А поутру они Рассказ

Предисловие
Я написала рассказ, который удивил меня самое. Удивил и расстроил.
Мне многое пришлось повидать в своей жизни. Война, вернее, послевоенный период, который длится и длится до сих пор, смерть товарища И. В. Сталина, запуск первого искусственного спутника Земли, полёт Ю. А. Гагарина в космос и многое, многое другое. Что же было это другое? А это были и перестройка, и приватизация, и теперешние наши дела. Я видела, как погибали люди по дороге к светлому бу-дущему. До перестройки в нашем доме, в пятиэтажной хрущёвочке, жили несколь-ко неблагополучных семей: пьянство, вечное веселье, разгулы, скандалы. Меня это напрямую не касалось. Всё это нехорошее было там, за стеной, у соседей. Ну и лад-но. Жить можно было.
И вот – перестройка. Неблагополучные соседи стали исчезать один за другим, целыми семьями. Казалось бы, ура! Тишина, покой, благополучие, но потом в го-лову полезли мысли такого свойства: а куда же эти люди подевались? Где они? Умерли? Я слышала, что они приватизировали свои квартиры, продали их, получи-ли неслыханные, по нашим понятиям, деньги: десятки миллионов рублей. Куда же они делись со своими миллионами, эти вечно пьяные, весёлые, мало что сообра-жающие в экономике и политике, люди? Почему они пили? Почему они были такие податливые на всякую прихоть, которую нам спускали сверху те, которые нас так любили, заботились о нас? Понять мне это очень трудно, несмотря на то, что я написала такой рассказ. А, может быть, такое вообще никому не дано понять? Как вы думаете?

1
Кто-то тихонько постучал в дверь. Муза Леопольдовна Кривенко, дама пенсион-ного возраста, с трудом приподнялась на кровати. «Кого черти принесли?» – поду-мала она сердито. К входной двери подошла вяло, без всякого интереса. Открыла дверь и увидела свою давнюю подружку по весёлым, разгульным вечеринкам, свою ненаглядную Гутиэрочку.
– Ты! – воскликнула Муза Леопольдовна. – Ну, заходи, заходи. А я спала. Только что проснулась. Услышала стук и проснулась.
В комнату вошла та, которую Муза Леопольдовна называла Гутиэрочкой, и кото-рую мы будем называть Гутей. Заодно уж и Музу Леопольдовну будем называть просто Музой, в целях экономии времени и бумаги.
– Я к тебе ещё вчера приходила, – сказала Гутя, входя в комнату и присаживаясь к столу. – Тебя не было дома.
– Ну да! – воскликнула Муза, – Меня несколько дней не было дома. К сыну ез-дила в Самару. 
– Вот как, – отозвалась Гутя, внимательно оглядывая Музу и её комнату пытли-вым, настороженным взглядом, как будто хотела ответить на какой-то, возникший у неё, вопрос. Однако она ничего нового не увидела ни в облике Музы, ни в её комнате. Муза всё такая же рыхлая, неопрятная, полнеющая любительница хорошо выпить, закусить, и комната её, двенадцатиметровка в доме гостиничного типа, об-ставленная бедно и убого, но с претензией на какую-то подгляданную в каком-то журнале, моду. Ничего нового и интересного Гутя не увидела. Казалось, это успо-коило её.
– К сыну ездила, – продолжала говорить Муза, грузно повалившись полным за-дом на свою кровать. – Да лучше б я не ездила к нему. Расстроилась только.
– Что так? – вопросила Гутя, ничуть не удивившись.
– А вот так! Приехала я к нему, своему сыночку. Прямо с вокзала пришла к нему домой, а он, как увидел меня, так тут же меня за плечи повернул, вывел из кварти-ры на улицу, остановил такси, повёз меня на вокзал. Купил билет на обратный путь до дома, посадил в вагон и велел больше не приезжать к нему. У него-де дочери растут, жена шибко интеллигентная, а я их всех опозорю. Ну, вот я и дома. Спасибо, что хоть есть, этот дом, эта моя комнатушка. А я было размечталась, хотела у них на жительство устроиться. Не хотела одна жить. Старость припёрла. А он вон как рас-порядился. Муза стёрла что-то с лица – то ли испарину, то ли слезинку.
– Это ещё что, – сказала Гутя. – У меня ситуация похуже. Ты-то хоть одна в своей комнатушке, а у меня дочь. Правда, у меня квартира отдельная, со всеми удоб-ствами. Родители, царство им небесное, постарались, купили кооперативную. Квар-тира хорошая. Только дочери моей этого мало. Ей отдельную подавай, и чтобы ме-ня там рядом не было. Как тебе это?
– А куда ж тебя-то?
– А куда хочешь, хоть на помойку. Ох, Муза, как она смотрит на меня в последнее время! Такая ненавистная стала. Боже ж ты мой! Глазами убила бы, кажется. Что ж делать-то мне?
– А что делать? – Муза выкатила когда-то свои красивые глазки и приоткрыла рот, потрясённая всем услышанным от Гути.       
– Ну, я тоже не сдаюсь! – крикнула Гутя. – Квартиру я продала. Теперь это можно. Приватизировала квартиру и продала за 27 миллионов.
Муза судорожно вздохнула и схватилась руками за грудь.
– Как же ты теперь? – только и смогла произнести она.
– Не бойся. Всё хорошо. Продала и свою двухкомнатную. Следом купила одно-комнатную для дочери. А на остальные деньги купила домик в деревне, в Сапож-никово. Домик – чудо! Деревня – чудо! Недалеко от города, всего езды-то на элек-тричке час с небольшим. Ну, вот, я к тебе пришла с этой новостью, да не просто так. Ты мне нужна. Не осилю я одна всего этого. Подружка, выручай. Если не делом, так хоть советом помоги.
– Советом? – изумилась Муза. – Каким советом? Я ж ничего в жизни не понимаю. Раньше понимала, а теперь нет. Раньше мы все шли к коммунизму, а теперь нет. Теперь мы, хрен знает, куда идём. Какие советы могут быть у меня? Какие? Я у се-бя-то в жизни запуталась. Сын за дверь выставил, на обратный путь билет купил. Вот и всё. Не нужна я ему. Никому не нужна. Я и себе-то не нужна. Прожгла я свою жизнь, промотала. Вот эту комнатушечку мне добрые люди за Христа ради сдела-ли. А ты говоришь «посоветуй».
– Хватит причитать! – оборвала Гутя речь своей несчастливой подружки. – У тебя есть эта комната. Это уже кое-что. Можно жить дальше. А как дальше жить, я тебя научу. Поедем ко мне в деревню. Посмотришь мой домик, моё хозяйство. И всё станет понятно. Когда-то мы по молодости да по глупости уехали из деревень, а те-перь время пришло такое, что надо туда вернуться. Поехали.
Муза молча смотрела на Гутю во все глаза и почти ничего не соображала. По-ехать в деревню? Зачем? Какое хозяйство, какой домик? Но если Гутя так настойчи-во приказывает, Значит надо ехать и слушаться её во всём. Это она, Муза, переби-вается кое-как на свою дохленькую пенсию, а Гутя до сих пор работает: то дворни-чихой где-нибудь устроится, то квартиру у кого-нибудь побелит. Ей это как-то уда-ётся. Вот и сейчас она что-то придумала. Попытка не пытка. Поедем, а там посмот-рим. 
И они поехали.       

2
За час с небольшим электричка домчала их до станции Сапожниково. Во время поездки Муза, блаженно прикрыв когда-то красивые глазки, предалась мыслями о прошлом. Ей было 18 лет, когда в деревню, в её родную деревню из города прие-хала группа студентов помогать колхозникам убирать урожай. С этого всё и нача-лось. Сначала было весело, красиво, романтично, а потом новые друзья сманили её уехать в город. Сманить-то сманили, да и пропали навсегда из её жизни. У них были свои дела, заботы, учёба, работа, родители, и она, Муза, роскошная, полно-ватая красавица-блондинка, никак не вписывалась в круг этих забот. Очень скоро она осталась одна, без друзей, без него, одного и единственного. В деревню воз-вращаться не хотелось. В городе, несмотря ни на что, жилось гораздо легче. Одно электричество и водопровод чего стоили. Кроме того, все в деревне были уверены, что Муза в городе вышла замуж и теперь не нуждается ни в своей деревенской родне, ни в деревенских друзьях. Вскоре Музе подвернулась работа – она устрои-лась нянечкой в круглосуточный детский садик. Работа была не тяжёлая, кроме то-го можно было съедать всё то, что не съедали детки. Заведующая была поклади-стая, не вредная. Всё было бы хорошо, да только через полгода Муза родила сына. Ничего страшного в этом не было. С кем не бывает! Всё было хорошо даже и потом, когда Муза отгуляла положенные ей декретные денёчки. А потом, когда сынок её ненаглядный, Толик, начал вставать на свои крепкие ножки и есть самостоятельно манную кашу (а он то и другое освоил раньше, чем это было положено), Муза от-дала его в свой круглосуточный садик. Итак, всё было хорошо: Муза работала ня-ней, отъедалась на детсадовских харчах, сынок её рос и переходил из одной груп-пы в другую: из младшей в среднюю, а из средней в старшую. Детей у Музы боль-ше не было. Хватит с неё одного на всю жизнь. А потом, когда сынок дорос до шко-лы, она, как мать-одиночка, устроила его в интернат.
Годы летели и летели. Толик хорошо учился. Учителя хвалили его, предрекая ему хорошее будущее, и удивлялись, как это у такой безалаберной, бестолковой ма-маши растёт такой умный, спокойный ребёнок. Учителя не ошиблись, предрекая Анатолию хорошее будущее. Он окончил десятилетку, потом политехнический тех-никум, а потом и политехнический институт. Всё это на студенческую стипендию, на различные подработки да на остатки от детского питания, которое Муза подсовы-вала ему по мере возможности. Судьба благоволила ему. Он был здоров. Видать, казённые харчи в детском садике и в интернате пошли ему на пользу. На работу Анатолий попал в другой город по распределению, начал выдвигаться на ответ-ственные должности, женился, стал отцом двух девчонок. Всё было у него хорошо, только с матерью не встречался. Он годами не видел её. Он даже поздравительных открыток Музе не посылал. Видать, сказалась в нём порода его здравомыслящего отца. А Муза после сорока лет начала стареть, дурнеть, пристрастилась потихонечку к спиртному. Из садика пришлось уйти по собственному желанию, пока её не уво-лили по статье. Кое-как дотянула она до пенсионного возраста, а потом и совсем поплыла неизвестно куда. Познакомилась с Гутей, со своей миленькой Гутиэроч-кой, и всё. На этом можно было бы поставить точку. Что же касается мужчин в её жизни, то стоит ли о них говорить? Она легко сходилась с ними и не огорчалась, ес-ли кто-нибудь из них исчезал в неизвестном направлении. Иногда она очень редко вдруг вспоминала того, кто был отцом Толика. Эти воспоминания больно резали её мозг, и она старалась им не предаваться.
У её подруги Гути с мужчинами было всё драматичнее. Последний её муж, про-живший с нею какое-то время, сказал соседкам: «Надо от Гути уходить, пока я ещё живой. Страшная она женщина, хоть и красивая». И ушёл. Сколько у неё было муж-чин до этого, последнего, никто не знает. Никто не знает, кто был отцом её един-ственной дочери Галины. Галина была значительно моложе Анатолия, сына Музы. Ей не повезло. Толя до перестройки окончил десять классов. Интернат сыграл свою положительную роль в его судьбе. А вот, когда Галина добралась до седьмого класса, грянула эта самая злополучная перестройка, и интернат прекратил своё су-ществование. Деток распустили по домам, вернули их родителям. Мечты и надеж-ды Галины рассыпались в прах. Мать пила, заводила друзей, подружек. Когда в доме бывали денежки, то дом гудел от пьянок и веселья. Когда денег не было, приходилось питаться одними макаронами. От всего этого Галина сделалась угрю-мой, раздражительной. В обычной школе она не могла учиться: слишком там всё было по другому. Галина всерьёз мечтала о сиротстве. О! Если б мать умерла, её бы, Галину, отправили в детский дом, и там бы она продолжала учиться. И ещё бы ей полагалась пенсия, и не было бы в её жизни маминых приятелей, которые иной раз всерьёз домогались её. Но мать жила, и Галина чувствовала, как эта грязная, растленная жизнь опутывает её, тянет вниз, на дно.
Итак, поезд мчал их к заветной станции Сапожниково. Дорога пролегала среди лесистых гор. Осень чуть тронула деревья, но они всё ещё были полны свежести и летнего очарования. Конечно, иван-чай и белоголовник уже отцвели, летние травы призадумались, и между ними протянулись тоненькие ниточки серебристых паути-нок. Тяжеловесные шмели копошились в цветах репейника, порой замирая и кача-ясь на крепких, жилистых стеблях мощных растений.
Вот, наконец, и Сапожниково. Женщины вышли на перрон.

3
Муза послушно плелась следом за уверенной, всегда продвинутой по жизни Гу-тей. Домик и приусадебный участок были недалеко от станции Сапожниково. При-городная деревенька была почти безлюдной, молчаливой и грустной. Гутин домик был одноэтажный, бревенчатый, окна забиты досками. Крыльцо и входная дверь ещё были в порядке. Гутя отперла дверь и вошла в дом, а Муза присела на крылеч-ко. Необъяснимое волнение охватило её. Казалось бы, какое ей дело до этого за-брошенного забора, потемневшего и слегка покосившегося; до ворот, которые уж давно никто не открывал. Чем-то забытым, давно не виданным ею повеяло от них. Она вспомнила и свою родную деревню, которую когда-то покинула, своих роди-телей, которых уже нет на свете, и бабушку, царствие ей небесное. Мысли и чувства о прошлом заполонили её бедную душу. Ей вдруг сделалось так одиноко, страшно и холодно на белом свете, что захотелось заплакать. Но она удержалась от слёз. Поднялась с крылечка и пошла по двору за угол дома. Там перед нею открылась обширная усадьба, вся сплошь заросшая различного рода сорняками. Одиноко среди этой буйной, негодной растительности возвышались два крупных плодовых дерева. Кое-какие кустики торчали у заборов. На них даже желтели и краснели ка-кие-то ягоды.
Сзади подошла Гутя.
– Ишь ты! Как всё заросло, – сказала она. – Два года за огородом никто не уха-живал, а дожди поливали – будь здоров! Пойдём в дом. Перекусим немного. По-том будем думать, как нам жить дальше.
Они ели булочки, купленные в городской пекарне, запивая их чаем, привезён-ным из города в термосе, а потом осматривали дом изнутри. Кухня, две небольшие комнатки, две железные кровати, кое-какое тряпьё, книги, посуда, кассеты. Всё это было кому-то совсем не нужно, брошено, забыто. Всему этому предстояло вос-креснуть, ожить, наполниться смыслом и радостью. Они вышли во двор и уселись на лавочке возле забора.
– Вот видишь, как получилось, – заговорила Гутя. – Дом теперь у меня. Купила его за бесценок, хозяйке надо было уезжать. Она переписала всё на меня и уехала. А мне теперь надо разобраться со всем этим. Надо, пока ещё тепло стоит, очистить огород от сорняков. Возможно, там есть ещё какая-то ягода. Облепиха, калина, яб-локи ещё есть. Надо всё собрать и наварить варенья. Может быть, найдём ещё смо-родину, малину. А весной надо посадить картошку, морковь, зелень. Жить-то как-то надо.
– Ты думаешь, справишься со всем этим? – спросила Муза с несвойственной ей серьёзностью.
– А надо справиться, иначе хана мне. Спасибо перестройке. Хорошо, что её при-думали, хорошо, что можно теперь приватизировать квартиры. Гляди, как всё обернула: дочери квартиру купила, а себе этот домик с огородом. Хоть деревня и не город, зато крыша над головой.
– Хорошо-то хорошо, а как бы всё это потом боком для нас не обернулось.
– А что может обернуться? – воскликнула Гутя. – Мне-то всё равно ничего хоро-шего ждать нельзя было. Того и гляди, Галька нож в горло всадит. А здесь хоть страха этого нет. Конечно, работы тут пропасть. Ну, так ты мне поможешь, я на тебя надеюсь.
– Я-то помогу, – серьёзно и с готовностью ответила Муза. – Да вот беда. Зимой что делать будешь? Зимой печь надо будет топить, а где дров взять? Опять же воду надо из колонок таскать. Тоже задача. Тут не натаскаешься. Это тебе не в городе из-под крана.
– А зимой ты, Муза, приютишь меня в своей городской комнатушке. Доживём там до тепла, а потом опять сюда. Будем здесь продукты на зиму заготавливать. Давай поможем друг дружке, раз жизнь так распорядилась. Раз мы никому теперь не нужны, давай сами выбираться наверх. Ну как? Ты согласна? Ты ведь не бро-сишь меня здесь в мороз, в холод? Ты приютишь меня? – торопливо говорила Гутя, глядя на Музу тоскливыми и жадными глазами.
Муза оторопела. Гутя, сама Гутя просила её со слезами. Да слова-то всё какие подобрала! «Приютишь», «не бросишь»… Конечно, она не бросит. Хоть Муза и та-кая, и разэтакая, а в смертельной беде она Гутю не оставит. Муза сжала Гутину руку.
– Не брошу. Нет, никогда не брошу. Будь спокойна. – В это мгновенье мысль о сыне возникла в её голове. – Видел бы сейчас мой Толик свою маму. Не такая я уж и плохая. Когда я тебя в интернат определила, я тебя не бросила. Я знала, что тебе там будет хорошо. Там врачи, педагоги, там даже логопед был. Кормили вас хоро-шо. Могла бы я всё это тебе обеспечить? Нет, конечно. Если бы мои близкие морды свои благочестивые от меня не воротили, если бы помогли, я бы не бегала по раз-ным депутатам с протянутой рукой, не выпрашивала Христа ради того и этого: пу-тёвки в пионерлагеря, на дачи, комнату свою, двенадцатиметровочку. Скажи, разве плохо я тогда поступала? Разве плохо, что мы с тобой тогда не на помойке оказа-лись, что смог учиться. Ты получил образование, выбился в люди. Разве это плохо? А теперь я помогу Гуте. Разве это плохо? А, сыночек?
Женщины преобразились и приободрились. Будущее обозначилось для них в пригожих красках. Они внимательно обследовали дом, сарай для дров. В сарае они обнаружили крышку, которая закрывала вход в погреб. Любопытствуя, они с тру-дом кое-как подняли крышку. На них пахнуло холодом, сыростью. В погребе, на земляном полу, в пластмассовых ящиках было что-то интересное. Гутя вышла из сарая, походила по двору и нашла лестницу. Лестницу притащили к погребу, опу-стили вниз, и Гутя полезла в сырую темень.
– Ну, что там? – крикнула ей Муза, охваченная нетерпением и любопытством. – Что в ящиках?
– Чудо! – ответила Гутя. – Тушёнка. Каша гречневая с говядиной и ещё горох со свининой. Да тут на полгода жратвы хватит! Ой, да тут ещё и вино есть! Целая бу-тылка, не начатая. Живём!
Гутя вылезла из погреба, обхватив руками банку тушёнки и бутылку портвейна. Женщины отыскали на печке коробку со спичками, принесли в дом из сарая охапку дров и затопили печь.
– Хорошо-то как! – стонала Муза. – Совсем как когда-то в деревне: и печка, и дрова, и огонёк в печи.
– Ты давно печь-то не топила? – спросила Гутя.
– Давно. Уж не помню, когда. Как в город перебралась, так ни разу. А я всё, всё помню. И печь затопилась от одной спички.
Гутя сходила в сарай, ещё раз слазила в погреб и принесла ещё две банки тушён-ки.
– Жаль, лука нет и хоть какой-нибудь зелени, – говорила она. – Ну, ничего. Зав-тра мы уберём заросли на огороде и, может быть, найдём там что-нибудь хорошее.
Тушёнку разогрели, ели прямо из банок. От неё веяло таким пряным мясным ароматом, что у Гути и Музы дыхание перехватило. Они ели и ели, пока не поняли: достаточно. Тогда они обратили внимание на бутылку портвейна. Его пили прямо из горлышка по очереди. Выпили всю бутылку. Это было прекрасно! Сытые, до-вольные, хмель начал бродить внутри и согревать их. Они с трудом добрались до кроватей, кое-как натянули на них сброшенное когда-то кем-то тряпьё, повалились на него и уснули. А утром они не проснулись. Почему? Наверное, в вине метанола оказалось больше, чем они могли одолеть. Трогательное в этой истории было то, что обе они – Муза и Гутя – в последние часы своей жизни были счастливы. Вот и всё.