Х й

***
Я ПРО СВОЙ ***
Перепалец Олег, Перепалец Богдан
(perepalec_bro@yahoo.com)
Мне 24 года и не только.
Я главный герой.
А сколько остальным — не так важно

Катеньку все в садике называли Катенькой. Меня Палец, даже не знаю почему. Да вообще в садике всех звали не по именам. В первый год по именам, во второй тоже, а потом, все, не по именам. Не знаю, кто это придумал. Но у нас были: Ежик, Шарик, Пони, Деревяшкин. Много еще кого. Всех не помню.
А Катенька — была Катенька. Мальчики перед ней благоговели, а  девочки уважали. Не уверен, но, думаю, из-за того, что она первой разрешила мальчикам посмотреть на свою письку. Она, конечно не называла ее «писька». Просто сняла штанишки, платье или шортики — не запомнил эту деталь и сказала:
-Смотри.
И я смотрел. А потом стянул свои штанишки или шортики. И показал свою письку.
Она так и спросила, о это твоя писька?
А я сказал, что это мой писюн.
И она каждому мальчику в группе показала свою письку. А каждый мальчик в группе ей показал в ответ свой писюн.
Уже потом все остальные девочки нам тоже начали показывать свои письки секретно, потому что воспитательница в шоковом состоянии пыталась остановить эту волну анатомического изучения и остановила, когда мне, как и многим это уже было не интересно.
Писька Катеньки сильнее всего врезалась в мою память. В то время я не считал ее какой-то красивой или привлекательной писькой, в которую я хочу залезть или писькой, из который бы  хотел, чтобы вылезали мои дети. Нет, просто прямая линия у Катеньки между ног.
Меня,  эта прямая линия такого маленького скорее сильно удивила. Я тогда Катеньке не показал еще свой причендал, то есть не мог здесь и  сейчас сравнивать его с ее. Но к тому времени - мне наверное года четыре или лет пять— был прекрасно с ним знаком и что называет, знал его по памяти. Поэтому я у Катеньки удивленно спросил, а где? Просто не смог сразу понять, что у нее между ног вообще все не так, как у меня между ног. Что мы разные, а не одинаковые. Потом я увидел еще несколько, показы которых девочки с удовольствием обменивали на мои показы

В общем, я взрослый.
Толкаю дверь и оказываюсь в танцевальном классе. А там куча девушек. И по виду легко понять, что они тут занимаются стрип-пластикой. Как понятно? Телосложение. Еще они на каблуках.  Высоких. Одежда.
Девушки, которые занимаются стрип-пластикой только говорят о том, что они этим занимаются, допустим, где-нибудь в баре, и все особи сильного пола сразу поворочаются к ним. Музыка затихает. Два ****ящихся в другом конце зала мужика тоже замирают. Потому что все они услышали только что одно и то же: кто первый успеет тот и поебет. И плевать им, что девушки, которые этим занимаются, они занимаются танцем, искусством, но никак не стриптизом, что они никому просто так не дадут, особенно в баре таким стремным мужикам.
Так я и представляю. Что все эти девушки стрип-пластичные стриптизерши. У них соответствующее телосложение. Спортивное, но не слишком. Осанка. И эти каблуки.
Я вижу Катеньку. Она блондинка. Хотя в садике была вообще русая. Но это же уже состоявшаяся женщина — калейдоскоп смен причесок и раскрасок волос только набирает обороты. Я вполне мог попасть в зал, когда она была бы розовой или светло-салатовой, как здоровая, ничем не обремененная, сопля.
Катенька меня узнает. Стопы сведены вместе, а колени в разные стороны- она растягивается. Я ее узнаю.
Она прекрасна.
Поэтому единственной разумной вещью в данной ситуации может быть моя просьба удалиться ее подружек. Или может быть просто коллег по интересам из зала.
И я говорю:
-Мы с Катенькой сейчас поебемся. Могу я вас попроситься удалиться из зала?
Девушки, все как одна, во главе со старой, но еще стройно Страхолюдиной, видимо, преподавательницей, смотрят на Катеньку.
Тишина полная. Можно было бы услышать комара. Но его нет. Потому что окна закрыты. И тут понятно, что в зале немного-много жарковато.
Катенька смотрит на них, потом на меня. Глаза в глаза у нас.
И она говорит, да поебемся.
Выдох коллективный. И надо сказать, что он больше похож на облегчение. И по лицам этих девушек тоже легко понять: они очень переживают из-за того, что Катенька может наделать глупостей и отказаться от первоклассного секса с таким самцом как я.
Если бы я был конем, то меня после каждой выставки пытались бы украсть только для того, чтобы я трахнул чью-то неплохую кобылку.
Девушки выходят быстро, как школьницы, пересыпающиеся с перемены обратно в класс.
И я говорю, начнем?
А она, черт его знает, но готов поклясться, читает мыли. Потому что я еще не успеваю закончить свой вопрос, а она уже с такой ловкостью расстегивает ширинку моих дорогих джинс. И засовывает его в рот.  Мой хер такой большой и мясистый, что им можно было бы наказывать учеников с плохим поведением — ****ить по спине пока тот не потеряет сознание. Или по башке.  Бам-бам.
И Катенька также. Бам-бам-бам-бам. Говорят: зубов бояться , в рот не давать. Но Катенькая, она мастерица. Она нежна, быстра и максимально эффективная.
Где-то на горизонте начинает маячить оргазм. И я вытаскиваю свое пыточное орудие, разворачиваю Катеньку и пристраиваюсь сзади. Причем он залетает туда с первого раза. Как будто я мастер по стрельбе ***ми.
Быстрее. Быстрее. У нее жопа такая спортивная. Я уверен, что в тайне, каждая девушка, качающая свои филейные части, мечтает только об одном, чтобы ей кто-то засунул, как я и подумал про себя: мать, у нее такая жопа спортивная. А потом уже отъебал со скоростью кролика. Но агрессивного, жесткого и имеющего вес.
  Быстрее. Быстрее. Мы едем-едем-едем в далекие… нет, не в такие уж и далекие края.
Телефон.
Аааааа.
Ааааа. Телефон. Все. Он пищит. Я по карманам. Его нет. Все, вижу. На полу лежит. Хер знает, как он там оказался. Он мне сейчас обломит все. Мне или с Катенькой, прилипшей к моему херу, к нему двигаться и еще объяснять ей придется: давай поиграем в игру неразлипалку. Или прервать упражнение, сделать передышку, сходить к телефону? Или проигнорировать?
И я игнорирую, игнорирую и игнорирую.
Долблю ее. Мягкое тепло. Мы едем-едем-едем…
****ь. Я не могу сосредоточиться, телефон. Нужно его взять. Потому что он, сука, вообще не замолкает. ****ный телефон. Ну, почему когда кого-то  хочешь выебать, не переводишь его на беззвучный режим или вообще нахуй не отключаешь?
А он всегда, всегда  звонит в самое неподходящее время. Ведь наверняка за весь день мне никто ни разу не позвонил… Так, Катенька. Катенька. Жопа, у нее такая…

Открываю глаза. Он на полу. Экраном вверх. Мама.
Говорю, да, мама.
А мама:
-Сына, мы уехали на дачу и будем вечером. Там есть что покушать.
-Спасибо, мама.
Бляяя. Бляяя. Сегодня суббота. Сегодня сраный выходной. И сегодня июнь и я знаю, что они будут на даче. Потому что они все время на даче. Да я через двадцать лет летом приеду, зайду в квартиру с женой, а в ней никого не будет и у меня жена удивленно спросит, а где, родители, а я скажу, они на даче.
Они всегда на даче. Но маме нужно позвонить и рассказать мне об этом еще раз.
Я уверен, что она мне такие элементарные вещи не ленится объяснять из-за того, что в тайне думает, что я дебил. Потому что только дебилы в двадцать четыре года все еще живут с родителями.
Да, я себе вообще не такую жизнь в двадцать четыре года представлял. Мне было лет шестнадцать, а я, максимально озабоченный пацан, мечтал о себе двадцатитрехлетнем: девушки, постоянные вокруг, я всех дрючу, дрючу, дрючу.
Теперь мне двадцать четыре года и реальность вообще другая. Она такая, как у всех. Ну, по крайней мере, я надеюсь, что она у меня как у всех.
В двадцать четыре года я, после того, как ответил на звонок мамы, укладываюсь в постель обратно. Причем, вот не шучу, я пытаюсь прямо в точность лечь в ту же позу, в которой я был, пока мне снилось, как делаю множественные, почти сквозные ранения Катеньке. Это моя единственная мысль.
Закрываю глаза. Катенька… На самом деле я ее тысячу лет не видел и вероятность, что она занимается именно стрип-пластикой настолько маленькая, что я, скорее увижу слона, который бежит по своей слоновьей тропе, пересекающей какую-нибудь деревню в Индии. А в Индии я ни разу не был. И более того, они мне как люди не нравятся. Черными их не назовешь, желтыми тоже, белыми и даже красными. Только если ****ными пакистанцами.
Но все это не суть.
Я во сне, забираюсь в него обратно к Катеньке.
Разденься, разденься, разденься. Сука, не раздевается.
Катенька говорит мне, стоит перед глазами и говорит:
-Я не такое чмо.
Так я тебя и не называл, чмом, Катенька.
-Ротик пошире, и раком. Раком.
-Нет,нет.
Заткнись. Ну замолчи, пожалуйста.
Шуба...
Черт, ушло. Шуба. Мамина шуба. Мама в мае купила себе шубу. На улице двадцать семь градусов. Жара. Но ей так нравится шуба, А до зимы еще так далеко, что она просто все свободное время ходит в шубе. Она сильно занята из-за того, что она с отцом все время на даче. Но когда я ее вижу, она все время в шубе. И батя говорит: да, она все время в шубе.
И она всегда, эта шуба появляется перед глазами, когда не надо.
Сука. Ну почему сейчас?
Думай, думай, не про шубу. Не про шубу.
Нет, никак. Шуба и все. Катенька. Господи, какая она красивая в этом сне. Интересно, она хотя бы имеет что-то общее с реальностью?
В таком возбужденном состоянии сны не снятся. Я проснулся, окончательно.
Сегодня, как и всегда у меня стояк. Как всегда эта сраная боль.  Это желание маленьких космонавтов наконец, выбраться из космического корабля и разлететься по земле. По поверхности.
Я это делаю непроизвольно. Само как-то получается. За годы лежания на своей кровати я просто автоматически переворачиваюсь на живот и начинаю, как это правильно говорят ученые — поебывать кровать. Делать это тяжело, так как цели никакой нет. Ни дырочки, ни складочки, но я просто делаю поступательные движения. Вещи, которые нельзя никому рассказывать, а не только девушкам, которые от тебя сразу побегут куда подальше. Это нельзя рассказывать даже пацанам. Хотя я уверен, что это сделаю не только я. Потому что ну не могу я быть настолько индивидуальным. И, если разобраться, лучше хер тыкать в кровать, которая с ним и так постоянно соприкасается во время сна, пусть и через ткань, чем например, хером тыкать в мягкую игрушку. Даже, я слышал, что некоторые отрывают хвосты. Например у плюшевых зайцев и… Короче, появлению мужиков-зоофилов по-моему мнению во многом способствуют плюшевые игрушки. И ладно, если это делают там пацаны до моего возраста. А если это привычка остается и до пятидесяти? Заходишь как-то к своему отцу в гости. У тебя свой ключ. Тихонько заходишь. Вечером. Просто потому что тебе вдруг в голову пришло, что надо бы отца проверить, живой ли он там, на звонки телефонные не отвечает. В общем, заходишь тихо, чтобы не разбудить его, а он **** плюшевого льва. Или Тигра. Или жирафа, но в рот, выгибая голову так, чтобы заходило в и горло. На всю длину..
Честно говоря, когда я понимаю, что поебываю кровать, я не прочь это сделать и с каким-то жирафом. Все равно никто не увидит. Я плохо соображаю. Так всегда утром. И это страшно. Ты вообще себя не контролируешь. Кот, налакавшийся валерьянки и то сильнее понимает, что с ним происходит, чем я.
Порно. На телефоне закачено несколько видео. Нужно оттуда. Все уже засмотрено до дыр. Но сейчас это не важно. И даже то, что не слишком эти две школьницы и похожи в свои сорок лет на школьниц. И умеют они все делать вообще далеко не как школьницы. И вообще школьницы подозрительно свободны в своем выборе и финансах- имеют четвертый размер первоклассной силиконовой груди.
Что-нибудь. Так ищи. Ищи, что-нибудь.
Вот, здоровенный ***. Нет, ну не хочу я смотреть на здоровенный ***. Неприятный момент в порно - это то, что тебе приходится смотреть на ***. Вообще все порно это какая-то херня. Ты смотришь, как один засовывает свой кусок в другую. Уродливый, не красивый. А это все неправильно. Но сейчас мне вообще плевать. Давай. Так две лесбухи. Да. Кто-то в такие моменты плюет на свою руку. Я мне все время кажется, что они таким способом просто прикрывают свою любовь к плеванию на руку. Они бы с удовольствием поплевали и на чужие руки, но никто не дает.
У меня все по старинке. Я, рука и хер. Чем сильнее сила трение, тем быстрее сперматозоиды получат команду: пли.
Стоп-сто-стоп. Что я себе говорил? Соображай. Что я говорил?
Да, точно, я себе говорил, что никакого порно. Никакого самоудовлетворения. Нужно выходить из этого порочного круга.
Из этого ****ного закольцовывания. Ты хочешь телку. Прямо выебать ее. Прямо до основания. Чтобы она, ****ь, не смогла сутки, минимум думать о том, какая она ***вая домохозяйка и нужно что-то с эти делать. Прямо запулеметить ее. Причем вообще без разницы какую. Главное, чтобы она ходить умела. Даже страшную.
Но проблема в чем? Они на дороге просто так не валяются. Ты не можешь из дома выйти  магазин, увидеть какую-то девушку хотя бы средней привлекательности и подобрать ее. Поселить у себя жить. И факать ее. Когда душе угодно. Нет, это так не работает. С ними нужно знакомиться. Где-то их находить. А это труд и огромныйй. У большинства из них ****а краш-тестера. Ты по улице идешь, она мимо тебя проходит, эта незнакомка, а у нее ****о такое, что ей сейчас в тачку садиться и в стену врезаться, потому что это может спасти до нескольких тысяч жизней.
Я к таким вещам явно не готов. Пробиваться через эту защиту. Когда я пытаюсь общаться с девушкой, происходит одно и то же, слишком быстро становится понятно, что поебаться мне явно нужно сильнее, чем ей. И они начинают так из тебя все соки выжимать...
Два года назад, когда я только на работу устроился. Я потратил две свои зарплаты полностью на Настю. Настю сказала сразу, что даст, но мне нужно вначале ее побаловать.
Я ее две недели водил в кафе. Рестораны. В кинотеатры. Купил ей новый кроссовки. Платье, нижнее белье. Мы даже в Новосибирск на выходные слетали. Просто как какие-то мажоры. И в самом конце, когда я бы уверен вот, наконец, пещера Али Бабы, она говорит: я подумала и теперь тебе на дам, пока квартиру себе и мне не купишь.
В общем, это все лишком тяжело. Поэтому вот уже год или даже более, я каждый сраный день просыпаюсь со стояком и просто передергиваю. Быстренько. Исключение составляют дни, когда я вообще не выспался. Когда я лег часа в два — потому что накануне лазил по сайту знакомств и листал бесконечные фото девушек и женщин, вообще без разницы, если честно, просто что бы хоть одна дала. В такие моменты я просыпаюсь сонный и недовольный, стояк просыпается вместе со мной. Но видя мое состояние говорит ладно, сегодня можем тебя и не терроризировать. И подыхает до следующего дня.
Это все отлично. До определенного момента. В определенный момент ты взрослеешь и понимаешь ,что если ты с утра уже подрочил, то тебе и к обеду, и к вечеру не хочется женщину. Ну то есть как, если вы вечером с пацанами пошел в бар и какая-нибудь дамочка проявит  к тебе интерес, ты вообще не прочь ее прижать где-нибудь к стене в попытках сделать отбивную. Но все это без энтузиазма, то есть , если с ней не получится, то и пофиг. И это всегда так. Если ты утром разрядился.
Но вот, если ты хорош, цел, твои миллиарды жителей космической станции не выходили в открытый космос с целью изучить новые поверхности, ты активен совсем по другому. К вечеру уболтать девушку на секс становится для тебя жизненно необходимым. Мозг посылает тебе убийственные импульсы: если ты не сделаешь это парень, то тебе ****а.
И ты стараешься. Делаешь. Возможно, даже ебешь ее. Эту прекрасную незнакомку. А, как известно, где один секс, там и второй. А дальше отношения. Стабильность. Секса сколько хочешь. Семья. Ты взрослеешь, потому что женщины заставляют тебя взрослеть. У тебя дети. Карьера. Потому что без карьеры, ****ь, ты просто не сможешь выкормить своих детей. Хлеб дорогой. Капремонт еще придумали.
В общем, в этому дню с Катенькой  и маминой шубой я уже несколько дней не выдаивал из себя молоко для того, чтобы к субботе быть готовым встретиться с Риммой.
С Риммой мы знакомы давно. Она неплохая. Блондинка, хотя наверняка она брюнетка. Потому что она татарка. И как-то я все время с ней слишком холоден. И это понятно — каждый день с утра я решаю все свои вопросы связанные с сексом. Дрочу себя до изнеможение. А потом я встречаюсь с Риммой и она мне совсем не интересна, как девушку. Только как человек. Чем ли, ****ь, не мечта для любой женщины.
А тут я решил попробовать. По-серьезному. Как надо.
Поэтому я перестаю доводить себя до света в конце тоннеля.



Принимаю душ. Прохладный. Все последние мысли с тем, чтобы кого-то выебать уходят. И звоню пацанам.
Калик спрашивает в трубку:
-Фу. Сколько времени?
Я говорю: десять.
А он говорит:
-Кажется я перепил.
Ничего удивительного, Калик всегда просыпаются в субботу и говорит, что он перепил. Потому что в пятницу он регулярно так и поступает — тонны отвратительной на вкус, но все же полезной, как многие утверждают, жидкости вливаются к нему в горло, смешиваются и постом мастерят в желудки небольшой ядерный взрыв.
Но без Калика никак.
Он на год младше меня, но я думаю, что за одну свою активную неделю он партнерш поменял больше, чем я за всю жизнь. Почему так происходит — трудно сказать. Калик автомеханик, причем не самый аккуратный. Он большой, крепкий, часто грязный или в масле. Но женщин **** регулярно.  Иногда складывается ощущение, что, когда женщины на него смотрят, они вдруг понимают, что близится конец света и этот парень — единственный способ трахнуться в последний раз.
Других объяснений я этому не нахожу. Никто не находит.
При этом у него есть свой кодекс. Он его называет Кодексом ебыря.
-Женщины это не предмет. И я не могу ее тебе просто передать из рук в руки.
Так было, пока Калик не встретил Настеньку. Мы с Каликом, Максом и Гориллой сидели, как  обычно в баре. Калик- потому что хотел передохнуть от ебли женин, мы же - с противоположной целью. А если вдаваться в подробности, то я как обычно был довольно пассивен, вяло думая, что жесточайше хочу кому-нибудь просунуть. С утра моя рука уже встречалась с хером в течении непродолжительного времен. Их общая преданность делу сделала меня довольно спокойным. И я откровенно говоря, производил лишь вялые попытки с кем-то познакомиться. Макс и Горилла уже сидели за столиком с двумя барышнями с лягушачьими ртами, что давало повод заподозрить в них любительницы засунуть себе в полость сразу два.
Рядом оказалась Риммой. С одним большим, но косолапым парнем — ее братом и подругой Розой.
Я поздоровался. Мы осудили некоторые момент с последней нашей встречи. В частности был дождь, а собаки произвели на окраине удивительно большие объемы дерьма, которые трудно было оббегать.
Я посмеялся. Она посмеялась.
И мы каждый занялись своим делом — я лениво потягивал «Бад», чувствуя свою вину за это — отец все время мне говорил, что нужно пить только «Балтику» и поддерживать отечественного производителя, отчего у меня до сих пор не прошел юношеский максимализм делать все наоборот, в данном конкретном случае употреблять внутрь американское пиво. А она сидела с подружкой и баловала свой организм, замученный правильным питанием и диетой.
Не проявлявший ко мне в момент мой беседы с Риммой Калик неожиданно спросил:
-Это кто?
И я сказал, что ее зовут Римма. И мы бегаем примерно по одному маршруту. Но в разные стороны. Она против часовой стрелки, а я по.
И он сказал:
-Эта подойдет?
-В смысле подойдет.
-Ну ее выебешь. Ты же хотел, чтобы я помог.
-Я хотел, чтобы ты меня со своей какой-нибудь познакомил. А Римму я и так знаю.
-Ты ее выебал?
Я замолчал.
Макс и Горилла вернулись обратно. Пригласили нас за столик к девчонкам, с которыми они общались И мы вшестером пили не трезвую водицы. С каждым часом я все сильнее был уверен, что я кого-то из них выебу раньше Гориллы и Макса. А потом я уже начал думать, что, в принципе, можно и после Гориллы и Макса. Мы же братья, а не просто знакомые друг другу люди. Тут можно и ***м после *** помакать.
После того, как девушки под закрытие наотрез отказались с нами куда-то ехать и вкидывать часть за общий стол, я повернулся к Калику, который в отличие от всех остальным  не был разочарован подобным поворотом событий, и сказал:
-Хорошо, помоги.
Калик тут же поднялся. Ушел к барной стойке. Через тридцать минуты вернулся к нам с тремя девушками. Незнакомыми. Они подсели к нам. Мы шутили и говорили. Макс с Гориллой опять прибодрились от мысли, что им скорее всего перепадет.
Через тридцать минут я не выдержал и сказал сильно пьяному Калику:
-Так это не они.
Мне, конечно было без разницы. Потому что для цели подходила любая обладательница ****ы. Но в тот самый момент мне было, возможно обидно за Римму. Все же Римма выделялась рельефным телом, которое вырастить на одних пробежках определенно было нельзя. В этом процессе участвовали диета, дисциплина и вялое существование с полезной, но не вкусной едой.
Я не мог в тот момент предположить, что мои слова сильно поменяют ход дела. И Калик просто выкинете денег на стол, поднимается искажет трем девушкам, которых он сам и привел: пошли.
И они, ****ь, пошли. Все за ним. Как будто он пастырь, а они его овцы. Я думаю, что тот парень с флейтой заманивающий крыс в смертельную ловушку был менее убедителен и эффективен, чем Калик.
  На этом все закончилось.

Калик позвонил вечером в воскресение. Я сидел за столом и ужинал с родителями. Мама спрашивала, помню ли я ,как зачитывался «Ромкой, Фомкой и Артосом». Это был абсолютно мимишный разговор, в котором участвовал и отец, в основном одобрительно посмеиваясь.
Звонок. Телефон в кармане шорт. Я его вытаскиваю, это Калик.
Не самое подходящий момент, чтобы разговаривать. Но Калик обычно звонил в самые неподходящие моменты в выходные для того ,чтобы предложить какую-нибудь подработку.
Я беру трубку. Смотрю на папу и маму. Они такие счастливые. И еще в тех воспоминаниях, когда я малышом читаю книгу «Ромка, Фомка и Артос».
Калик говорит:
-Завтра не передергивай. И послезавтра. И до субботы. Короче, целую неделю. А в субботу позвонишь. С Риммой вопрос будет решен.
Я несколько в шоке. В основном от созвучия его слов и моим мыслей — пора разрывать порочный круг онанизма.
Я кладу трубку.
А мама спрашивает, кто звонил?
А я говорю: это Калик.
-Он такой смешной. Клик. - и смеется.

Первые дни все проходит достаточно легко. Я засыпаю с мыслью, что не нужно дергать, просыпаюсь с ней. Со среды ситуация ухудшается. Я испытываю трудности, проверяю свою силу воли. Иногда ору на свой руку: нет, не смей. Даже не думай. Иначе я брошу тебя. В пятницу утром своей руке уже угрожаю небольшим кухонным ножом. Трудно представить, как долго пришлось бы мне им отрезать себя руку. Но на какое-то время мои мысли стали чисты.

И теперь вот суббота.
И Калик на том конце провода говорит:
-Кажется я перепил.
Дальше ничего долго время не происходит. У Калика плохое самочувствие. Потому что много вливать в себя алкоголя и примерно в же в это же период или может быть даже одновременно — выливать из себя сперму в большом количестве совершенно точно плохо влияет на организм. И приводит к херовому утреннему состоянию, в котором он и находится.
А меня интересует же только одно.
Слово «ебля» пульсирует где-то в мозгу, да так сильно, что стучит мне по вискам с обратной стороны черепной коробки.
  -Ты обещал там по Римме к субботе помочь вопрос решить. - говорю. - А сегодня суббота.
-А точно, Римма. Бегунья, с которой ты по одному маршруту бежишь, но в разных направлениях. Все верно? Тело еще такое рельефное?
--Да, да. Она. В баре мы тогда еще виделись. И ты сказал, что поможешь.
-Ну да, короче, слушай. Я ее не выебал. Ну как сказать, не то что бы прямо выебал. Короче я ее просто раздел. А она хороша. Знаешь. Ну, а потом мы просто побеседовали. Знаешь, а то потом эти все истории, когда ты пытаешься пацану помочь, а он говорит, что после тебя уже в нее в гости приходить не будет.. Ну что за бред, а? Когда они в себя елду тридцатисантиметровую засовывают сидя дома после работы, смазанную какой-то химической херней, что-то никто ни разу не сказал, что после этого они в них в гости ходить не будут. Понимаешь это? Это не логично.
А я молчу. Мне, ****ь, вообще сказать нечего. Я с ней по одному кругу бегаю, но в разных направлениях. Год. А он уже ее раздел и рассмотрел в о всех подробностях? До этого момента я считал себя взрослым мужиком, который не будет таким по-детским брезгливым. Но теперь понимаю, что я только считал себя взрослым мужиком.
-Да я пошутил. Пошутил, Палец. Слышишь? А ты напрягся. Ооо. Пиво хорошо пошло. Знаешь, ни хера не понимаю, почему люди не похмеляются по утрам. Суббота — день чудесный.
  В этом весь Калик.  Он может рассказать, как за одну ночь выебал двоих, почти троих, а потом тут же переключиться на стену и рассматривать то место, где краска, как ему казалось, слишком сильно и неожиданно облупилась.
Калик говорит:
-Сегодня побеги с ней в одну сторону.
-Что?
-Совет на миллион рублей. Отвечаю.

В субботу я бегаю в районе трех. Она в районе двух. Я люблю, когда солнце не так жарит, а она, видимо, мазохистка и ей больше, когда ее насилует солнце в течении девяноста минут.
Эти несколько часов я просто на качелях. Меня то туда, то сюда болтает. Это как в первый раз на вечеринке студентов, когда напивается какая-нибудь добрая девушка. С одной стороны тебе очень хочется и ты просто мечтаешь о сексе, а с другой стороны дикое отвращение от того, что уже шесть парней до тебя уже успели в нее все, что нужно засунуть и высунуть.
В два часа я выхожу на улицу. Делаю разминку. Тяну ноги, от пальцем до носочков. Шею. Всю ****у, которую я терпеть не могу, видимо, как и все, кто занимается бегом, но ровно до первого момента, когда вы неожиданно не выворачиваете стопу или у вас не начинают болеть связки под коленями. Когда вы узнаете, что без разминки с растяжкой всегда есть большой риск что-нибудь себе повредить. Что вы можете от****ить свое тело даже не стараясь этого сделать.
И мысли у меня в момент разминки одни: я не могу, соберись. Последний рывок. И еще: Калик пидор. Да, я это тоже думал. Потому что при любых раскладах мне казалось, что он меня подставил, заставляя с Риммой бегать в одном направлении вместо того, чтобы принести мне ее подготовленную.
Тупые мысли. Но это мои мысли. Я как будто в сказке для пацанов жил долгое время. По-другому я просто не понимаю, как это можно объяснить.

Римма пробегает мимо меня, стоящего возле дороги. Мимо меня, который до этого никогда не разминался прямо возле дороги. Что это? Совпадение? Не думаю. Я для приличия еще делаю вращения тазом, хотя это последнее упражнение, которое я бы делал в обычное время. Когда люди проходят в таки моменты мимо меня и на меня пялятся, мне всегда кажется, что видя мою ограниченность во вращениях таза они думают: нет, этот точно никого с таким вращениями таза выебать нормально не сможет.
А сейчас я их делаю. Потому что я все упражнения уже из моего арсенала закончились, а мне нужно сделать вид, что я не специально ее жду.
Потом бегу. В другую для своих обычных пробежек сторону. Вот пятиэтажная панелька. С этого торца на ней, оказывается кто-то нарисовал небольшой ***, из которого пунктиром выходит жидкость.
  Разница между мочой и спермой в рисунках определяется только пунктиром. С одной стороны мощная струя, с с другой — жидкость, выбивающаяся на поверхность  как гейзер. Появление новой жизни дает с болью, с усилием для организма. Такая вот штука.
Почему все время рисуют ***? Тот тут, то там: ***, *** хуй. А не женских влагалища?Почему никто не говорит: так давай встретимся возле семнадцатого дома под тем местом, где нарисована гигантская ****а? Мысль у меня по этому поводу одна — молодые пацаны в наше время попали в тяжелую ситуацию — они просто заперты в рамках агрессивной женственности. Теперь, чтобы сохранять аутентичность, приходится тайно, по ночам рисовать хуи на стенах домов, причем в основном фонтанирующие. Это можно объяснить тем, что в моем возрасте и ранее ты просто не представляешь себе жизни, где нет
того бесконечного стояка: каждое утро, каждый день и так всю свою молодую жизнь.
Или постоянные *** на станах  - это попытка обратить женщин на нашу проблему? На то, как нам трудно каждый день вставать и бороться со своим стояком? Подключать руки или свои мысли, в которых ты пытаешься представить сбитую в прошлом году на дороге белку?
Да, *** на этой стене — скорее всего боль. Про которую нарисовавший просто никогда даже не задумывался. Он рисовал оргазмирующий член просто потому что думал — это круто — нарисовать член. А сам при этом рассказал про эту боль.
Наверняка, многие из нас, а не только я, хотели бы передышку. Например всю рабочую или учебную неделю стояки, как обычно, а вот в выходные можно и отдохнуть с вялым  ничем не заинтересованным членом.

-Раньше. - говорит Римма.
Смотрю вбок. Да, точно, она бежит рядом. А я настолько, я настолько… я проебался просто настолько, что как-то упустил реальность из виду. Я ее нагнал. Теперь мы бежим вместе.
-Привет. - говорю.
-Ты не слушал, да? Я сказала: удивительно, почему ты раньше не мог этого сделать? Хотя, ведь, вдвоем намного интереснее бегать, да?
И я говорю, да.
Хотя это вообще ****ец какая неправда.
Лучшее, что есть в беге — кроме этой бесконечной боли и страданий, это то, что ты сам по себе. Ты просто час, полтора страдаешь и при этом никого нет рядом. Когда вы бежите вместе, ты уже не можешь сосредоточится на боли. Ты не можешь прочувствовать всю свою борьбу с обстоятельствами. Ты даже не сможем кайфонуть после того, как все закончится. Ведь лучшее в беге — это , когда он заканчивается. Когда ты настрадался и тебе дальше бегать уже не нужно.
А теперь она рядом бежит. Задницу рассмотреть не получается. Слишком близко. Но я легко ориентируюсь в контурах. Столько раз я ее видел, когда я в одну сторону бежал, а я в другую. Сколько я раз оглядывался.
-Поебемся? -спрашивает Римма.
Ну да, а о чем еще на пробежках говорить.
-Говорю да. Но нужно будет тут закончить. Потом душ. Я воняю, сильно, когда потный. А вот на счет тебя не уверен. Ты вообще воняешь?
Да, да, да. В двадцать четыре года для меня женщины все еще не воняют. Особенно такие молодые. Это идеальные создания, которым просто приходится выживать в грязном и вонючем мужском мире.
Римма спрашивает:
-Чеего?
И вопрос так растягивает что у нее дыхание сбивается. А мы ведь еще и бежим. Разговариваем и бежим. Вероятная причина, зачем я все это время занимался бегом была только одна  - это научиться почти без потерь в речевых оборотах разговаривать на бегу. Но это, конечно, не правда.
А потом Римма смеется. Вначале ее чуть-чуть болтает, а потом все это усиливается. И она просто останавливается, согнувшись пополам и смеется, смеется, смеется. Я тоже остановился. Мне убежать хочется, потому что она странно себя ведет и для меня совершенно не понятно. Но с другой стороны — огромное желание ее прислонить к какой-нибудь стенке и долбить, долбить, долбить ее.
Если бы я правда убежал в такой ситуации, то мне бы точно поменяли с Пальца на ****утый.
Кто-нибудь бы спрашивал. А почему он ****утый. А другой кто-нибудь бы отвечал. Он от телки побежал в страхе, которая с ним согласилась трахнуться.
А что не так, спрашиваю?
-Все не так все. - Римма опять бежит. Я рядом.
Черт, если бы я не знал, что это мой маршрут для бега, но просто в другую сторону, я абсолютно точно бы искренне удивлялся бы новым местам. На стене дома за растущей елкой кто-то нарисовал граффити с елкой. Место, где кому-то зимы всегда не хватает. Иначе просто не объяснишь. Или будка для собаки, которая всегда мне казалась просто каким-то повернутым в сторону ящиком. Или магазин «Мир», который теперь назывался «Рим» и выглядел как-то агресивнее.
-Ты что подумал, что я тебя? Я тебя?..
Римма опять смеется. И мы просто бежим молча.
У меня лицо все красное. Совершенно точно мне показалось, что она спросила «поебемся». Конечно она не могла этого спросить. Какая девушка в таком возрасте может такой спросить напрямик? В конце концов ей не сорок девять лет и она не на осознанном пороге климакса, когда секс больше никогда не будет прежним и ей нечего терять.
Все остальное время, весь остановившийся почти час, я думаю о таком, какой я дебил. И о том, что ее темп ниже, но не намного. Я под него легко подстроился и но не чувствую, что прямо отдыхаю. Римма действительно быстро бегает.
Потом мысли перетекают в то, что нужно начать может читать какие-нибудь книги. Мне дядя постоянно их приносится. Уже лет пять наверное. А я их просто складывал на полку, а дядя говорил: не смей выкидывать книгу или ее отдавать, пока не прочитаешь, я сам лично буду спрашивать. Двухметровый дядя с шириной плеч, как у Крейсера Аврора, если бы он был человеком, не вызывает никакого другого чувства кроме чувства страха. Поэтому у меня давно закончилась полка скоро квартира будет завалена книгами непрочитанными настолько, я не смогу ходить по ней передвигаться. Темпы, с которыми дядя приносит новые, все увеличиваются. Ведь я никак ему не объясняю, что я старые еще не прочитал. Я просто молчу. 
Другая часть мыслей, противоположных мыслям о книгах, влетающая в голову и бьющая по глазам: «выеби ее». «Какое тело. Она хорошо в рот возьмет. Пора доминировать, малый». Абсолютная дичь, которая не логична. Особенно в сложившейся ситуации, когда Римма четко сказала мне… Вернее, она не сказала, но так долго смеясь, что, ****ь, тут вообще не может быть никаких других выводов.
Когда ты бежишь, мысли обычно странно протекают. Ты не можешь на них весь час или полтора сосредотачиваться. Ты находишься в каком-то странном состоянии, когда ты и не думаешь и думаешь, одновременно.
Римма останавливается и начинает заминаться и я останавливаюсь вместе с ней, и тоже начинаю заминаться. Хотя обычно это вообще не делаю — мне просто лень и я особо не вижу смысла в том, чтбыо спасать свое здоровье уже после пробежки.
Проходит не так много времени. Я не так много успел подумать...
Потная. Футболка потная. Там спортивный лифчик и он наверняка тоже потный. Конечно потный. Там сиськи. Там жир. Да. Она не так и хороша.  Хотя ноги что надо и пресс.  И лицо. И… но она потная. И грудь маленькая. Я даже не уверен, что за нее у меня получится схватиться руками и крикнуть: кидаю.
Оргазм. У меня будет охуенный оргазм, если я в нее засуну, а потом спустя время высуну. Если мы будет в этот момент пробегать рядом. То есть вся ебля прямо на бегу.  Голодная старуха, которая пройдет рядом и радующаяся что нашла пакет со жрачкой, просто попадает под мою раость. И клянусь силы в ней будет столько, что старуху просто прибьет к стене и она ничего не сможет с этим сделать, только кричать спасите: убивают спермой.
Поэтому я не узнаю себя и я пытаюсь. Действительно пытаюсь вопрос жизни или смерти:
-Да, я думал, ты согласилась поебаться. Я у тебя это спросил. И ты согласилась. Это было в мыслях. Но только потому, что меня это сводит с ума, понимаешь?
Все, сказал. Теперь можно гореть от стыда. Желание поебаться делает с человеком жуткие вещи. Наверняка, Гагарин на Луну полетел только потому, что знал - у него будет много поводов поебаться. Другой причины, зачем лететь в такие страшные ****я я не понимаю. Быть первым на Луне? Слава? А зачем нужна слава, если ее нельзя монетизировать в бесплатные пропускной во все влагалища мира?
Вспотевшее лицо Риммы, раскрасневшееся лицо Риммы от бега, наверное.
Она говорит:
-Я пошла.
И она пошла.
Я стою на месте Смотрю как удаляется эта худая, но поджарая задница. А потом у меня идут слезы. Вернее вот-вот начнут идти.  Рядом люди, они это могут увидеть. Поэтому, как мужик терплю до самого дома. До самого душа. Есть. Там я уже рыдаю от души. Плачу взахлеб, иногда выводя из из своих глаз жидкости быстрее, чем душ из своих отверстий.
Полны, ****ь, провал. Полнейший. Ужас. Просто ****ец. Жизнь - несправедливое говно. Почему мне так хочется и я должен так унижаться перед девушкой, которой я хочу вдуть? Почему они сами не могут ко мне подойти и сказать этого? Почему все так сложно для мужика? Ну почему?
Давлюсь макаронами и думаю:
-Так все хорошо. Все хорошо. Ща поешь, отдохнешь и подрочишь. Хорошо так. От души.  Как будто мстишь за всех белок, которым люди не дали с****ить орехи.
В момент, когда я отдохнул после еды, смирился с позором и выбрал какой из моих любимых отрезков в фильме для взрослых, Буду смотреть. В первый раз после позора смотрю на экран телефона.
А там сообщение от Риммы:
-К 19.00.Тополей 17, кв 26. Не опаздывай.
Спасибо этому страшному худому парню, который залил идиотский ролик под условным названием «обязательно меняйтесь номера с людями, которые с вами постоянно бегают. Ведь, если их на одной из тренировок не будет, может нужно им позвонить и узнать, что случилось?»
Еще этот дебил утверждал, что у бегунов количество самоубийств на порядок выше, чем среди обычных людей. Просто из-за того, что невозможно терпеть столько монотонной боли. Заставлять организм такое время делать вещи. Которые ему нахуй не не нужно.
Это было в прошлом году. Паника у меня была. Не знаю, что именно, но точно не желание присунуть Римме. Я тогда был на серии с ежедневных стояков и мер по их подавлению. Мне казалось, что я могу сдохнуть от такой нагрузки при работе на ручнике и меня никто не найдет. И я познакомился с ней во время пробежки. Спросил как ее зовут, сказал. Как меня зовут и предложил обменяться номерами на всякий случай. Она сказала:
- Да. В этом есть смысл.

К семи часам вечера я несколько раз от****ил свою руку. Потому что я слишком нервничал, а внутренний голос подсказывал, что  нужно просто передернуть. Так все делают. Даже парень в одном фильме. В какой-то комедии. Точно помню передернул прямо перед свиданием, чтобы на нем уже не нервничать. Не поддаваться каким-то простым женским манипуляциям.
Но я говорил себе: ни в коем случае, слышишь, вообще никак. Вообще. Потому что дальше будет, все как обычно. Тебе будет не интересна эта девушка. Тебе вообще ничего не будет интересно.
К семи часам вечера я несколько раз чуть не открываю бутылку папиного самогона, который он запечатал несколько лет назад, подошел ко мне и сказал: так, сынок, не открывай. Это для особого случая, понимаешь?
Несколько раз я себе старался объяснить, что страх пойти к Римме в семь часов вечера  - это нихуя не особый случай, про который говорил мой отец.
Я даже джинсы погладил. Никогда, никогда я раньше этого не делал. Хотя мама и научила гладить меня еще в школе — не знаю, может она меня готовила к незапланированной подростковой беременности какой-то моей подружки. Которой у меня не было? После я никогда этого не делал — не гладил свои вещи. Зачем что-то нудно придавливать утюгом, если его можно просто надеть и оно на тебе разгладится? Само?
Но я это сделал. Погладил.
Еще я взял папин одеколон, потому что свой мне показался не достаточно качественным для такого момента. Запах моего одеколона никак не мог выбить из меня мысль, что от него веет развратом и желанием получить дешевый съем. Не то, что папин. Классика. Которая говорила: пошли все на хер, не уже не нужна ебля.

Без десяти семь я выхожу из лифта в надежде что я правильно посчитал этажи. Римма не написала, какой этаж. Я даже хотел у нее спросить, какой этаж, но мне показалось, что такая наглость может не пойти на пользу нашим отношениям. Такая наглость может ей развязать ее рот и оттуда вылетит, пошел нахуй. А я не из тех парней, у которых получается вести себя после подобных слов, как ни в чем не бывало. Нет, я сразу начинаю думать, а нужно мне ли туда? Нахуй? Заслужил ли я этого? Или, может, уже скатился настолько, что теперь без проблем пойду нахуй?
Дверь лифта открывается. Я выхожу из него успокоившийся, уже успевший переварить дурацкую мысль от и до. У меня все-таки не пахло изо рта. Просто неоткуда было. Но еще минуту назад я дышал себе в руку, пытаясь понять, слышны ли в запахе начинающиеся нотки моего кариеса на нижнем дальнем коренном.
****ные навязчивые мысли. Когда напиваешься - тоже самое. Ты не контролируешь процесс. Но тебе рассказывают, что ты весь вечер всем на вечеринке говорил, что «Адидасы говно», а вот кроссовки «Спранди» - это вообще другой уровень.
Пальцу чуть-чуть остается до дверного звонка. Он словно шатл, который вот-вот приземлится на Луну, но голос животного у меня спрашивает:
-Куда?
На лестничной площадке межу этажами сидит грустный парень.
Не в смысле грустный, потому что сегодня день был не очень и он не смог увидеть рассвет — это красивое явление природы или не грустный из-за того, что в мире так много недопонимания и конфликтов, нет, этот парень был грустным, судя по его выражению лица, просто из-за того, что сегодня он еще никого не от****ил. Желание помять кому-нибудь мясо четко читалось на грубой роже.
Этот парен на лестнице относился к той породе людей, которых все время не хватает в любом кафе или ресторане. Какая-нибудь капризная обладательница четвертого надувного размера груди своими губами-ватрушками просит официанта:
-Позовите администратора. У вас с карбонарой, на мой, взгляд что-то не очень.
И вместо администратора подходит этот парень и говорит ей:
-Или нахуй.
И больше ничего не говорит.
И после этого она тожн ничего не говорит. Вообще. Теперь с пастой вссе в порядке. А карбонара замечательна, прекрана, чудесна и естественно охуетительна.
Более того, перепуганный мужик на соседнем столе ничего не говорит даже официанту, явно перепутавшему заказу, и принесший ему что-то медовое, хотя у клиента вообще аллергия на мед.
Теперь легко представить масштабы моего не желания вести разговор с гориллой, расположившейся выше меня.
Но одно дело, мое желание, а совсем другое желание реальной жизни.
-Вы это мне?
Есть риск конечно полететь стрелой вниз от него подальше. Так как еще ничего не понятно, но выглядит он агрессивно. Я бы даже сказал очень охуенно агрессивно. Как-будто он меня в чем-то заподозрил. Но с другой стороны мысль о ебле еще где-то глубоко-глубоко в внутри меня контролирует процесс.
-Ну? - не отвечает на мой вопрос Парень. Для него он слишком очевидный, а он не поясняет добоебам.
-Я в двадцать шестую. - говорю.
-Ясно. Короче, тебе туда не надо. Туда мне надо.
-К Римме?
На месте стою, а он ко мне все спускается и спускается. Становится таким здоровым, и я уже, ****ь, всерьез опасаюсь, что он для меня весь свет закроет и наступит полная темнота.
-У нас с ней отношения.  А сейчас небольшое недопонимание.
Очень и очень большое недопонимание. Огромное. Если у него хер сопоставим хотя бы наполовину с его размерами, то думаю, они разошлись из-за того, что во время оргазма    он постоянно ломал ей какую-нибудь кость… И это могли быть далеко не слабые лицевые.
Страшно, что ****ец. Даже не от слов. А от взгляда. Я сам не пай-мальчик, но когда видишь человека, который, скорее всего мог бы воевать во Вьетнаме, причем с голыми руками. Причем против американцев. И мог бы их просто, ****ь, как Халк сбивать с вертолетов выкорчеванными деревьями.
Я старался быть невозмутимым и прислушиваться к своим голосам:
-Палец, нам туда не надо.
Но я сопротивлялся и говорил им:
-Братья, но там такая ****а.
-Возможно, возможно там только ****а. Понимаешь, там еще не факт, что это ****а. Которая ****а, теплая свежая, незаебанная. А ****а, в смысле плохо, страшно и ужасно.
-Ты. Ты…
Короче, у меня состояние такое: ноги дрожат, руки еще нет. Этот очеловеченный медведь пялится на меня, а я думаю, что нужно нахер уходить. Если только мне свыше не явится знак.
Да, про знак говорил где-то тонкий голос. Мое желание к размножению. Мои первооткрыватели космоса.
И тут слышится, как открывается дверной замок. Абсолютно точно. Квартира двадцать шесть.
К этому моменту меня значительно сжало, не до позы эмбриона, конечно, но, если бы меня в этот момент кто-нибудь видел со стороны, то он абсолютно точно бы сказал: да, из этих двоих Палец точно не доминирует.
Дверь открывается ровно в тот момент, когда я достаточно сильно расправляюсь и раздуваюсь, чтобы вновь походить на нормального молодого человека, который занимается спортом - бегает, но, конечно не таскает никакого железа.
Римма красотка.
Сияет.
-Ислам. Ну я сколько раз уже говорила? - и спрашивает у меня. - Он тебя надеюсь, не бил?
-Нет. И даже не думал. - это, конечно же говорил уже не я, а тот человек, который сидел во мне весь этот день после пробежки и представлял все позы, в которых он будет прикармливать Римму. Этот человек знал, что нужно немного порисоваться. Показать себя, произвести впечатление.
Этот человек был ****ным безбашенным психопатом, думающим двадцать четыре на семь о ебле.
Не уверен, но мне кажется, что брови Ислама немножко видоизменились. И на его пуленепробиваемом и неподвижном лице это означало одно — он максимально охуевше охуел. Он был негативно покорен моей дерзостью и больше никак.
Римма пропускает меня в квартиру, медленно прохожу внутрь. С одной стороны я хотел просто сдуться нахуй ветром с лестничной площадки, а с другой я хотел продемонстрировать, что я не очканул. В результате со стороны я похож на машину, за руль которой в первый раз садился водитель. Он еще не знает, как водить, чередует тормоз и газ, пропуская тот важный момент, когда нужно надавить еще и на сцепление.
Сердце туп-туп-тум. Как будто у него есть руки, барабанные палочки и оно играет на барабанах. Как эти безумные азиаты из барабанных шоу.
Римма смотрит в глазок.
Я слышу, как открывает лифт, потом закрывается и уезжает, надеюсь в самые невероятные ****я.
Все это время смотрю на Римму. А Римма в глазок.
Я был настолько напряжен, ожидая, что будет дальше, что только один раз посмотрел на ее правую часть задницы — вторая ввиду бокового положения была просто мне не доступна. Мой внутренний ебырь наверняка сделал какие-то выводы или даже сделал дерзкое замечание по поводу ее ебабельности. Может даже ****анул что отсюда это такая восьмерочка из десяти, не больше.
Белое облегающее. Юбка короткая. Ноги длинные.
Римма разворачивается ко мне и смеется:
-Ушел как побитая собака. Ну правда, смешной.
Ага. Правда.
-Поужинаем?
Сажусь за стол, забыв помыть руки. Уже вспомнил это за столом.
Но неудобно. Лучше посидеть с говном на конечностях, чем показать, что я вооще способен сесть за стол с говном на конечностях.
-Мы давно не в отношениях. Но у него травма головы небольшая. В драке ударили.
Ага, в драке. Скорее всего он бежал по дороге и не смог разминуться с самосвалом. Самосвал в щепки и детали, а у этого чуть голова только болит.
Разговор вообще не идет.
И аппетита нет совсем. Вяло перебрасываемся фразами про бег. Она тоже не особо ест.
Минут через тридцать *** стал щекотать мне ногу. Как партизан. Незаметно я пропустил момент его наступления. По телу пошло возбуждение.
И в голове мысль только одна: интересно, она в такой короткой кофте и юбке из-за того, что она настроена на дружелюбные нагие отношения или она сейчас пойдет на фотосессию для спортивного журнала «Менс хелс» с физиски развитой версией Илона Маска?
-Ты в чем бегаешь? - спрашивает Рима.
-В «Асиксах» «Патриот 12», «коререйсы» в «Адики» он прошлым летом взял, думал, что они нормальные беговые. Пума еще лежит, оранжевая, которая с рекламы, но я их еще не надевал. - говорю.
Я их не надевал, потому что как любой бегун-любитель на определенном этапе своей жизни просто задрочил до полусмерти все обзоры кроссовок, все онлайн магазины. Поддался искушению и купил эту «Пуму», название которой напрочь вылетело у меня из головы. Потому что трудно думать не ***м, когда *** с самого начала обозначил, что  он тут главный. Я купил кроссовки, а когда пелена с глаз спала. Я понял, что они оранжевого цвета.  У меня были шорты, были штаны. И оранжевые кроссовки ни с чем из этого не сочетались. Ладно я там двадцать минут бы бегал - быстро пробежался никто меня не увидел, но я же полтора часа бегаю. Наматываю круги. Кто-то же обязательно скажет, что я вообще ****утый. Бегаю в оранжевых кроссовках, когда они не с чем не сочетаются.
И Римма рассказывает просСвои. Там, ****ь, просто до хера интересной информацию. Там «Сакони», и топовые «Найки», даже есть «Бруксы».
Я как будто слушаю историю про человека, который занимался бегом и ему повезло.
Очень быстро это все перерастает в посиделки, как в детском садике. Мы сидим на полу перед ее гардеробной комнатой, а она вытаскивает кроссовки по очереди и про них рассказывает.
Мечта любого бегуна — иметь дохуя кроссовок. Вот, чтобы ты днем или вечером вышел из комнаты в прихожу, открыл бы шкаф и всем 78 парам бы сказал, привет ребятки. Ну, и кто же сегодня со мной побежит?
Сто процентов. По другому быть не может. Если у бегуна мало кроссовок, то он или бедный бегун или просто очень, ****ь, дисциплинированный. Он, когда по ТЦ прогуливается с подругой там или с женой, то не до ходя двадцати метров, уже останавливается и говорит спутнице: ну его нахуй, давай в другую сторону. Потому что этот парень знает: как только он окажется в спортивном магазине с беговыми кроссовками, у него просто отключится мозг, жадное до кроссовок тело будет скупать просто все подряд. Все кроссовки. Потому что они все, *****, разные. Во всех по разному двигаешься. Тут для пятки, тут носка. Тут такая амортизация, тут сякая. Шнуровка. Всего и не упомнишь.
Римма вытаскивает и вытаскивает их, я каждый раз увлеченно смотрю за ее манипуляциями и каждый раз думаю: да ну нахуй. Нахуй да ну. У нее они вообще когда-нибудь закончатся?
За неделю я себя довожу до состояния, когда меня мужик может по руке погладит и у меня *** станет. Это сто процентов. Вот сто процентов. Было у меня такое раз. Просто ты нуждаешься в прикосновениях. Но дело не в этом. За неделю без дрочки я мог думать только о ебле. Почти все время: как всунуть и как высунуть. У меня просто местами плохо контролировалось поведение. Начиная со среды я был уверен, что меня ничего не сможет надолго отвлечь. И теперь я всю субботу я сижу у Риммы слушаю про ее кроссовки и понимаю,  что всю неделю я херню думал. Легко. Кроссовки.
Римма резко спрашивает меня о чем-то.
А я не в том состоянии, чтобы понять ее речь. Дайте торчку хапнуть крека и на отходосах он будет в этом мире понимать больше чем я.
-Побемся. - повторяет Римма.
Да, и в первый раз она точно с таким же выражением это спросила. Теперь я понимаю.
-В каком смысле?
-Ты же сам так говорил.
-Да. Говорил.
-Ну так?
Все как в фильмах Квентина Дюпье. Это такой артхаусный режиссер. Ему вообще похуй. У него в каждом фильме, если их все посмотреть, женщина хочет главного персонажа. Причем основная их масса вообще не Брэд Питт до того, как он стал старым Брэд Питтом. Просто какие-то корявые, лысые, тощие мужики идут по улице или еду в тачке, а женщины уже с хожу готовы их выебать. Незаслуженно.
Так и у меня. Полная уверенность, что я не такой урод, как эти старые пацаны в фильмах Квентина  Дюпьем, но и не такой классный, как даже старый Брэд Питт. Но при этом она говорит... говорит…

Существует взрослый мир, да? Где ты взрослый, она взрослая. Вы друг друга не очень хорошо знаете. Поэтому вы используете презерватив. Он обязательно где-то под рукой. А, если нет, то вы, как взрослые люди ****уете ночью в аптеку и покупаете презерватив. Если слишком пьяные, то приглашаете еще и аптекаршу и обещаете ей, что и для нее будет отдельный презерватив.
Так вот, эти взрослые люди при нас с Риммой куда-то съебались. Мы прямо так. Среди кроссовок. Никакой гигиены - она нахуй в отпуск ушла. Никаких страхов.
Просто полное доминирование спермы во всем моем организме. Сперма меня раздула до таких размеров,, то я думал, просто разорвусь. Но этого, слава Богу, не случилось.
Очень-очень сомневаюсь, что соседи снизу, сверху, сбоку не вызвали полицию, потому что кого-то серьезно в квартире Риммы пытали — такой был крик.
Лицо Риммы…
Если ты сталкиваешься с каким-то ****ецом, вот прямо с настоящим. Когда ты понимаешь, ну все. Тебе полный ****ец. Твое  лицо будет такое же Как у Риммы.
Римма залита моей спермой с ног до головы. Если представить, что это сгущенка, то все выглядит не так уж плохо. На кроссовки тоже попало. Бруксы наконец впервые столкнулись с настоящим биоматериалом. Вряд ли до этого, Римма бегала в них на улице, а параллельно с этим какой-нибудь мужик среднего возраста кончал ей на ботинок.
Теперь же это случилось.
Если описывать свой оргазм землетрясениями, то я разъебал всю Японию нахуй. Если углубляться в историю, то жителям Помпеи сильно повезло, что их вулкан не был моей ***м во время этого оргазма в музее кроссовок. Если коснуться баскетбола, который я раньше очень даже смотрел, то мы наконец вместо Леброна и Коби увидели Майкла Джордана. Настоящего Майка Джордана времен чемпионства «Чикаго Буллс». Когда он **** все. И, ****ь, действительно доминировал.
Если….
Можно и дальше продолжать заниматься сравнениями. А можно сразу перейти к одному но…
До своего оргазма я так и не смог проникнуть Римме на влагалище. Оно до сих пор открыто к приему гостей, хотя лицо Риммы находится в другом состоянии. Оно выражает эмоции, которые я не смогу даже описать. Это, как, если бы все животные одновременно выебали какое-то новое непонятное. И оно бы родило соответствующего детеныша.
Зацикливающий я на этой мужской трагедии или женской -  не важно, в тот момент. Важно, что мне абсолютно похуй. Чистой энергии из меня вырвалось столько, что просветленного меня можно было отправлять на Луну и я, клянусь, смог создать там новую жизни и нихуя ни за шесть дней. Нет, два дня максимум и то только из-за того, что я бы постоянно проебывался и ходил бы на перекур.
Я сползаю с Риммы. С помощью умений, полученных в детве во время возни с конструктором, правильно складываюсь с одеждой. Не прощаясь, ****ую в подъезд. Потом в лифт, потом на улице.
Вообще не заботясь о том, что незарегистрированный сын Биба и Рокстеди может поджидать меня на улице.
У меня не поют птички, трава не пахнет сильнее обычного травой и мир не розовый. И даже радуги нет нигде поблизости.
Нет. Просто все ярко. Все ясно. Все понятно. Мне сразу все понятно. Куда я движусь. Для чего я дышу. В чем моя высшая цель. Уже в лифте я понимаю, что по сути я избранный. Я могу такое испытать. Это спектр боли, облегчения, радости и эйфории. И я такой совершенно точно один. Мне даже не нужно на себя смотреть в зеркало или в фронтальную, камеру телефона чтобы понять, я так счастлив. Я счастлив, как никто во всей этой ****ной жизни. Потому что за все свои двадцать четыре года я ни разу не видел такого счастливого пацана или мужика. Или деда. Обычно они хмурыми ублюдками существуют по улицам. Иногда улыбаются. Иногда даже смеются, но это даже не близко к тому, как выгляжу я…
Если господь сделал всех по своему образу и подобию. То возможно, он всю нашу планету создал просто своими оргазмом. Шесть, ****ь, мощнейших семяизвержений. Жесточайшие посылания счастья, радости и других лучших эмоций по всему диаметру земли. Это… Это. Может мне, *****, книгу написать? Как я испытал настоящий оргазм?
Во дворе стоит он. Сын Дарта Вейдера, как, если бы он, Дарт Вейдер, не самку человека выебал, а гиппопотама, который в ходе эволюции начал на двух ногах ходить и разговаривать на русском языке.
-Попутал!
Я час или два часа назад — точно не скажу, время не засекал. Нахуй не надо мне время засекать и запоминать, когда конкретно у меня провалы и косяки были. И я нынешняя версия — это два разных я. Я прошлая версия бы сильно испугалась. Эта моя версия сильно бы пожалела, что она не Гулливер в стране лилипутов.
Но сейчас, конкретно сейчас. Я, если не божество, тут некая человеческая субстанция максимально приближенная к этому. Если говорить игровым языком, то у меня есть код на бессмертия.
Умереть вообще не страшно. И что вообще такое смерть, когда ты просто своими извержением сносишь с лица земли всю сейсмозащищенную Японию?
-Я ща ****у такую видел. Такую красивую, совершенную ****ц. А ты видел?
Горилла молчит.
И божество в моей теле говорит:
-Так вот, получается. Это ты попутал, верно?
Звериное лицо, которое долгое время ждет восхитительно ласкательного от перепуганного меня, это ****о выражает полную растерянность. И это понятно, если попытаться вывести какую-то логическую цепь нашего разговора, она при любых прочтений не приведет ни к чему.
Я иду домой. Легкой походкой. Даже летящей, про которую пел  кто-то из советского союза и, скорее всего продолжал это делать и после развала, я иду домой.
Что творится у меня в голове, я описать словами не могу. Потому что вместо возможности думать, которая появляется после того, как ты себя опорожнил, я приобрел новую способность — ни *** не понимать и не анализировать. Запредельная безмятежность. И уверенность в своих силах.
Светофор на пешеходном переходе горит красным, но я смотрю на него и говорю сам себе: не такой уж он и красный, верно?
Перехожу дорогу, как Моисей море. Только вместо воды с обеих сторон собираются машины. Они сигналят. Ругаются. Кто-то открывает дверь и может меня или от****ить или дать ****ы, я не запомнил.
А я просто иду.
Весь путь домой прошел, а это километра три, не меньше. Вообще не заметил.
Домой прихожу. Девять часов вечера. Никого нет. Родители до сих пор на даче. А завтра будет новый, ****ь, сюрприз. Мать опять позвонит с утра и скажет, что они уже на даче. Честное слово,  до си хор удивляюсь, как они успевают приехать, а потом и уехать пока я сплю.
Просто присаживаюсь на свою кровать. Не раздеваясь. Просто посидеть, просто посмаковать. До сих пор в голове пустота. Но где-то далеко, этот парень на мачте уже видит сквозь туман землю. Он уже знает, что у меня скоро закончится это безмятежно плавание. Нужно еще чуть посмаковать.
Боже, какой я охуенный.
Просто ****ец.  Просто лютый переебанный ****ец. В положительном смысле. И никак иначе и никаким другими словами.
Все.

В садике Катенька показывала всем свою мальчику писю — эту вертикальную, совсем не интересную полосу между ног. Это место казалось уродливым и единственное, что меня одолевало, когда Катенька показывала свою писю, другие девочки тоже свою писи — это любопытство. Почему она существует и она такая уродливая. Почему девочкам нельзя было сделать что-то такое же как у меня. Болтается между ног, да, временами мешается. Но его хотя бы можно нормально потрогать. Схватить ладонью, сжать в кулак. Всех этих девочек из моей группы в садике просто напросто обделили слоновьим хоботом. Потом мы это так и называли хоботок.
Катенька, вводившая тренды в группе дошкольного образования, вырастает. Она дико привлекательная. Пластичная. Она в танцевальном классе. Вокруг нее куча подружек. С фигурами примерно такими же, но чуть похуже. А как же по-другому? Катеньку-то я знаю... И она мне даст. А мне дают только лучшие из лучших.
В классе повисает тишина. Все смотрят на меня. И я говорю: поебемся?
Тихо, напряженно.  Сказал важные вещи. Те, которых многие ждали. Ведь до последнего было не понятно, кому повезет настолько, что к ним обратится король.
Тишина взрывается смехом. Катенька пытается встать на ноги. Но опять падает, настолько ей смешно.
Я растерян, слезы на глазах. Нужно бежать. Еще секунду подожду и побегу. А потом опять тишина. Напряжение. Все смотрят на меня.
Все-таки поняли, осознали, обучились. Эти девушки в танцевальном классе как животные в зоопарке, которым еще не объяснили, кто их будет кормить, поить и веселить.
-Ты, ты и ты.
Голос сзади меня. Я оборачиваюсь. Здоровенный парень с непонятным лицом, но огромными руками и еще более огромными плечами тыкает пальцем в девушек. И те встают. Встают и встают.
Катенька среди них. Они идут к громиле мимо меня. Катенька преисполнена какого-то таинства и внутреннего света. Когда она проходит мимо меня, я чувству, как она счастлива.
Девушки, те, что остались в танцевальной классе неназванными, поднимают руки вверх и в стиле хороших учениц, которых обычно много до первой волны беременности в старших классах, и спрашивают: а можно, мне и мне?
Громила вздыхает, совершенно не замечая меня, становящегося все большей и большей бледной тенью.
-Хорошо. Но больше семнадцати не смогу.
Девушки все, без исключения поднимаются на ноги. И у них начинается потасовка.
Руки хватаются за волосы, зубы за сиськи, кто-то ступню пытаются засунуть в ****у. Веселый кружок по интересам быстро превращается в битву двух женских королевств. Жестокие варварские племена, прекрасно знающие все слабости женского организма.
Одна из девушек начинает кричать во всю глотку:
-Маникюр, педикюр, сделаю бесплатно.
Я смотрю в ее сторону, а у нее уже столик со всем необходимым для манипуляций оборудованием, одна рука за спиной. И даже отсюда я вижу, какое здоровенное у него лезвие — его не скрывает даже ее голова и с волосами в стиле Варвары - Длинной косы.
Что… что, ****ь, тут вообще происходит?


Мама.
Мама опять меня будет своей ебучей мелодией. Нужно ее поменять. Да, поменять. Хотя, нет, я не буду менять. Потому что любая другая мелодия будет опять ебучей. Меня просто бесит, что в двадцать четыре года я все еще живу с родителями и они имеют право, каждый сраный выходной день меня будить звонками и рассказывать, что они будут на даче.
-Да. Мама. Ты на даче?
-Да. Я на даче… откуда ты узнал?
Если бы мама хотя бы раз попала в лабиринт минотавра, то она бы не смогла оттуда выбраться даже через двадцать лет. Составлять логические цепочки это не для нее. Наверняка, когда она мной забеременела, подумала, что я буду похож на папу или на дедушку. А я оказался похож на все нынешнее поколение молодых: женитьбе и самостоятельной жизни предпочитающее укрощение домашних змей.
-Там в холодильнике есть котлеты. Они уже остыли. Не ешь только все. Папа их тоже любит.
Вот, опять. Необъяснимо и немыслимо. Количество лени в моих родителях, как и у всех их ровесников с годами только приближаются к нулю. Как будто у них в головах есть какая-то советская программа - с годами стремиться вообще не отдыхать. Ну это как вообще? Они приехали позже меня, уехали до того, как я проснулся. А мама уже успела даже приготовить котлеты, которые, внимание, успели уже остынуть.
Трубку кидаю обратно на пол. Хорошее там место. Прямо на полу. На линолеуме. Пустое такое. Есть большой соблазн начертить круг, как в дартсе. в керлинге, где центр - это десятка, и каждые выходные швырять телефон прямо в центр, надеясь выбить максимально очков.
Катенька. Да. Хер, сволочь, стоит и я это понимаю, когда уже несколько раз непроизвольно потыкал в кровать.
Хочется, да. Катенька, Катенька... Но сон на этот раз уже совсем не подконтрольный и потому дрючу я какую-то страшную женщину в теле. Чем дальше, тем страннее. Да вообще плевать, мне на ней не жениться. И когда вопрос касается твоего психологического выживания, главное уже просто избавиться от этого сраного утреннего стояка.
Бля… чем дальше, тем она страшнее. Уже седая. Лицо в морщинах. Пышной тело начинает становится просто студенистым. Но еще и пахнет изо рта. Накручивая волосы на руку, но они отрываются целый клоком. ****ь, я что, собираюсь делать из этого парик? Нет, нихуя, я ни для этого вылезал из маминого влагалища. Я должен прожить жизнь немного поинтереснее.
Ну помолодей, постройней. Уже не стоит вопрос, чтобы стать тебе какой-то красивой. Мой дядя несколько раз говорил отцу летом, я слышал, что жопа не стареет. Тогда почему у нее это правильно не сохранилось? Она стареет еще как.
Чуть-чуть. Совсем. Ну…
Нет. Не могу. Фу. Все она слишком страшная, у нее десять из десяти неебабельности. Но стояк, он все равно причиняет дискомфорт. Какие варианты?
Римма. Точно, представ Римму. Ты ее видел вчера. Да, и она в отличие от Катеньки действительно так и выглядит, ****ато.
Нужно представить лицо. Да. Лицо. ****ь, ну не такое. Можно другое? Другое представь, когда она улыбается. А не когда она среди обуви. Когда я кончил, даже ниче в нее не засунув. Когда ее удивление разлилось по территории, как река Амазонка. Ее удивление смешанное со всем этими эмоциями. Количество цветов сопоставимо с спектром, который различают дизайнеры модной одежды.
Все, плачу. Сильно. Долго. Свернувшись калачиком. Защитная поза, которая говорит всем вокруг, оставь меня, мне плохо.
Ничего не хочется, кроме романтических комедий и чая с лимоном. И все это выглядит особенно нелепо, потому что сейчас лето и довольно жарко.
Такое позорище. Так обосраться с девушкой, которая… которая… такая красивая и у нее такая коллекция кроссовок. Она такая милая. А я гражданин «десять похуй из десяти». ****ую, как ни в чем не бывало.

Депрессия.
Мою депрессию выволокли домашней жирной собакой с целым букетом необязательных болезней  на улицу далеко на окраине, переходящей в промзону и сказали: а теперь живи.
В душ я не пошел. Есть я не хотел. Куда-то идти тоже. Спать я не хотел, да и жить тоже. В понедельник будильник звонил долго, всячески напоминая, что из всех паршивых вариантов в жизни, я выбрал купить себе айфон с его отвратительно-зубодробительной мелодией, которой и мелодией трудно-то назвать, скорее основным инструментом пытки в аду, не иначе.
Я просто не пошел. Агрессивно-позитивного настроя не хватило, чтобы озвучить это хотя бы для себя фразой «нахуй надо». Вместо этого я использовал «я грущу».
В обед  Федя позвонил и по привычке сказал: что я пидорас. Но когда ему быстро стало понятно, что я не променял его на шлюх, кокс или групповое посещения цирка с дрессированными волками — идея фикс для Феди увидеть цирк с дрессированными волками. Он про них раз в неделю обязательно кому-нибудь говорит: ты представляешь: волки не поддаются дрессировке, но в советских цирках были прецеденты?
Часам к трем я смог что-то есть. К пяти помыться.
К семи я по привычке подумал про то, какая из двух пар кроссовок сегодня побежит со мной на пятнашке, а потом я вспомнил, что мне очень плохо. Что мне неимоверно ***во. Как если бы я был Гагариным и, пройдя миллион часов дикой подготовки, полетел бы на Луну, а про это никто бы никогда не узнал. Прилетаешь на Землю, подходишь к первой прекрасной девушке и говоришь: я был на Луне. К тебе пойдем или ко мне? А она: чего?

До четверга я провалялся дома. Периодически прячась под кровать, когда слышал что кто-то открывает дверь. Я балансировал между полным ****ецом и не желанием расстраивать еще и родителей. Они и так были уверены, что я долбоеб. Папа вообще про депрессии всегда говорил: они бывают только у дебилов или лентяев. Или у ленивых дебилов. Поэтому я закатывался под кровать. Они полчаса-час как-то жили в квартире, а потом исчезали очередной раз в дачном направлении.
Если бы у меня была депрессия зимой, когда у родителей нет никаких дел на даче, то, скорее всего, я бы стер бы себе затылок о пол под кроватью. По крайней мере волосы бы там точно не росли. Столько там пришлось бы валяться.
Даже в такие дни стояк не сдавался и объяснял мне, что в этой жизни не все происходит, так как ты хочешь.
Доводил ли я дело до конца? Брал ли я телефон, с порнухой и в последний момент пытался ли выстрелить ли себе точно в надпись на чехле «гол»?  Нет.
Катенька стабильно появлялась каждую ночь. И ее кто-то легко уволакивал. Римма стабильно наделяла свою лицо уебищным спектром эмоций, напоминая мне о провале  окружении кроссовок.
Я плохо ел, не работал, много спал и много думал о том, что от такого позора теперь никогда не отмыться. Причем у меня был еще и второй взгляд, более позитивный. Про то, что все парни лажают рано или поздно. Но вторая депрессивная половина у меня спрашивала: ты лично кого-нибудь из таких знаешь, тебе кто-нибудь что такое рассказывал? Ну вот.
К середине четверга, мой маленький африкано-индийский друг — я его так звал из-за цвета - проявил неведомое до этого жизнелюбие. Я, как обычно, закрыл глаза, представил себе танцевальный класс. Как обычно приказала себе не позориться и не спрашивать, поебемся? И как обычно этого не послушался.
Катенька неожиданно сказала: да. Я посмотрел назад, ожидая увидеть знакомого громиллу-ебыря, пересмотревшего фильм про похищение красавицы «Кавказская пленница», и его там не оказалось.
В пол ударила молния. Просто на ровном месте. Заряд неведомой силы. Штаны горят, девушки вокруг горят. Ну, не до смерти, а так: ожоги каких-то там степеней -  носятся туда сюда, просят: помогите. А я смотрю на него. Огромные размеры. Как будто в него вкололи тестостерон, а он заблокировал доступ ко всему остальному телу, и он, никуда не деваясь,  раздувал руки, грудную клетку, превращаяся нахуй в Кинг Конга со слабыми ногами. Это дикое гигантское животное... Этого царя джунглей, саванн и сибирских тундр я засовываю в Катеньку. Он пропадает с ревом, как будто знает, что не вернется. И по ее ****е туда сюда, с небольшими остановками начинает кататься паровоз, при тщательном осмотре оказавшимся моим гигантским толстым членом с колесиками.
Оргазмировал я как раненый зверь. Как медведь, который ****овал по сибирской тайге черт знает сколько времени, максимально голодный, потому что все животные на удивление резво сваливали, а рыба была настолько умна, что про нее больше нельзя было говорить: она тупая. Ягод нет — сезона нет. Корешки и всякое говно так надоели, что не воспринимаются желудком. Больной олень, который точно не сможет убежать от такого медведя, делает неожиданно резкий поворот в сторону и и медведь влетает в капкан. Охуенно здоровый. Лапу не оторвало, но боль такая, что, ****ь, просто орешь. Жить будешь, точно будешь, но сейчас уж больно обидно и неприятно.
С таким звуком. Один в один.
Из меня как будто вытекло все ***вое настроение. Вся невозможность двигаться. Во мне пробился новый росточек жизни, я был ранимой женщиной, которую отключил какой-то мужик. И остался только я, мужик, который способен выползти из депрессии и жить дальше.
Нужна было что-то с этим делать. Душ, еда, немного разминки. Телефон, который я, наконец, зарядил. И куча сообщений и неприятных звонков от друзей, от Калика, от Феди, и сообщение от Риммы: ты куда пропал?
Это так неожиданно, что замираю и сам у себя спрашиваю: действительно, а куда я, ****ь, пропал?
Что вообще происходило? Куда и как? Я облажался, да. Но со всеми бывает.
Все, в голове такая чистота мыслей и нет этого мудацкого второго голоса, который постоянно говорит: ты облажался настолько сильно, что найти кого-то, кто облажался настолько же сильно просто не представляется возможным. ****ный голос, который в случае, если бы был Д’артаньяном, за которым гонятся, не смог бы добраться до цели и его бы тут же нахуй убили и изнасиловали. Этот голос просто пропал.
Я стоял и  не понимал, как такое вообще произошло. Куда я ушел? Зачем я так сильно уступил свою жизнь лени?
И я ей пишу: дела были.
Все.
У меня, клянусь, поменялась даже осанка. Я был немного рыхлый и дохлый, а после того, как написал, что дела были, стал прямее, шире, увереннее в себе. Ведь у меня дела были. Я просто был с одной или с двумя другими телками, с которыми у меня получилось все как надо. Я об этом в переписке не говорю, но подразумеваю своей недосказанностью. Пусть, да. Пусть почувствует себя неуверенной. Пусть у нее появится сомнение, а сделала ли она все правильно, если мужик залил спермой ее вместе с кроссовками  раньше времени.

Вечером я подхожу к ее дому. День весь проебан, я не на  работе, особо делать нечего. Калик, как узнал, что я жив и меня Римма все-таки не съела, начал наседать и звать. Мне,  ****ец, как не хотелось рассказывать о своих сраных неудачах. Мне вообще об этом не хотелось рассказывать никому, но Калик обладал определенным талантом развязывать язык каждому двуногому существу.
Поэтому я был просто настроен исправить ситуацию.
Два спаренных Шварценнегера, правда, не таких рельефных и харизматичных, ждали меня возле подъезда. Не знаю, может, Ислам поменял стратегию или в подъезде долго сидеть надоедает — стены начинают давить  своим  советским прошлым, из-за чего пиходится выходить на улицу.
Ислам тут, передо мной.  И  это все-таки не два спаренных Шварценнегера.
Ислам спрашивает:
-Попутал?
-А ты мышь.
Определенно  у меня была небольшая неразбериха в мозговом центре на счет того, какие импульсы нужно отправлять органам речи.
Он очень коротко меня бьет в живот. Но рука кабана - это рука кабана. Ее площадь просто не влезает в один только мой живот и достается еще и ребрам.
Я складываюсь, но не до конца. Штаны всего один раз надевались. Брюки дорогие. Купленные для какого-нибудь интереснейшего события, может быть важнейшего в жизни, так мне представлялось.
Асфальт был грязный. Удивительно, но именно мысль о том, что я коленями дотронусь до грязного асфальта, помогла мне устоять.
Я просто стараюсь не плакать, стараюсь дышать. Кроссовки на ногах увеличенной версии Дуэйна Скалы терпеливо ждут, когда я приду в норму.
И я выпрямляюсь.
Мысли об одной только боли проходят, появляется идея с ним поговорить. Но у меня совершенно определенно проблемы в мозговом центре.
Я бью Ислама в живот.
Кроссовки Ислама, ровно, как и веки, и брови, даже дыхание остаются на месте. Он говорит:
-Справедливо. Иди.
И я иду.

Не было никакого страха. Только почему я это понимаю, на кухне у Риммы и пялясь в экран ноутбука?
Оттуда на меня смотрят ее родители. Совершенно обычные люди, на продолжительную жизнь которых после пенсии государство не сильно-то и рассчитывает. Красивые как Римама? Трудно такие вещи рассмотреть за ровными вставными зубами, крашенными волосами и кожей, которую давно победила сила притяжения Земли.
Когда я прихожу, Римма приглашает меня на кухню. Там просто ноутбук. И ничего не предвещает беды. А потом она его разворачивает, не давая мне и слова вставить. И вот они — родители, которые уже работниками месяца на предприятии не становятся в силу того, что на доску почета не вешаю таких старых  людей, они молодых отпугивают.
Своих родителей я, конечно же так не могу оценивать. Ты никогда не хочешь, чтобы старели твои родители. Ведь, чем сильнее они стареют, тем  и ты быстрее там окажешься — в этом беспросветном будущем, где движение есть только в одну и явно не лучшую сторону. Идеальный вариант для жизни — это не видеть родителей, а только их слышать. Созваниваешься каждый день на протяжении десятилетий. До самой их смерти. Голос всегда одинаковый. Он не стареет, если не обнаруживают никаких болезней: деменцию или там шизофрению…. А потом смерть...
Они здороваются со мной. Улыбаются, как будто я куда-то в Европу поехал и все местное население мне, как туристу всячески демонстрирует, как у них все хорошо.
Они спрашивают, где я работают. Сколько мне лет?
А я все время думаю о том, что, если бы не мой стояк, я бы никогда здесь не оказался. Насколько он способен тебя вытащить из зоны комфорта, где ты лежишь на кровати в квартире родителей и тебе по сути даже не нужно мыть толчок раз в две недели, который не щадит ваша моча, не способная оставаться в рамках внутренней стороны унитаза.
Дети, работа шестьдесят лет на одном месте, ипотека, морщины, которые прорезаются на лице твоей жены Риммы. Волосы, которые выпадают у тебя ненамного чаще, чем ты ходишь к проктологу или урологу. Спина, которая в какой-то момент обиженно говорит тебе: все, ты больше, мне не друг.
Паника. Страх. Настоящий страх. Вот, что я испытываю, когда общаюсь с Риммой и ее родителями. И я понимаю, что у меня такого вообще не было, когда встретился сегодня с мегамясной версией Вандамма и думал, что дальше просто умру.
Все заканчивается. Римма захлопывает ноутбук.
Тупой вопрос долго, очень долго ждал своего часа:
-Мы, что, встречаемся?
-А как по-другому, глупенький, после такого? - спрашивает Римма.
Спермы было много. Очень много. Наверняка, про таких, как я, говорят, как из козла молока, когда подразумевают не невероятность происходящего, а совсем наоборот — вполне достижимые цели. Козел дает молока больше, чем коза. Просто немножко другое молоко. В конце концов, зачем цеплять к словами, коноплю кипяченную в молоке называют просто молоком, а не молоком с коноплей. Или чайник. Человек, который ничего не понимает называется бытовым прибором для нагревания воды. Где тут вообще логика?
В тот момент для меня совершенно очевидно, что чем больше спермы попадает на женщину, тем сильнее она воспринимает тебя, как своего партнера. Интересно, а какая реакция будет, если копить жидкость пол года, ходить со здоровенными яйцами, которые придется катить рядом на тележке, а потом все это направить в женщину? Ее прибьет к стенке или к потолку. Потом служба спасателей будет ее оттуда извлекать. И после этого она, что, просто сразу станет перед тобой на колени с поводком и скажет: хозяин, приказывай?
От этих мыслей маленький вертлявый зверек начинает опять шевелиться в моих штанах. Я чувствую, как к нему диспетчерские службы организма направляют все свободную кровь.
Меня не спасают даже те часы, которые разделяют нынешнюю ситуацию от той, где я кончаю раненным сибирским медведем.
Голова думает, я соображаю четко, ну почти.
Вижу как она лежит подо мной. Стонет, а я делают песню группы «Тату» «Простые движения» вновь актуальной.
Там такие строки: я повторяю простые движения.
Что я в этот момент думаю своей холодной головой? Палец, тебе туда не надо. Не гони, Палец. Это ловушка. Ты еще слишком молодой. Это просто хер и его хотелки. Он с тобой даже не посовещался, Палец.
В ****е тепло и по-домашнему влажно. Если разбираться, то влага в женском отверстии для меня — довольно отвратительный момент. Но если копать глубже, да? Я думаю мы все: парни, мужики, просто хотим обратно в мамину отрубу. Ты там вообще ****юком мелким вращался в жидкости, окруженный плацентой. И тебе было хорошо, хотя вокруг влажно, склизко и по факту довольно мерзко.
Память позвоночного столба, которая помогает тебе справиться в общем-то с неприятной концепцией человеческого спаривания: засовывать хорошо тебе знакомый прибор во что-то странное, покрытое тайной. Черт возьми, ты, даже не можешь понять, чистая у нее писька или нет, тогда как у тебя все намного проще: если есть творожок - все, ****ь, хозяина нужно отправить на автомойку с полной чисткой салона.
Мой холодный рассудок во врем полового акта, когда Римма голой начинает биться о душку кровати, говорит:
-Парень, все еще можно спасти. Можно спасти свою жизнь дальше. Можно жить. Просто вытащи. А вдруг у нее СПИД?
На секундочку. У меня холодный рассудок откровенный долбоеб. Ну как вообще так? Засунул на пару раз, значит, ВИЧ не подхватил?  Продолжаешь действовать - играешь в русскую рулетку?
Римма стонет. И это нихуя нельзя называть приятный. Что-то из поросячьего. Когда их выпускают молодых из сарая и они видят охуенно огромную лужу. Разгоняются, на сколько позволяет территория и летят в эту лужу. А потом долго визжат от удовольствия. Постепенно переводя свой звук в хрюкание.
-Это полный ****ец. - вот что я думаю про ее звуки. В первый раз и во второй она так не верещала. В первый то раз понятно — он был только для меня, а она вообще ничего не почувствовала. Но был же и второй раз был сегодня и почти сейчас, и там тоже ничего такого не было. А теперь что случилось? Она по настоящему расслабилась?  Так, нужно заканчивать и провести пару тестов, чтобы понять, нравится мне каждый день жить в зоопарке или нет.
Ускоряюсь, при этом замечая, что я не настолько сильно преуспел во владении своим телом. Движения становятся быстрее, но при этом и значительно корявее.
Если оценивать технику движения тазом по десятибалльной шкале, то тут где-то троечка, а при хорошем настроение оценщика — пятерочка и десяти, потому что он справедливо заметит: я же стараюсь.
Римме похуй. Абсолютно. Судя по тому, что издает ее рот, мне нужно продолжать. Но это достаточно трудно сделать, потому что она несет в себе все новые и новые сюрпризы. Она, в смысле, речь Риммы. Она не начала говорить на татарском или башкирском. Нет, она говорит раз за разом:
-О май год! О май год!.
Че, ****ь, происходит? Почему нельзя  в стране, где говорят «о мой бог» говорить «о мой бог»? Почему надо произносить эту пошлятину, четко определяющую хозяйку, как сравнительно подкованную в просмотре фильмов порнографического содержания?
Это оттуда. Причем из самого херового сегмента, где женина пятидесяти лет, которая еще вчера была домохозяйкой, пришла к выводу «да похуй» и пошла сниматься в порно, чтобы купить своим внукам что-нибудь вкусное поесть. Эта советская женщина, изучавшая в школе немецкий язык и никогда не смеявшаяся над словом «фак» в тех моментах фильмах на VHS, где закадровый гнусавый голос Сербина, Михайлова или Володарского просто забил *** и не перевел этот момент, она становится вдруг звездой целого полнометражного фильма.
А потом Римма немного извивается и затихает. Я, не кончивший Палец, то есть в рассудке и при трезвом уме, понимаю, что Римма не особо то и ****ся. Она просто разделась, раздвинула ноги и немного пыталась соответствовать моему ритму. Никакого старания, фантазии, ни одного впечатляющего акробатического приема.
Возьмите горячий пирожок, проделайте в нем дырку, положите его на  надувной матрас, качающийся на морских волнах и ебите. Будет тоже самое.
Неприятный сюрприз в конце этого, казалось бы чудного путешествия.
Дальше думать было страшно, потому что я откровенно залезал в какую-то пещеру вместе со спелеологами, которые, как выяснилось, еще институт даже не закончили.
Потому я беру все в своих руки. В буквальном смысле.
Пришедшая в себя Римма спрашивает:
-Может помочь?
Почему бы и нет? Это момент доминирования - когда твою елду дергает туда-сюда рука человека, который хочет тебе сделать приятно, не важно по каким причинам.
Но Римма дрочит не очень. Не хочется делать поспешных выводов, но вполне возможно, что человек-гора ходит таким грустным просто из-за того, что за все дни, месяцы, или годы дрочки, Римма так и не смогла хотя бы раз сделать ему это нормально.
Она дергает так, ****ь, сильно, что мне начинает казать: мой слоноподобный друг — это все-таки всего лишь лошадь со стремными зубами.
Никакой энергии при таких движениях не передается. Может, из-за того, что она кончила, не знаю.
Но я просто решаю, что нужно все же хорошо себя зарекомендовать. Да. Сейчас мне не нравятся многие ее аспекты в сексе. Но, возможно, это можно исправить... И все-таки доводить себя до оргазма рукой, пусть и чужой, такое себе. Потому я устраиваюсь на работу прокладчиком тоннелей. И вскоре достигаю необходимого градуса своего биологического повествования. Римма уже уходит в процессе, но не настолько, что бы по-поросячьи визжать. Она все так же не изобретательна и не акробатична, но мне в прицепе похуй. Свет в конце тоннеля брезжит и это главное..
Интересно, а когда старые мужики умирают красивой смертью прямо во время оргазма, они видят этот свет в конце тоннеля? Потому что при обычной смерти этого точно не происходит. Клинически мертвый два раза друг Серега не даст соврать. Но во время оргазма, почему бы и нет.
Еле успеваю вытащить. Прямо секунда, не более, отделяет меня от того момента, когда один из сперматозоидов докладывает в командный центр: поставленная задача выполнена, сэр.
Теперь ее мало. И мы не среди кроссовок. Лицо Риммы выражает кроме всего прочего и недоумение. Тут четко видно, как ей не нравится, что я попал точно в лузу. Жидкость со всей площади живота медленно стекает в пупок. Вполне ожидаемый результат, если тебе пупок не зашили так, чтобы он стоял и гордо озирался о сторонам.
Римма доносит свое добро до ванной. Закрывается, чтобы остаться с душем один на один. А я просто одеваюсь и выхожу. Понятно, что не красиво. Но жизнь моя, и пока меня тут много чего не устраивает.
Тем более после того, как я второй раз за день избавился от груза яичной ответственности не мог девушке предложить хоть какой-нибудь заинтересованности в ее персоне, в ее проблемах , в ее мечтах.

Ислам сидит на заборе, ест какой-то пирожок. Вечер уже. Видит меня. Машет рукой, вообще не заинтересован в конструктивном диалоге с применением физических способов укорачивания жизни.
Я подхожу к нему. И говорю:
-Ислам. Не к столу будет сказано. Но она хрюкает, а ты мусульманин.

****о.
Было лицо, а стало ****о. Я на себя смотрю в  зеркало. Вижу один нормальный свой глаз, а второй незнакомый, опухший, все время закрывающийся. Кожа вокруг вздулась так, что, какая-нибудь ****ная мышь во время очередного ночного крестового похожа за жратвой, подумает что он подушка. Встанет на него и будет прыгать.
Кожа вокруг похожа на лист бумаге, который в книжном магазине изрисовали разными фломастерами и красками — просто показать, что они не засохли.

На следующий день утром мы втроем сидим обедаем. Мама старается на меня не смотреть — просто потому, что от моей красоты идет невероятное сияние, а отец спрашивает:
-В травмпункте был?
-Нет.
-Ну и правильно, тут и так видно, что тебя просто от души кулаком ударили. А не чем-то более серьезным.

С Риммой мы попрощались по телефону. После очередной атаки смсками, я не выдержал и набрал ее.
Сказал, что я не готов пока к серьезным отношениям.
Она сказала, ладно и после этого мы перестали общаться.
Виновато ли бы в этом было мое лицо, которое стало ****ом? Или мой проводник в мир боли Ислам?
Не думаю. Просто все совпало.

У меня началась новая жизнь, в которой все стало получаться со свойственной молодежи легкостью.
Самым трудным, оказалось, было вырваться с порочного круга рукоблудия. В этот период ты сильно себя недооцениваешь, достаточно сильно при этом возвышая девушек. Они чистые, пушистые, пахнут розами, какая ромашками. А ты просто тупой  неудачливый ублюдок. А по факту из вас двоих переходишь на свиную речь вовсе не ты.

Во сне каждый день за редким исключением я заходил в танцевальный класс и **** Катеньку. Она со свойственной женщинам переменчивостью успела побывать рыжей, зеленой, синей, фиолетовой, салатовой, красной, голубой, опять синей и даже банановой. Никогда б не догадался о таком цвете, если бы Катенька сама не сказала где-то между тем, как я высовываю из вагинального и засовываю в анальное отверстие.
**** я всех во сне просто по кругу. А не только Катеньку. Иногда по рандомному принципу. И все ждали своей очереди. Иногда спрашивал: кто хочет первой, и все поднимали руки.
Несколько раз приходил здоровенный немногословный мужик. Но несколько раз я ему давал ****юлей с легкостью тренированной балерины и он укатывался из помещения.
Потом я просыпался у себя в кровати со стояком и смотрел на него, как на друга, который просто постоянно вытаскивает меня из зоны комфорта.
По факту стояк стал контролируемым. Я знал его цели, его задачи и вместе с ним двигался в нужном направлении.
Девушки стали походить на примеры по физике, которые ты не понимаешь только до того момента, пока не уловишь общий принцип решения.
А потом все понеслось. Задачки решаются на ура.
Они были корявыми, с плохими зубами,с  огромными ушами, жирными, слишком худыми, с торчащими венами или просто старыми.
Мне было интересно все.
Пьяным, трезвым, без разницы. Стояк, сорвавшийся с цепи, как та собака, которая наконец смогла сама сбегать и обнюхать свободных соседских, проносящихся каждый день мимо дома, успокоился и наигрался.
Иногда мы сидели с Каликом за барной стойкой и Калик быстро говорил:
-Та, что справа моя. Забились?
Настолько вырос мой уровень.
В порядке вещей было припереться домой или слишком поздно, или слишком рано утром на следующий день, или вообще не припереться, а  просто написать маме сообщение: все в порядке. Я жив.
Как-то за кухонным столом папа сказал:
-Слушай, если там из-за твоих этих поисков у тебя будет сразу несколько семей, то мы с мамой, знаешь, будем на это, вероятно, не адекватно реагировать.
Мама со мной никогда не затрагивала эту тему.
Я ушел в себя, в потакания стояку. Все свободное время уходило на то, чтобы с одной переписываться, со второй созваниваться и с третьей встречаться.
Когда дело было сделано, я записывал имя в тетрадку,  и делал заметки: ноги сорок второго размера при росте метр шестьдесят. Или: при смехе все время кажется, что у нее есть кадык.
Со временем мне стало казаться, что в той или иной степени все похожи на Римму. Часто они не старательны, ленивы. Часто я был уверен, что девушки растут с мыслью, что им все должны, просто за то, что они могут раздвинуть рогатку.
Мужской мир, подгонялся стояками. Миллионы и миллиарды стояков каждый день двигали цивилизацию вперед. Парни изобретали, много вкалывали, ограничивали себя во всем просто для того, чтобы добиться успеха. Просто чтоб их стояк, наконец переставал мешать им жить.
Им просто не хотелось кончать раненными сибирскими медведями по утрам погибая в своих собственных руках.
Если бы не было стояка, не было бы вообще ничего. Страсть, импульс, все оттуда.
За это время я много о чем передумал.
Я даже начал ходить в танцевальный классы, чтобы найти Катеньку. Ведь не могло мне просто так, каждый чертов день  такое сниться. Что-то в этом было.
Но танцевальные классы быстро закончились, а Катеньку я так и не нашел. Во Вконтакте тоже никто не знал, куда она пропала.
Я набрал лишний вес. Я все чаще начинал вставать перед зеркалом и рассматривать свои майонезные бока или сосисочный живот. Свои хлебные бедра и колбасно-алкогольную грудь.
Жир мягко меня обволакивал. И это стало превращаться в проблему.
Нужно было возвращаться к бегу, который я сразу после последней встречи с Риммой и забросил. Когда я взломал общение с женщинами все время бегать показалось достаточно не состоятельным занятием. Тело было молодым и способным еще длительное время сопротивляться уродству, возникающему при чрезмерном питании и сидячем образе жизни.
К тому же, в моменте, когда вы вместе раздеваетесь - ее колготки слетают синхронно с  твоими штанами вниз - никого уже не интересует насколько вы в хорошей форме. Ракета запущена, дальше только Марс или Юпитер.
Ни разу ни одна из девушек мне не сказала: слушай, а ты, оказывается без скрывающей недостатки одежды похож на бегемота.
Но выглядел я однозначно все хуже и хуже.

Стою перед зеркалом и пытаюсь застегнуть свои любимые джинсы. Они поддаются только после того, как я раздуваю свою грудную клетку и уменьшаю живот путем втягивания в себя кислорода. Но потом я выдыхаю, потому человек строен очень просто — он не только вдыхает, он еще и выдыхает. Пуговица не выдерживает напора моей массы и выходит из отверстия. И джинсы опять растегнуты. И так несколько раз.
Пот струится по лбу небольшими горными ручейками.
Намечающийся стояк подгоняет меня, заставляет думать, чем мне заменить наше со Светой намечающееся путешествие на стиральной машинке. Мы с ней уже два раза ****ись. И  все два раза на ее стиральной машинке. Это казалось очень даже забавным, пока во второй раз меня уже не заебало.
Я второй раз, третий втягиваю живот, застегиваю джинсы. Не дышу, представляя как мой лобок бьется об ее для того, что появились искры. Мы как куски кремня, из которых высекатель хочет добыть огонь.
Но это все. Дышать дальше не могу. Пуговице опять вылетает на ширинке. Я просто звоню Свете и говорю:
-Света, ну его нахуй сегодня.
Света ругается. Света недовольна.
И мой мозговой центр, наладив правильную работу импульсов, доставляет до ротовой полости:
-Света, дальше мы где это будем делать, чтобы тебе и мне было по-прежнему интересно? На колесе обозрения, ****ь?
И я кладу трубку.
Маленький хозяин жизни постепенно встает. Прямо скажем, он нихуево так эрогирует. И я просто бью его несколько раз по мясистым бокам. Дрочить, если нет секса, можно теперь, но после бега. А сейчас кроссовки, штаны, форма.

Когда здоровенная кривая груша выходит на прогулку в спортивном костюме, она выглядит, сто процентов, лучше чем я в тот момент.
Разминаюсь. Не могу кончиками пальцев дотянуться даже до земли. При вращении колен слышно столько хруста, что можно подумать, будто я сейчас иду по лесу после урагана, когда веток под ногами большем, чем мест, где их нет.
В шее сильнейшим зажим. Как будто все эти месяцы меня пытали, заставляя смотреть себе под ноги и искать приличные для повторного использования окурки.
Мне было двадцать четыре года, вот-вот должно было исполнится двадцать пять, а я чувствовал, что начинаю разваливаться.
Мысль, что нужно все срочно исправлять, засела у меня хорошо забитым гвоздем в доске. И я побежал.
Через двести метров я к своему ужасу понял, что мне уже тяжело. Что ноги забиты. Дышать трудно. Изжога — впервые в жизни, про которую я сразу понял: вот так она и выглядит изжога. Колено заболело. И стопа настолько ослабла, что я был уверен — на первом же повороте подверну ногу. И я остановился.
Смотрю назад. Там дом. Там спокойно. Там все хорошо. И там, да, там уродливый я перед зеркалом, который скоро при знакомстве с девушкой будет получать в ответ:
-Колобок мне был интересен только в сказке, когда ее рассказывала бабушка.
Я бегу дальше. Потею, как свинья. Чувствую, что мое тело несет на себе еще одного человека. Такая тяжесть. Люди вокруг, они как всегда мелькают: старики, дети.
Вернее, это раньше они мелькали. А теперь они просто медленно проплывают мне навстречу.
И что-то знакомое.
Из-за комплексных проблем при беге: различные виды боли, мыслей  о своей никчемности не помогли мне разобраться с увиденным. Поэтому я пробегаю вперед и только потом оборачиваюсь.
И она на меня смотрит.
Римма. Она в кроссовках,  беговых. Кажется это даже «Бруксы». Но не бегает. В капюшоне.
Машет мне рукой. Я ей тоже. Все-таки не чужие люди. Сперма, попавшая на «Бруксы», не даст соврать.
Она идет  в мою сторону. И я тоже в ее.
Что я чувствую? Любопытство и облегчение от того, что, кажется, появилась какая-то пока не ясная, но уважительная причина сегодня не продолжать это беговое мучение.  Которое не нужно мне, оно нужно только стояку. Без нормальной физической формы хозяина у него будет мало шансов...Можно будет вечером пойти в какой-нибудь бар и познакомиться с какой-нибудь женщиной, возможно в моей новой действительности она будет уже немного жирнее, чтобы соответствовать моим собственным габаритам. Бегемот должен трахаться с бегемотом, а никак не с жирафом.
-Привет! - улыбается до ушей. Хотя я бы на ее месте так не делал. У нее толстое лицо и сама она толстая. Если говорить об инвалидах жировой войны, то, кажется, у нее степень даже сильнее чем у меня.
-Привет. - говорю.
-Ты бегаешь?
-Начал.
-И я не бегаю... Ты так изменился.
-Извини, но вообще-то ты тоже.
-У меня есть уважительная причина.
-Какая у тебя может быть уважительная причина? У тебя пресс даже был, ты сидела на диетах. А теперь все это выглядит как полное неуважение к себе.
Я все этой ей кричал, был достаточно груб, на самом деле. Обращаясь все же в первую очередь  себе. Если она мне даст еще немного  времени, просто будет молчать.. То я наконец смогу разговаривать с собой, используя слова, уебан, ленивый чмошних, олень, который все просрал.
А Римма просто стягивает свою свободную куртку назад. И при зимнем солнце я четко вижу, как она из жирной, проебавшей свою красоту, девушки прекращается в беременную.
Вот такая новость.
Значит горилла-человек все-таки смог. Его можно обвинять в том, что он родился на четыре тысячи лет позже того периода, когда действительно нужны были такие габариты, чтобы защищать свою пещеру от агрессивных зверей: орать на них, лаять и кусать. Но за что его точно можно было уважать, так это за, что он никогда не терял надежду и был настойчив.
-Вот это поворот. Поздравляю.
Дальше не о чем говорить. Она мне в принципе нахуй теперь не интересна. Она помогла стартануть моей еблокарьере, я ее запомню, как приятное воспоминание. И неприятное тоже - такую депрессию достаточно трудно будет забыть. Но нужно двигаться дальше. И этот ее визг переходящий в хрюканье...
-И тебя тоже. - выносит она меня из моих мыслей.
-А? С чем?
Бляяя. Бляяя. ****ец. Не может этого быть. Просто не может быть. Я вообще сейчас не в лучшей форме и, если разбираться…. за все это время были кандидатки и получше.
****ец. Это ****ец.
То есть... То есть, какой-то из самых незаметных, самых подготовленных и самых быстрых сперматозоидов смог в конце нашего последнего полового акта, когда я вроде бы увлекшись, но все же успел вовремя вытащить, доложил командованию, что «задача успешна выполнена, сэр»?

Это было шесть лет назад.
Сейчас мне тридцатка исполнилась. Знаете, как это бывает? Тебе исполняется тридцать, про которые все говорят, что тело меняется и ты попадаешь в новую реальность полного ****еца. Когда ты начинаешь заметно сыпаться.
И вот, тебе тридцать лет. Проходит день рождения. Ты просыпаешь и понимаешь, что все в порядке. Зубы не вывалились, кости не треснули. Волосы не выпадают со скоростью игровой деградации Гонсалу Игуаина.
И ты радуешься этому дню, этой неделе, этому месяцу, а потом чувствуешь что что-то не то.
Запах под мышками неприятный появился. Спина сильнее болит.
И стояк.
Я как обычно проснулся, сходил в душ. Поехал на работу. Отмотал весь день в этой карусели. Там как обычно всегда нервяк. Забрал дочку из садика. Она мне опять рассказывала утомительно долго про то, как она там плавала в бассейне и плавала, и плавала. У нее пока проблемы с дикцией и она говорили «пвавава» вместо «плавала». И это забавно только первые несколько раз, а потом надоедает. Не хрюканье Риммы,  но все же.
В девять часов вечера я ее укладываю спать. До десяти смотрю «Охотники за разумом».  Ну зашло мне хорошо про маньяков, хотя раньше ничего подобного не смотрел.
По привычке тянусь к телефону. Нужно набрать Алине. Пообщаться с ней, чтобы уделить внимание, потому что завтра у нас будет классический секс. Мы оба пережили периоды экспериментов и акробатических безумств и пришли в выводу, что классический позы появились не просто так, а после тысячи сломанных ***в и миллиона порванных влагалищ.
И вдруг я понимаю, что мне это не особо то и надо. Непонятное чувство, абсолютно не понятное почему-то возникшее именно сейчас.
Проходит небольшое отупение — ну, тот период, когда ты всю жизнь был педалью газа, но теперь тебе нужно быть тормозом.
И ты просто начинаешь ковыряться: а почему это произошло, что в этом дне было не так?
Утром ты проснулся не от того, что ты, как обычно долбишь Катеньку, пришедшей к выводу, что свои родные русые волосы все же лучше крашенных, а от того, что вы с Катенькой вместе делали растяжку в танцевальной классе. Без каких либо переходов к групповому сексу со всеми ее подругами.
Сон, который у меня вылетел из головы, как только я проснулся, потому что голова была забита работой и мыслью, что сегодня Еву я забираю после садика к себе домой и нужно быть ответственным, легко вспомнился.
Стояк сегодня со мною не проснулся. Его не было.
Впервые в жизни он меня никуда не гнал. Явно или скрытно. Он не делал ничего, чтобы я как можно быстрее с кем-нибудь перепихнулся.
Он спал и вечером,  не желая никакого дальнейшего общения с Алиной.
Маленький безобидный зверек.

Я ****ец, как обосрался.
По-другому не скажешь. Это был звериный испуг. Время отходить ко сну, а у меня миллион мыслей и одна из них: так, с этим нужно срочно что-то делать. ****ь, срочно, Палец.
У меня дочка спит через комнату. А я вытаскиваю свой член без признаков жизни и начинаю использовать его как насос. Результаты не утешительны. Ощущение что я просто треплю лапку какой-то плюшевой куклы Евы. Один в один.
В ход идет телефон и тридцать гигабайт трафика в месяц, которые я обычно вообще не трачу. Групповой секс.
Рисский полулюбительские съемки сразу мимо — наши довольно не профессиональны, как модели для взрослого кино, так и операторы... Латинокамериканка сталкивается с огромным грузовиком в виде гигантского черного хера. Ему не хватает только разделения на вагоны, чтобы его можно было бы назвать железнодорожным составом.
Понеслось. Все пошло. Мой пацан встал. Все как надо.
В процессе начинаю думать, если я сейчас все закончу прямо здесь, то буду переживать, что возможно отклонения касаются конкретно женщин. Сексуальная, живая Алина, которая хоть и не в шаговой доступности, но в доступности не представляла никакого для меня сегодня интереса… Да, глупо и я сам знаю об этом, но страха вагон и маленькая тележка. Его вместо листовок можно раскидывать из какого-нибудь самолета над Москвой, чтобы людей приглашать посетить это, ****ь, позорище, которые они назвали российским Дисней Лэндом.
Я звоню Алине.
Зная, что Ева будет спать беспробудным сном до самого утра, я без проблем всаживаю Алине раз за разом на работающей стиральной машинке — прошлые отношения не проходят даром. Алина при этом закрывает глаза и жмурится так, будто она находится на пляже и ей в глаза светит солнце.
Потом она едет домой.
Все хорошо.
Просто это в первый раз случилось. Алина, конечно, не заметила, потому тчо не знала что со мной было утром и практически вот-вот, прямо перед ее приездом.
Познавательная литература помогла понять, что мужчина после тридцати лет начинает ежегодно терять от одного до двух процентов тестостерона и стояка со временем становится по утрам все меньше и меньше.
Того самого парня, которого я всей душой до этого ненавидел.
Пока мы были женаты, Римма еще не просыпалась толком, а я уже как собака пристраивался сзади, вколачивая в нее свою продолговатый кусок мяса так, будто хотел, чтобы к ней вернулась жизнь. Мстил за обиды, возникающие оттого что тебе хочется, а она просто цинично перекрывает тебе доступ.
До тридцати ты каждый день, каждый божий день, борешься с этими обстоятельствами. Каждый день ты тратишь время на то, что кого-то ебешь или на мысли, что ты кого-то ебешь. Ругаешься матом, когда устаешь от этой бесконечной карусели, смысл в которой только  один — потратить кучу времени. Денег и усилий для того, чтобы кому-нибудь присунуть.
А потом у тебя вдруг появляется время.

К сегодняшнему дню у меня набирается уже три дня без стояка. Я начинал отмечать эти дни в календаре. Я купил настольный, как раньше, знаете, когда ты его переворачиваешься, а сзади подробное описание дня: в этот день садовники во всеми мире праздную день садовников, в Голландии в этот день строят огромный куст марихуанны из подручных материалов, которые можно будет позже скурить.
В общем у меня в таком календарике три оторванные страницы лежат в отдельной папке. И я на них смотрю. Пока, рано говорить, но никакой закономерности для ухудшения я не обнаруживаю. Дни не имеют четкого интервала между друг другом и не имеют никаких общих обстоятельств кроме того, что в каждый из них я жил на этой планете Земля.
Но все это ****ец как странно. Сами мысли. Они пугают до усрачки.

Теперь, когда у меня секс. Ну, когда все сходится у меня и партнерши, то я, клянусь, я стараюсь до самого конца. Растягиваю как могу, постоянно эксперементирую. Пытаюсь как-то улучшить качество и количество процесса… да, что тут говорить, я сейчас  кроме того, что бегаю, хожу еще и на йогу, чтобы сильнее растягиваться.
Иногда на меня наваливаются мысли. Грустные. Что год от года все будет становиться только хуже, что в какой-то момент, моя страница  в календаре после тридцати минут тщетных попыток установить стрелки на нужно время скажет: так, давай признаемся, что сегодня просто не твой день.
Как я их отгоняю?.
Я просто думаю о чем-нибудь приятном.
Сегодня, например, я Еву на танцы поведу. Римма говорит, там приехала какая-то новая преподавательница.
И я у нее спрашиваю:
-Как ты думаешь, она ходила в садик, снимала штанишки и говорила мальчикам: смотри?
Римма смеется. Потому что я для нее, как и все мужчины, в общем-то ****ный извращенец.
КОНЕЦ
Рассказывая о кроссовках, в которых
я бегал в 2016 году, на самом деле,
я рассказывал о кроссовках, в которых
я бегал в 2022 году. Это простительная
ошибка, ведь память штука короткая.
А когда ты бегаешь, у тебя все время есть
ощущение, что эти кроссовки были всегда
в твоей жизни.
Если «Патриот 12» от «Асикс» тогда уже и были,
 а «Корейсы» только с очень большой натяжкой,
то вот рекламы красных (может все-таки оранжевых)
кроссовок  «Пума» была точно только в 2022-ом.

17-30.06.22