для того, чтобы потом их копировать. Одна из первых запомнившихся мне частушек была как раз об этом историческом событии.
                Как пустил министр  Витте-
                деньги в паровозный свист,
                а в роскошной царской свите-
                что ни вор, то финансист.
               
 Эти куплеты в самом раннем детском возрасте услышала я во время соревнования "песнохорок".Смысл этого озорного состязания заключался в том, кто споёт более забористую частушку и сможет продержаться дольше. На центр круга выступала певунья, гармонист заводил своё "тына-тына-у Мартына" - и начиналось.Закончив, артистка возвращалась в круг, и на круг, пританцовывая, выходила следующая участница этой поэтической дуэли.  Тогда я , конечно, ещё не понимала, что вельможи в расшитых золотом мундирах и блистающие звездами на орденских лентах, о каких с восторгом рассказывала маманя,  -и есть те самые частушечные воры. Да и вряд ли кто из встречавших цесаревича мог сочинить такой пасквиль.К его встрече в городе выстроили обложенную цветами "триумфальную арку". Было начало лета - всё цвело -и сиятельную делегацию осыпали пахучими  ветвями и бутонами. Среди белых и лиловых гроздей сирени алели жарки, белели и голубели колокольцы сон-травы,желтели стародубки. А одна девица поднесла цесаревичу очаровательный букетик  сибирских орхидей-венериных башмачков.На берегу наряженные в косоворотки и заправленные в сапоги широкие штаны встречали наследника престола в украшенном цветами баркасе мариинские купцы. На другом берегу девы в кокошниках подали радушно улыбающемуся в юношеские усы цесаревичу  хлеб - соль на расшитом   полотенце. Да и сам городишко как бы принарядившийся в кружева наличников, блистающий куполами собора святого Николая,ге по случаю торжества отслужили заздравный молебен,-словно бы светился от радости.   Но правда и то, что сквозь решётки высящегося на окраине города тюремного замка пытались высмотреть происходящее и на берегу Кии, и в центре - арестанты. Может кто-то из них и сочинил ту частушку, как и песню  со словами :«А в Мариинске - тюрьма большая, народу там не – перечесть. Ограда камена – высока. Через неё не перелезть»****  Вот так и набирался, словно монетки в копилочку - кошку с прорезью в спине, -мой репертуар.          
Если Шаляпин пел "Дубинушку" и арию варяга, то я "По диким степям Забайкалья" "Эй Баргузин пошевеливай вал" и "В шайке я был атаманом, имел шестерых молодцов, я помню, как из лесу выйдем - и грабим проезжих купцов".
               
 Меланхоличные романсы-это прекрасно. Но, прослезившись, публика жаждала чего-нибудь позабористей. Вот тогда-то и шли в ход разбойные песни и собранные мной в особую тетрадку куплеты, которые я записывала везде, где случалось. В Хабаровске , Владивостоке, Иркутске, Томске, Омске, Новониколаевске. Порой они вызывали у публики не меньший  восторг чем варьете с кан-каном и зидиранием юбок из - под которых выглядывали чулки и трусики  в кружавчиках. Кроме хлеба и зрелищ народ алкал юмора и смеха.Поэтому и частушечные куплеты потреблялись в астрономических количествах. Да и сама -то ведь я была родом из заштатного Мариинска, где этот жанр процветал.
_________

*  1906 г. было совершено очередное покушение на премьер - министра Петра Аркадьевича Столыпина на Аптекарском острове, 15 июля  1904 года эсером Егором Созоновым был убит министр внутренних дел Вячеслав  фон Плеве.
**Подлинные названия миноносцев "Бурный", "Сердитый"(на нём ходил Алексанр Васильевич Колчак), "Расторопный", "Скорый" )
***3 (15) июля 1891 года наследник царского престола Николай Александрович Романов со свитой въехал в пределы Томской губернии. В Мариинске Цесаревич останавливался на ночлег, проведя в городе около 10 часов.
**** Цитируется по  ресурсу проза. ру " Тюремный замок в Мариинске
Алифтина Павловна Попова".    


 3.Конспиративная кооперация

И вот пришло время разбить глиняную кошку-и пустить в оборот накопленное. В моём номере "Метрополя" образовался светский солон международного масштаба. Сюда, в меблированные комнаты бельэтажа с обрамлённым в "готическую" раму зеркалом в гостиной, просторными диванами и изразцовыми печами по углам были вхожи -и новониколаевские, и томичи, и омичи, и чехословацкие легионеры, и французы. Гремучий коктейль из поэтических вечеров и прагматических переговоров изворачивающихся коммерсантов , выдумывающих как обойти драконовские постановления Совдепов  -жадно поглощался публикой. Тому способствовала и наша с Гришиным-Алмазовым гастрольная деятельность. Как только из городов в деревни двинулись продотряды - возроптали - и хлебозаготовители Татарска, и маслоделы Барабинска, которым резким ударом административного топора были обрублены связи с Лондонской биржей, где они вот уже который год удерживали лидирующие позиции. 
- Да моё-то маслице на травах Барабы бурёнками нагулянное англичане распробовали и поняли, што оно поароматнее голландского да сыры -то из Каргата - куды с добром!-кипятился кооператор из чингисхановской степи, заставляя притихнуть почтенное собрание "Заготсбыта".
В просторном зале ресторана "Золотой лось", где только что оппозиционно гремело фортепиано, жаловалась скрипка-страдалица, рокотала умиротворяющая гитара закипали страсти покруче романсовых. И сколько я, нарочито манерно заламывая руки, перед этим не заклинала , чтобы ямщик не гнал лошадей, он нахлёстывал их по крупам плетью. И они рвали постромки, раздувая ноздри и роняя с морд горячую пену.
 Словно во исполнение завещанного частушкой -покликушкой "Ой Столыпин ты Столыпин,ты давай верти столы-то,злобных духов вызывай,чтоб поднялся каравай." материализовались злые духи всё более и более всеохватного спиритического сеанса.
- Нету уже моченьки терпеть -то! - вскидывался хлебозаготовитель.- Врываются вооружённые до зубов  в деревни с подводами и всё подчистую выгребают прямо с токов...Воробушку, мышке поживиться не чем не то што человеку!
- Наша чановская белорыбица и в мороженном, и в копчёном виде - ресторациями Омска, Новониколавевска, Кемерова потреблялась-и был доход. А теперь-амба...Всё-в Москву уходит, как в прорву...И никакого прибытку!Кспрприация.
-Осетриной, чёрной икрой, нельмой, пелядью тожеть торговать -не моги...Это для спецпайков партийных товарищев,чтобы язву желудка на перловке не наели...
- Пушнину -и ту к рукам прибрали. На экспорт гонют комиссарики...
      
В зале шумели и громко комментировали, председательствующий то и дело вынужден был звенеть карандашом по графину. Но этот звон, будто эхо бубенцов по дугами рванувших бешеным аллюром лошадей ещё больше раззадоривал битком набитый разгорячёнными ораторами зал.
-Хватит тянуть волынку! Пора дать краснозадым пинка под их зад!
      
И собрание приходись прерывать из -за нарушения режима конспирации. И образовывалось столпотворение на гардеробе. Господа-товарищи тянули номерки -и, обливаясь потом, гардеробщики таскали и таскали тяжёлые противоморозные доспехи витязей торговли и оборота капитала. И в досаде выдирая песцовые, лисьи и беличьи треухи из рукавов пока что ещё не обменянных за продукты на барахолке бобровых и ондатровых шуб, поругиваясь, кооператоры вываливались во вьюгу, чтобы усаживаться в сани и кошовы.

Но теперь уже отзвенела капелями, отжурчала ручейками, отблагоуала черёмухами и сиренями весна. В окно отеля "Метрополь" врывались звуки и запахи конца мая. Я ждала подпольщиков к обеду. На этот раз решили собраться без музыки, читки баллад из "Кралевской рукописи", воспевающей то,как благородные чешские рыцари бьются с дикими татарами. Сидя на диване в  японском кимоно с драконом на спине, я ждала. Вселяясь в эти апартаменты, которые уездное начальство использовало для приёма довольно часто заезжавших в Новониколаевск высоких гостей,  я не могла оставить пустыми два гвоздя на стене, на которых , как потом выяснилось висели два портрета- императора Николая и императрицы Александры федоровны. Эти портреты постигла участь изображений и скульптур  свергнутых правителей. Отодранная от составлявших для мародёров ценность багетовых рам монаршая чита нашла прибежище в чулане под лестницей и поселившись в "Метрополе", я могла наблюдать, как вытащив их оттуда, красноармейцы тренировались в меткости стрельбы на заднем дворе.
-Так -то тебе, Николашка! - прицелившись и влепив пулю меж глаз государя, сбил на бок картуз красноармеец.
-Получай! - воскликнул другой, экономно клацнув затвором, явно жалея тратить вторую пулю на такое дело.
 Зато их командир -тот самый протужуренный кожей "товарищ" , что напивался в умат в "Золотом лосе", требуя ещё и ещё раз повторять "Цыганскую венгерку", стрелял и стрелял, не жалея патронов. Императору он вначале прострелил бесстрастно смотрящие на стрелка зрачки, затем всадил по пуле в пуговицы на кителе. Потом он "ослепил" императрицу.Довольный проделанной экзекуцией большевик отправлял маузер в кобуру, а изрешеченные портреты -в чулан под лестницей. И позже , когда до нас докатилось известие о казни императорской семьи, я невольно вспоминала об этом эпизоде  у сараев на заднем дворе "Метрополя". Не прошло и двух месяцев, как этот жуткий сеанс симпатической магии(вот так же колдун тыкает иголками кукол жертв, чтобы навредить им) сбылся.
 Но как бы ни мало времени оставалось до этих роковых событий 1918 года,и как бы ни быстро промелькнули они - в них уместилась бесконечный калейдоскоп происшествий. "Мелькает движущийся ребус" - пророчествовал о свойствах этого времени поэт. И ребус двигался и мелькал. Двигался и мелькал , создавая всё новые и новые комбинации, задавая всё новые и новые  загадки.С тех пор, как к перронам  новониколаевского вокзала прибыли составы с чешскими легионерами, город как бы охватила оторопь. Казарм на Владимировской и в Военном городке за Каменкой не хватало для того чтобы вместить такую массу людей в серо-зелёной форме рядовых, портупеях офицеров, с бело -красными ленточками на околышах фуражек и кажущимися несуразными капелюх. Все эти винтовки, цинки с патронами, пулемёты и бронемашины на платформах никуда  не вмещались -и по мере наплыва с Запада на Восток, лезли , как перебродившая квашня из махотки.Не помогало и спешное расквартирование по домам. К тому же "чешский легион" представлял собою взрывоопасный коктейль из сдавшихся в плен и переформированных царским правительством чехов, враждебных им мадьяр-венгров, в эту же мешанину вливались  поляки и даже и распропагандированные пленные немцы с австрияками. А с декабря  всеми ими руководили французы во главе с генералом Жаненом,который, проделав с Колчаком путь от Омска до Иркутска, совершит коварное предательство,  сдав Верховного эсеро-меньшевистской революционной власти в Иркутске .