ФРО

А. Платонов
Ф Р О
Инсценировка А. Радочинского

Действующие лица:
ФРОСЯ ЕВСТАФЬЕВА
ФЁДОР (её муж)
НЕФЁД СТЕПАНОВИЧ (её отец)
ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ
ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ
ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ (НАТАША БУКОВА)
Вокзальная сутолока. Тучи пара и дыма. Мощно сифонит паровоз.  Молодой человек о чем-то воодушевленно рассказывает молодой девушке.  Но его не слышно. И она ему что-то горячо отвечает, пытается докричаться… Паровоз курьерского поезда, удалившись, запел в открытом пространстве на расставание…
ФРОСЯ (осознавая): Он уехал далеко и надолго, почти безвозвратно. (Через паузу, словно сделав открытие) Можно писать письма каждый день! В письмах ничья душа не пропадает, и моя не пропадёт. Только ты сразу же сообщи мне адрес своей работы. Ты обещал, Фёдор. Я тебе напишу, про то, как ты уехал…и у меня сразу воздуха, для дыхания, стало не хватать. Тени какие… Солнце вечернее светит… грустно. Пустота какая-то… Пустота…
Она не может подобрать нужных слов. Рядом оказывается Федор. Как будто и не уезжал никуда. Он помогает ей сформулировать, написать письмо к себе самому.
ФЁДОР: По белым стенам домов шевелились тени древесных листьев, вечернее летнее солнце освещало природу и жилища ясно и грустно, точно сквозь прозрачную пустоту, где не было воздуха для дыхания.

ФРОСЯ: Точно!

ФЁДОР: Накануне ночи в мире все было слишком отчетливо видно, ослепительно и призрачно — он казался поэтому…

ФРОСЯ: Несуществующим.

ФЁДОР: Молодая женщина остановилась от удивления среди столь странного света: за двадцать лет прожитой жизни она не помнила такого опустевшего, сияющего, безмолвного пространства; она чувствовала, что в ней самой слабеет сердце от легкости воздуха, от надежды, что любимый человек приедет обратно.

ФРОСЯ: Приедет! Обязательно приедет! Скоро приедет!

ФЁДОР: Она привыкла любить уехавшего.

ФРОСЯ: Да! Она хотела быть любимой им постоянно, непрерывно…
ФЁДОР: Чтобы внутри ее тела, среди обыкновенной, скучной души, томилась и произрастала вторая, милая жизнь.

ФРОСЯ: Как ты всё правильно говоришь, Фёдор! Как правильно! Как точно!

ФЁДОР: Но сама она не могла любить, как хотела, — сильно и постоянно.

ФРОСЯ (оправдываясь): Она иногда уставала.
ФЁДОР: Ну, ну, ну…И тогда плакала от огорчения, что сердце ее не может быть неутомимым. Посторонитесь, гражданка!

ФРОСЯ: Что?

На месте Фёдора оказывается незнакомый мужчина. А рядом с ним незнакомая женщина. И еще какая-то незнакомая гражданка. В общем, какие-то…пролетарии.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Посторонитесь, гражданка!
Не сразу, но Фрося понимает, что разговор с Фёдором был её фантазией, а в реальности она чем-то мешает этим людям. Фрося уходит. А Пролетарии начинают измерять и расчерчивать на пространстве сцены, схему квартиры.
ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Ефросинья Евстафьева жила в новой трехкомнатной квартире; в одной комнате жил ее вдовый отец — Евстафьев Нефёд Степанович, паровозный машинист, в двух других помещалась она с мужем Фёдором, который теперь уехал на Дальний Восток настраивать и пускать в работу таинственные электрические приборы.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Он всегда занимался тайнами машин, надеясь посредством механизмов преобразовать весь мир для блага и наслаждения человечества или еще для чего-то — жена его точно не знала.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: По старости лет отец ездил редко. Он числился резервным механиком, заменяя заболевших людей, работая на обкатке паровозов, вышедших из ремонта, или водя легковесные составы ближнего сообщения.

Комнату для отца Фроси уже отмерили и расчертили. В образовавшийся квадрат его и пригласили.

ПРОЛЕТАРКАТРЕТЬЯ: Нефёд Степанович! Проходите пожалуйста! Располагайтесь!

Появляется отец Фроси. Располагается в своём квадрате.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Год тому назад его попробовали перевести на пенсию. Старик, не зная, что это такое, согласился, но, прожив четыре дня на свободе, на пятый день вышел за семафор, сел на бугор в полосе отчуждения и просидел там до темной ночи, следя плачущими глазами за паровозами, тяжко бегущими во главе поездов. С тех пор он начал ходить на тот бугор ежедневно, чтобы смотреть на машины, жить сочувствием и воображением, а к вечеру являться домой усталым, будто вернувшись с тягового рейса.

ОТЕЦ: Ты представляешь, Фрося, - на девятитысячном уклоне у одного вагона отвалилась тормозная колодка! Ну, что ты будешь делать! (робко) Ты дай мне, пожалуйста, вазелина. Мне левую ладоньнадо смазать. Регулятор, понимаешь, тугой, вот я её и натрудил.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Он ужинал, бормотал и вскоре спал в блаженстве.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Наутро отставной механик снова шел в полосу отчуждения и проводил очередной день в наблюдении, в слезах, в фантазии, в сочувствии, в неистовстве одинокого энтузиазма.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Если, с его точки зрения, на идущем паровозе была неполадка или машинист вел машину не по форме, он кричал ему со своего высокого пункта осуждение и указание.

ОТЕЦ: Воды перекачал! Открой кран, стервец! Продуй! Песок береги: станешь на подъеме! Чего ты сыплешь его сдуру? Подтяни фланцы, не теряй пара: что у тебя — машина или баня?

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: При неправильном составе поезда, когда легкие пустые платформы находились в голове и в середине поезда и могли быть задавлены при экстренном торможении, свободный механик грозил кулаком с бугра хвостовому кондуктору. А когда шла машина самого отставного машиниста и ее вел его бывший помощник Вениамин, старик всегда находил наглядную неисправность в паровозе — при нем так не было — и советовал машинисту принять меры против его небрежного помощника. Старый механик кричал с бугра своего отчуждения.

ОТЕЦ: Веньяминчик, Веньяминчик, брызни ему в морду!

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: В пасмурную погоду он брал с собой зонт.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: (крича в сторону ушедшей Фроси):  А обед ему приносила на бугор его единственная дочь!

Но Фрося не появляется.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ (продолжая её призывать): Потому что ей было жалко отца, когда он возвращался вечером, худой, голодный и бешеный от неудовлетворенного рабочего вожделения!

Нет, не выходит Фрося.

ПРОЛЕТИРИЙ ПЕРВЫЙ: Но недавно, когда устаревший механик, по обычаю, орал и ругался со своей возвышенности, к нему подошел парторг депо товарищ Пискунов; парторг взял старика за руку и отвел в депо.

Пролетарий первый берёт старика за руку и «отводит в депо». «Депо», как нечто возвышенное и одновременно объединяющее со всем трудовым человечеством! И это «трудовое человечество» сейчас олицетворяют эти трое пролетариев. И он, Нефёд Степанович, абсолютно равноправно, может быть отныне четвёртой фигурой, в выстраиваемых ими акробатических пирамидах, прославляющих трудовые подвиги!  В силу возраста, конечно. И ограниченных физических возможностях.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Конторщик депо снова записал старика на паровозную службу!

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Механик влез в будку одной холодной машины, сел у котла и задремал, истощенный собственным счастьем, обнимая одной рукою паровозный котел, как живот всего трудящегося человечества, к которому он снова приобщился!

ОТЕЦ: Фрося! Дай мне из печки чего-нибудь пожевать, а то как бы меня ночью не вызвали ехать!

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Он ежеминутно ожидал, что его вызовут в поездку!

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Но его вызывали редко — раз в три-четыре дня, когда подбирался сборный, легковесный маршрут либо случалась другая нетрудная нужда!

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Все-таки он боялся выйти на работу несытым, неподготовленным, угрюмым, поэтому постоянно заботился о своем здоровье, бодрости и правильном пищеварении, расценивая сам себя как ведущий железный кадр!

ОТЕЦ (с достоинством и членораздельно): Гражданин механик!

          Нефёд Степанович многозначительно удаляется, вместе с аплодирующими ему пролетариями.
          Ночь. В разлинованном мелом квадрате комнаты неподвижно сидит Фрося. Она сидит в сумраке, в блаженстве любви и памяти к уехавшему человеку. Рассматривает детскую фотографию мужа. Рядом с ней возникает Фёдор, дорогой её сердцу образ. Сидят, молча, глядя в небесное счастливое пространство.  Фёдор взглянул на фотографию. Снял пиджак, оказавшись в одной рубашке. Снял ботинки, став босым. Разбросал свои волосы, чтобы и причёска более походила на ту, которая на фотографии.

ФРОСЯ: Фёдор, ну почему у тебя только одна фотография, да и то детская? Почему ты позже детства не снимался ни разу?

ФЁДОР: Потому что я не интересовался собой. Я вообще не верю в значение своего лица.

ФРОСЯ: Эх. Фёдор, Фёдор…

Фрося хочет прикоснуться к мужу, но он отдаляется от неё. Звучит далёкий паровозный гудок. Фёдор уходит. Его пиджак и ботинки остаются лежать рядом с Фросей. Она надевает их, кутаясь в тепло и запах мужа.
          К Фросе подходит отец.

ОТЕЦ: Фрося, а ты в клуб сегодня не пойдешь? Там новая постановка, бой цветов и выступление затейников из кондукторского резерва.
ФРОСЯ: Нет, я не пойду. Я по мужу буду скучать.
ОТЕЦ: По Федьке? Он явится: пройдет один год — и он тут будет... Скучай себе, а то что ж! Я, бывало, на сутки, на двое уеду — твоя покойница мать и то скучала: мещанка была!
ФРОСЯ (с удивлением): А я вот не мещанка, а скучаю все равно! Нет, наверно, я тоже мещанка...
ОТЕЦ (успокаивая): Ну, какая ты мещанка!.. Теперь их нет, они умерли давно. Тебе до мещанки еще долго жить и учиться нужно: те хорошие женщины были...
ФРОСЯ: Папа, ступай в свою комнату. Я тебе скоро ужинать дам, я сейчас хочу быть одна...
ОТЕЦ (соглашаясь): Ужинать сейчас пора! А то кабы из депо вызывальщик не пришел: может, заболел кто-либо, запьянствовал или в семействе драма-шутка, мало ли что. Я тогда должен враз явиться: движение остановиться никогда не может!.. Эх, Федька твой на курьерском сейчас мчится, зеленые сигналы ему горят, на сорок километров вперед ему дорогу освобождают, механик далеко глядит, машину ему электричество освещает — все как полагается!
ФРОСЯ: Папа, ступай ужинать!
ОТЕЦ (удаляясь, прочь): Но, на дерьмо сошла!
Отец возвращается. И не один, а с хором затейников, указывая им на Фросю: «На дерьмо сошла!», разбирайтесь, мол, с ней сами.И ушёл. Хор, в котором мы узнаем трёх пролетариев, выстроившись, запел: «Ах, ель, что за ель! Ну что за шишечки на ней! Ту-ту-ту-ту: паровоз, ру-ру-ру-ру: самолет, пыр-пыр-пыр-пыр: ледокол... Вместе с нами нагибайся, вместе с нами подымайся, говори ту-ту-ру-ру, шевелися каждый гроб, больше пластики, культуры, производство — наша цель!..»Но увлечь Фросю затейникам не удаётся. Она уходит. А пролетарии остаются. Они достают тряпки, воду и начинают оттирать от мела поверхность сцены. «Квартира Евстафьевых» размывается.
ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Издали, с востока, шел скорый поезд, паровоз работал на большой отсечке, машина с битвой брала пространство и светила со своего фронта вперед сияющим прожектором.
ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Этот поезд встретил где-то курьерский состав, бегущий на Дальний Восток, эти вагоны видели Фёдора позже, чем рассталась Фрося со своим любимым человеком, и она теперь с прилежным вниманием разглядывала скорый поезд, который был рядом с ее мужем после нее. Она пошла обратно к станции.
Появилась Фрося
ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Но пока она шла, поезд постоял и уехал; хвостовой вагон исчез во тьму, забывая про всех встречных и минувших людей.
ФРОСЯ: Вы не знаете, что; курьерский поезд номер второй, он благополучно едет? Он днем уехал от нас. Что, на станцию ничего не сообщали о нем?

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: На перрон полагается выходить, когда поезд подойдет. Сейчас поездов не ожидается, идите в вокзал, гражданка... Постоянно тут публичность разная находится, лежали бы дома на койках и читали газету. Нет, они не могут — надо посорить пойти...

Фрося разворачивается, чтобы уйти, но Пролетарий Первый высказав Пролетарке Второй безмолвную претензию, за её резкость, обращается к Фросе.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Кого потеряла здесь, красавица? Потеряла — не найдешь, кто уехал — не вернется...

Где-то высоко прокричал ворон.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Идем с нами транспорту помогать!

Фрося задумалась.

ФРОСЯ: Давай лопату!

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: На; тебе мою. Нужно поработать на шлаковой яме. Ну, это куда паровозы свои топки очищают. Нужно горячий шлак выкидывать наружу.

ФРОСЯ: Поняла!

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Бабы! Ступайте становиться на третью яму, а я буду на первой...

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: В яме уже работали две другие женщины. Фрося тоже спустилась к ним и начала трудиться, довольная, что с ней рядом находятся неизвестные подруги.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: От гари и газа дышать было тяжело, кидать шлак наверх оказалось нудно и несподручно, потому что яма была узкая и жаркая. Но зато в душе Фроси стало лучше: она здесь развлекалась, жила с людьми — подругами — и видела большую, свободную ночь, освещенную звездами и электричеством.

ФРОСЯ: Да, это правда! И любовь мирно спит в моём сердце; курьерский поезд далеко удалился, на верхней полке жесткого вагона спал, окруженный Сибирью, мой милый человек. Пусть он спит и не думает ничего! Пусть машинист глядит далеко вперед и не допустит крушения.

Кипит работа. Слаженная, коллективная, осмысленная…

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Нужно отдыхать и дышать воздухом! Меня Наташа зовут!

ФРОСЯ: Ефросинья! Фрося!

НАТАША: Меня сегодня выпустили из ареста. Просидела там четыре дня по навету злого человека. Мой муж служит сторожем, бродит с берданкой вокруг кооператива всю ночь, получает шестьдесят рублей в месяц. Я, когда сидела, он по мне плакал. К начальству ходил просить, чтоб меня выпустили…Я до ареста с одним полюбовником жила. Так он нечаянно мне рассказал, под сердце (должно быть, от истомы или от страха), про свое мошенничество, а потом, видно, испугался и хотел меня погубить, чтоб не было ему свидетеля. Но теперь он сам попался, пускай уж помучается, а я будет жить с мужем на воле: работа есть, хлеб теперь продают, а одёжу они вдвоем как-нибудь наживём.

ФРОСЯ: А у меня тоже горе: муж уехал далеко.

НАТАША: Уехал — не умер, назад возвернется! А я там, в аресте, заскучала, загорюнилась. Раньше не сидела, не привыкла, если б сидела, тогда и горя мало. А я уж всегда невинная такая была, что власть меня не трогала... Вышла я оттуда, пришла домой, муж мой обрадовался, заплакал, а обнимать меня боится: думает, я преступница, важный человек. А я такая же, я доступная... А вечером ему на дежурство надо уходить, таково печально нам стало. Он берет берданку: «Пойдем, говорит, я тебя фруктовой водой угощу». А у меня тоска идет, не проходит. Я ему велела сходить в буфет одному, пускай уж сладкой воды он один выпьет, а когда соберутся у нас деньги и отляжет от меня тюремная тоска, тогда мы сходим в буфет вдвоем. Сказала я ему, а сама пошла на пути, сюда работать. Может, думаю, балласт где подбивают, рельсы меняют либо еще что. Хоть и ночное время, а работа всегда случается. Думаю, вот с людьми там побуду, сердцем отойду, опять спокойная стану. И правда, поговорила сейчас с тобой, как сестру двоюродную встретила...

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Ну, давайте платформу кончать!

ФРОСЯ: Много там осталось?

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Не, тут малость, поскребышки одни...

НАТАША: Кончим скорей, вместе расчет пойдем получать!

Вокруг них с шумом набирались сил паровозы для дальнего пути или, наоборот, остывали на отдых, испуская в воздух свое дыхание.
Работа…Слаженная, коллективная, осмысленная…

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Ну как, бабы? Кончили яму?.. Ага! Ну, валите в контору, я сейчас приду. А там, — деньги получите, — там видно будет: кто в клуб танцевать, кто домой — детей починать! Вам делов много!

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: В конторе женщины получили по три рубля двадцать копеек и пошли по своим дворам.(уходит)

ФРОСЯ: Наташа, а пошли сейчас ко мне домой! Умоемся, почистимся… А потом…Сейчас уже поздно, в клубе, наверно, начались танцы…
Женщины справляются со своими делами: умываются, красятся, пудрятся… Фрося снимает одежду мужа, в которой она всё это время была, бережно складывает её и надевает платье.

ФРОСЯ: Ты знаешь, Наташа, я очень люблю музыку! Мне кажется, что в музыке печаль и счастье соединены неразлучно! Вот как в жизни. Как в моей собственной душе. Очень хочется сейчас немного потанцевать, послушать музыку, подержаться за руки с другими людьми. Это же ничего?

НАТАША: Ну, конечно, ничего!

ФРОСЯ: Пока муж спит в жестком вагоне вдалеке и его сердце все равно ничего не чувствует, не помнит, не любит меня, я точно одна на всем свете.

НАТАША: Свободная, да?

ФРОСЯ: Да! Свободная от счастья… и тоски! А утром, когда он проснется там один и сразу вспомнит меня…я, может быть, заплачу.

В преобразившееся пространство врывается музыка! Фросю тут же приглашает на танец кавалер. В нём можно узнать Пролетария Первого, но она не узнаёт. Она даже слабо помнила саму себя, находясь в легком сне, в удивлении.

ФРОСЯ (тихо): А бой цветов уже был?

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ (многозначительно, точно он любил Фросю вечно и томился по ней постоянно):Только недавно кончился, почему вы опоздали?

ФРОСЯ: Ах, как жалко!

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Вам здесь нравится?

ФРОСЯ: Ну конечно, да! Здесь так прекрасно!

Тело Фроси, не напрягаясь, само находило нужное движение, потому что кровь ее согревалась от мелодии.
Наташа танцевать не умела, она стояла в зале у стеныи разглядывала чистое, украшенное помещение с кроткой радостью.

НАТАША: Фрось, а Фрось! Что ж, при социализме-то все комнаты такие будут ай нет?

ФРОСЯ: А какие же? Конечно, такие! Ну, может, немножко только лучше.

НАТАША: Это бы ничего!

Кавалер держал крепко свою партнершу, стараясь прижаться своею щекою к прическе Фроси, но Фросю не волновала эта скрытая ласка, она любила далекого человека.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Ну, как же вас зовут? Мне знакомо ваше лицо, я только забыл, кто ваш отец.

ФРОСЯ: Фро!

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Фро? Вы не русская?

ФРОСЯ: Ну конечно, нет!

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Почему же нет? Ведь отец ваш русский: Евстафьев!

ФРОСЯ: Не важно. Меня зовут Фро!

Они танцевали молча. Фрося ближе склонила голову к груди кавалера, он видел под своими глазами ее пышные волосы, и эта ослабевшая доверчивость была ему мила и приятна.
          Фрося вдруг отстраняется от него, убегает и тут же возвращается с пиджаком Фёдора. Набрасывает пиджак на плечи Пролетария и прижимается к его груди.  Музыка играет все более взволнованно и энергично, и женщина не отстаёт от своего обнимающего ее друга. Он почувствовал, что по его груди, оголившейся под галстуком, пробираются щекочущие капли влаги.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Вы плачете?

ФРОСЯ: Немножко. Я больше не буду танцевать.

Музыка прерывается. Пролетарий снимает с себя пиджак Фёдора, протягивает его Фросе и уходит. Она надевает пиджак. Начинает рисовать на полу квадрат своей комнаты. Потом рисует круг. Ложится в центр свернувшись калачиком. Лежит какое-то время в полной тишине. Над её головой начинает звучать незатейливая мелодия. Она достаёт бумагу, карандаш и начинает писать мужу письмо.

ФРОСЯ: Фёдор, у нас над потолком комнаты, на третьем этаже, все время раздаётся музыка; потом она утихает, но вскоре играет опять. Я просыпалась сегодня еще темным утром, потом опять уснула, — и тогда о тоже слышала над собой эту мелодию. Она похожа на песню птички. Серой рабочей птички. В поле. Унеё для песни не остается дыхания, потому что сила ее тратится в труде. Там, наверху, живёт маленький мальчик, сын токаря из депо. Отец, наверно, ушел на работу, мать стирает белье, — скучно, скучно ему…

Шумно, активно врываются в мир Фроси Пролетарии. Вытирают нарисованный круг.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Фрося не стала чистить зубы; она умылась еле-еле, поплескав немного водою в лицо, и больше не позаботилась о красоте своей наружности.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Ей не хотелось тратить время на что-нибудь, кроме чувства любви, и в ней не было теперь женского прилежания к своему телу.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Не поев пищи, Фрося ушла на занятия — на курсы железнодорожной связи и сигнализации.Ефросинья Евстафьева не была на курсах четыре дня, и по ней уже соскучились, наверно, подруги, а она (с укором) шла к ним сейчас без желания.

В организованном ими классе занимает своё место и Фрося.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Фросе многое прощали на курсах за ее способность к ученью, за ее глубокое понимание предмета технической науки…

ФРОСЯ: Но я сама не знала ясно, как это у меня получается.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Это-то как раз понятно: во многом из-за подражания своему мужу, человеку, окончившему два технических института, который чувствовал машинные механизмы с точностью собственной плоти.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Ее сердце не привлекали катушки Пупина, релейные упряжки или расчет сопротивления железной проволоки.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Но уста ее мужа однажды произнесли эти слова, и больше того, он с искренностью воображения, воплощающегося даже в темные, неинтересные машины, представил ей оживленную работу загадочных, мертвых для нее предметов и тайное качество их чуткого расчета, благодаря которому машины живут.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Муж Фроси имел свойство чувствовать величину напряжения электрического тока, как личную страсть. Он одушевлял все, чего касались его руки или мысль, и поэтому приобретал истинное представление о течении сил в любом механическом устройстве и непосредственно ощущал страдальческое, терпеливое сопротивление машинного телесного металла.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: С тех пор катушки, мостики Уитстона, контракторы, единицы светосилы стали для Фроси священными вещами, словно они сами были одухотворенными частями ее любимого человека; она начала понимать их и беречь в уме, как в душе.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Записываем: Фарад является очень большой емкостью для изолированного проводника. Так, металлический уединенный шар радиусом в 13 радиусов Солнца имел бы емкость равную 1 фарад. А емкость металлического шара размером с Землю была бы примерно 710 микрофарад…
Под его диктовку учащиеся записывают информацию в тетради.
ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Так как 1 фарад — очень большая емкость, поэтому используются меньшие значения, такие как: микрофарад, равный одной миллионной фарада; нанофарад, равный одной миллиардной; пикофарад, равный одной триллионной фарада…
Фрося отстала вниманием от лекции и писала себе в тетрадь свои мысли.

ФРОСЯ: Тут у меня, Федя, микрофарада и еще блуждающие токи. Связь, сигнализация, электричество…Векторная диаграмма резонанса токов…влияние насыщения железа на появление высших гармоник…Это всё стало чужим. Катушки Пупина, уитстоновские мостики, железные сердечники засохли в моём сердце… мне скучно.Тебя нет. Это ты мог так просто всё объяснить. Сам как будто превращался в микрофараду и в блуждающий ток. И я почти видела глазами то, что раньше лишь хотела и не могла понять. И всё так было просто, как трава в поле. Жалко, что я только женщина и не могу быть микрофарадой, паровозом, электричеством, а ты можешь.

Пролетарии замечают, что Ефросинья Евстафьева сидит со слабой, рассеянной мыслью, ничего не усваивая из лекции. Им не удалось её увлечь. Разочарованно они расходятся. Фрося даже не замечает их ухода. Она продолжает писать мужу письмо.

ФРОСЯ:Ты всё можешь.

Появляется Фёдор в образе сказочной птицы. Садится рядом.

ФЁДОР: Ну, не всё!

ФРОСЯ: Нет, Федя, всё! Абсолютно всё! Ты можешь, например, спатьпри шуме.

ФЁДОР: Это не сложно.

ФРОСЯ: Сложно! Очень сложно! Ты вообще странный.

ФЁДОР: Странный?

ФРОСЯ: Ну, конечно! Ты никогда не болеешь. Одинаково ешь всякую пищу — хорошую и невкусную. Любишь тратить деньги на пустяки. Всегда весь почему-то горячий. В Китай собирался поехать! В Южныйсоветский. И стать там солдатом...

ФЁДОР: Дорогая Фро, я люблю тебя и вижу во сне.

Фёдор исчезает. Слышится лишь звуки взмахов сильных крыльев. Фрося сморит наверх. Над её головой вновь начинает звучать незатейливая мелодия.

ФРОСЯ: Мать стирает белье, отец на работе, не скоро придет, скучно, скучно одному.

Появляется Отец. Обутый, одетый и в шапке. Подметает пол и слушает все шаги по лестнице.

ОТЕЦ: Фрося, тебе каши с маслом не подогреть? Я живо.

ФРОСЯ: Нет, я не хочу.
ОТЕЦ: Ну колбаски поджарю!
ФРОСЯ: Нет!
ОТЕЦ (недолго помолчав, более робко):Может, чайку с сушками выпьешь? Я ведь враз согрею...
Дочь молчит.
ОТЕЦ: А макароны вчерашние!.. Они целы, я их тебе оставил...
ФРОСЯ: Да отстань ты, наконец! Хоть бы тебя на Дальний Восток командировали...
ОТЕЦ: Просился — не берут, говорят — стар, зрение неважное…Что ж ты сегодня себе губки во рту не помазала? Иль помада вся вышла? Так я сейчас куплю, сбегаю в аптеку...
У Фроси показались слезы в ее серых глазах, и она ушла к себе в комнату. Отец остался один; он продолжил подметать пол, потом сел на корточки, и заплакал.
ОТЕЦ: Фашистка она, что ль? Как же я ее зачал от жены? Не помню!»
В дверь постучали, Фрося не вышла открывать. Старик вытер лицо о веник и пошел отворять дверь. Пришел вызывальщик из депо.
ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Расписывайся, Нефед Степанович: сегодня тебе в восемь часов явиться — поедешь сопровождать холодный паровоз в капитальный ремонт. Прицепят к триста десятому сборному, харчей возьми и одёжу, ране недели не обернешься...
Нефед Степанович расписался в книге, вызывальщик ушел.
ОТЕЦ: Дочка!.. Закрой за мной, я в рейс поехал — недели на две. Дали паровоз серии «Ща»: он холодный, но ничего.
Фрося вышла не сразу, когда отец уже ушел. Посмотрела наверх.
ФРОСЯ: Играй! Отчего ты не играешь?
Зазвучала музыка. Фрося сняла пиджак мужа, разложила его на кровати, легла рядом  и задремала. То ли сон, то ли явь…
ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ:Весь вечер Фрося ходила по путям станции, ближним рощам и по полям, заросшим рожью.
Фрося, не открывая глаз и не вставая, двигает ногами, как будто куда-то идет.
ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ:Она побывала около шлаковой ямы, где вчера работала, — шлаку опять было почти полно, но никто не работал.
ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Наташа Букова жила неизвестно где, ее вчера Фрося не спросила; к подругам и знакомым она идти не хотела, ей было чего-то стыдно перед всеми людьми — говорить с другими о своей любви она не могла, а прочая жизнь стала для нее неинтересна и мертва.
ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Она прошла мимо кооперативного склада, где одинокий муж Наташи ходил с берданкой.
ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Фрося хотела ему дать несколько рублей, чтобы он выпил завтра с женою фруктовой воды…
Фрося потянулась в карман пиджака.
ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Но постеснялась.
Фрося убирает пустую руку из кармана.
ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Проходите, гражданка! Здесь нельзя находиться: здесь склад, казенное место!
ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Далее складов лежали запустелые, порожние земли, там росла какая-то небольшая, жесткая, злостная трава.
Фрося ворочается во сне.
ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Фрося пришла в то место и постояла в томлении среди мелкого мира худой травы, откуда, казалось, до звезд было километра два.
ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Ах, Фро, Фро, хоть бы обнял тебя кто-нибудь!
ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Ей что-то мешало уснуть. Фрося огляделась в сумраке и принюхалась: ее беспокоила подушка, на которой рядом с ней спал когда-то Федор. От подушки все еще исходил тлеющий, земляной запах теплого, знакомого тела, и от этого запаха в сердце Фроси начиналась тоска.
ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Она завернула подушку Федора в простыню и спрятала ее в шкаф, а потом уснула одна, по-сиротски.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: На курсы связи и сигнализации Фрося больше не пошла — все равно ей наука теперь стала непонятна.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Она жила дома и ожидала письма или телеграммы от Федора, боясь, что почтальон унесет письмо обратно, если не застанет никого дома. Однако минуло уже четыре дня, потом шесть, а Федор не присылал никакой вести.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Не дождавшись ни письма, ни телеграммы от Федора, Фрося поступила работать в почтовое отделение письмоносцем!

От этой мысли Фрося просыпается.

ФРОСЯ: Письма, наверно, пропадают, и поэтому я сама буду носить их всем адресатам в целости.

Фрося водружает на себя тяжелую сумку почтальона и начинает движение по траектории, которую рисуют и постоянно изменяют Пролетарии мелом на полу.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: А письма Федора она хотела получать скорее, чем принесет их к ней посторонний, чужой письмоносец, и в ее руках они не пропадут.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Она приходила в почтовую экспедицию раньше других письмоносцев и добровольно принимала участие в разборке и распределении корреспонденции. Она прочитывала адреса всех конвертов, приходивших в поселок, — Федор ничего ей не писал.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Все конверты назначались другим людям, и внутри конвертов лежали какие-то неинтересные письма. Все-таки Фрося аккуратно, два раза в день, разносила письма по домам, надеясь, что в них лежит утешение для местных жителей.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: На утренней заре она быстро шла по улице поселка с тяжелой сумкой на животе, как беременная, стучала в двери и подавала письма и бандероли людям в подштанниках, оголенным женщинам и небольшим детям, проснувшимся прежде взрослых.

Фрося вручила письма Пролетаркам.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ (читая письмо): Еще темно-синее небо стояло над окрестной землей, а Фрося уже работала, спеша утомить ноги, чтобы устало ее тревожное сердце.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ (обращаясь к Фросе): За девяносто два рубля в месяц работаете?

ФРОСЯ: Да. Это с вычетами.

Появляется Пролетарий Первый. Фрося вручает ему журнал.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Девушка, а выходите за меня замуж — в виде опыта: что получится, может быть, счастье будет, а оно полезно. Как вы на это реагируете?

ФРОСЯ: Подумаю.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: А вы не думайте! Вы приходите ко мне в гости, почувствуйте сначала меня: я человек нежный, читающий, культурный — вы же видите, на что я подписываюсь! Это журнал, он выходит под редакцией редколлегии, там люди умные, вы видите, и там не один человек, и мы будем двое! Это же все солидно, и у вас, как у замужней женщины, авторитета будет больше!.. А девушка — это что, одиночка, антиобщественница какая-то!

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Много людей узнала Фрося, стоя с письмом или пакетом у чужих дверей. Ее пытались угощать вином и закуской, и ей жаловались на свою частную, текущую судьбу. Жизнь нигде не имела пустоты и спокойствия.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Уезжая, Федор обещал Фросе сразу же сообщить адрес своей работы: он сам не знал точно, где он будет находиться. Но вот уже прошло четырнадцать дней со времени его отъезда, а от него нет никакой корреспонденции, и ему некуда писать.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Фрося терпела эту разлуку, она все более скоро разносила почту, все более часто дышала, чтобы занять сердце посторонней работой и утомить его отчаяние.

Фрося резко останавливается и протяжно кричит.

ПРОЛЕТАРКА  ТРЕТЬЯ:   В отделение телеграфа, ей передали телеграмму от Федора с адресом и поцелуем! 

Фрося немедленно садится писать ему письмо.

ФРОСЯ: Я люблю тебя, Федя! И я хочу быть любимой тобой постоянно. Постоянно, - понимаешь? Непрерывно, чтобы внутри моего тела, среди обыкновенной, скучной души, томилась и произрастала вторая, милая жизнь.

Ей не нравится, что и как она пишет. Скомканный лист бумаги летит на пол.

ФРОСЯ: Вот музыкант, который играет наверху, еще мал, и он еще не выбрал изо всего мира что-нибудь единственное для вечной любви.  Его сердце бьется пустым и свободным, ничего не похищая для одного себя из добра жизни.


Опять не то. Второй скомканный лист.

ФРОСЯ: Я раньше специально просила, чтобы ты научил меня умным фразам. Ты мне написал целую тетрадь умных и пустых слов: «Кто сказал „а“, должен говорить „б“», «Камень, положенный во главу угла», «Если это так, а это именно так» — и тому подобное. А зачем после буквы „а“ обязательно говорить „б“, а если не надо и я не хочу?!

Третий лист…

Фрося пишет письмо.Она не видит, как кончился день за окном, не слышит доносящейся сверху музыки, не видит, как отец принёс ей стакан чаю и булку с маслом и зажег электрический свет, чтобы Фрося не портила глаз в сумраке. Она пишет письмо. А оно всё не выходит.

ФРОСЯ: Папа!

ОТЕЦ: Ты что, дочка?

ФРОСЯ: Отнеси телеграмму на почту, а то я устала.—

ОТЕЦ: А вдруг — я уйду, а вызывальщик придет?

ФРОСЯ: Обождет. Ты ведь недолго будешь ходить... Только ты сам не читай телеграммы, а отдай ее там в окошко.

ОТЕЦ: Не буду. А ты же письмо писала, давай заодно отнесу.

ФРОСЯ: Тебя не касается, что; я писала... У тебя деньги есть?

ОТЕЦ: Есть.

Отойдя в сторону.

ОТЕЦ: Мало ли что, может, дочка заблуждение пишет, надо поглядеть.
(читает): «Выезжай первым поездом твоя жена дочь Фрося умирает при смерти осложнение дыхательных путей отец Нефед Евстафьев». Их дело молодое!

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Через двое суток пришел ответ «молнией»!

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ:  «Выезжаю беспокоюсь мучаюсь не хороните без меня Федор».

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Фрося точно сосчитала время приезда мужа, и на седьмой день после получения телеграммы она ходила по перрону вокзала, дрожащая и веселая.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: С востока без опоздания прибывал транссибирский экспресс. Отец Фроси находился тут же, на перроне, но держался в отдалении от дочери, чтобы не мешать ее настроению.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Механик экспресса подвел поезд к станции с роскошной скоростью и мягко, нежно посадил состав на тормоза. Нефед Степанович, наблюдая эту вещь, немного прослезился, позабыв даже, зачем он сюда пришел.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Из поезда на этой станции вышел только один пассажир.

Появляется Фёдор. Он в шляпе, в длинном синем плаще… Словно сошедший с экрана киногерой.

ФЁДОР (бросая чемодан на перрон): Фро!

Она подбежала к нему.


ФРОСЯ: Папа, ступай в депо, попроси, чтобы тебе поездку дали, — тебе ведь скучно все время дома сидеть...

ОТЕЦ: Скучно. Пойду.

ФЁДОР: Здравствуйте, Нефед Степанович!

ОТЕЦ: Здравствуй, Федя! С приездом!

ФЁДОР: Спасибо, Нефед Степанович...

Отец уходит.

ФРО: Милый, я всю квартиру прибрала. Я не умирала.

ФЁДОР: Я догадался в поезде, что ты не умираешь. Я верил твоей телеграмме недолго...

ФРО: А почему же ты тогда приехал?

ФЁДОР: Я люблю тебя, я соскучился.

ФРОСЯ: Я боюсь, что ты меня разлюбишь когда-нибудь, и тогда я вправду умру...

Федор поцеловал ее сбоку в лицо.

ФЁДОР: Если умрешь, ты тогда всех забудешь, и меня.

ФРОСЯ: Нет, умирать неинтересно. Это пассивность.

ФЁДОР: Конечно, пассивность.

В прекрасном киносне Фёдор уносит Фросю на руках.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Дома они сразу легли отдыхать и уснули.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Проснулись они уже ночью.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Они поговорили немного, потом Федор обнял Фро, и они умолкли до утра.

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: На следующий день Фрося быстро приготовила обед, накормила мужа и сама поела.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: Она делала сейчас все кое-как, нечисто, невкусно…

ПРОЛЕТАРКА ТРЕТЬЯ: Но им обоим было все равно, что; есть и что; пить, лишь бы не терять на материальную, постороннюю нужду время своей любви.

Вбегают Фёдор и Фрося. Фёдор мелом рисует какие-то схемы. Фрося внимательно следит за мужем, слушает его в блаженстве.

ФЁДОР: Фрося, ты только представь: силовая энергия передаётся без проводов, посредством ионизированного воздуха! Представляешь?

ФРОСЯ: С ума сойти!

ФЁДОР: Это ещё что! А если увеличивать прочность всех металлов через обработку их ультразвуковыми волнами?! А?! Я не говорю о стратосфере на высоте в сто километров, где есть особые световые, тепловые и электрические условия, способные обеспечить вечную жизнь человеку, — поэтому мечта древнего мира о небе теперь может быть исполнена! Существуют таинственные силы природы, которые дадут богатство человечеству! Мы изменим, мы обязательно изменим, коренным образом изменим жалкую душу человека!

ФРОСЯ: Федя, я теперь начну хорошо и прилежно учиться, я буду много знать, буду трудиться, чтобы в стране жилось всем людям еще лучше!

ФЁДОР: Эх, Фрося, сколько всего ещё надо обдумать и сделать! Ради тебя и ради всех остальных людей!

ФРОСЯ (обнимает мужа): Как хочется быть счастливыми прямо сейчас, немедленно, теперь же, раньше, чем наш будущий усердный труд даст результаты для личного и всеобщего счастья.

ФЁДОР: А ты разве не счастлива сейчас?

ФРОСЯ: Счастлива! Очень счастлива! Федя, я хочу, чтобы у меня народились дети! Я их буду воспитывать, они вырастут и доделают дело своего отца, дело коммунизма и науки.

Образы будущего и настоящего счастья рисуются ими мелом на стенах, на полу…

ФРОСЯ: Мы вот еще побудем так вместе немножко, а потом надо за дело и за жизнь приниматься.

ФЁДОР: Завтра же или послезавтра мы начнем с тобою жить по-настоящему!

ФРОСЯ: Послезавтра!

Благородная мечта их превращалась в наслаждение, точно сразу же осуществляясь…

ФЁДОР: Фро! Пойдем трудиться, пойдем жить, как нужно... Тебе надо опять на курсы связи поступить.

ФРОСЯ: Завтра!

Они уже не замечают, что сами с ног до головы покрыты мелом…

ФЁДОР: Когда же, Фро?

ФРОСЯ (дремлющая, кроткая): Скоро, скоро…

ФЁДОР (улыбаясь):  Уже десятый или двенадцатый день нашего свидания.

ФРОСЯ (засыпая): Скоро, скоро…

          Он любуется на неё. И когда её дыхание становится ровным, целует её в лоб и уходит.
          Она одна в комнате. Разгорается день. Слышится  губная гармония. Фрося не просыпается. Появляется отец. Он старается бесшумно прилечь, но нечаянно будит дочь.
          
ФРОСЯ: Ты когда приехал?

ОТЕЦ: А? Сегодня, рано утром.

ФРОСЯ:  А кто тебе дверь отворил? Федор?

ОТЕЦ:  Никто, она была открыта... Меня Федор на вокзале нашел, я там спал на лавке.

ФРОСЯ: А почему ты спал на вокзале, что у тебя — места нету?

ОТЕЦ:  А что! Я там привык. Я думал — мешать вам буду...

ФРОСЯ:  Ну уж ладно, ханжа! А где Федор, когда он явится?

ОТЕЦ:  Он не явится, он уехал... Утром курьерский был, он сел и уехал на Дальний Восток. Может, говорит, потом в Китай проберусь — неизвестно.

ФРОСЯ: А еще что он говорил?

ОТЕЦ: Ничего. Велел мне идти к тебе домой и беречь тебя. Как, говорит, поделает все дела, так либо сюда вернется, либо тебя к себе выпишет.

ФРОСЯ:  Какие дела?

ОТЕЦ: Не знаю. Он сказал, ты все знаешь: коммунизм, что ль, или еще что-нибудь.

Отец вышел, оставив её одну. Звучит нехитрая мелодия губной гармонии.

ФРОСЯ: Мальчик! Иди ко мне в гости!

Фро стоит одна среди большой комнаты, в ночной рубашке. Улыбается в ожидании гостя.

ФРОСЯ: Прощай, Федор! Ты вернешься ко мне, и я тебя дождусь!

Она берет в руки детскую фотографию Фёдора, рассматривает её.

ПРОЛЕТАРИЙ ПЕРВЫЙ: Может быть, она глупа, может быть, ее жизнь стоит две копейки и не нужно ее любить и беречь, но зато она одна знает, как две копейки превратить в два рубля.

ПРОЛЕТАРКА ВТОРАЯ: В наружную дверь робко постучал маленький гость. Фрося впустила его, села перед ним на пол, взяла руки ребенка в свои руки и стала любоваться музыкантом.

ПРОЛЕТАРКА  ТРЕТЬЯ:  Этот человек, наверно, и был тем человечеством, о котором Федор говорил ей милые слова.


ЗАНАВЕС