Виктор Васильевич Третьяков

1888 – 1961

Виктор Васильевич Третьяков – писатель, поэт, переводчик, журналист, художник, преподаватель. Известен как поэт гумилёвской школы, как переводчик поэзии с латышского и английского языков. Третьяков сделал доступными русскому читателю стихи многих латышских поэтов, выпустив не одну книгу переводов.

Третьяков был прекрасным журналистом, писавшим в рижской русской и латышской прессе в 20-30-е годы ХХ века статьи о литературе и живописи, в послевоенные 40-е годы – преподавателем филологического факультета Латвийского университета. Виктор Васильевич известен и как талантливый художник, создавший портреты знаменитых в Латвии людей, воспитавший множество учеников. В Риге неоднократно устраивались выставки его картин.


***
Блаженны дни медлительного лета,
Те сине-жёлтые немеющие дни.
О, томность зелени, застылость света
И свежесть ароматная в тени!

Великолепие и бесконечность
Остановившихся часов.
Самодовольственная вечность,
Отказ от мысли и трудов.

Мир смотрит сонно. Не мигая.
Шипит чуть солнце брызгами лучей.
Тишь роковая ласкового рая –
Услада птиц, томление зверей.


Виктор Васильевич Третьяков родился 17 октября 1888 года в Киевской губернии в семье судебного чиновника.

Учился и с прекрасными оценками окончил киевскую Императорскую Александровскую гимназию, выпускниками которой в своё время были писатели Михаил Булгаков, Константин Паустовский, Александр Вертинский, первый нарком просвещения РСФСР Анатолий Луначарский и другие.

Пробы пера относятся ещё к годам обучения в гимназии, однако Виктор Васильевич начал печататься в возрасте 27 лет. Стихотворение под названием «Карусели» было опубликовано в 1915 году в литературном отделе газеты «Киевская мысль» в киевском сборнике «Гермес».


***
Ах, ярмарка и карусели
Под небом бархатной весны,
Когда в ночи они горели,
Весельем радостным полны!

Кружились бешеные кони,
И лица диких седоков
В экстазе пламенной погони
Блистали углями зрачков.

Что за несбыточные сказки,
Какая яркость мишуры.
Недвижны лица, точно маски,
И лишь в очах огонь игры.

Им в мире ничего не нужно
И только мил последний путь:
В забвенном лете, в пляске кружной
Меж звёзд зелёных потонуть.

Вот всё неистовей круженье,
Хмельная музыка гремит…
И карусель – ещё мгновенье –
Безумным солнцем улетит.


Третьяков поступил на филологический факультет Санкт-Петербургского университета.

Однако курса не окончил, у молодого человека появились иные интересы – любовь к живописи и стремление научиться рисовать. Оставив учёбу в университете, Виктор Третьяков поступил и окончил Императорскую академию художеств, где учился по классу профессора Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина.

Однако страсть к рисованию не затмила страсти к поэзии. Молодой человек писал стихи.


Мудрость будней

В синий полдень на задворках где-то
Петуха заливисто-блаженный вскрик.
Кур ленивое ворчанье… Лета
Улыбающийся неподвижный лик.

Что безумье, падает в смятенье
Перед этой вещей тишиной.
В ней веков неспешное теченье,
Голос мудрости, счастливой и простой.

Обыденность величавей магов,
Чисел крепче и глубинней сна.
Над землёй её простёрлось благо,
Как насыщенная солнцем вышина.


В Петербурге Виктор Третьяков оказался в гуще столичной литературной жизни, посещал заседания литературного объединения «Цех поэтов», основанного Николаем Гумилёвым и Сергеем Городецким в 1911 году.

Игра в литературную жизнь в творческом клане была окутана вдохновением и пеленой таинственности.

«Цех поэтов» ассоциировался с объединением средневековых ремесленников и был создан с целью обучения своих членов мастерству стихосложения, для постижения приёмов и технологий написания стихов и совершенствования литературных навыков. Стихотворение именовалось «вещью» и оценивалось по принципу «нравится» – «не нравится», а также с аргументацией причин.

Во главе стоял главный мастер – синдик (как воспоминание о защитнике на суде у древних греков или об административной должности в Императорских университетах Российской империи, где синдик занимался вопросами судопроизводства в университете).

Все остальные члены «Цеха поэтов» именовались подмастерьями и должны были под руководством мастера, синдика, учиться ремеслу стихосложения. Новых членов принимали в группу голосованием – большинством голосов, с баллотировкой. В 1912 году они объявили себя акмеистами.

В апреле 1914 года объединение распалось, но возрождалось потом ещё два раза.

Заседания посещали Алексей Толстой, Осип Мандельштам, Михаил Лозинский, Георгий Иванов, Зинаида Гиппиус, Георгий Адамович. В «Цехе поэтов» состояла Анна Ахматова, исполнявшая обязанности секретаря.

Там Виктор Третьяков познакомился с мэтрами поэзии Александром Блоком, Михаилом Кузминым, Фёдором Сологубом и снискал их одобрение и хорошую оценку.

Сам Третьяков очень любил поэзию Кузмина, знал наизусть почти все его стихи, часто цитировал, а в 1916 году посвятил Кузмину стихотворение «Вечер». Поэты дружили, переписывались.


Вечер

Усталые длинные тени
Легли на земные дороги
От стройных деревьев, от зданий,
Прощальным огнём позлащённых.
Уже Светозарный Метатель
Последние струны из лука
Пускает в лиловые выси,
Но поздние стрелы не метки,
Рука его за день устала:
Запутались звонкие стрелы
В далёко синеющей роще,
Упали бессильно на землю.
И вот златорукий Метатель
Свой лук опустил непослушный –
Полмира окуталось синью,
Предвестницей благостной ночи.

Привет тебе, радостный вечер,
Покоя забвенного зодчий!
Как плавные белые птицы
Несутся вечерние мысли
И стройно, и чётко, и вольно…
Душа пробудилась от жизни,
Сокрытое явно почуя;
Она собирает фрагменты
Единственной истины мира.
Кимвалы вселенских религий,
Заветные древние думы,
Обычаев пестрая смена,
Вседневная мудрость, искусство
В единое русло влекутся.
Так благостно и величаво
Вечерние мысли плывут.
Им вторят спокойные строфы
И стройно, и чётко, и вольно…


Позже Михаил Кузмин отмечал: «В лице В. Третьякова мы имеем настоящего поэта, понимающего серьёзные задачи поэзии. Нахожу в его стихах черты своеобразия».
Стихи и статьи членов «Цеха поэтов» публиковались в петербургских журналах «Гиперборей», «Весы» и «Аполлон». Объединение издавало поэтические сборники.
Стихи Виктора Третьякова издавались в «Курантах» и в газете «Свободная мысль».


***
Тут внизу уже сумерек тень,
Надо мной голых веток узор,
И на них угасающий день
Устремил розовеющий взор.

Наплывет вечерняя грусть…
По дорожке пройдёт кто-нибудь –
Будто музыка, гравия хруст;
Сад весенний так хочет уснуть.

И пока гулкий город спешит
И сверкает, обычно гремуч,
По воздушным ступеням скользит,
Возносясь, вечереющий луч.

Я смотрел на деревья вдали
И вершинам завидовал их;
Перед ними в разливе зари
Волшебство кругозоров иных.


В 1910-е годы Виктор Третьяков увлекался переводами английской поэзии, в частности, его перу принадлежат переводы поэта-романтика «Озёрной школы» Уильяма Водсворта.

Известен факт, что Корней Чуковский заметил талант поэта и переводчика Третьякова и хотел привлечь его к переводам английской литературы.

Но после Октябрьской революции в 1921 году вместе с семьёй – матерью и отчимом Эдуардом Вейспалом – Виктор Третьяков эмигрировал из холодного и голодного Петрограда в Латвию и всю оставшуюся жизнь прожил в Риге.

В том же 1921 году он начал работать в рижских газетах «Сегодня», «Слово», в журнале «Для Вас», в латышских литературных изданиях. Публиковал свои стихи и переводы, писал статьи о культурной жизни Риги. Особыми темами были литературная жизнь дореволюционного Петербурга, гумилёвский «Цех поэтов», литературные лекции Корнея Чуковского, литературные вечера поэта Всеволода Рождественского, модернизм в русской дореволюционной литературе, а также в живописи.

Статьи Третьякова были посвящены культурной жизни. Так, он рассказывал о состоявшемся в Риге поэзоконцерте Игоря Северянина.

Третьякову принадлежит серия очерков о русской поэзии и поэтах, например об Александре Блоке и его книге «За гранью прошлых дней», о встречах с рижской поэтессой Ириной Одоевцевой.

Виктор Третьяков создал литературную студию при газете «Сегодня», где занимался с участниками, обучая их поэтическому мастерству, – по аналогии с «Цехом поэтов» эпохи своей петербургской молодости.

Он писал репортажи о художественных выставках. Так, Третьяков освещал проводившиеся в Риге выставки знаменитых художников: пейзажиста Вильгельма Пурвитиса, передвижника Николая Петровича Богданова-Бельского, Василия Масютина, Мстислава Добужинского, а также «Выставку русских художников» в 1922 году.

Переводил и публиковал стихи латышских поэтов. Переводы Виктора Третьякова очень органичны, точны, они естественно передают своеобразие авторского стиля.


Аспазия
Одно мгновение

Жизнь – это тень, жизнь – это дух.
Знаю один лишь миг:
Был он красивый, но потух;
Самый красивый миг.

Знаю, больше он не придёт,
Будешь напрасно ждать:
Так и теченье вечных вод
Не обратится вспять.

Издали вижу: в погоне за ним
Волн серебристый блеск,
Только шумит шумом чужим
Их набегающий плеск.


Янис Райнис

Высоко в небе ласточки летают,
Играют дети, близится закат…
Цветы прохладный вечер орошает,
Они от зноя сникнувши стоят.

Лежу на сене, вверх смотрю… Не спится…
Земля темнеет. Небеса горят…

Сам Виктор Третьяков относил себя к поэтам «довоенным», имея в виду эпоху, предшествовавшую Первой мировой войне. Отмечал влияние на своё творчество русского символизма. В его стихах, несомненно, чувствуется влияние «Цеха поэтов», Николая Гумилёва, Михаила Кузмина.


Городской май

Май распускает хвост павлиний
Что день, то ярче и пышней,
И спорит с высью звучно-синей
Блеск изумрудовых огней.

Слепую трепетную жажду
Плодотворить иль плод нести
Невольно обнажает каждый,
Встречающийся на пути.

И томно алы женщин губы,
Слова ненужные струя;
Каштан подъемлет в страсти грубой
Цветочных копий острия;

Лиловые раскинув груди.
Сирень истомная зовёт.
Так солнце на лучистом блюде,
Весну вам, люди, подаёт.


В стихах Третьякова, публиковавшихся в рижских газетах, предстают жизнь города, его улицы.


***
На вывеске чай, сахар и калач,
И радость бакалейная в витрине:
«Каких тебе, дружок, ещё удач?
Купи же нас! Смотри – араб в пустыне.
Сидит у пальм без грусти, без тревог…»
И в толчее, что жизнью называем,
Так мил приветной вывески лубок
С её простым и полнозвучным раем.
И он зовёт, он не обманет нас:
«Коль можешь, будь доволен малым,
Даём мы счастье тихое… сейчас
Таким прохожим смутным и усталым».


Третьяков откликался на разные события – например, на возрождение курорта в Кемери. «Письмо из Кемерна» было написано сразу после переезда Третьякова в Латвию и опубликовано в газете «Сегодня» в 1921 году. Это небольшая шутливая лёгкая и светлая практически поэма о дачной жизни и о восстановленном после Первой мировой войны курорте, известном своими целебными водами.


Письмо из Кеммерна

Ну, вот собрался написать,
Уж очень донимала совесть:
Грешно другим не рассказать
Дней летних ласковую повесть.
Вы ждёте, вероятно, слов
Восторженных цветам и птицам.
Чтоб «ба, знакомые всё лица"
Сказать, зевнув, про сей улов.
Но поведу рассказ иначе,
И вот начну хотя бы с дачи.
А дача, право, хоть куда:
Кормить хозяйка может славно,
Гамак, веранда, молода
Соседка Вера Николавна.
Мечта свободна от забот,
Пьянеет в полдень полуснами,
Итак, судите лучше сами
Чего душе недостаёт.
А я тем временем о прочем
Неторопливо расскажу,
Конечно, нужно б покороче –
В деревне ж краткости межу
Блюсти от лени нету мочи.

Как феникс восстаёт курорт
Из угля, зарослей, развалин
И снова запах серных вод,
Здоров, бесстыден и нахален,
Больным надежды подаёт.
Как хорошо взирать на них
С высот упругого здоровья
И, силы чувствуя коровьи,
Слагать, насвистывая, стих.
Куда ни глянь, огонь и меч
Прошли тупы и беспощадны –
Кресты, окопы шепчут речь
О близкой были безотрадной.
Рука жестокая войны
От вилл оставила лишь трубы,
Самодовольны и вечны
Зато остатки старины –
Инициалы. Сосны, дубы,
Берёзы, скамьи и беседки
Навек обидели сугубо
Бессмертной пошлости объедки:
«Люблю безумно», «Жизнь – игра»
«Сегодня Лиза целовалась
С М. К.» Вот что у них рождалось
В задумчивые вечера,
В седые северные ночи.
Так помни ж бедная кора,
Что здесь была С. П. из Сочи!
А там, где прежде купидон
Искрился серною струею
Такой же горестный урон:
Сбежал шалун куда-то, он,
Быть может, мачехой войною
Во цвете лет погублен. Там
Ретиво ноются и ныне,
Надеясь благородство линий
И райский цвет придать чертам.

Конечно, это верный путь:
Вода и хромых исцеляла,
Но разве можно то вернуть,
Чего и раньше не бывало?
А резвые с мечтой во взгляде
По воскресеньям даже тут
Красы безжалостно трясут
Под хрип тромбона. Псы в досаде
Прохожего за икры рвут.
Ну, а танцорам что за дело...
Пошли ж, Господь, им долги дни

Пускай покрепче будут телом,
Коли другим бедны они!
Как хорошо лежать в траве,
Забыть, что дымы революции
(Всемирной!) коптят на Москве
Давно мозги самих Конфуциев.
Забыть, что где-то есть Ллойд Джордж,
Сопеть, качаясь в милой сетке,
Глядеть, грызя пахучий корж,
Как леший прыгает на ветке.
Кончаю. Необорный сон
Писать мешает. До свиданья.
Тушу свечу. И мирозданья
В конец порядком восхищён,
Ложусь. А за стеной соседка
Храпит. Комар – случайный гость
Поёт и вдруг уколом метким
Разбудит дремлющую злость.


В 1930 году в Берлине в издательстве «Петрополис» была издана первая книга стихотворений Виктора Третьякова «Солнцерой».

В неё вошли стихотворения, написанные и в киевский, и в петербургский, и в рижский периоды жизни поэта. Это, прежде всего, «вещи» (как принято было говорить в «Цехе поэтов»), прочитанные и оценённые ещё Гумилёвым, Блоком, Кузминым и другими членами знаменитого литературного объединения.

Первое стихотворение сборника, написанное в рижский период, – это своего рода предисловие, в котором поэт в лирической форме рассказывает о причинах, побудивших его к изданию книги.

Тексты написаны в традициях младосимволизма и акмеизма, одни из них философичны, другие затрагивают исторические темы. Здесь есть композиционые эксперименты, и эксперименты со звукописью.

Одно из стихотворений посвящено любимому Третьяковым поэту и другу Михаилу Кузмину, в нём поэт светло вспоминает прекрасное петербургское прошлое.

Присутствует здесь и светлый образ утерянного города – Петрограда – и образ нового обретённого города, в котором читатель видит Ригу.


***
Оснежённые окна. Зимний сон.
Безотчётная радость детских дней
На дворе голубей уютный стон,
Тот пахучий малиновый жар углей.

Ты в раздольях душа, при луне голубой
Немудрёное русское счастье с тобой;
Заливной бубенец, расписная дуга,
Под санями поют колдовские снега.


Поэтический сборник был хорошо принят читающей публикой и отмечен отзывами в прессе. Так, латышская писательница и поэтесса Элза Стерсте откликнулась приветственной статьёй на издание, отметив принадлежность Третьякова к кругу русских поэтов-символистов, высоко оценив его творчество, подчеркнув и глубину мысли, и изысканность, и чёткость стихотворной формы.

Виктор Третьяков всегда оставался поэтом Гумилёвской школы.

Так, стихотворение «Полдень» имеет посвящение Николаю Гумилёву.


Полдень

Солнце замерло в зените. Сон полудня снизошёл.
Льются пламенные нити в неоглядный тихий дол.

Меж златыми берегами голубой Славутич спит.
И кошачьими очами осень пёстрая глядит.

Спят удолья, крутосклоны… Отдыхает в чаще зверь.
Хмелем солнца напоённый, спит крестьянский лик теперь.
…

Поэт никогда не оставлял занятий живописью, делал иллюстрации к собственным стихам. На его пейзажах – природа Латвии, Гауя, Балтийское море. Рижское взморье, дюны, морская голубизна присутствует и в его стихотворениях.


***
У самого моря живу,
По утрам взбираюсь на дюны,
Вижу бледную синеву –
Простор спокойный и юный.
Смесились вода и воздух
В одно бесконечное небо.
Забвенье, зеркальность, отдых…
Им душа отдаётся слепо.
И не может она поверить,
Что порою там рвутся снасти,
Белогривые мечутся звери,
Вскинув ревущие пасти;
И не верит она, не верит,
Что там, где лазурней влага,
Лежат дорогие потери,
Отчаянье и отвага.


Художник Виктор Третьяков писал и портреты с натуры: поэта Яниса Райниса, скульптора Теодора Залькалнса и других известных людей.

Его кисти принадлежит картина с условным названием «Сосны у моря», сделанная как иллюстрация к одноимённому стихотворению Райниса. Над этим полотном Третьяков работал долгое время. Его картины находятся преимущественно в частных коллекциях.

Он давал уроки рисования в основанной им театрально-художественной студии, которую окончило около 100 учеников.

Стихи Третьякова отличает особенный взгляд художника, отмечающего все цвета и оттенки красок.


Чёткий день

Лебяжьей стаей облака
Сгрудились над водою,
Их гонят взмахи ветерка
Холодной синевою.

Рабычьих лодок мотыльки
Вдали, на пухлой зыби
Так белоснежны и легки.
Что и взлететь могли бы.

Авто, сверкая, прошуршит,
Бредёт старик по пляжу
И пёс за ним… «Прекрасный вид!» –
Довольный дачник скажет.

Да, всё нарядно и светло,
Приманчиво для взора:
И моря синее стекло
И даже кучи сора.

Чья равнодушная рука,
Насмешливо-слепая,
Наводит луч издалека,
Добро и зло мешая?

И чует бедная душа:
Пощады «там» не будет,
Испит из общего ковша
Вам, травы, звери, люди.

Так оскорбительна она,
Коварная «прекрасность»,
Жестокая голубизна,
Пронзительная ясность!


В 1934 году Виктор Третьяков попробовал себя как редактор, издавая литературно-религиозный журнал «Основы». Здесь печатались статьи, посвящённые русской литературе и духовной жизни. Правда, в условиях финансового прессинга во время парламентского кризиса той эпохи, вышло всего 6 номеров журнала.

В 1937 году в Риге Третьяков написал и издал стихотворную сказку для детей «Дед лесной» – на 14 страницах, со своими иллюстрациями.


Скучно в городе живётся:
Не шалится, не поётся;
Белка там не пробежит,
Гриб под ёлкой не сидит,
Не поёт щегол на ветке,
Не совьёт гнезда в беседке,
Не растёт там сам собой
Колокольчик голубой.
…

В 1926 году Виктор Васильевич Третьяков написал серию репортажей о Шестом Вселатвийском празднике песни и традициях его проведения. Праздник состоялся в Риге в парке на Эспланаде. Подробные статьи Третьякова о его ходе печатались в рижской газете «Сегодня».

Красивому празднованию дня летнего солнцестояния – Лиго – он посвятил стихотворение, написанное в стилистике народных латышских песен.


***
Луг цветами золотится, Лиго!
Яну сон весёлый снится, Лиго!
Девы лёгкою толпою, Лиго!
Ходят с песней над рекою, Лиго!
Смотрят запад красноватый, Лиго!
Урожай придёт богатый, Лиго!

В газете «Сегодня» регулярно публикуются его стихи. Например, отрывок «Из поэмы».


Из поэмы

И старый город тот лежал
У моря близкого и дышащего глухо,
Оно в привычном логове, капризная старуха,
Ворочалось века, и явственно для слуха
Оттуда вечный гул и шорох долетал.
И каждый знал, что там всегда, всегда
Нежданное готовится. А здесь седые кирхи
Высасывали в небе Божьи тайны.
И в них, и в ратуше был сумрак тихий:
И шлемов, и гербов дымилась череда.
И кто сюда входил, тот был необычайный.

Так город каменел в старинных снах…
И капали часы лениво… Забывались
Тут времена и сроки. И житель чуял страх,
Среди пузатых башен ускоряя шаг
Неверный, звонкий… Смотрит зорко нежить.
Тут сонный переулок странно нежит,
Тут все от прошлого чудовищно устали.
И только иногда из чуждых стран
По сумрачной реке подвинет море
Гигантский пароход. С тоской в музейном взоре
Его узрит толпа угрюмых горожан.
Застонет дизель в чёрном чреве гостя.

Сирена взвоет, взвизгнет стройный кран,
Влача по небу досок смольных кости.
Машины, бочки… На трубах, в каждой снасти
Ещё дрожит и дышит океан.

Матросов выдохнут угрюмых люков пасти,
Узлистые и смуглые, они наполнят город
Весёлым говором и пьяной песней.
И древность ощетинится на тех, кто молод,
И станут улицы ещё чудесней.


В 20-30 годы ХХ века имя поэта Виктора Третьякова знали в странах Балтии и за рубежом.

В 1940 году вышла вторая книга стихов Виктора Третьякова «Берег дальний», увидевшая свет в Таллине и изданная с финансовой помощью поклонников творчества из Союза объединённых искусств Эстонии.

Название сборника отсылает к пушкинским строкам
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной:
Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальный».

Поэтическая аллюзия определяет тематику сборника – многие стихи посвящены утерянной родине и ностальгическим чувствам, которые поэт испытывает на чужбине, ныне заменившей ему родину.


***
Безумный расточитель дней,
Ленивый жизни созерцатель,
Он грелся у чужих огней.
И вот призвал его Создатель.
Пришёл он на последний суд
И, горько в прежней каясь жизни,
Услышал: ангелы поют
И вспомнил… о своей отчизне.
Он вспомнил церковь за селом
И звёзды первые, и зори;
Весенних сумерек псалом,
Благословляющий просторы,
В оврагах сонные снега,
Сквозную рощу у просёлка
И тихой речки берега,
И нежность лунного осколка.
В глубокой грусти он поник,
О невозвратном вспоминая.
И строгий осветился Лик,
Беспутного раба прощая.


Книга сразу привлекла к себе внимание знатоков, на неё приветственно и положительно откликнулись в нескольких рижских, таллинских и парижских русскоязычных изданиях.

В 1940 году в рижском журнале «Для Вас» появился очерк рижского поэта Александра Перфильева, посвящённый новой книге Виктора Третьякова. Собрат по перу высоко оценил поэтическое творчество Третьякова и приветствовал выход поэтического сборника.

«„Берег дальний” элегичен, созерцателен и вдумчив», – писал Перфильев и подчеркнул, что «за чтением стихов Виктора Третьякова отдыхаешь».


Из вагона

Раскидала рай зелёный
На полях весна,
Уплывают долы, склоны,
Липа и сосна.

Зыбкий мостик гулко ахнет,
Лужица блеснёт,
Ива шалая шарахнет,
Дрогнет пешеход.

И опять стучат рысцою
Вдоль атласных трав.
Веять дымкой голубою
В тишину дубрав.

У сторожки вдруг метнётся
Томная сирень.
Встанет дева у колодца
В белых яблонь сень.

Улыбаясь миростою,
Будто вешний знак
Вскинет смуглою рукою
Изумрудный флаг.

Из платка упали косы,
Хмельно-томен взгляд,
Ей сиреневые росы
На заре дымят.

Ей так весело и вольно –
Мир, как сон, широк.
О свободном и раздольном
Шелестит флажок.

День, как песня, льётся, льётся,
Солнцем опьянён.
Нежный лист не шелохнётся.
Чуть стучит вагон.


Поэтическое творчество Третьякова Александр Перфильев охарактеризовал так: «Как поэт он строг, сдержан в эпитетах и сравнениях… По духу близок к Брюсову и Ходасевичу. Его стихи отличают сдержанность и строгость».


***
Деревья жертвенно пылали,
Сквозила ярко синева,
И, розовея, пролетали
Изменчивые острова…

Так всё покорно догорало,
Что даже бледная любовь
Склонила голову устало
И робко заалелась вновь.


Поэзия Третьякова проникнута мотивами «просветлённости и грусти о больном, близком и потерянном». Особо выделяется тема одиночества души, попавшей в чужой мир. Здесь и воспоминания об утерянной эпохе, о величавой русской старине, непонимание и отстранённость от новой жизни в других условиях и обстоятельствах.


***
«Да, этот новый непонятный мир
Ты полюбить уже не в силах.
Ещё доносятся раскаты вещих лир,
Ещё в плену ты у видений милых».


***
Сумбурны дни, кошмарны ночи –
Гремучий хаос бытия.
Но о другом сказать мне хочет
Летунья добрая моя.

Лишь иногда, глаза прикроя,
Её невольно обману,
Меж сном и явью потону –
Увижу небо не земное,

Клочок один… Неясный звук
Ещё неведомого пенья…
Одна секунда! Пробужденье.
И сердца равномерный стук.


В 1931 и 1940 годах Виктор Третьяков издал в Риге две антологии «Латышские поэты» – сборники переводов латышской поэзии на русский язык.


Аспазия
Одна

Моя душа
Давно уж сделалась ленивой,
Ей трудно быть среди людей.
Как мак она:
Нельзя вплести в венок красивый
Его негнущихся стеблей.
Она хранит всем чуждый, невесёлый,
Свой полный опиума сон тяжёлый.


В мае 1944 года Риге была открыта выставка работ учеников художественной студии Третьякова.

После окончания войны в 1945 году Виктора Третьякова, чудом избежавшего репрессий и депортации, пригласили на славянское отделение филологического факультета Латвийского университета, где он читал лекции в 1945–1948 годах. Однако потом был отстранён от преподавания.

Его переводы были включены в двухтомную «Антологию латышской поэзии», вышедшую в 1959 году в Москве. Это переводы стихов Яниса Райниса, Аспазии, Эдуарда Вейденбаума, Яниса Порукса, Вилиса Плудониса, Карлиса Скалбе, Виктора Эглитиса, Яниса Акуратерса, Павила Розитиса, Фрициса Барды, Эдварда Вирзы, Вальдемара Дамберга, Элзы Стерсте, Карлиса Крузы, Яна Судрабкална, Яниса Зиемелниекса и других латышских поэтов.


Аспазия

Лунный луч играет
В ясной глубине,
Будто издалёка
Шлёт призывы мне:

Уходи со мною
В дали без преград,
Дай умчать покорно
В челноке наяд –

Серебро – в нём вёсла,
Парус золотой,
Будет путь указан
Вечера звездой.

Ну, пойдём, я знаю
Край счастливый тот,
Где девицу-солнце
Месяц обретёт –

Луч с лучом сольётся
Там в огонь большой,
И душа несётся
Там к душе другой.

Как туман, исчезнет
Дольная тоска...
Только льётся света
Вечная река.


Янис Райнис
Блудный сын

Льют ливни, ветры дуют, день погас;
А он босой, в изорванной одежде.
Ты думаешь, что блудный сын сейчас
Вернулся в отчий дом, где жил он прежде?

Ужель не видишь, что пришельца вид
О непреклонной говорит надежде,
Что немощная плоть его кипит?

Не под ярмо идёт он, а упрямо
Теперь он мыслит выгнать вас из храма.


Последние годы жизни лишённый права на преподавательскую и публицистическую деятельность Виктор Васильевич Третьяков провёл в одиночестве. Его имя забыли. Иногда с ним  встречался лишь литературовед и писатель Юрий Иванович Абызов, отмечавший, что Виктор Васильевич казался замкнутым, утомлённым, разочарованным и даже запуганным человеком.

Только в 1961 году в газете «Циня» в статье, посвящённой переводам латышской поэзии на русский язык, упоминалось имя Виктора Третьякова.

Умер Виктор Васильевич 14 августа 1961 года.

Виктор Третьяков очень много сделал для укрепления русско-латышских литературных связей. Ныне он более известен как переводчик латышской поэзии.

Переводы

Эдвард Вирза

О, разве в те благие лета
Я знал, что счастье промелькнёт...
Кинь розу мне, Елизавета,
Как в незабвенный вечер тот!

Пусть снова, дар твой принимая,
Почует, как во сне, душа
Ту руку, что, цветок срывая,
Дрожала, нежностью дыша.

Я, полный грусти, грезить буду,
Цветка вдыхая аромат,
И вспомню милую причуду
И нежных уст блаженный яд.

Пускай чрез канувшие лета
Опять нежданно упадёт
Твой нежный дар, Елизавета,
Как в незабвенный вечер тот!


Элза Стерсте

Места, где жили прадеды когда-то,
Где шел медлительно за годом год...
Там от вещей другие ароматы,
Фабричный пар таких не создает:
Они затейной тонкостью богаты,
И каждая как будто бы поет.
Невидных рук улыбчивая сила
На бронзе и на дереве почила.

Смеются дамы в платьях старомодных:
Их лица странны, редки, как фарфор;
Изяществом движений несвободных,
Достоинством они пленяют взор.
И менуэт на скрипках благородный
Как будто слышен, плавен и нескор.
Они слетают розы лепестками,
Овладевая нашими сердцами.

Таких вещей красивых и воздушных
Красавицам теперь уж не видать;
У нас в быту им холодно и скучно,
И нашим временам их не понять.
Незнающее пламя равнодушно
Не перестанет их уничтожать;
Но кто влюблен в них – легкие их тени
Придут с улыбкой дивной в сновиденьи.


Янис Зиемилниекс
Полуночник

Опять один в пути ночном, далеком,
И бремя мыслей движется горой.
Опять один... Внизу, во сне глубоком
Раскинут город – скотный двор большой.

Как небо в звездах ясно и высоко!
И даже ветры все легли уснуть,
Скользят Плеяды медленно к востоку,
Бледнеет понемногу Млечный Путь.

О, страшный грех – воздвигнуть мир безмерный!
А жизнь должна быть так узка, узка –
Одушевить случайно прах неверный,
Чтоб в нем гнездились тленность и тоска!