Красный мост

Иван Грозный с грустью смотрел на толпы людей, которые заполнили мост по случаю его открытия после трехлетнего ремонта. Люди были возбуждены и изредка радостны. Это был центральный мост города, и его отсутствие для всех было обременительно.
 
Иван Василевич сидел на коне, на высоком постаменте на берегу реки, метрах в ста от моста. Поэтому людское ликование, особенно в группе, имеющей явно начальственный вид, ему было хорошо видно. Начальственная группа держалась несколько обособленно, подчеркивая свою значимость и то, что остальное быдло пришло лишь поглазеть на них. Они принимали фотогеничные позы, но бегающие глазки выдавали волнение. В них читались вопросы: «Не слишком ли мы спи…ли? А что скажет Он?». Его, даже без уточнения имени, все боялись. Он был далеко, но все знал, и это попугивало. Несколько успокаивало отсутствие Главного Прокурора города и полицейской верхушки. Но, как говорил классик жанра: «Настоящее спокойствие дает только страховой полис!». А где он этот страховой полис на все случаи жизни? Даже, если и существует, то блатные давно его захапали. Те, кто оказался ближе к кормушке. Сволочи, ворюги! Вот и мыкаются нынешние бедняги, красть – не красть. А если красть, то сколько?
Поближе к начальственной группе держались строители, которые в течение трех лет осваивали финансирование на ремонт, не особенно вникая в тонкости мостостроения. Их лозунг: «Лишь бы не рухнул в первую неделю, чтобы получить бабло, и укатить в теплые края с пышногрудыми телками», - был написан на обветренных, мужественных физиономиях. Раньше такие лица рисовали на агитках, типа: «Пятилетку в четыре года!». Позже и уже менее выразительные, они встречались на плакатах: «Даешь демократию и перестройку!». Тогда уже исчезло понимание, нужны ли выразительные лица в эту стрёмную эпоху с невнятными словесами предводителей.
Сейчас этот жанр утрачен, агиток нет, мужественных лиц тоже. Их заменила более продаваемая натура: заброшенные дворы, подчеркивающие житейскую убогость на фоне растущей духовности страны, которая уже полвека пытается подняться с колен, храмы – как подтверждение традиционных ценностей, и голых русалок под плакучей ивой, опечаленных отсутствием утопшего самца. А, может быть, самец и не утоп, а просто смылся на заработки, да и нашел там веселую бабенку. Всякое в жизни бывает!
Поодаль и тоже отдельной группкой стояли настоящие мостостроители. Они переглядывались, изредка перешептывались, понимая, что проект – дрянь, смета расходов непомерно завышена, качество строительства – убогое, украдено немерено. Но врожденная интеллигентность и отсутствие вождя не позволяло этой группе единомышленников бросить в лицо паразитам все, что о них думают. Паразиты этим пользовались (с благодарностью!).
Иван Васильевич, закованный в гранит, все-таки оставался царем, а, следовательно, большим знатоком человеческого нутра. Он был провидцем во всех человеческих мерзостях. В этом отношении он всегда кардинально расходился с другим душеведом.
 
Почти напротив, на высоченном обрыве сидел его постоянный оппонент по беседам на тему исследования человеческих душ, классик русской литературы, гордость города. Его именем были поименованы все, более-менее достопримечательные места. Ходили слухи, что однажды глава экологического департамента, устыдившись тем, что беззастенчиво потратил на любовницу деньги, отпущенные на строительство очистительного сооружения в виде общественного сортира имени этого классика, выступил с инициативой поставить на месте украденного сортира скромный монумент. Классик под дубом, причем дуб в натуральную величину и во всех деталях. Но проект отклонили, аргументируя, что даже в столице такого памятника классику нет. И такой местный взбрык может быть расценен как фронда. Это никак не вписывалось в созданную Вертикаль власти, и могло привести к печальным последствиям.
К слову, любовница эколога, которая на далеких островах в теплом море, помогла быстро потратить деньги, отпущенные на сортир, была студентка Философского факультета местного университета. Современники утверждают, что она этого заслуживает. Впрочем, после более глубокого знакомства с древнегреческой философией, она бросила эколога, оставив на память о нем небольшую трехкомнатную квартирку, кучку побрякушек и славненькое авто красного цвета. Не будем описывать ее следующий роман. Хотя он интересен, но сейчас нас интересует царь Иван Васильевич и его окружение.
Осенью, когда листва спадала, а Иван Васильевич поднимал своего коня на дыбы, там вдали на высоком холме он встречался взглядом с еще одним классиком русской литературы. Этот лауреат Нобелевской премии был ближе ему.
 
Человеконенавистником классик не был, но и особой любовью к людям не отличался. Поэтому и укатил за своей Нобелевской премией во Францию в сопровождении жены и подруги. В силу отдаленности расположения памятников, а также высокой нравственности Ивана Васильевича, разговоры с ним были менее оживленные, чем с ближним классиком. Да и то в тихую погоду. Кстати, бюст этого классика располагался еще и перед библиотекой, которая прежде носила имя Надежды Константиновны Крупской, а теперь в духе времени называлась просто Бунинкой. Но с этим бюстом у Ивана Васильевича разговора не получалось по причине удаленности. Давно заузилась тропка в Бунинку, вечером там не горели настольные лампы, как во времена имени Надежды Константиновны, и молодежь не назначала свиданий в ее читальном зале. Есть подозрение, что и книги оттуда, по большей части, поисчезли. Во всяком случае, те, в которых нет картинок. Кому же сейчас, в век Интернета, клипов и видосов придет в голову разбирать мелкий шрифт! Одинокий дальний классик стоял на высоком постаменте, поеживаясь от пронизывающего ветра и выглядывая из-за деревьев Ивана Васильевича и старшего классика, который, в отличие от него, не стоял, а сидел на некоем подобии булыжника, незаметно усмехаясь в бороду. Ему было удобнее всех. Иван Васильевич ерзал на своем коне, а дальний классик в легком сюртуке был отрыт всем ветрам.
Иван Васильевич знал, что с этим мостом дружит нечистая сила, она на него глаз положила во времена безбожия. До этого, в те очень далекие времена, прежний мост открывался как положено с освящением, хоругвями и пением подобающих псалмов. Поэтому нечисть, которая в изобилии водилась в реке, даже приблизиться к нему не могла. Но во времена богоборчества, когда в храме за спиной царя был кукольный театр, она полюбила мост. Тем более, что ежегодный шабаш, на который собирались все ее представители, проходил неподалеку за городом на высоком берегу той же реки. И когда все ведьмы и ведьмаки летели туда в полнолуние, небо как тучами покрывалось. На перилах моста они сидели, отдыхая, потому что многие приглашенные прибывали издалека. Русалки и водяные на шабаш плыли по реке, к мосту относились равнодушно, на перила не лазили. На следующий день все местные жители отмечали стойкий запах серы, шедший от моста. Запах пропадал, лишь когда по мосту проходил хотя бы один праведник. Историк краеведческого музея, расположенного рядом, отмечал, что однажды этот запах держался целый месяц, что казалось экологическим бедствием. Однако санэпидстанция, со всеми своими спринцовками и клистирными трубками, превышения предельно допустимых норм вредных веществ не обнаружила. Так и написали в местной газете: «Не беспокойтесь, граждане! Запах происходит от пролетевшего загадочного серного метеорита, прочертившего небосклон накануне ночью. Метеорит наблюдал астроном-любитель П.И.Р.-Н.». С чем, вернее с кем было связано исчезновение запаха, никто не знает. Но доподлинно известно, что мост никогда не мыли. Так, иногда поливали, не особенно расходуя воду. Большая часть воды, отведенной для этого уходила главному инженеру водоканала на дачу для полива помидоров. Ведь известно, что помидоры требуют частой поливки, а лета тогда были жаркие.
Сейчас Ивану Васильевичу было ясно, что мост, да и вся его округа, обречены на череду нелегких испытаний, даже, быть может, катастроф. В своих душеведческих беседах с классиками литературы, он зачастую высказывал соображения, что любовь нечистой силы к мосту не может пройти бесследно. И спасти мост могло бы его освящение с исполнением всего ритуала. Старший классик на это отвечал, что верит в людское благородство и, как ему кажется, можно обойтись без этого. Младший классик, гомерически хохотал, утверждая, что так как находится на самом высоком месте, то зрит дальше. А посему, мост ничего не спасет. Людишки ныне мелкие, вороватые и лгуны. А если собеседникам это не очевидно, то он умывает руки. Хотел было повернуться к собеседникам спиной, но не получилось. Памятник всё-таки.
Ивану Васильевичу все это казалось дикостью. Отсутствие священников и хоругвей, а также открытие моста без крестного хода, не укладывалось в его царских мозгах. Единственно, с чем Иван Васильевич считался в своей жизни, так это с церковью. Правда изредка. Но с остальными он вообще не считался. Поэтому, меч в его руке был ему гораздо ближе, нежели крест в другой. Вообще-то, еще ближе ему был кол, на который он сажал всех провинившихся или заподозренных в желании провиниться. И оглядываясь со своего высокого постамента, он с некоторым удивлением отмечал, что в окрестности нет ни одного басурманина, посаженного на кол. «Эх, пропала Россия!», - думал он своим царским умом. Младший классик, из своего почти заграничья, с ним соглашался. Старший соглашался отчасти, чтобы не вступать в бесконечный спор о судьбах Герасима и Муму, а также девушки Лизы. Вообще-то здесь, на высоком берегу реки, ему было холодновато, хотелось в Париж, накрайняк в Спасское. С Иваном Васильевичем вначале они вели длинные разговоры, особенно когда не мешали строители со своими громыханиями. Но потом разговоры поутихли, так как не смогли сойтись на вопросе: «Когда применять наказание в виде отсидки на колу». Иван Грозный полагал, что всегда, и сомнений в этом у него не было. Классик же считал это излишним и пытался протащить идею о любви друг к другу, вызывая этим искренний гнев царя. Младший классик полностью соглашался с царем в оценке людей, не соглашался только в одном. В качестве инструмента наказания кол ему не нравился из-за малой эффективности. В современном мире существуют более эффективные методы воздействия на массы. Меч в руке Ивана Васильевича чуть шевелился, выдавая его эмоции, но реальной угрозы не представлял.
И все-таки, Иван Грозный оказался прав. Нечисть взяла свое!
Во-первых, на крыше трехэтажного дома на улице, которая вела непосредственно к мосту, выросла береза и украсила собой архитектурную достопримечательность города. Дом, действительно был красив. Увы, но только был. Раньше в городе березы на крышах домов не росли. Поэтому местные жители связали это с ремонтом моста, и, наверное, были правы. Иван Васильевич абсолютно точно знал, что падение нравов в строительной отрасли началось именно с началом работ на мосту. И еще потому что ни одного строителя-басурманина не посадили на кол, хотя на ремонтируемом мосту их было - пропасть.
Во-вторых, ночью, перед самым мостом образовался провал. В него едва не угодил трамвай, который там вполне мог бы скрыться со всеми пассажирами и вагоновожатой. Бог миловал, трамвай отдыхал в трамвайном парке и о предполагаемой участи не догадывался. Месть нечисти, впрочем, предназначалась не ему, а вагоновожатой, которая отказалась лететь на шабаш, хотя ее очень звали. Она была самая привлекательная ведьма города, с зелеными глазами и очень злая. Но отговорилась тем, что вышла замуж и с прошлым завязала.
Историк краеведческого музея давно присвоил себе роль городского летописца. Иногда он пописывал в городской оппозиционный листок, который сам не читал, - был очень впечатлительным, и у него была больная печень. Анализируя инсайдеровскую информацию, пришел к выводу, что вскоре бригада, которая ремонтировала мост, должна появиться в городе с новым подрядом. Во-первых, телки помогали им тратить заработанное бабло гораздо быстрее, чем ожидалось, во-вторых, администрация города в очередной раз хотела улучшить свое жилье, и посему мостостроительная тема в городе казалась самой эффективной, чтобы решать запросы телок и администрации.