ТПИ. Учёба

 
Как поступал я в политех вынужденно, лишь бы год не терять, то так же и учился – через силу. По-прежнему я хотел быть военным и учиться в училище, а не в престижном автомобильном отделении Таджикского политеха. Ещё меньше мне в нём хотелось учиться после хлопка (про это в рассказе «ТПИ. Хлопок», когда понял, что эта бодяга еще, как минимум, каждые три года. Но деваться было некуда и приходилось грызть гранит, тем более были у нас и очень интересные предметы, которые хотелось изучать и понять.

Как ни странно, одним их самых интересных предметов для меня стала высшая математика (или просто «вышка» - так её не только у нас называли). Дело в том, что интерес к предмету во многом определяется для учащегося личностью преподавателя – это тоже общее место, но ведь так оно и есть. Вёл вышку у нас совместитель из Таджикского госуниверситета профессор Цой (ИО не помню). Профессор на лекциях прямо-таки песни пел про свою математику, пел вдохновенно и интересно, с выдумкой и раскованно. Видно было, что предмет свой он не просто глубоко знает, но и искренне любит.

Свою первую лекцию, а Цой читал не только нашей группе, но и всему курсу нашего Мехфака, начал с того, что провозгласил правило сдачи экзаменов по его предмету. Правило действовало только для студентов политеха и было предельно простым. В билете три вопроса: два теоретических и одна задача. Если ты полностью и исчерпывающе ответил на первые два, но не решил задачу, то твоя оценка «уд». Если ты ни слова не сказал по первым двум, но решил задачу, то тоже «уд». «Неуд» он ставил даже в том случае, даже если на один теоретический вопрос ты таки ответил. «Хор» можно было получить за решённую задачу и правильного ответа на один из теоретических вопроса, ну а «отл», понятное дело, за все три вопроса. Этим Цой подчёркивал, что мы инженеры и наша главная задача уметь пользоваться математическим инструментарием при решении своих практических задач, пусть даже не понимая (или не зная) как обосновывается правильность действия этого инструментария. Своим студентам в универе Цой, по его словам, подходил с противоположной стороны и главным ставил знание теории, т.е. умение доказывать математические теоремы и обосновывать верность аксиом.

Практические занятия под него вёл наш преподаватель и его ученик, очень толковый парень из местных, он же был куратором нашей группы. Жаль, но и его ФИО я не помню. Его занятия были более сухими и строгими, но не менее интересными, так как решаемые нами на его занятиях задачи носили во многом непосредственно прикладной инженерный характер. Наш педагог-математик-куратор, работая под своего профессора, натаскивал нас в решении всех и всяческих задач, лишь из редка спрашивая про теоретическое обоснование использования того или иного математического инструмента. На его занятиях мне было работать очень занятно – оказывается много чего в механике, физике и вообще в жизни легко решается математически. Цой на лекциях рассказывал почему и зачем надо использовать тот или иной математический инструмент, а наш педагог показывал, как именно его надо использовать при решении своих практических инженерных задач.

В последующем, когда я сам стал педагогом ВАХЗ, то частенько вспоминал Цоя и его ученика при подготовке и ведению своих занятий по искусственному интеллекту. Слушателям математических отделений инженерного факультета я читал больше теорию и практику построения экспертных систем и ими же интересовался при сдаче слушателями зачётов и экзаменов. Командному факультету про теорию говорил очень немного, чутка рассказывал про практику построения, а больше про использование существующих систем в интересах планирования и организации мероприятий химического обеспечения боёв и операций. Каждому своё…

Прямо противоположное отношение к своему предмету (История КПСС) во мне сумела сформировать доцент Гафурова. Она у нас на курсе и лекции читала и семинары вела. Большего педагога-начётчика в своей жизни я не видел. Лекции она читала нудно и монотонно, невыразительным голосом и безо всякой мимики и жестов, стоя за кафедрой почти не шевелясь, как оглоблю проглотила. Она лекцию именно читала, не отрываясь от методички, а не рассказывала. Реакция аудитории её не интересовала в принципе.

Потом, на семинарах, выборочно проверяла конспекты её лекций требуя максимальной полноты их записи. Отвечая на вопросы семинара, студент должен был максимально точно отразить те тезисы, которые она озвучивала на лекциях. Никакого инакомыслия быть не могло. Даже прямые ссылки на Маркса, Энгельса, Ленина и даже на материалы очередного съезда КПСС в расчёт не принимались. Правильно было только то и только так, что и как было написано в озвученной ею методичке.

У меня отец по ВУЗовскому образованию был историком. Естественно, у нас дома много было исторической литературы, я её всю с интересом прочитал ещё в школе и вообще мне история нравилась, в том числе история КПСС. Некоторые из основных трудов И.В.Сталина, такие, как: «Вопросы ленинизма», «О Великой Отечественной войне Советского Союза», «Экономические проблемы социализма в СССР» и др., которые у меня на полке дома до сих пор стоят, я читал и знал не плохо. Читал и знал работы Плеханова, Калинина, не говоря уже про Ленина, Маркса и Энгельса. И вот на одном из первых семинаров решил было блеснуть своими познаниями и ответить сам, а не по конспекту лекций Гафуровой, хотя они у меня были. Подготовился обстоятельно, почитал не только учебник и её лекции, но и первоисточники. Результат получился для меня ошеломительный – «неуд» за неверные трактовки тех или иных событий в истории КПСС, хотя я не просто ссылался на Сталина и его работы, но и напрямую зачитывал цитаты из них. Мне после этого семинара стала противна и сама Гафурова, и предмет, который она вела и вообще все общественные дисциплины, которые мне ещё пришлось бы изучить в политехе.

Хорошо хоть позже, в училище, преподаватели кафедры Общественных наук во главе с полковником Торчинским оказались вменяемыми. Они не только возродили во мне интерес к этим самым наукам, но и подтолкнули к попыткам самостоятельно думать и их осмысливать. Ну а в институте я приспособился и добросовестно занялся начётничеством. Особо не напрягался, лишь бы не «неуд». Так вот и появляются у нас либо начётники, либо приспособленцы, либо, что ещё хуже, приспособленцы-начётники, которые вообще ни во что и никому не верят, даже самим себе, хотя слова говорят правильные. Но и от столь поганого педагога кое-что полезное я вынес, а именно то, что так как она занятия вести нельзя ни в коем случае, если хочешь, чтобы тебя не только слушали, но и слышали твои ученики.

Что и как мы изучали науки из других предметов я почти не помню. Разве что физо – там я с удовольствием продолжил заниматься штангой под руководством тренера и педагога соответствующей кафедры Виктора Рака, у которого я занимался тем же с десятого класса школы. Помню, что были у нас занятия по физике (после факультативов школьного учителя М.М.Сярги ничего я на этих занятиях не получил), химии (окончив школу с химическим уклоном и с учителем М.И.Верещяковой, в политехе я получил ещё меньше, чем по физике). Изучали мы устройство автомобильных механизмов, разбирая и собирая в мастерских двигатели, КПП, мосты, подвеску и др. самых разных автомобилей. Изучали теормех, черчение, начерталку, английский, ещё что-то. Но всё это было нудным и казалось совсем ненужным мне делом. Ненужным настолько, что я решил первую же сессию не сдавать, а отчислиться из института по неуспеваемости.

Но с самоотчислением не получилось. Ещё до начала зачётной недели родители мои уехали в отпуск. У них редко получалось поехать вместе, а вот тут удалось, хоть и не на долго. Ну а я, приняв решение ни зачётов, ни экзаменов не сдавать вовсе перестал ходить в институт, только на штангу к Раку ходил по-прежнему, да на математику к Цою на лекции – очень он интересно занятия вёл. И вот уже пошли зачёты и вскоре вернулись родители из отпуска. Отец, к тому времени педагог университета, про сессию мою, естественно знал и стал задавать правильные вопросы. А вопросы он задавать умел, как бывший старший опер погранвойск КГБ СССР. Узнав, что на учёбу я забил, выяснив почему забил и поняв, что делаю я глупость провёл со мной воспитательную работу. Он не кричал и не ругался, а аргументированно мне объяснил, что я делаю глупость, о которой буде жалеть уже через полгода, когда, быть мсожет, подойдёт время ехать поступать в училище. Аргументация его была проста, понятна и этим убедительна.

Во-первых, мне стоило закончить первый курс и отчислиться не по неуспеваемости, а со справкой об окончании первого курса, что позволит мне поступить в училище без вступительных экзаменов.

Во-вторых, если я брошу сейчас институт, то уже весной меня призовут в армию, а отмазывать меня от армии он не собирался. В этом случае поступление в училище отодвинется ещё минимум на один год, так как сразу после призыва меня из войск поступать никто не отпустит. А могут и вообще не отпустить. Но при этом опять-таки придётся сдавать все вступительные экзамены.

В-третьих, сданные экзамены в институте могут быть засчитаны в училище, а за счёт этого может быть сокращена моя личная сессия и, соответственно, увеличены первые два отпуска после первого и второго семестров.

В-четвёртых, не понятно, чем я буду заниматься до призыва в армию. Работа за каком-нибудь заводе найдётся, но это приведёт к тому, что я многое забуду и готовиться к вступительным, если даже меня не призовут, будет существенно сложнее. А если призовут, то сложнее вдвойне.

Убедил меня отец, но к тому времени уже два зачёта прошли. Хорошо хоть наш деканат выписал мне соответствующие бумажки, которые позволили мне и прошедшие зачёты сдать и с текущими не опоздать, то есть к сессии я был чист с точки зрения зачётов, курсовых и т.п. Сессия прошла нельзя сказать, что на «Ура!», но неплохо. Все экзамены я сдал с первого захода, хоть и на «уд», но без хвостов. Это мне давало право получать стипендию и во втором семестре. Штука в том, что нашу специальность курировал Минавтотранс Таджикистана, а он обеспечивал стипендией всех, кто сдавал сессии без хвостов.

Второй семестр прошёл также безынтересно, но с пониманием того, что учусь я за положительную справку. Поэтому работал чуть более добросовестно и, в результате, вторую сессию сдал получше: хвостов тоже не было, а оценок «хор» и «уд» было поровну. Меня перевели на второй курс и опять-таки со стипендией.

Сдав вторую сессию, я решил реализовать свою мысль об училище. На сей раз училище выбирал сам. Посмотрел несколько справочников, сходил на консультацию в железнодорожный райвоенкомат и в итоге принял решение поступать в химическое училище. Выбор определялся тем, что химию я знал неплохо (школа была с химическим уклоном), тем, что кроме химического, в училище занимались и биологическим оружием, а также защитой от него (а биологию я знал и любил больше, чем химию), ну и ядерное оружие тоже будем изучать, а это сильно любимая мной физика. Таким образом, тип училища определился.

Осталось решить в какое из двух училищ я поеду. Тогда в СССР было два высших военно-химических училища: Саратовское (СВВХКУ) и Костромское (КВВХКУ). Здесь выбор был проще – какое южнее, туда мне и поступать. Вырос ведь я в Таджикистане, в тепле, следовательно, и училище надо выбирать там, где теплее. Так и определилось, что поеду поступать я в СВВХКУ.

Но при консультации в райвоенкомате мне сказали, что направлений у них ни в СВВХКУ, ни в КВВХКУ нет и в этом году не предвидится. С проездными они мне помогут, помогут и с подготовкой документов, а вот вопрос с поступлением мне придётся решать самому на месте, и вести все необходимые документы тоже. Для меня это было некоторой неожиданностью, но смутило не сильно. Я был уверен, что разберусь как-нибудь сам, а если что, то отец поможет.

Остался последний шаг – получить академическую справку в деканате. Мой поход туда оказался безрезультативным, справку деканат выдать отказался. Объяснили свой отказ тётеньки, которые там сидели тем, что якобы есть на сей счёт устное распоряжение декана Д.Д.Джумаева. Я добился приёма у декана и Джума Джумаевич мне объяснил, что Минавтотрансу нужны специалисты и если все подряд, как я, начнут бросать институт, то и работать в автохозяйствах, на авторемонтных предприятиях и станциях техобслуживания станет некому. А я с каждой сессией учусь всё лучше, так что не фиг выпендриваться, а иди и продолжай учиться в ТПИ. С тем меня и выпроводил из кабинета.

Понял я, что без отца мне по-быстрому из института не отчислиться. Отец решил идти не к декану, а сразу к проректору по учебной работе (второй человек в институте после ректора!). Этого проректора отец знал уже давно и хорошо – они познакомились ещё тогда, когда проректор учился у отца на республиканских курсах ГО. Познакомившись быстро сошлись и потом уж не терялись, хотя прошло с тех пор уже лет десять. Отец просто позвонил проректору, тот пригласил нас к себе в кабинет и радостно встретил отца, когда мы пришли к нему. Сначала зашёл один отец и говорил с проректором минут пять-десять. Поговорили, как я понял, правильно. Отец говорил о том, что вот пацан давно мечтает о том, чтобы стать военным, Родину защищать и т.п., а поэтому негоже институту чинить ему в этом препятствия. Потом проректор, вызвав меня к себе в кабинет, вполне доброжелательно поспрашивал меня про моё решение, про то училище, куда я собрался поступать. А в заключении прямо при нас позвонил декану и распорядился, чтобы справка мне была подготовлена немедленно. Прощаясь пожелал мне успешно поступить и сделать хорошую военную карьеру. И в самом деле, пока мы шли из нового корпуса (он на заставке к рассказу на переднем плане), где сидел весь ректорат, в старый (он тоже виден на заставке, но на заднем плане), где располагался наш деканат, академическая справка была готова и выдана мне почти сразу по нашему приходу туда.

Вот так случилось, что отец ни пальцем не пошевелил при поступлении меня в ТПИ, зато сделал всё, что мог для моего из института отчисления. Думаю, что это было правильно, я бы также сделал.

Между тем до отъезда, вернее до вылета, в Саратов оставалось дней 5-6. Их как раз хватило на то, чтобы побывать на выпускном балу нашей школы. Мне не удалось присутствовать на своём выпуске в 1972 году (об этом в рассказе «Непоступление в ЛВОКУ»), зато получилось погулять через год со следующим. Из старшего выпуска я был не один. На торжественное собрание мы, старшие, не пошли, зато по полной оторвались на балу, который проходил в школьном спортзале. Отрывались, как и положено, до утра. Танцевали с выпускницами и трепались за жизнь, выпивали и курили, даже случилась небольшая драка, как и положено из-за девчонки. Рассвет встретили вместе со многими душанбинскими школами на площади Ленина, потом ещё погуляли, провожая девчонок по домам и лишь к шести утра я оказался дома.

А уже через два дня после чужого выпускного я летел через Куйбышев (сейчас Самара) в Саратов. Так закончилась моя вольготная студенческая жизнь и наступила совершенно другая о которой я, как оказалось, почти ничего не знал, хотя и был сыном военного.