Ледяной лес
Дома – разбросанные сыном кубики, машинки и детальки конструктора. Споткнувшись о них пару раз, я чуть не свернул себе шею, и с тех пор ходил по квартире, как по минному полю. Крик маленькой дочки, у которой режутся зубы. Измотанная бессонницей жена и прожорливая кошка, не дающая никому спокойно поесть и терзающая слух бесконечным мяуканьем и плачем. Холодная гречка в кастрюльке и капустный суп. Я так и не понял, не умеет ли моя Карина готовить или соблюдает какую-то мудреную диету. А заодно – вынуждает соблюдать и меня. И в довершение всего – елка. Кривобокая, потому что уже трижды уроненная кошкой. С длинными пластиковыми иголками и запахом не хвои, а какой-то химической гадости.
В тот вечер меня все раздражало. Я чуть не накричал на сына и, только в последний момент сдержавшись, попросил его поиграть в другой комнате – и желательно, потише. Пару раз огрызнулся на Карину, так что она, грустно опустив плечи, в конце концов удалилась на кухню. Я понимал, что жена устала и ждет от меня помощи, но сам от измождения валился с ног. Только на кошку никакой управы не было. Она крутилась вокруг меня без остановки, распушив толстый серый хвостище, с силой терлась головой о мои ноги и царапала тапочки. А когда я сел в кресло у окна, взобралась ко мне на колени. Неудобная, жаркая, она то и дело сползала вниз и, чтобы не упасть, выпускала когти. Согнать хитрую тварь я не решался – все-таки кошка. Они, как известно, существа обидчивые.
Я сидел и спрашивал себя, кто в здравом уме выберет такую жизнь? Бессонные ночи, глупая суета, заботы, ссоры, страхи... То, что называется, быт заедает. И не только быт. Какая-то тупая безнадежность. И вроде совсем недавно весь мир лежал передо мной как на ладони. Я думал, горы сверну, чего захочу – того и достигну. И вот, всего каких-то шесть лет прошло, и больше ничего уже не хочется. Только сидеть в кресле в полутемной гостиной и с кошкой на коленях – и таращиться в замерзшее окно.
А за ним – ничего не видно. Даже нашего убогого дворика с голубями и помойкой. Только снежные узоры на стекле – изящные и хрупкие, словно гравировка по хрусталю. Вошла жена и, взглянув на меня искоса, поставила на журнальный столик чашку горячего чая. Мятного, как я люблю. Заваренного не с пакетиком, а с настоящими зелеными веточками, пахнущими свежо и остро. И немного меда – для вкуса. Потом Карина включила елку – и ушла. Я мысленно сказал ей «спасибо», откинулся в кресле и сделал обжигающий глоток. Иногда все, что нужно человеку, это посидеть молча, попивая горячий чай. Даже кошка заинтересовалась, наконец, блестящим елочным шаром и, спрыгнув с моих колен, отправилась добывать игрушку.
Я всматривался в тончайшее ледяное кружево – во все эти перья, ветки и листики, в сплетение гибких лиан, в некое странное подобие тропического леса, только молочно-белого. В окне отражалась елка. Она казалась настоящей, а не искусственной. И не елка даже, а парящие в пустоте разноцветные огни. И мягкие зеленые веточки, плывущие сквозь морозный туман.
Какой сказочный мир, думал я, но почему он плоский? Почему нельзя распахнуть окно и шагнуть под своды ледяного леса? Ведь он реальный, я его вижу. Я, кажется, слышу его белую тишину. И это совсем не то же самое, что белый шум. Это безмятежность и покой. Но не мертвый, а полный беззвучной жизни. Это безмолвие зимнего парка. Или заснеженного поля – такого, что от горизонта до горизонта. Бескрайнего пространства, словно одеялом, укрытого гладкой, сияющей белизной. Это неподвижность речки, уснувшей подо льдом. Тихий полет снежинок. И молчаливая глубина неба, рождающего снег.
Я смотрел, и мое раздражение, усталость, обиды на судьбу превратились в одно единственное желание – попасть туда. Ведь мечты сбываются, даже самые безумные, особенно сейчас, за два дня до рождества. И пусть глядящая в окно нарядная елка, словно волшебный ключ, повернется в невидимой замочной скважине, отворив мне путь в иное измерение, в живую сказку. Я встал и, шагнув к окну, взялся за ручку, отметив про себя какая она холодная. И что из щелей, оказывается, тянет сквозняком. Нет, я не молился про себя и не верил в чудо. Ничего такого. Я, вообще, ни о чем не думал, а просто надавил ручку вниз – и распахнул одну оконную створку. А за ней...
Тихо стояли высокие заснеженные деревья, оплетенные, как змеями, белыми лианами, и сугробы вздымались почти до самого нашего карниза. Но голубиного дворика под ними не было. Внизу, между снежными наносами и хрупкими, точно стеклянными стволами, вилась тропинка. Тонкая, но утоптанная и надежная, она вела куда-то вглубь, в мешанину кустов, под сверкающую лунной радугой арку. Я проворно перелез через подоконник и очутился там – под ледяными сводами. И только когда за моей спиной захлопнулось окно, сообразил, что надо было хотя бы накинуть пуховик. Я брел по зимнему лесу в одной рубашке, ощущая, как медленнее течет кровь по жилам, как она остывает. Как замедляется и остывает само время, сворачиваясь клубком, будто ленивая кошка. Оно засыпает на мягкой белоснежной перине, уютно подоткнув под голову кончик пушистого хвоста, и спит, и видит белые сны. Но сам я не чувствовал ни холода, ни сонливости, а только легкую, звенящую пустоту в голове. Слова исчезли – воцарилось безмыслие.
А позади мигала разноцветными огнями отраженная елка – прекрасный фантом, единственное цветное пятно посреди однообразной белизны. И мне чудилось, что пока она горит – не поздно вернуться. Оно, это призрачное видение, как брошенный у берега якорь, не давало волнам унести меня прочь, в открытое море. Стоит, казалось, ухватиться за него – и ледяной мир меня отпустит. Но я упрямо двинулся вперед – и елка погасла.
Я шел, и мне на волосы и на плечи падал снег. Но не таял, а так и оставался лежать, как искристый мех. Лес одевал меня в белую шубу и белую шапку. А потом тропинка вывела меня к ледяному дворцу. Впрочем, он мог оказаться и хрустальным или даже стеклянным. Тусклое морозное солнце просвечивало его насквозь. Я ходил по гулким, прозрачным залам – и в одном из них стоял накрытый стол. Он словно поджидал меня, совсем как в известной сказке «Красавица и чудовище». Я плохо ее помнил. Кажется, сейчас должен прогреметь страшный голос, от которого содрогнутся стены, и пригласить меня к столу... Но я почему-то был уверен, что никаких чудовищ тут нет. Этот дворец пуст, он – призрак, снежный рисунок на стекле. Да и я не такой красавец, чтобы влюбить в себя заколдованного принца. Мне не хотелось ни есть, ни пить. Но я все-таки попробовал сладкий фруктовый лед, и мороженые яблоки, сливы, груши, и тягучий мед, похожий на карамель, от которого сводило рот. На зубах похрустывали кристаллики льда, и съеденное угощение лежало в желудке холодным комом. А ведь дома остался горячий чай, вспомнилось вдруг. Недопитый, он, наверное, уже остыл. Но Карина заварит новый! Я уже чувствовал его мятный запах и медовый вкус на языке, когда, покинув холодный дворец, бежал по тропинке обратно к заветному окошку.
Увы, оно оказалось закрыто. То есть, я даже не мог понять, как оно открывается – с моей стороны не было ручки. Надавить посильнее? Наверное, легче сдвинуть гору. Разбить стекло я тоже не сумел, да и нечем – вокруг – только мягкий снег и тонкие, обледеневшие веточки. Такие, что и в руки их не возьмешь – обжигают холодом.
Я барабанил в стекло озябшими до красноты кулаками, кричал и звал, надеясь достучаться до Карины. Умолял ее услышать, отворить, впустить, простить... Я ничего плохого не сделал, просто погулял немного по зимнему лесу. Но все напрасно. Вероятно, окно примерзло. А может, закрылся портал. И я вернулся в ледяной дворец, чтобы жить в нем.
Нет, мне здесь не так уж и плохо. Я как будто сплю и не могу проснуться. А когда все-таки просыпаюсь, понимаю, что все еще сплю. Мне снится тихий лес, не мертвый, а тоже спящий. Он обитаем. Иногда я замечаю в пушистых березовых кронах снежных белок. Или вдалеке, в искристой гуще, вдруг промелькнет и скроется за деревьями полярный олень. А в ледяном дворце по ночам играет пианино. Оно стоит в обеденном зале – неприметное днем. Но стоит красноватому солнцу опуститься за горизонт, и белая лакированная крышка сама собой откидывается. От клавиш струится свет, а звуки падают, застывая, как мыльные пузыри на морозе, и катятся по полу блестящими ледяными шариками.
Я не страдаю ни от голода, ни от жажды, ни от скуки. Потому что стол всегда накрыт, а дворцовая библиотека доверху набита книгами. Когда я не ем, не блуждаю по лесу и не слушаю музыку, а брожу между высокими – до самого потолка – стелажами, рассматривая одинаковые, белые, с голубым тиснением корешки. А потом наугад выхватываю с полки какой-нибудь томик и тут же, устроившись в кресле, погружаюсь в чтение. У этих книг странное свойство. Перевернув последнюю страницу, я тут же забываю прочитанное. Не только перепетии сюжета – но даже тему. Был ли это роман о войне или о любви, или семейная сага, или антиутопия, или космическая опера? Сперва я, разозлившись, возвращался к началу и перечитывал историю заново. Увы, с тем же результатом. А потом подумал, какая разница? Если время спит, если я сплю – что изменят какие-то глупые книжки?
Даже не представляю себе, сколько дней, недель или месяцев я провел в ледяном дворце. Мне надоела его сверкающая красота. Я очень хочу домой, но окно больше не открывается. Наверное, оно не откроется уже никогда. С моей стороны на нем не видно ледяных узоров. Оно ровное и белое, как снежная степь. Но иногда, прижавшись лбом к его холодной белизне, мне все-таки удается продышать в ней дорожку. И тогда я вижу человека, очень похожего на меня. Он пьет чай в нашей гостиной, обнимает мою жену, гладит мою кошку. Он играет с моим сыном в разноцветные кубики, а иногда качает на руках малютку-дочь. Он счастлив, даже если сам этого не понимает. Но я-то знаю.
Свидетельство о публикации №223122000005