22. Улыбка судьбы

— Шаг! Ещё шаг! Чего ты застыл? Двигайся! — голос наставника метрономом бил ему в уши. Кен вытер пот, градом катившийся со лба и убрал налипшие волосы назад. Глаза застилал пот, отбитые руки гудели, стонали ноги, но пела душа. Как же это было хорошо, вновь почувствовать себя живым. Пару дней назад внезапно нахлынувшая хворь свалила его с ног, словно маленького ребёнка ударом под коленки. Кен растянулся солнечным днём прямо на улице и со стороны казалось, что он просто прилёг отдохнуть в тени раскидистых деревьев, но на самом деле в этот миг в теле его не было. Куда он вышел и как он не понял, просто открыв глаза увидел себя лежавшим на мостовой в тени старых акаций. Пылью и сухой влагой повеяло на него со стороны старого ручья. Казалось, что тут странного, ну прилёг отдохнуть в тени акаций непраздный юноша1, в храмовой одежде, разве тут есть что-нибудь удивительного?
 
— Эх, — покряхтели проходящие мимо старики, глядя на эту картину и посетовали, что вот в их время никакому оболтусу не пришлось бы подтирать своим нарядом старую площадь Славного Харама, как его мигом бы подхватила под руки внимательная стража и отправила прямо во двор Дома милости, чтобы странник мог получить своевременную помощь и уход. Разве достойно было валяться в пыли как безродная собака без сомнения достойному человеку, отмеченному благоволением богов? Белая лента обета Единому была вплетена в волосы юноши, а кроваво-красная кайма на его одежде и её голубой цвет лучше иного говорили о том, что лежащий был послушником Дома мудрости, Храма радости и Обители тысячи лиц одновременно, и который отправился в путь, исполняя возложенные на него обеты. И многие люди проходили мимо, лишь бросив едва заметный взгляд на широко известного своей необычностью адепта. Кен покряхтел и сам, словно в отместку за брошенные на него удивлённые взгляды прохожих, и, отряхнув одежды, поднялся и продолжил свой путь туда, куда вела его неугомонная хозяйка судьба.

Превратности судьбы этот пролаза испытывал на себе постоянно: его подвиги на ниве брачных афер и закладные споры на безумные деньги давно стали притчей на устах большей части жителей славного города. Кен был известной личностью, без сомнения, но что может быть хуже, чем худая слава и невыполненный долг одновременно? Как же ему повезло, что на площади в миг его небывалого позора появилась сияющая своей неземной красотой ослепительная женщина, а вернее, предвечная богиня Прекрасная Тайя Пресмешница, которая и вытащила его из неимоверной дыры обстоятельств, в которую он засунул себя сам, по вине своего излишне болтливого языка.

Кен улыбнулся, вспоминая этот момент не раз, но вот теперь, когда в его волосы вплетена лента обета, а плечи покрывает плащ искателя истины многое ему виделось совсем по-другому. Неимоверной удачей судьбы, просто неслыханным благоволением богов явилась пред ним прекрасная богиня, которая, не пожалев собственного бесценного времени, пред всем честным народом взяла его на поруки. За жалкую обузу невыполненных обещаний с его неимоверно дорогими стражниками расплатился совсем другой человек и теперь бремя невыплаченного долга легло на его плечи2.

За что, за какие заслуги, самая прекрасная женщина этого мира решилась вступиться за ничем не примечательного болтуна и притворщика было непонятно многим, а вернее, почти все считали Кена просто неслыханно удачливым пройдохой, которому по непонятной прихоти богини было даровано спасение и жизнь. Вряд ли, конечно, стражники простили бы ему честно выигранный спор и отказались от звонкой монеты, но платить деньгами – дело обычное, а вот чем теперь ему предстояло рассчитаться с богиней было совершенно неясным. Прекрасная Тайя рассталась с ним, не бросив и взгляда на ошарашенного её явлением юношу, впрочем, хорошо державшего лицо, а появившаяся из ниоткуда дочь богини просто окончательно разбила сердце юноше, поскольку посмотрела на него взглядом, которым ни одна женщина не смотрела на него до сих пор. Взгляд полный чистоты, радости и узнавания, наполненный внутренним сиянием небесных глаз проник ему в самое сердце и поразил его словно молния. Кен не понял сам как протянул её руки и навеки скрепил себя узами с той, кто в этот миг стала его лучшей половиной или истинной подругой жизни3.

Вспоминая этот миг, он каждый раз погружался в неведомое блаженство света, которое даровали ему глаза любящей женщины. В этих глазах он яснее ясного увидел своё несовершенство: бахвальство юности, упрямость отрочества и упорство зрелости, которой ему только предстояло достичь. Так могла бы смотреть на него мать, которой у него уже давно не было, так могла бы смотреть на него сестра, которой он не помнил совершенно и так смотрела на него та единственная, которой он отдал себя в тот миг целиком, вложив всего себя ей в руки. И она приняла его дар, подав ему свои. Прикосновение её рук было неощутимым, словно он дотронулся сам до самого себя, так близки они были в тот миг и почувствовал свою нежданно обретённую половину как часть единого целого, как самого себя. Словно из рук в руки, из губ в губы и из глаз в глаза лился из них в этот миг неземной свет и влюблённые, укрытые маревом великой тайны, дали себе и друг другу нерушимый обет единства и любви. Так певчая птица Кен обрёл своё гнездо и ту, что стала для него всем, самой жизнью и светом, но история о его похождениях умалчивает подробности о сокровенном, а потому и мы о нём помолчим. Счастье любит тишину, а свет, предназначенный для двоих, не должен разливаться наружу.

Так Кен обрёл своё самое главное счастье в жизни, потому что нет ничего сильнее чистой и искренней первой любви, подаренной тебе невинной девой, которой свет жизни позволил раскрыть цветок любви и настоящего счастья. Словно заботливый садовник Кен принял этот великий дар богов бестрепетно, с благодарностью человека, способного лишь созерцать неописуемо прекрасное чувство в самом себе и отдаться ему всецело, раскрывая себя в единый миг навеки и соединяясь с вечностью. Нет никаких слов, чтобы описать человеку чувство, которое бушевало в душе юноши в миг первого прикосновения. Счастье взаимной любви растопило невзгоды прошлого и перед ним самим предстал человек, который мог смотреть на себя со стороны, глазами любимого, который точно знал, кто он есть на самом деле. Счастье узнавания самого себя заполонило всю его душу, и она затрепетала в предчувствии необычайной встречи, которая должна была произойти вот-вот.

Он словно проснулся совершенно новым человеком, не таким как прежде и в который раз понял, что совершенно не знает себя. Всё было новым перед ним, необычные ощущения, понимания и знание природы вещей вошло в него одномоментно, сразу и навсегда поселилось в нём тонкой линией улыбки уголков губ и глаз. Кен прозрел и понял всё в этот миг сразу, но удивительное чувство понимания и полной ясности с течением времени покинуло его, появляясь время от времени на свет, словно луч солнышка среди неясного неба. Он снова почувствовал, что стал взрослым ребёнком в этот день, вспоминая себя таким, каким не помнил раньше, но каким отчаянно хотел быть всегда – безудержно смелым, предельно искренним и неимоверно этичным, если, конечно, обстоятельства позволят ему быть таковым. Кен улыбнулся своим мыслям и смело пошёл дальше, в новый день, навстречу ударам судьбы, которые теперь мог встретить достойно, как и полагалось человеку, знающему себя.

Всё было открыто перед ним в этот миг и снова он сделал шаг по дороге, которой стоило идти. И этот шаг, к удивлению юноши, привёл его на жёсткий пол известного в Хараме и далеко за его пределами храма искусств – Дома мудрости, смыслом которого была борьба за жизнь. Борьба прежде всего со своим собственным невежеством, со слабостью тела, а вовсе не с кем-то другим. Ибо Кен отчётливо понял, что лучшим врагом человеку является он сам: его слабости, прихоти и мимолётные желания пустого отвлекали его на пути и он терял себя в этих мгновениях, из которых и была соткана жизнь. Терял понапрасну, мимоходом, вскользь, совершенно не осознавая этой потери, но ровно до тех пор, как понял, что человеку следовало жить, а не гоняться за миражами призрачных картин прошлого или неявного будущего. Здесь и сейчас, где он есть, и решается вся его дальнейшая жизнь и судьба. А потому, когда в очередной раз он поймал неловкий взгляд человека, увидевшего его телесную слабость, то решил, что непременно обретёт силу, пусть хотя бы телесную, за которой, как он полагал пряталась сила духовная.

Как он ошибался! Когда Кен понял, что никакая сила в этом мире ни на волос не сдвинет камень с его пути, если он сам не приложит к этому своего внимания и заботы. Кен вошёл в храм неопытным воином тела, а вышел из него настоящим воином духа. Долгие десять лет обучения показались ему одним мгновением вечности, чередой ярких вспышек событий, молнией расчеркнувших его путь на «до» и «после». Вот он, тонко улыбаясь, с прошением стоит перед немногословным мастером Астом, который принимает его клятву служить делу истины, вот он усердно занимается в течение долгих дней, под знойным солнцем, проливным ливнем, холодным ветром и снежной метелью. Все эти перепады погоды через некоторое время стали для него совершенно несущественны, оставаясь простой декорацией в мире теней, в которой ярким костром горел огонь его духа.

Мастер Аст раскрыл видимый потенциал своего ученика и оставил его на пути совершенствования, предоставив ему идти дальше своим путём. За долгие годы обучения в Доме мудрости Кен в совершенстве овладел умением разбивать свои собственные иллюзии в прах. Тонким узором перед ним лежала нить событий, которую он вязал на своём пути, открывал себя заново. Единственное, чему он действительно учился в этом храме – это искусству быть самим собой. И ничего другого делать в этом мире не следовало. Вернее, всё остальное было не важным, лишь простой обёрткой, в которую упаковывал тело искусный дух воина, ставшего человеком знания.

Кен обрёл навыки ближнего и дальнего боя, владея своим телом достаточно, чтобы выдержать испытания в школу уличных плясунов-канатоходцев. Кроме того, он стал учеником в храме перевоплощения и теперь с лёгкостью мог заменить любого адепта из Храма Тысячи лиц, оставаясь при этом совершенно неузнанным. Худая слава была ему ни к чему. Его давние похождения постепенно позабылись, и люди с усмешкой вспоминали историю Кена-тысячи монет, уже не помня, кем он был в действительности. Кен постепенно стёр себя из реальности этого мира и мимолётный образ балагура, пройдохи – весельчака постепенно канул за грань памяти и люди теперь видели перед собой лишь то, что он хотел показать им – простого, степенного, зрелого мужчину, который занят каким-то своим делом, несомненно, важным, ведь иначе и быть не могло. Но за этой маской, внутри себя Кен раскрыл настоящее, знание истины, которое сделало его совершенно лицо совершенно другим.

Куда делась его невинная улыбка? По его желанию, люди могли видеть перед собой лицо умудрённого старца с глазами младенца или лик наивного юноши со зрелыми глазами старика. Кен преобразился настолько, что стал видеть себя в глазах других тем, кого хотели видеть люди и это лицедейство стало ему отличной защитой, на какое-то время, спасая его от пристального внимания толпы, жаждущей зрелищ. Кен обрёл внутри себя лик истины, и он несмотря на все его старания постепенно являлся наружу. Мастер Аст добродушно посмеивался над ним, говоря, что сколько свиную рожу не прячь, а харя добряка всегда выйдет наружу. Впрочем, не только его старый мастер смеялся над ним. Его лучшая половина, подруга жизни невероятная Тайра Пресмешница делала его жизнь поистине безупречной, ловко передразнивая все его попытки остаться собой. Его подруга жизни превосходила его во всём и могла простым изгибом брови, подъёмом век или просто наклоном головы показать всю нелепость его попыток сохранить на своём лице важность или ощущение какого-то недовольства.

Тайра могла мельком бросить мимолётный взгляд, и Кен вновь чувствовал себя неопытным простаком, первым раз вышедшим на подмостки театра, на котором он танцевал уже неполный десяток лет. Обучение в Храме тысячи лиц было недолгим, ровно до того момента обучался адепт, пока не мог показать, за малую меру времени десяток перевоплощений в совершенно разных людей. Гротесканая сухость старости, степенная нарочитость зрелости и юношеская порывистость давались ему довольно легко, но вот непосредственность наивного неведения не могла быть постигнута им в совершенстве лишь потому, что он полагал себя знающим человеком. А значит, в его лике неизбежно проскальзывала тень мимолётной улыбки превосходства, которую мигом ловили мастера-наставники и тут же резали его на очередном экзамене, довольно похихикивая, покряхтывая и ухохатываясь над его несомненно жалкими попытками скрыть свою осведомлённость в каком-то совершенно пустяковом деле. А первый наставник храма тысячеликий Ван и вовсе заявил, что пока Кен не удивит его по-настоящему мантии мастера ему не видать.

Кем пыхтел, сопел, кряхтел, но так и не смог скрыть печать истины, проступавшую на его лице, а значит, так до сих пор и оставался лишь неопытным простаком, способным носить лишь халат настоящего мастера перевоплощений на вытянутых руках, а не облачаясь в него. А потому чаще всего он ходил по храму голым, подвергаясь постоянным насмешкам храмового молодняка, лишь набедренная повязка скрывала его бёдра и налобная нить с крупным колокольчиком, привязанным к затылку, давала знать другим адептам, что по храму идёт незрелый юнец, только и способный, что таскать за ними чужую одежду. И так продолжалось бы ещё немало дней, если бы ему не помог случай.

Как-то раз в храм забежал полуголый мальчишка, за которым гнались недовольные сверстники и Кен, сам того не ожидая, вдруг кинул ему одежду своего мастера, а когда тот её надел, то поразился мгновенному перевоплощению малыша. Без сомнения, в этот миг перед ним стоял мастер Аст, наставник Дома Мудрости, за которым, не узнав его, гурьбой столпились дети. Кен моментально согнулся в поклоне приветствия младшего старшему и в ответ получил исполненную невероятного достоинства улыбку одними уголками губ своего наставника. Как он, человек преклонных лет так смог преобразиться было совершенно невероятно, его искусство было совершенным и в этот миг мастер сказал ему: — Ты слишком серьёзен, Кен, тебе надо больше проводить времени со своими детьми.

И этот совет стал спасительным кругом для недавнего пройдохи. Кен бросился домой, и пока его любимая Тайра купала двух их малышей смотрел на них во все глаза. Потом он влез к детям в купель, чем вызвал настоящую волну восторга и начал плескаться с ними, разбрызгивая вокруг себя не столько воду, сколько невероятную радость понимания, что истина всегда проста и проще всего – быть собой по-настоящему, не пытаясь подражать кому-либо. И в этот миг в купели преображения родился новый мастер смеха. Кен выпрыгнул из купели и не снимая одежды побежал в Храм радости, где его, не остановив и на миг пропустили к самому наставнику Асту, на которого он и уставился невинным детским взглядом и получил в ответ настолько же чистую, безгрешную улыбку одними уголками губ, которой улыбался только старый мастер. Кен удивлённо поднял брови и скопировал её в совершенстве, а потом, отпустив всё, просто улыбнулся так, как хотел улыбаться, когда был простым малышом-карапузом, вот только что вылезшим из купели матери и попавшим в руки отца. Кен улыбнулся блаженной улыбой детства и прищурился в ожидании похвалы. И она воспоследовала незамедлительно.

— Хорош, — расплылся в улыбке мастер Аст, — вот теперь я вижу перед собой настоящего Кена – неоперившегося птенца юности, а не надутого дядьку неясного круга лет.
Кен скорчил тотчас рожицу недовольства, а потом просто с улыбкой безмятежной юности посмотрел на своего любимого мастера.
— Ты готов, — услышал он ответ на безмолвный вопрос и быстрым шагом отправился назад в Обитель театрального искусства – Храм тысячи лиц, чтобы самому устроить экзамен тем, кто ещё недавно так потешался над ним.

Кен, в своей лучшей манере юности, вспомнив самый яркий опыт своего невесёлого детства4, решил приготовить своим наставникам невероятно жгучий сюрприз, от которого впору пришлось бы прятаться уже им самим. Кен заказал в самой известной харчевне «Три толстяка» обильный и изысканный ужин, вот только приправы к нему выбрал сам.

Когда слуги внесли в трапезную храма угощение и объявили, что наставник Дома Мудрости, немногословный мастер Аст почил их своим вниманием и просит их разделить свою радость от того, что один его ученик только что успешно сдал выпускной экзамен, удивлению и радости мастеров Храма тысячи лиц и его гостей не было предела.

— Вот порадовал, так порадовал! — сказал мастер Ист, который был наставником Храма радости.
— Давно пора! — подхватил его слова Дат Тар, наставник Храма чистоты.
— Да, это точно приятное событие! — согласился тысячеликий Ван, наставник Обители тысячи лиц. — Попробуем угощение, братья!
И вся толпа мигом набежавших на нежданное угощение адептов уселась за столы и принялись за поглощение изысканных яств.
— Ах, как вкусно! Какой потрясающий аромат! — то здесь, то там раздавались восторженные крики адептов. Халява была сладка, а ещё слаще было ожидание воспоследующего танца радости, который непременно сопутствовал изысканным блюдам.

И вот в обеденную залу вбежали полуобнажённые девушки и принялись услаждать жрецов изысканными изгибами тел и порывистыми движениями юности. Неземная музыка витых арф полилась на них сверху и сладкоголосый певец-кен завёл свою нежную песню. Это действо было потрясающим, невероятным по своей уместности и вкусу. Одни яства сменяли другие, один танец сменял другой, и песня лилась за песней, а простой обед превратился в невероятно изысканную вакханалию, пик кулинарного триумфа, в которой торжество вкуса и прелести затмевало разум и терзало плоть невероятным разнообразием впечатлений. Как вдруг один адепт, подхватив живот куда-то умчался, затем другой и третий, а вскоре, соблюдая приличия, или вовсе без соблюдения таковых, обеденный зал покинули все сотрапезники, а последний из них и вовсе не смог устоять на ногах и выполз из зала на одних руках.

— Куда все подевались? — удивился мастер Дат Тар, дожёвывая искусно приготовленную рыбу. — Тут ещё столько вкусного.
— А и пусть. Нам больше останется! — махнул рукой, в которой была зажата свиная кость, мастер Ван. — Ведь ещё должен быть один танец, не правда ли, мастер Ист?
— Да, непременно, это танец восьми радостей и в нём нас ждёт ещё большая радость, а потом финал – удивление узнавания, — поддержал разговор наставник Храма радости. И в этот миг на средину обеденного зала вошла невероятной красоты девушка, с потрясающими формами, гибкий стан которой был окутан дорогой хинской тканью, а лицо скрывала пышная вуаль. Танцовщица тут же закружилась в искромётном танце восьмой радости, дарующим зрителям неземное блаженство.
— Ах какая красотка! — выдохнул мастер Ван. — Невероятная!
— Да, чистая, неземная красота! — подхватил похвалу мастер Дат Тар.  — Кто же это, мастер Ист?
— Я бы и сам хотел узнать кто это, — сказал первый наставник Храма радости, — с такой искусницей и я не прочь станцевать!
— Да мы все не прочь! — в один голос заявили остальные мастера и пустились в пляс.

Невероятной красоты танец, который танцевала незнакомка, рассказывал историю одинокой цапли, не свившей гнезда, и искавшей достойного партнёра, и вот подле неё появились три желанных претендента. Одинокий журавль, великолепный мастер танца Хиро Ист ворвался в круг, раскрыв крылья, а за ним, отбросив приличия и лишний вес пустились в пляс те, кого вряд ли можно было назвать птицами, скорее круглым хомяком – мастер Дат и хитрым лисом — мастер Ван. Вся эта троица закружилась в танце вокруг невероятной красотки, пытаясь словно невзначай сорвать с неё покров тайны. И вот уже одна вуаль полетела на пол, за ней, вторая, третья и скоро все, кроме последней вуали упали. Мастер Ист был ближе прочих к успеху, но и ему всё никак не удавалось сорвать вуаль истины с её лица, а два других мастера скоро и вовсе остановились, признавая его несомненное превосходство в искусстве танца.

— Кто же ты, прелестница? Открой своё лицо! — в один голос закричала ставшая неразлучной парочка запыхавшихся мастеров, а мастер Ист подошёл к незнакомке и по праву победителя поднял вуаль и отступил в изумлении, поскольку перед ним во всей красоте неизбывной юности предстало бородатое лицо мастера Кена, в один миг ставшего таковым.
— Ну как, мастер Ван, сдал я свой экзамен? — с невинной улыбкой спросил Кен.
— Несомненно, мастер! — признал очевидное мастер Ван. — Твоё искусство перешло новую грань!
— Скорее уж стёрло всякие приличия, — проворчал мастер Дат Тар, — я даже боюсь представить, каких оно способно достичь высот.
— И не говори, — подхватил разговор мастер Ист. — Я прочу тебе карьеру великолепного танцора, правда, над некоторыми движениями ещё стоит поработать.
— Я не стремлюсь быть совершенным во всём, — признался Кен, — мне достаточно быть совершенным в одном, не так ли, мастер Дат? И в другом, не так ли, мастер Ван? И в третьем, мастер Ист, что с вами?
— Я думаю, — вдруг схватился за живот мастер Ист, — тебе лучше попробовать себя в поэзии!
— В словоблудии тебе точно нет равных, — выпучил глаза мастер Тар, и тоже схватился за живот, — ой! Пойду-ка я лучше на омовение!
— И я присоединюсь к вам! И я! — раздался всхлип-вскрик мастера Вана и ушлая троица мастеров, хватаясь за животы и задрав мантии, резво кинулась прочь, в направлении Храма чистоты, а юный пройдоха, вернее, теперь уже полноправный мастер Кен, глядя им вслед, с невинной улыбкой заметил:
— Что ни говори, а когда спадает последняя вуаль, то чаще всего под ней скрывается не чистая правда, а голая, — нашел он подходящий эпитет, как вдруг его осенило, и Кен продекламировал, — когда приличия не жаль – сиянье истины порочно, когда спадёт её вуаль – портки стирать придётся точно!
— Да, в этом искусстве тебе точно есть куда расти! — сказал ему с неизменной улыбкой подошедший к нему мастер Аст.
— Ну, нельзя же быть совершенным во всём, — улыбнулся Кен, — в конце концов, мастер – это всегда ученик, не правда ли? И если с танцами у меня не важно, то в кулинарии я точно …
— Поэт, — улыбнулся мастер Аст, — вне всяких сомнений.

1. Непраздный – в данном случае – выполняющий обет.
2. Эта история приводится в сказке «Цена слова».
3. Подруга жизни – та, что решилась разделить с тобой земную жизнь и жизнь небесную.
4. Смотри сказку «Собачья лапа».